(Из цикла «Ангелы, демоны, коммунисты и другие сказочные существа»)
Каждый год 7 ноября московский журналист и правозащитник Марк Анатольевич Емец приходил на Красную площадь и совершал свой Парад Победы от Исторического музея до собора Василия Блаженного. Возле Мавзолея, он, как человек интеллигентный, средний палец покойному вождю мирового пролетариата не показывал, но зато иронически ухмылялся и мысленные лучи ненависти посылал.
Потому что коммунизм, с которым Марк Анатольевич боролся столько, сколько себя помнил, был повержен.
Еще в школе он категорически отказался вступать в комсомол (октябрёнком и пионером он все-таки был, но какой там спрос с несмышленого ребенка). При этом его невступление в комсомол вызвало и первое столкновение с Системой – были увещевания, туманные намёки, прямые угрозы. Но Марк упрямо стоял на своем: не буду я вступать в этот ваш комсомол! Стройте коммунизм без меня!
В институт он, несмотря на свое нечленство в рядах молодых строителей коммунизма, попал, но на третьем курсе был исключен – за распространение антисоветской литературы. В армию его не забрали благодаря справке, выхлопотанной родителями, справке о каком-то жутком и неизлечимом заболевании, а институт Марк закончил на вечернем отделении. Днем же он разносил телеграммы, а потом часами сидел на квартирах членов Хельсинкской группы по защите прав человека, помогая тем размножать «Хронику текущих событий» – или разносить ее по местам встреч с иностранными корреспондентами.
Все больше погружаясь в борьбу с советским тоталитарным режимом путем участия в правозащитном движении, он все чаще сталкивался с «конторой», которая начинала с профилактических бесед, и, в конце концов, получил два года «химии», отбывать которые довелось ему в Архангельской области. Местные жители к юноше-ссыльному относились хорошо, жалеючи, поэтому и месяцы ссылки и местных простых людей Марк Анатольевич вспоминал с искренней теплотой. Советский тоталитаризм был уже не тот, что в 37-м, сгнили когда-то стальные зубы чудовища. Хотя, конечно, тоже ничего хорошего.
Ну, а потом грянула Перестройка, советский режим затрещал, затрещал, зашатался и, наконец, рухнул к всеобщей радости. Пришли свобода и совсем другая жизнь.
Первоначальная эйфория сменилась борьбой за существование, заработки были нестабильные и не слишком большие, но, в отличии от многих своих былых товарищей по диссидентскому движению, ни в какие Израили или еще куда Марк уезжать не стал, потому как Родиной своей полагал ту страну, в которой жил. Да и чего там, в чужих странах, собственно, делать?
Когда к власти в стране пришли бывшие кагэбэшники, жизнь Марка вновь наполнилась смыслом, то есть борьбой с новым режимом. Чему он и посвящал все свое время, хотя был уже человеком далеко не молодым.
А персональный Парад Победы, который он совершал 7-го ноября, стал для него своего рода аутотренингом, то есть в некотором роде ритуалом-утешением: победили тех – победим и этих!
И вот, как обычно, стартовав от бывшего музея Ленина, Марк не торопясь шел по брусчатке главной площади России, размышляя об извилистом пути этой самой России к свободе и демократии. Как вдруг перед его глазами предстало более чем странное зрелище.
Напротив Мавзолея, закрытого для посетителей, стояла стайка маленьких детей явно первоклашного возраста. С ними были две девочки постарше, лет не более чем тринадцати. Обе девочки были в пионерских галстуках.
Это было бы не странно – какие-то остаточные коммунисты иногда чего-то устраивали на Красной площади, или у Мавзолея, или у могил своих кумиров, что вызывало у Марка скорее иронию и жалость, чем гнев и возмущение – хотя, конечно, в своем Твиттере он писал про тех, кто ничего не понял и ничему не научился.
Но одна из двух девочек постарше держала за уздечку животное странного вида. Помельче, чем лошадь, но при этом с рогом. Одним рогом на голове. Само животное было идеально белого цвета, а уздечка на нем было цвета золотого.
Что было особенно удивительно, никто не обращал внимания ни на однорогое животное, ни на всю эту компанию.
Марк Анатольевич подошел поближе.
-…в этот праздничный день, когда много лет тому назад в Петрограде восставшие рабочие, солдаты и матросы свергли правительство Керенского и взяли власть в руки народа, то есть в свои руки, вы, ребята, становитесь октябрятами. То есть самыми юными ленинцами, — звонко говорила одна из двух девочек.
— Это только первый ваш шаг на длинной и трудной дороге борьбы за дело коммунистической революции, и я желаю вам, ребята, пройти этот путь до конца.
Она достала из висевшей на боку сумки коробку, открыла ее и начала раздавать малышам маленькие красные звездочки.
Этого Марк уже вынести не смог. Решительным шагом он подошел к девочке в красном галстуке.
— Как! – закричал он, — Как вы смеете отравлять совсем маленьких детей этой своей вонючей коммунистической гадостью!
От волнения и возмущения ему даже стало трудно говорить, и фразы вырывались из его рта какими-то кусками.
— … Миллионы расстрелянных!.. Гулаг!.. Голодомор!.. Диктатура быдла!.. Геноцид русского народа!..
Тут другая девочка, державшая за уздечку единорога – а кто это еще мог быть, как не единорог, вдруг прервала Марка.
— Про геноцид русского народа – это совсем из другого дискурса, Марк Анатольевич.
— Что? – растерянно спросил Марк, даже не удивившись, что пионерка знает его имя-отчество.
— Про русский народ и его геноцид – это те, которые с бородами и иконами, — спокойно объяснила девочка. – «Прости нас, Государь» и «Россия, которую мы потеряли». Ну и «инородцы-большевики», само собой. А вам положено про другое.
— И что же мне положено? – спросил Марк.
— Про отрицательный отбор, про пришествие Шариковых, про испорченный генофонд, — сказала девочка.
Марк Анатольевич смотрел на нее с ужасом. Ужас был такой сильный, что даже прищемило сердце.
Первая девочка, с сумкой на плече, достала из нее белый пакетик.
— Примите таблетку, Марк Анатольевич, — сказал она спокойно, протягивая что-то в ладошке. – Вы все-таки человек немолодой. Вам вредно волноваться. И не переживайте вы так – просто ваше время закончилось. Так устроен этот мир – и вы с этим ничего поделать не можете. Приходят новые поколения – а те, кто были до них, должны освободить место. Примите это как данность. И примите таблетку тоже. Это всего лишь валидол.
Марк испуганно оттолкнул ее руку.
— Кто вы? Откуда вы такие? Почему?
— Мы пионеры, — сказала девочка. Потом подумала и прибавила: — В какой-то степени — дети рабочих.
Потеряв интерес к Марку Анатольевичу, она отвернулась и стала пристегивать малышам на их курточки красные звездочки с изображением кучерявого мальчика.
А вторая, та, которая держала за золотую уздечку единорога, что-то прошептала животному. Тот наклонил голову так, что рог принял горизонтальное положение, и стукнул по брусчатке копытом. Тотчас же из нее в небо взлетела радуга, выгнулась дугой над Кремлем и ушла другим своим концом куда-то за горизонт.
И снова никто на Красной площади – зеваки, иностранные туристы, полицейские – не обратили на происходящее вообще никакого внимания.
Марк сделал шаг назад, другой, потом повернулся и побежал.
Так страшно ему не было даже в тот день, когда он включил телевизор и узнал, что в стране произошел переворот, и что власть перешла в руки некоего ГКЧП. Да и страх тот был совсем иного рода, не говоря уже про то, что длился он очень недолго.
А вот сейчас происходило что-то совершенно непонятное. Лавкрафт, Стивен Кинг, какой-то ужас, который, казалось, выполз из зиккурата, хранившего забальзамированное тело когда-то кучерявого мальчика.
В себя Марк Анатольевич пришел в каком-то незнакомом месте. Мимо деловито шли люди, рабочие-таджики привычно перекладывали плитку, куда-то несся нескончаемый поток машин.
Марк Анатольевич оглянулся.
Радуга все так и висела над Москвой.
Тут Марк вдруг вспомнил свою покойную бабашку, которая рассказывала ему в далеком-далеком детстве сказки. Или, что чаще, что-то религиозное.
«Когда Яхве попросил Адама дать имена всем животным, то единорог был первым из наречённых и таким образом был возвышен. А когда Адам и Ева были изгнаны из Рая, то Бог дал единорогу выбор: остаться в Эдеме или уйти с людьми. Единорог предпочёл последнее и был благословен за сочувствие к людям».