Юнгблюд В.Т. * Роспуск Коминтерна в мае 1943 г.: отклики и анализ в США * Статья

Разъясняя позицию советского правительства по этому вопросу, 28 мая И. В. Сталин опубликовал ответ корреспонденту английского агентства Рейтер Г. Кинга, который поинтересовался, как роспуск Коминтерна может отразиться на международных отношениях. Советский руководитель выразил уверенность, что главным следствием роспуска Коминтерна станет дальнейшее укрепление «единого фронта союзников и других объединенных наций в их борьбе за победу над гитлеровской тиранией»³. Международные соображения, таким образом, выдвигались в качестве главной причины решения. Использованный Сталиным оборот — «союзники и другие объединенные нации» — открывал простор для различных интерпретаций сказанного. Создавалось впечатление, что сигнал, посланный из Москвы, имел двойное назначение. С одной стороны, убедить правительства и народы главных партнеров СССР по антигитлеровской коалиции — США и Великобритании — в том, что ВКП(б) не считает себя связанной решениями Коммунистического Интернационала и не будет на завершающем этапе войны экспортировать революцию. С другой стороны, коммунистам зарубежных государств предлагалось сконцентрироваться на решении национальных задач, вступая в тесное взаимодействие с антифашистскими силами в собственных странах. Таким образом, речь фактически шла об официальном возврате, но уже в новых исторических условиях, к политике создания народных фронтов на антифашистской основе, преданной забвению с конца 1930-х годов.

История деятельности Третьего Интернационала в годы второй мировой войны и его самоликвидации глубоко и разносторонне исследована ⁴. Современная точка зрения на последствия роспуска Коминтерна в обобщенном виде представлена выводом В. В. Марьиной о том, что «роспуск Коминтерна не означал бесследного исчезновения этой организации, просуществовавшей без малого четверть века… Вся эта акция по камуфлированию деятельности, обеспечиваемой ранее Коминтерном, шла параллельно с разработкой советским руководством алгоритма его политической линии в послевоенном мире и Европе. Коминтерну в этих планах не было места, его политический потенциал был исчерпан до конца. В новых условиях он становился препятствием на пути реализации политической стратегии Москвы, а посему Коминтерн должен был исчезнуть, «раствориться» в советском партийном аппарате, став его составной частью. Уничтожена была надводная часть «коминтерновского айсберга», подводная же его часть продолжала существовать, несколько изменив свою конфигурацию и слившись с подводной частью другого айсберга — партийного аппарата ЦК ВКП(б)»⁵.

Менее ясными представляются другие вопросы: как эта новость была воспринята союзниками, как ее комментировала пресса и насколько существенно повлияло столь, радикальное решение судьбы Коминтерна на восприятие Советского Союза в глазах зарубежной общественности, в частности американской. Для поиска ответов на эти вопросы целесообразно обратиться к некоторым фактам дипломатической истории второй мировой войны и материалам американских периодических изданий.

Об историческом фоне, сопутствовавшем роспуску Коминтерна, позволяют судить материалы того же самого номера «Правды», в котором был опубликован текст постановления. В нем сообщалось о визите У. Черчилля в Вашингтон для переговоров с президентом Ф. Рузвельтом (как ожидалось, среди прочих в повестке дня конференции должен был стоять и вопрос об открытии второго фронта в Европе). В самом тексте постановления имелось напоминание о выходе коммунистической партии США в ноябре 1940 г. из рядов Коминтерна с одобрения руководства этой организации. Президенту США, таким образом, накануне важных переговоров давалось понять, что со стороны Москвы не следует ждать никаких попыток вмешательства во внутреннюю жизнь США путем активизации пропагандистских или политических ресурсов компартии. Надо полагать, так в Москве рассчитывали рассеять некоторые традиционные американские опасения по поводу коммунистической угрозы и тем самым обеспечить благоприятный общественный климат для ожидаемых шагов Рузвельта в направлении открытия второго фронта⁶.

Как отметил М. Леффлер, «именно «призрак коммунизма» внутри страны, а не авторитет российского большевизма на международной арене вызывал прилив антикоммунистической риторики» в США. С началом второй мировой войны недоверие к компартии в американском обществе возрастало, тогда как начиная со второй половины 1941 г. и вплоть до роспуска Коминтерна в мае 1943 г. симпатии к Советскому Союзу неуклонно росли.

Еще в 1940 г. Конгресс ввел запрет на принадлежность к любой организации, целью которой являлось свержение американского правительства; накануне вступления США в войну 21 штат принял законы, требовавшие от учителей клятвы лояльности, в двух штатах были предприняты попытки исключить членов коммунистической партии из числа голосующих на выборах, а правительства еще нескольких штатов приступили к выявлению коммунистов в составе своих собственных администраций. В то же время значительная часть американцев не проявляла видимых опасений по поводу действий СССР, полагая, что Сталин и его окружение руководствуются прежде всего соображениями безопасности, а не идеологией⁷. Общность военных целей побуждала общественность США на некоторое время сократить идейные претензии к советскому союзнику. Опасения по поводу настоящих и мнимых угроз, исходящих от коммунистической партии внутри страны и мирового коммунизма, по-прежнему представлялись весьма реалистическими, тогда как успехи Красной армии в освободительной, отечественной войне способствовали тому, что политика Сталина воспринималась все более как «национальная» и «оборонительная», а не как «революционная» и «экспансионистская».

В данной связи показательны результаты опросов общественного мнения, проведенные в США с осени 1941 по осень 1943 года. В октябре 1941 г. на вопрос, какую из предложенных мер вы считаете наиболее правильной для государства в отношении лиц, симпатизирующих коммунистам, голоса респондентов распределились следующим образом:

— не предпринимать ничего, сверх того, что делается сейчас — 4,5%;

— держать их под постоянным наблюдением, чтобы в случае необходимости они могли быть изолированы — 16,5%;

— установить наблюдение, а также полностью исключить возможности пропаганды и организационных действий с их стороны — 37,1%;

— депортировать их или заключить в тюрьму — 29,9%⁸.

Американская общественность, таким образом, в подавляющем большинстве была настроена в отношении коммунистов весьма воинственно в своей собственной стране. Возможно, для того, чтобы не раскалывать общество по вопросу об отношении к сторонникам коммунистической идеологии, после Перл-Харбора опросов по этому поводу не проводилось вплоть до весны 1946 года. Но и тогда уровень антикоммунистических настроений оказался весьма высоким ⁹. В июне 1943 г. был проведен опрос, имевший целью выяснить отношение американцев к возможным намерениям Советского Союза установить прокоммунистические правительства в освобожденных европейских странах после войны. Выяснилось, что 40,5% опрошенных считали это вполне возможным. Однако такое завершение войны многих американцев в 1943 г. не пугало: в тот момент оно казалось вполне естественным. Формирование прокоммунистических правительств в некоторых европейских государствах связывалось прежде всего с государственными интересами СССР. И как бы в 1943 г. американцы ни относились к коммунистическим идеям и коммунистической партии, Советский Союз в их глазах заслуживал того, чтобы его государственные интересы были соблюдены. Опросы 1942- 1943 гг. устойчиво показывали поддержку подавляющим большинством американцев курса Рузвельта на помощь СССР в войне. В сентябре 1943 г. 52% процента опрошенных даже высказались за вступление США в постоянный военный союз с СССР, который сохранится и после войны и одним из условий которого будет немедленное оказание военной помощи в случае нападения врага на одну из сторон ¹⁰. Хотя СССР и считался коммунистической страной, его участие в войне рассматривались преимущественно в плоскости сохранения государства, защиты национальных интересов и укрепления международного влияния.

Таким образом, тенденция отделять политику Кремля от идеологии и практики Коминтерна и мирового коммунистического движения обозначилась в общественном сознании американцев к началу 1943 г. достаточно отчетливо. Желательность окончательно изъять фактор Коминтерна из контекста возможных национальных дебатов по поводу предстоявших военных и внешнеполитических решений президенту Рузвельту и членам его администрации представлялась несомненной. Сталин, со своей стороны, с пониманием относился к пожеланиям американской стороны в этом вопросе. Согласно точной характеристике Г. Киссинджера, будучи «великим идеологом», «он на деле поставил свою идеологию на службу «Realpolitik». Ришелье и Бисмарк без труда разобрались бы в его стратегии» ¹¹.

С точки зрения эффективности воздействия на общественное мнение США и расстановку сил внутри Большой тройки, момент объявления о прекращении существования центра мирового коммунизма был избран весьма удачно. Известие о роспуске Коминтерна совпало с приездом в Москву Дж. Дэвиса, бывшего посла США в СССР, на этот раз появившегося в Кремле в роли личного посланника президента, уполномоченного снять напряженность, возникшую внутри Большой тройки из-за резких демаршей посла США в СССР У. Стэндли по поводу поставок американских военных грузов в СССР в рамках ленд-лиза (8 марта), появления первых известий о Катыни (16 апреля) и разрыва отношений советского правительства с правительством Польши в эмиграции (25 апреля). В программе Дэвиса проблема Коминтерна занимала важное место, и в Кремле об этом знали ¹² .

В мемуарах Стэндли имеется запись о том, как он вместе с Дэвисом и только что вернувшимся из США М. М. Литвиновым 22 мая посетили Театр оперетты и во время одной из пауз советский дипломат, внезапно наклонившись к послу через сидевшего между ними Дэвиса, спросил, что он думает о роспуске Коминтерна. Стэндли ответил: «Это превосходная новость. Она произведет хороший эффект на отношение американского народа к вашему правительству». Посол добавил, что, по его впечатлению, этот акт специально «подготовили» под приезд Дэвиса. Якобы поддавшись внезапному порыву, он задал вопрос: «А советское правительство предпринимало какие-нибудь меры для роспуска Интернационала?» На это был получен ответ, что «советское правительство здесь ни при чем. Этот вопрос рассматривался в течение последних трех лет»¹³. Комментарии посла по этому поводу пронизаны недоверием и скепсисом.

Что касается Дэвиса, то его восприятие этой новости было весьма положительным. В беседе с К. Е. Ворошиловым в тот же день он назвал это решение «очень своевременным» и добавил, что, когда он работал послом в Москве, Коминтерн был для него «единственной трудностью» ¹⁴. Во время встречи с первым заместителем народного комиссара иностранных дел СССР. А. Я. Вышинским он заявил, что считает это решение «абсолютно правильным». По словам Вышинского, Дэвйс считал, что Коминтерн «выполнил свою задачу в деле борьбы за мир. Реакционеры как Америки, так и Англии старались использовать деятельность Коминтерна для дискредитации мирной политики СССР, для провокационных выступлений на тему об СССР и мировой революции. Теперь они не имеют больше повода для своих выступлений» ¹⁵. Трудно сказать, было ли это заявление Дэвиса санкционировано президентом США или руководством Государственного департамента. Но оно соответствовало ожидаемому в Москве отклику на это событие со стороны союзников, в первую очередь США^1б. Таким образом, в момент объявления о роспуске Коминтерна оценки значения и возможных последствий этого шага не совпадали даже у американских дипломатов, обладавших наивысшим рангом и имевших возможность оценить ситуацию на месте.

Пришедшая из Москвы новость о ликвидации «инструмента по разжиганию гражданских войн» ¹⁷ вызвала в чувствительной к сенсациям американской прессе оживление. Редакции многих массовых изданий отреагировали на эту информацию комментариями, содержание которых свидетельствовало о том, что общественные умонастроения смещаются в сторону обсуждения идеологических и политических перспектив коалиционной дипломатии, а это, в свою очередь, заставляло задумываться о возможных итогах всей войны.

На восприятии известия о роспуске Коминтерна политическими обозревателями, корреспондентами, а также читающей публикой сказывалась их плохая осведомленность о государственно-политической системе СССР, соотношении власти советского государства и Коммунистической партии, реальном характере взаимодействия между руководством ВКП(б) и Исполнительным комитетом Коммунистического Интернационала. «Public Opinion Quarterly» отмечал, что «из приблизительно 90 млн. нашего взрослого населения… 75 млн. не знают, что лишь относительно небольшое количество советских граждан являются членами Коммунистической партии»¹⁸. Данный факт давал американцам основания думать о том, что кровопролитную войну с Гитлером ведет многонациональная, православная и преимущественно аполитичная и беспартийная Россия. При этом в США мало знали о борьбе коммунистических партий против войны и фашизма в 1930-х годах, зато хорошо помнили об отказе Коминтерна от антифашистской стратегии в 1939 г., после подписания пакта Молотова-Риббентропа, за которым последовал относительно кратковременный, но насыщенный трагичными событиями период «нейтралитета» по отношению к фашистам, а порой и прямого сотрудничества с ними. Для многих в США Коминтерн оставался олицетворением беспринципного и всесильного коммунистического демона, распространившего свое влияние на все континенты.

В разнообразных суждениях, появившихся в американских изданиях по поводу ликвидации центра мирового коммунистического движения, можно выделить три доминанты: общая оценка этого события с точки зрения изменения международной репутации СССР и улучшения взаимоотношений в антигитлеровской коалиции; причины, побудившие руководство СССР и Коминтерна принять решение о роспуске; возможность сохранения механизмов влияния Москвы на национальные компартии и международное коммунистическое движение в обозримом будущем. Иными словами, журналистов волновало: хорошо это или плохо, что Коминтерна не стало? В чем истинная причина его роспуска? Ликвидирован ли он на самом деле, или в данном случае имела место лишь имитация роспуска организации?

Независимо от идейно-политической ориентации редакций, преобладающая оценка решения ликвидировать Коминтерн была положительной. Р. Леверинг отмечал: «Образ России в Соединенных Штатах был существенно улучшен роспуском советским государством международного революционного органа — Коминтерна… Хотя в течение нескольких лет перед этим он и пребывал в состоянии бездействия, Коминтерн продолжал оставаться препятствием для единства военного союза и американские опиньон-мейкеры были рады увидеть конец его существования». В подтверждение он приводит выдержки из откликов крупных газет сразу после обнародования постановления ИККИ: «Россия стала «национальным государством» и именно в таком статусе ее следует воспринимать в составе семьи народов» («Detroit Free Press», 24.V. 1943); «Роспуск Коммунистического Интернационала все ближе подводит Россию к искреннему сотрудничеству с Объединенными Нациями… Стало возможно, если мы проявим настойчивость, найти для этого общую основу, и это не заставит нас жертвовать базовыми принципами и ценностями демократии» («Minneapolis Star Journal», 24.V. 1943); «Отныне русские сражаются не за мировую революцию, а за спасение русского народа» («Chicago Daily News», 25.V. 1943) «.

Своеобразным подтверждением того, что одобрение имело действительно «широкий» характер, можно считать точку зрения А. Ф. Керенского, с 1940 г. обосновавшегося в США. Бывший министр-председатель Временного правительства России, который, по словам Н. Н. Берберовой, «считал себя единственным и последним главой российского государства» и всегда «действовал в соответствии с этим принципом»²⁰, летом 1943 г. позволил себе высказаться следующим образом на страницах консервативной «American Mercury»: «Это действие было предназначено Сталиным больше для внутренней, чем для иностранной аудитории. Это был еще один аргумент для русских людей в пользу того, что они боролись и проливали свою кровь не ради мифического коммунизма в их родной стране и за границей, но за святую Мать Россию — во имя их собственного национального существования и национальных идеалов»²¹. Впрочем, мысль Керенского о том, что для достижения национального единения Сталину пришлось ликвидировать штаб мировой революции, не нашла поддержки у других авторов — к середине 1943 г. внутренняя сплоченность Советского Союза, с Коминтерном или без него, была очевидна для всех.

Либеральные издания в числе главных последствий этого события называли «улучшение отношений между Россией и объединенными нациями»²²; укрепление доверия между СССР и «атлантическими союзниками»²³; «уникальную возможность объединения прогрессивных сил»²⁴. Авторы умеренно-консервативных изданий, не отказывая себе в возможности в очередной раз противопоставить американский образ жизни и его традиционные ценности коммунизму, отметили иные позитивные последствия роспуска Коминтерна: «Хотя большинство граждан США по-прежнему думает о Советском Союзе как о «красной России», они больше не беспокоятся о мировой революции»²⁵.

В США сожаление в связи с ликвидацией Коминтерна испытывали, похоже, только некоторые члены коммунистической партии, продолжавшие видеть в московском центре организационное ядро движения за радикальное переустройство мира на коммунистических началах. Генеральный секретарь Коммунистической партии США Э. Браудер в ответ на запрос из Москвы о настроениях в стране писал, что среднее руководящее звено партии положительно реагировало на роспуск, в то время как «основная масса членов партии отнеслась к роспуску с сожалением». Впрочем, эти сожаления имели скорее романтическую, чем программную природу, поскольку далее он уточнял, что никто в партии не воспользовался этим для оживления фракционной борьбы²⁶. Марксистский журнал «New Masses» утверждал, что «роспуск Интернационала является торжественным выражением дальнейшего укрепления англо-советско-американской коалиции» и «вносит исторический вклад в укрепление и распространение единства всех демократических, антифашистских сил»²⁷. Эти слова фактически воспроизводили аргументацию, представленную в постановлении, опубликованном 22 мая, и в целом мало отличались от комментариев других американских газет. Причина понятна: лидер американских коммунистов Браудер получил из Москвы инструкцию «не поднимать вопрос о социализме в острой форме, чтобы не поставить под угрозу и не ослабить… единение союзников»²⁸, и выполнил ее. Тревожного набата — в том смысле что революционные мечты целого поколения коммунистов были принесены в жертву союзнической дипломатии — в леворадикальной прессе не было.

Общая бценка ликвидации Третьего Интернационала, при всех несовпадениях в акцентах и позициях, основывалась на анализе официальных заявлений. Что же касается определения причин, подтолкнувших Сталина и ИККИ к этому шагу, то в этом отношении возможности были более широкими.

Союзники вели войну со странами «оси» на многих фронтах. Одним из них был фронт пропаганды. Здесь союзникам противостоял весьма изощренный противник. Тему Коминтерна и коммунистической угрозы Й. Геббельс использовал исключительно активно, и Сталин это учитывал. В своих комментариях агентству Рейтер 28 мая он главное внимание уделил необходимости лишить нацистов пропагандистских преимуществ ²⁹. Этот мотив в американской прессе был немедленно подхвачен. В «Nation» отмечалось: «Независимо от того, каковы были вторичные цели Сталина и ожидаемые результаты, его первая задача состояла в том, чтобы нанести удар по важнейшему политическому оружию Гитлера — эксплуатации страха перед коммунистической революцией. Если сам по себе Коминтерн стал олицетворением призрака революции из прошлого, то нацистская пропаганда вооружила его до зубов и превратила в привидение, призванное пугать робких и суеверных» ³⁰. Редакция «New Republic», в целом рассуждая в том же ключе, обращала внимания на два дополнительных нюанса: фактическое прекращение деятельности Интернационала задолго до его официальной ликвидации и безусловную эффективность этого шага с точки зрения укрепления антигитлеровской коалиции: «Перед войной он (Гитлер — В. Ю.) использовал страх перед большевизмом в западном мире; даже официальное соглашение, которое связывает ось, было названо «антикоминтерновский пакт». Его пропаганда постоянно играла на угрозе коммунизма. Третий Интернационал не действует уже много лет. В нынешних условиях из его существования выгоды извлекала главным образом только нацистско-фашистская пропаганда, и его роспуск является символом того, что Сталин считает более важным снять подозрения союзников с России, чем строить расчеты на использовании идеи мировой революции после войны»³¹.

В качестве причины роспуска Коминтерна указывали также на желание советской стороны перейти к более тесному диалогу с союзниками, как в ходе текущей совместной борьбы, так и в отдаленной перспективе. Как отмечала известная своими обзорами международных отношений журналистка В. М. Дин, идейно-политические разногласия коммунистической России и капиталистической Америки с нападением Германии на СССР в одночасье никуда не делись, и эта глубокая враждебность сохранялась и в последующие месяцы ³². В таких условиях, по ее мнению, которое разделяли многие американские авторы, Сталин, нуждавшийся в более дружественных отношениях с американцами, сделал шаг навстречу союзнику.

Для чего? Здесь мнения разделились, хотя одна, общая для многих американских аналитиков тенденция просматривалась отчетливо. В советском лидере предпочитали видеть прежде всего практичного государственного деятеля, а не революционного вождя. В его действиях усматривали прагматичные и понятные американцам мотивы: желание укрепить коалицию ради скорейшей победы; подтолкнуть союзников к открытию второго фронта; обеспечить поставки военных грузов в СССР по ленд-лизу; подготовить условия для приемлемого послевоенного урегулирования в Европе и мире, в том числе и в виде будущей организации по поддержанию всеобщего мира. «Foreign Affairs», к тому времени уже завоевавший прочный авторитет как среди экспертов, так и у широкой публики, отмечал: «Советский Союз должен быть свободным от угрозы нападения извне и поэтому хочет спокойной, стабильной Европы. Кроме того Россия должна продолжать тесное сотрудничество с Великобританией и США, а для этого необходимо воздерживаться от разжигания пролетарской революции где бы то ни было. Соединенные Штаты получили поразительные доказательства этой тенденции принятием решения о Третьем Интернационале»³³.

Заслуживают внимания оценки еще двух авторов, считавшихся, в силу своих российских корней и приобретенной к 1943 г. репутации профессиональных публицистов, знатоками российских реалий, не питавшими при этом симпатий к советскому строю. Д. Даллин (эмигрировал из СССР в 1921 г.) одной из причин роспуска Коминтерна называл стремление Сталина войти в послевоенное содружество Объединенных Наций на приемлемых для него условиях³⁴. Эмигрант М. Лернер (покинул Россию в детском возрасте вместе с родителями в 1907 г.) также подчеркивал прагматичную логику Кремля: «Я не расцениваю роспуск Коминтерна как акт наивной благосклонности или мечтательного идеализма со стороны Сталина и других советских лидеров. Я ни на мгновение не думаю, что они могут добровольно отказаться от чего-либо просто так. Они крайне нуждаются в нашей помощи и готовы заплатить за нее высокую цену. Во-первых, русские нуждаются во втором фронте в Европе… Во-вторых, русские нуждаются в большем количестве оружия по ленд-лизу. И они крайне нуждаются в продуктах питания»³⁵.

В прессе США практически никто не высказал хотя бы намек на то, что руководители СССР или Коминтерна вдруг решили проявить отзывчивость к антикоммунистическим настроениям американцев. Как правило, отмечалось стремление Москвы стать более понятным и приемлемым партнером для своих западных союзников.

Предложенные Москвой объяснения причин роспуска Коминтерна, разумеется, принимались во внимание, но их воспроизведением американские обозреватели не ограничились. Смысл происшедшего нередко искали не в том, о чем было публично заявлено, а в том, что могло быть спрятано между строк. С этой точки зрения рассматривалось указание в постановлении 15 мая о том, что свернуть деятельность московского штаба Коминтерна позволяет «рост и политическая зрелость коммунистических партий и их руководящих кадров в отдельных странах». В постановлении при этом делалась ссылка на пример Первого Интернационала, который прекратил свое существование после того, как он «выполнил свою историческую миссию»³⁶. В США предпочитали не углубляться в историю Коминтерна или выявлять его реальные достижения. Однако упоминание об «исторической миссии» провоцировало на соответствующие комментарии, и они не замедлили появиться. Редактор либерального «Nation» Ф. Кирчвей, близкая к социалистам, следующим образом изложила свою точку зрения на этот вопрос: «Подозрения и враждебность, характерные для коммунистического поведения в прошлом, а также постоянные колебания партийной линии так и не были преодолены. Короче говоря, это движение было провалом»³⁷. На страницах того же журнала П. Хейген, также указывая на фиаско этой организации, выделял в качестве первопричины несостоятельность ее глобальных революционных притязаний: «Российская уверенность относительно неизбежности мировой, революции оказалась иллюзией»³⁸.

Примечательно, что в историографии вывод о том, что Коминтерн умер задолго до того, как об этом было сообщено официально, получил распространение прежде всего благодаря М. Джиласу. Этот югославский коммунист, вспоминая об одной из своих бесед с Г. Димитровым, сообщал, что уже в 1940 — 1941 гг. «Коминтерн был фактически распущен, и единственная его работа состояла в том, чтобы собирать информацию о коммунистических партиях и давать советы советскому правительству и партии». Джил ас также писал: Димитров «рассказал мне, как впервые возникла идея распустить Коминтерн. Это случилось в то время, когда Советский, Союз аннексировал Прибалтийские государства. Даже тогда стало очевидно, что главной силой в распространении коммунизма является Советский Союз и поэтому все силы должны сплачиваться непосредственно вокруг него. Сам роспуск отложили из-за международной ситуации, чтобы не допустить создания впечатления, будто это делается под нажимом немцев, с которыми отношения в то время были неплохими»³⁹. В 1970 — 1980-х годах вывод о том, что роспуск Коминтерна был следствием признания его банкротства, обосновывали Ф. Клодин и П. Сприано⁴⁰. Что касается американской печати, то первые суждения такого характера появились сразу же после того, как ликвидация организации стала фактом, однако широкого распространения тогда они не получили.

Роспуск Коминтерна поставил перед американцами вопросы, чрезвычайно актуальные по настоящее время. Насколько Сталин был искренен в своих намерениях? Что означала ликвидация Интернационала? Являлся ли этот шаг выражением непритворного желания Кремля жить в мире с капиталистическим окружением? Означал ли он свертывание коммунистической агитации? Или это был всего лишь временный, политически и стратегически обоснованный маневр, за которым могло последовать создание структуры, подобной Коминтерну? Будет ли СССР руководствоваться коммунистическими принципами, лозунгами, целями и методами в послевоенное время? То, что влияние Москвы в странах Европы на завершающей стадии войны будет возрастать, не вызывало сомнения — победы Красной армии способствовали росту привлекательности коммунизма во всем мире ⁴¹. Однако оставалось неясным, в каких масштабах и формах будет проявляться это влияние, где проходят границы допустимого для американцев идеологического воздействия и военно-политического присутствия СССР в Европе.

Материалы, появлявшиеся на страницах печати различной идейно-политической направленности, показывают, что потенциал доверия к внешней политике СССР в это время был очень высоким. В диапазоне между марксистским «New Masses» и «бастионом американского капитализма» «Fortune» в различных вариациях воспроизводились мысли о том, что Советский Союз изменился, что война сделала Сталина более восприимчивым к западным ценностями⁴², что пора перестать связывать коммунистическую угрозу с влиянием Москвы, поскольку причины революционных настроений кроются во внутренних условиях различных стран ⁴³, что идеи коммунизма приобрели привлекательность для измученных войной народов независимо от установок ВКП(б)⁴⁴. Подчеркивалось, что выживание и дальнейшее развитие СССР сейчас зависят не от мировой революции, а от сотрудничества с другими народами, которые, как и советские люди, хотят строить новую жизнь и хотят безопасного мира, чтобы строить эту жизнь⁴⁵.

Получила распространение, особенно в либеральной прессе, точка зрения, согласно которой не следовало ждать, что Москва будет оказывать существенную помощь зарубежным компартиям — и не потому, что советское руководство решило отказаться от своих марксистских убеждений. Причину видели в другом: решительно поддерживать заграничные компартий было невыгодно Кремлю из соображений практической политики. С одной стороны, отмечалось, что «распустив Коминтерн, Москва получила больше возможностей влиять на революционные процессы», так как поддержка слабых, разрозненных коммунистов в случае развертывания массовых народных движений могла привести только к полной утрате влияния среди других, гораздо более сильных и авторитетных политических и социальных групп ⁴⁶. Эту точку зрения развивал Х. Ойлау, который утверждал, что в народных движениях, разворачивающихся в Европе, «несомненно, участвует определенное количество коммунистов, но в целом большинство участников движений (включая руководство) не коммунисты» ⁴⁷. Из этого факта вытекало, что Коминтерн в тех условиях для Сталина превращался в помеху, от которой не жалко было избавиться.

Дальновидность и прагматизм, наряду с твердостью и расчетливостью, стали важными характеристиками образа Сталина, сформированного и растиражированного американской печатью в 1943 — 1944 годах. Война побуждала журналистов оценивать советского руководителя не по критериям той или иной идеологии. Считалось, что если достижение победы потребует от него сделать выбор между верностью союзническому долгу и коммунистической солидарностью, можно было ожидать, что верх возьмет союзнический долг. Популярный обозреватель и историк У. Г. Чемберлин утверждал: «По сравнению с Лениным, нынешний советский диктатор гораздо меньше склонен проповедовать крестовый поход за мировую революцию. В то же время он является намного более жестким и упорным политиком в вопросах российских националистических чаяний и стратегических интересов» ⁴⁸. Мнение этого эксперта отражало смысл тех оценок советского руководителя, которые преобладали в течение года после обнародования решения о прекращении существования Коминтерна.

Приведенные выше и многочисленные подобные им отклики на роспуск Коминтерна по большей части передавали веру авторов статей и репортажей, политических обозревателей и ученых-аналитиков, редакторов и собственников газет и журналов в возможность благотворных перемен в международных отношениях и в долговременный характер новой советской внешней политики. Вместе с тем на этих материалах, очевидно, сказывалось желание поддержать коалиционный курс Рузвельта, который в обращении к нации по радио 28 июля 1943 г. сказал: «После войны наша страна будет рада сохранять отношения добрососедства и искренней дружбы с Россией, чей народ, спасая себя, помогает спасению всего мира от нацистской угрозы». В том же выступлении президент сформулировал свое кредо в вопросе о желательности обсуждения контуров послевоенного урегулирования: «Сейчас не время разворачивать международную дискуссию по всем условиям мира и всем подробностям мироустройства. Давайте сначала победим в войне… Самое важное сейчас — важнее всего на свете — это продолжить войну и победить в ней»⁴⁹. Его заявление прозвучало в разгар битвы на Курской дуге, и, естественно, именно это событие привлекало всеобщее внимание. «Красная угроза» продолжала вызывать в США общественные дебаты, но 1943 год для таких дискуссий был неподходящим временем. В этом убеждении большинство информационных агентств поддержало президента, согласившись с тем, что все, кто предполагает, что ликвидация Коминтерна — это «всего лишь временный маневр» Сталина, неправы⁵⁰.

Сомневающихся было все же немало. Неожиданно в их числе оказался один из основных авторов «The Nation» Л. Фишер, известный ранее своими просталинскими репортажами и книгами. Он высказал предположение, что самороспуском Коминтерна маскируется переход СССР от политики пролетарского интернационализма и коллективной безопасности к «узкому национализму или даже панславистскому экспансионизму». По его мнению, это событие могло стать «дурным предзнаменованием для послевоенного урегулирования» ⁵¹. Еще более определенно выразился М. Истмен, с 1941 г. редактировавший популярный «The Reader’s Digest». В отличие от Фишера, который никогда не был марксистом, но симпатизировал советскому режиму, Истмен начинал свой путь в политике и журналистике как марксист. В 1920- 1930-е годы он зарекомендовав себя как сторонник Л. Троцкого. К моменту роспуска Коминтерна с революционными убеждениями он расстался, но оставался антисталинистом: «Мы не должны ожидать скорого конца мирового коммунистического заговора, — писал он, — только потому, что боссы Коминтерна для вида сожгли свои фирменные бланки. Они не дали никаких официальных обещаний, не отказались ни от каких принципов. То, что американские коммунисты смотрят с подобострастием на Москву, ожидая приказаний, не подлежит никакому сомнению». Рекламируемый роспуск Коминтерна, по мнению Истмена, не означал, что руководство СССР действительно начало движение в сторону более тесного сотрудничества с Западом. Если в США «начнут петь оды Сталину в благодарность за то, что он освободил нас от Коминтерна, то тот будет смеяться над нами в кулак»⁵².

В суждениях о том, будет ли руководство СССР после войны пытаться возродить коминтерновские лозунги и продолжать в новых условиях «его дело», наиболее отчетливо проявился антикоммунизм как устойчивое качество американской периодики. Одним из самых красноречивых и последовательных выразителей его был У. К. Буллит. Бывший посол США в Москве еще до войны занял воинственную позицию в отношении СССР и Коминтерна. В последующие годы эта позиция не стала менее враждебной и он в развернутом виде излагал ее в печати. Буллит был уверен, что после роспуска Коминтерна цели и методы советской внешней политики не изменятся и степень влияния Москвы на коммунистические партии будет только возрастать. Например, характеризуя деятельность итальянских коммунистов и их лидера П. Тольятти в 1944 г., Буллит писал: тактика Тольятти — «это тактика, утвержденная Конгрессом Коминтерна в 1935 году, тактика Троянского коня. Так как итальянцы глубоко чтут свою землю, свою семью и очень религиозны, то коммунистическая партия прикрывает свои подлинные планы лозунгами патриотизма, домашнего очага и бога и под этим маскирующим прикрытием пытается Доказать массам, что коммунисты — это патриоты, которые выступают за частную собственность, индивидуальную свободу и религию. Некое подобие реальности придает этому маскараду то, что партизаны-коммунисты храбро сражались и продолжают сражаться против немцев. В данный момент они ведут себя как патриоты, потому, что вести себя патриотично им приказали из Москвы, но как бы то ни было, престиж себе они завоевали»⁵³. Ни героическая борьба коммунистов в составе Сопротивления, ни их последовательный антифашизм и установка на союз с демократическими политическими силами своей страны не побуждали Буллита умерить враждебный тон его статей. Другой журнал, «Public Opinion Quarterly», также утверждал, что именно угроза распространения коммунизма, исходящая от Москвы, является основой сильнейшего недоверия американцев к СССР, что сильно осложняет официальные отношения двух стран ⁵⁴.

Среди американских историков бытует мнение о том, что во время войны, особенно на ее завершающей стадии, Рузвельт был неоправданно доверчив к Сталину. Сравнение откликов на роспуск Коминтерна, появившихся в американской прессе, с отношением к этому событию президента свидетельствует о том, что, хотя он и воспринял эту новость с «удовлетворением», все же сохранял известную долю скептицизма в отношении послевоенных намерений СССР. Государственный секретарь К. Хэлл вспоминал, что ни он, ни президент не могли наверняка ответить на вопрос, предвестником чего именно является роспуск Коминтерна: «Продолжали сохраняться видимые признаки того, что его деятельность будет продолжена под прикрытием какого-нибудь другого фасада». Рузвельт был верен себе и сохранял трезвый взгляд на происходящее. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что ликвидация международного коммунистического центра вовсе не исключает того, что Сталин продолжит в своей внешней политике практику опоры на зарубежные компартии, различными способами маскируя свои действия ⁵⁵. Во внешнеполитическом аппарате было распространено представление, что Сталин покончил с Коминтерном для того, чтобы избавиться от ставшей уже излишней бюрократии, поскольку теперь руководители зарубежных компартий получают директивы непосредственно от него ^5б. Надо полагать, президент был неплохо осведомлен об этом.

Что же касается откликов на роспуск Коминтерна в прессе, то они несли в себе большой заряд оптимизма, связанного с надеждами на укрепление коалиции и длительное послевоенное сотрудничество. Президент и его штаб немало сделали для того, чтобы побудить советское руководство расстаться с Коминтерном (работа в этом направлении велась постоянно начиная с 1933 года). Когда это произошло, администрация предприняла усилия для распространения в США материалов, способствовавших укреплению доверия к СССР. Американские информационные агентства не замалчивали успехи Красной армии и самоотверженность, с которой коммунисты участвовали в движении Сопротивления в Европе. Мир, ради которого народы антигитлеровской коалиции вели войну, зависел от способности их правительств наладить взаимодействие, и публицисты, утверждавшие, что вместе с Коминтерном должен уйти в прошлое и страх перед возможностью будущего нового всемирного коммунистического заговора, укрепляли расположение американцев к советскому союзнику. Удовлетворение, которое испытал Рузвельт, узнав о ликвидации Коминтерна, было легко объяснимо. Его расчет на то, что это известие встретит в американском общественном мнении и редакциях ведущих изданий должный прием, оправдался. Но его сомнения относительно подлинных намерений Сталина так и не исчезли. У части американских журналистов они, по-видимому, также оставались. По этой причине утверждения о «полном отказе СССР от политики коммунистической экспансии» к концу войны практически исчезли со страниц американской печати.

В бумагах заместителя государственного секретаря Э. Стеттиниуса был обнаружен неопубликованный доклад Управления стратегических служб США (УСС), подготовленный в конце августа 1944 года. В нем говорилось о том, что роспуск Коммунистического Интернационала не создает никаких преимуществ для США и не будет способствовать улучшению международного климата, поскольку современный большевизм, в отличие от классического коммунизма с его пролетарским интернационализмом, «не противопоставляет себя национальным целям, а наоборот, включает их в свою программу». Т. Лифка на этом основании делает вывод, что существование «этого и подобных ему докладов свидетельствует о том, что ни одно из имевших хождение истолкований, в благоприятном свете представлявших СССР и его послевоенные намерения, не преобладало в потоке разведывательной информации военного времени, направляемой в распоряжение руководителей США. Сомнения и подозрения сохранялись как среди экспертов УСС, так и среди американского населения в целом»⁵⁸. .Возможно, этот вывод верен применительно к экспертам-разведчикам. Что касается «американского населения в целом», то здесь картина была несколько иной. Массовые настроения были весьма подвижными и зависели от многих факторов, к Числу которых относились в первую очередь положение дел на фронтах и характер информации, поступавшей к населению страны через прессу.

Обращение к материалам прессы США за 1943 — 1944 гг. в связи с решением о ликвидациик Коминтерна, свидетельствует о том, что ставить знак равенства между умозаключениями экспертов-разведчиков и массовыми настроениями не следует. Если ориентироваться на май 1943 г., то «безоговорочно позитивные» «или позитивные, но с элементами сомнений и оговорок» отзывы на ликвидацию Коминтерна преобладали. Что же касается отзывов негативных, с враждебными выпадами в отношении СССР, то они были единичными и исходили, как правило, либо от марксистов-ренегатов, готовых критиковать Сталина и СССР при любых обстоятельствах, либо от последовательных противников коммунизма наподобие Буллита, которых не убеждали никакие аргументы, направленные к оправданию советского режима.

Вплоть до конца войны в периодике США обсуждался вопрос о роли коммунизма в послевоенном мире. По-настоящему актуальной эта тема стала во второй половине 1944 г., с появлением советских армий у границ государств Восточной Европы. И хотя с осени 1944 г. в массовом сознании США наблюдался постепенный возврат к привычке связывать между собой понятия «коммунизм» и «советская внешняя политика», констатация фактов «полевения» Европы вследствие укрепления компартий чаще всего сочеталась с неким беспристрастным восприятием Москвы ⁵⁹. Некоторые издания заявляли, что в европейских странах вина за усиление левых сил, исповедовавших «просталинскую, прокоммунистическую программу», ложится на правительства США и Великобритании, слишком настойчиво пытавшиеся сохранить здесь предвоенные политические режимы, вызывая соответствующие ответные реакции со стороны местного населения ⁶⁰.

В августовском номере «Russian Review» за 1945 г. Чемберлин сделал примечательный вывод: «Независимо от того., каковы окончательные советские цели, насколько подлинным является роспуск Коминтерна, будет ли последовательно проводиться политика продвижения советских интересов за границей с помощью интенсивной пропаганды, кажется бесспорным, что политическое, экономическое, социальное воздействие СССР будет намного более сильным и более распространенным в следующей четверти века, чем раньше»⁶¹. Он тем самым признавал, что к исходу войны вопрос о причинах, которые привели к самоликвидации Коминтерна, для многих в Америке оставался открытым. В тот момент для большинства американцев не до конца ясен был ответ и на другой, гораздо более важный с точки зрения перспектив международного развития, вопрос о внешнеполитических целях СССР в конце войны.

Коммунизм в американском обществе никогда не рассматривался как сугубо внутренняя идеология советского государства, поэтому, положительно восприняв факт ликвидации Коминтерна, практически средства массовой информации США в 1943 г. прогнозировали, а в конце войны уже и отмечали рост популярности коммунистических партий на освобождаемых от фашизма территориях. Усиление международного влияния СССР состоялось без участия какого бы то ни было интернационального коммунистического органа. Данный факт ведущие американские периодические издания не ставили под сомнение, равно как не исключалась возможность установления контроля СССР над государствами Восточной Европы. Более того, такой исход войны и в 1943 г. и позднее считался наиболее вероятным и приемлемым, вследствие чего в печати утвердилось определение СССР как национального государства, ведущего отечественную войну. Пресса США, чутко улавливая сигналы, поступавшие как из Кремля, так и из Белого дома, на этом этапе войны способствовала героизации образа СССР. Результаты этой работы благотворно сказались на укреплении коалиции и ее военных победах, а ее пик пришелся на вторую половину 1943 — 1944 год.

К лету 1945 г. настороженность по поводу развития ситуации в Восточной Европе существенно возросла, однако реальных оснований для начала антикоммунистической кампании в США пока не было: Москва старательно демонстрировала исполнение установок на поддержку национально-патриотических коалиций внутри освобожденных стран и отказ от прямого руководства компартиями. Тех самых установок, которые были сформулированы в постановлении ИККИ от 15 мая, опубликованном в субботнем номере «Правды» 22 мая 1943 года.

Примечания

Статья написана при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), проект N 10 — 01 — 00051а.

1. Правда, 23.V.1943.

2. Коммунистический Интернационал, 1943, N 5 — 6, с. 8 — 10. В современных исследованиях имеет место путаница в датах. В. В. Марьина, в частности, пишет, что «Правда» опубликовала «извещение» о роспуске Коминтерна 10 июня 1943 г. (МАРЬИНА В. В. Коминтерн: ликвидация или модификация (1939 — 1943 гг.). — Славяноведение, 1994, N 5, с. 14, 26). Выбор такой даты якобы был мотивирован рткрытием конференции лейбористской партии Великобритании 13 июня 1943 года. В той же статье использована и корректная формулировка относительно самого акта принятия этого постановления: «было подписано». Н. С. Лебедева и М. М. Наринский указывают, что закрытые заседания ИККИ, посвященные вопросу о роспуске Коминтерна, состоялись 13 и 17 мая. То есть специального заседания Исполкома по доводу утверждения постановления о роспуске не было. Состоялось только его подписание — после предварительного обсуждения 13 мая. Текст постановления был, как они пишут, опубликован где-то в «прессе» 15 мая 1943 г., и дата публикации якобы была приурочена к Вашингтонской конференции Рузвельта и Черчилля (ЛЕБЕДЕВА Н., НАРИНСКИЙ М. Роспуск Коминтерна в 1943 г. — Международная жизнь, 1994, N 5, с. 86). Дж. Агню и К. Макдермот пишут, что «официально постановление, рекомендующее распустить Коминтерн, было принято президиумом ИККИ 15 мая 1943 года» (МАКДЕРМОТ К., АГНЮ Дж. Коминтерн. История международного коммунизма от Ленина до Сталина. М. 2000, с. 190). В действительности постановление было опубликовано 22 мая 1943 года.

3. СТАЛИН И. В. О Великой Отечественной войне. М. 1951, с. .107 — 108.

4. АДИБЕКОВ Г. М., ШАХНАЗАРОВА Э. Н., ШИРИНЯ К. К. Организационная структура Коминтерна. 1919 — 1943. М. 1997; БАЙЕРЛЯЙН Б. «Предатель — ты, Сталин!». Коминтерн и коммунистические партии в начале второй мировой войны (1939 — 1941). М. 2011; ЛИНДЕР И., ЧУРКИН С. Красная паутина. Тайны разведки Коминтерна. 1919 — 1943. М. 2005; МАКДЕРМОТ К., АГНЮ Дж. Ук. соч.; МАРЬИНА В. В. Ук. соч.; ЛЕБЕДЕВА Н., НАРИНСКИЙ М. Ук. соч.; ФИРСОВ Ф. Секреты Коммунистического Интернационала. Шифропереписка. М. 2011.

5. МАРЬИНА В. В. Ук. соч., с. 28.

6. Выход компартии США из Коминтерна происходил при совершенно иных обстоятельствах и с иными целями, о чем, естественно, умалчивалось в постановлении от 15 мая (см.: БАЙЕРЛЯЙН Б. Ук. соч., с. 421). Однако уместность действий, направленных на то, чтобы убедить «среднестатистического американца» в том, что Москва не будет пытаться влиять на ситуацию в США через Коминтерн и, соответственно, компартию США, признавал в середине декабря посол У. Стэндли в беседе с М. М. Литвиновым в Вашингтоне (STANDLEY W., AGETON A Admiral Ambassador to Russia. Chicago. 1955, p. 315 — 316).

7. LEFFLER M.P. The specter of communism. The United States and the origins of the Cold War, 1917 — 1957. N.Y. 1994, с 25, 28.

8. Public opinion 1935 — 1946. Princeton. 1951, p. 131.

9. Ibid., p. 131, 132. Лишь 20% американцев в марте 1946 г. заявили, что в отношении членов коммунистической партии в такой демократической стране, как США, ничего предпринимать не следует. Более 50% высказались за различные репрессивные меры: ужесточение контроля (16%), депортацию (18%), увольнение с государственных должностей (3%) и другие меры, вплоть до тюремного заключения и расстрела.

10. Ibid., p. 131, 961 — 962.

11. KISSINGER H. Diplomacy. N.Y. 1994, р. 335.

12. МАЛЬКОВ В. Л. Путь к имперству. Америка в первой половине XX века. М. 2004, с. 399. В числе вопросов, которые Дэвис должен был поставить перед советским руководителем при личной встрече 20 мая, был такой: «Почему вы не освободитесь от Коминтерна и не покажете всему миру, что вы более не используете его для содействия мировой революции, даже в отношении стран, известных как союзные или дружественные». Именно в этот день Сталин в разговоре с Димитровым поинтересовался, нельзя ли немедленно опубликовать постановление о роспуске» (ФИРСОВ Ф. Ук. соч., с. 443 — 444).

13. STANDLEY W., AGETON A. Op. cit., p. 373.

14. Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны. 1941 — 1945. Т, 1. М. 1984, с. 323.

15. Советско-американские отношения. 1939 — 1945. Документы. М. 2004, с. 352.

16. Показательно, что близкой по содержанию терминологией воспользовался при разъяснении мотивов роспуска Коминтерна член президиума Коминтерна, председатель национального комитета КП США У. З. Фостер: «Вступление СССР подвело под эту войну прочную демократическую основу и обеспечило победу народам мира… Для дальнейшего укрепления этого единства в интересах ведения войны 15 мая 1943 г. был распущен Коммунистический Интернационал, о котором многие реакционеры лживо говорили, что он мешает обеспечению международного единства в военное время» (ФОСТЕР У. З. Очерк политической истории Америки. М. 1955, с. 610).

17. HOPPER B.C. Narkomindel and Comintern. Instruments of World Revolution. — Foreign affairs, 1941, Vol. 19, N4, July, p. 737.

18. WALSH W.B. What the American people think of Russia. — Public opinion quarterly, 1944 — 1945, Winter, vol. 8, N 4, p_; 514.

19. LEVERING R. American opinion and the Russian alliance, 1939 — 1945. Chapell Hill. 1976, p. 111 — 112.

20. БЕРБЕРОВА Н. Курсив мой. М. 2009, с. 386.

21. KERENSKY A Russia is ripe for freedom. — American Mercury, 1943, Vol. 57, N 236, August, p. 161.

22. HAGEN P. This is no maneuver! — Nation, 1943, Vol. 156, 12 June, N 24(4), p. 837.

23. BOLLES B. Why Stalin didn’t come. — Ibid., Vol. 157, 28 August, N 9, p. 233.

24. BATES R. Why Stalin did it? — Ibid., Vol. 156, N 24, 12 June, p. 834.

25. WALSH W.B. What the Russian people think of Russia. — Public opinion quarterly, 1944 — 1945, Winter, Vol. 8, N 4, p. 522.

26. История Коммунистического Интернационала. 1919 — 1943. Документальные очерки. М. 2002, с. 238 — 239; ЛЕБЕДЕВА Н., НАРИНСКИЙ М. Ук. соч., с. 88.

27. LANDY A. Comintern aftermath. — New masses, 1943, 8 June, Vol. 47, N 10, p. 11.

28. STAROBIN J. American communism in crisis. Cambridge. 1972, p. 57.

29. СТАЛИН И. В. Ук. соч., с. 107 — 108.

30. KIRCHWEY F. End of the Comintern. — Nation, 1943, Vol. 156, N 22, 29 May, p. 762.

31. The death of the Comintern. — New republic, 1943, Vol. 108, N 22, 31 May, p. 718.

32. DEAN V.M. The Kremlin’s foreign policy. — Ibid., 1941, Vol. 105, N 20, 17 Nov., p. 644.

33. SOULE G. Labor and the Peace. — Foreign affairs, 1944, April, Vol. 22, N 3 — 4, p. 470.

34. DALLIN D. Russia’s aims in Europe. — American Mercury, 1943, Vol. 56, N 238, October, p. 397 — 398.

35. LERNER M. After the Comintern. — New republic, 1943, Vol. 108, N 23, 7 June, p. 753. В том же духе, с незначительными вариациями трактовок писали: XXX. Stalin’s bargain. — Nation, 1943, Vol. 156, N 24, 12 June, p. 836; WELLES S. What Russia wants. — Reader’s digest, 1944, Vol. 45, Nov., N 271, p. 20. Растущая заинтересованность СССР в американских поставках и втором фронте часто отмечалась в американской прессе. Некоторые политические деятели и журналисты со страниц периодических изданий призывали поставить выпуск в США военных материалов для России и американское финансирование советских закупок в зависимость от роспуска всех структур Коминтерна и отказа Москвы от мировой революции (см., например: WELLES S. Op. cit.).

36. Правда, 23.V. 1943.

37. KIRCHWEY F. Stalin’s choice. — Nation, 1944, Vol. 158, 22 January, N 4, p. 89.

38. HAGEN P. Op. cit., p. 837.

39. ДЖИЛАС М. Беседы со Сталиным. М. 2002, с. 39 — 40.

40. См: МАКДЕРМОТ, К., АГНЮ Дж. Ук. соч., с. 193; CLAUDIN F. The Communist movement: From Comintern to Cominform. Harmondsworth. 1975; SPRIANO P. Stalin and the European communists. London. 1985.

41. DEL VAYO A. Goodby to the revolution! — Nation, 1944, Vol. 159, 15 July, N 3(2), p. 67; STURMTHAL A. The.future for Europe’s workers. — Current history, 1943, August, Vol. 4, N 24, p. 358.

42. HULEN B.D. Washington hails Reds’ step as great gain for the Allies. — New York Times, 23.V.1943, p. 30; The United States in a new world. — Fortune, suppl., April 1943.

43. BAYES R. A new united front. — Nation, 1943, Vol. 156, 12 June, N 24(1), p. 834; LAMONT С My view of Soviet war aims. — New republic, 1943, Vol. 46, N 12, 23 March, p. 14; RADITSA B. Russia in the Balkans. — Nation. Vol. 158. N 16, 1944, April 15. p. 440.

44. CHAMBERLIN W.H. Russia and Europe, 1918 — 1944. — Russian review, 1944, Vol. 4, N 1, Autum (1), p. 4.

45. COWLES G. Jr. What we saw in the USSR. — New masses, 22.VI.1943, Vol. 47, N 12 — 1, p. 5.

46. STURMTHAL A. Op. cit, p. 360.

47. EULAU H. Russia and the Balkans. — New republic, 1944, Vol. 110, N 14, April 3, p. 462.

48. CHAMBERLIN W.H. Russia after the war. — Russian review, 1944, Vol. 3, N 2, Spring, p. 4 — 5.

49. РУЗВЕЛЬТ Ф. Беседы у камина. М. 2003, с. 317, 319.

50. HAGEN P. Op. cit., p. 837.

51. FISCHER L. Russia and the peace. — Nation, 1943, Vol. 156, N 24, 12 J

52. EASTMAN M. To collaborate successfully — we must face the fact about Russia. — The Reader’s digest, 1943, Vol. 43, July, N 255 — 1, p. 11 — 12.

53. BULLITT W.C. The world from Rome. The eternal city fears a struggle between Christianity and Communism. — Life, 1.ГХ.1944, p. 106; BULLITT W. С The future of France. — Ibid., 8.VIII.1944, p. 74 — 92.

54. FIELD H.H., Van PATTEN L.M. If the American people made the peace. — Public opinion quarterly, 1944 — 1945, Vol. 8, N 4, p. 501.

55. My Dear Mr. Stalin. The complete correspondence of Franklin D. Roosevelt and Joseph.Stalin. New Haven. 2005, p. 132; HULL С The memoirs of Cordell Hull. Vol. 2. Washington. 1948, p. 1252.

56. De SANTIS H. The diplomacy of silence. The American Foreign Service, the Soviet Union, and the Cold War, 1933 — 1947. Chicago. 1980, p. 96. Эту версию высказывал Ч. Болен, который в силу своего высокого положения в Госдепартаменте и близости к Рузвельту (был переводчиком президента на Тегеранской и Ялтинской конференциях) имел возможность довести свою точку зрения до госсекретаря и президента.

57. GURIANW. The Soviet Union. — Commonweal, 29.VI. 1945, Vol. 42, p. 254 — 255.

58. LIFKA Th. The concept «Totalitarianism» and American foreign policy, 1933 — 1949. N.Y. 1988, p. 284 — 285.

59. CARLETON W.G. The convergence of the American and Russian system. — Vital speeches of the day, 1944, Vol. 11, 1 Dec, p. 101.

60. Mr. Bullitt’s «Romans». — New republic, 2.X.1944, Vol. 110, N 4, p. 424.

61. CHAMBERLIN W.H. Soviet race and nationality policies. — Russian review, 1945, Autumn, Vol. 5, N 1 — 1, p. 4.