Олигарх Виктор Николаевич Баринов примерно раз в месяц, вместо того, чтобы ездить по городу на своей машине, на машине большой, дорогой и черной, ездил на метро. Чем вызывал нескрываемую головную боль у своей охраны и недоуменные вопросы у всех тех, кто об этой его привычке знал.
Однажды даже Чубайс, а дело было на каком-то совещании в Администрации Президента, сказал шутливо ему:
— Витя, последний раз на метро я ездил в 1988 году. Там, наверное, страшно, как в предбаннике ада? А вокруг одни орки и их подруги…
Это подсказало Баринову, что его странность не осталась незамеченной.
Тем не менее от этой своей привычки Виктор Николаевич отказываться не собирался. Хотя бы потому, что он был человеком волевым. Ведь без силы воли он не стал бы тем, кем он стал, то есть одной из ведущих фигур в мире телекоммуникаций, при этом не только в этой стране или в ублюдочных странах-лимитрофах типа Эстонии. Его корпорация протянула свои щупальца и на другие континенты, даже в далеких Новой Зеландии и Южной Африке были у Виктора Николаевича коммерческие интересы.
Так что поездки в метро — вместе со всеми его прелестями в виде давки, каких-то плохо одетых и дурно пахнущих людей, а иногда и просто людей явно неадекватных, являлись для него каким-то способом проверять эту свою силу воли.
Но был во всем этом и еще один момент. Человек, живущий в том мире, где он жил — в мире постоянного участия в решении вопросов, стоимость которых достигала миллиардов, и иногда не рублей, в мире и большого бизнеса и большой политики — что в России всегда связано, имеет риск забыть, в какой стране он живет. И вопрос даже не в том, как строить свои взаимоотношения с властью или с соперниками — вопрос более глубокий. Вопрос в том, что, по мнению Виктора Николаевича, нужно было хотя бы раз в месяц физически соприкасаться с этой страной, в которой живешь, с самым ее дном, а метро в этом смысле как раз таким дном и являлось.
Ну, можно было, конечно, еще пойти в какую-нибудь совершенно простонародную забегаловку и там соприкоснуться с народными массами совсем тесно, но это даже для него уже было бы чересчур. Все-таки какие-то границы переходить не следовало.
А вот метро было для этого «хождения в народ» почти идеальным вариантом.
Пара охранников все-таки сопровождала его на некотором расстоянии, но еще ни разу к их помощи прибегать не потребовалось. И, как надеялся Виктор Николаевич, не потребуется.
Вот и в этот день он решил добраться до Центра на метро. Машины — его и охраны, отправились дальше, а он вышел на конечной и влился в поток своих соотечественников.
Самый час пик был уже позади, так что неприятных моментов, когда толпа к тебе прижимает какую-нибудь толстую бабищу или, того хуже, прущегося в Центр на предмет поживиться чем-нибудь алкаша из хрущевки, не было.
А в вагоне, куда олигарх вошел, так и вовсе оказалось почти пусто, что даже показалось странным — словно остальные сограждане почему-то в него садиться не захотели. Оба его охранника устроились в другом конце, время от времени бросая взгляды вокруг и на объект своего попечения.
Еще более странным показалось то, что на следующей остановке в вагон никто не вошел — только несколько человек вышло. Как и на следующей.
Что-то было не так. Не так, как обычно. Потому что еще через остановку вагон вообще был пуст, только Баринов в одном конце вагона и два его охранника в другом.
Такого просто быть не могло — даже в самое неоживленное время.
Виктор Николаевич поднялся — нужно было выйти.
Именно в этот момент голос, объявляющий станции, сказал:
— Станция метро «Большевистская», конечная. Просим всех выйти из вагона. Убедительно просим вас не забывать свои вещи.
«Какая еще станция «Большевистская»? — подумал Баринов. — Нет такой станции метро на этой ветке.
Двери открылись.
В полном недоумении он вышел на перрон. Огляделся. Двери позади закрылись и поезд унесся в черноту тоннеля. И унес с собой его охранников, потому что на перроне их не оказалось.
На перроне, собственно говоря, не было вообще никого.
Станция была обычная — сталинский ампир, лепнина, золотистые завитушки, на стенах барельефы каких-то деятелей с табличками.
В противоположном от эскалатора конце, у стены, стоял каменный вождь мирового пролетариата Ленин в окружении людей с бородками.
То есть сама по себе станция была обычной, только вот такой станции во всем городском метрополитене он не помнил. И еще было очень тихо. Должен уже проехать следующий поезд, или поезд на параллельной линии — но никаких поездов не было.
Баринов, испытывая смутное чувство тревоги, пошел в сторону эскалатора, при этом пошел очень быстрым шагом, почти бегом.
На спуск эскалатор работал, там все было нормально. Точнее — приглядевшись, там все три эскалатора работали только на спуск. Чего быть не могло.
Но в кабинке у подножия этих эскалаторов он, к своему облегчению, увидел человека. Это была обычная женщина средних лет в метрополитеновской униформе. Она читала какую-то книгу.
— Простите, — сказал Баринов, — а как же мне подняться наверх?
Женщина вложила в книгу закладку, сложила ее. Баринов даже успел увидеть ее название: «Краткий курс истории ВКП(б)». Подняла взгляд.
— А зачем вам наверх? — спросила женщина спокойно. — Там, наверху, как известно, ничего хорошего нет. Капитализм, при этом в самой своей отвратительной и жуткой форме.
Она махнула безнадежно рукой.
— Вы лучше вот что мне скажите, Виктор Николаевич, а не кажется ли вам неправильным относить азиатский способ производства к отдельной экономической формации? Ведь, собственно, экономические формы ведения хозяйства здесь выступают лишь небольшой надстройкой над вполне себе архаическими обществами и…
— Вы меня знаете? — перебил работницу метрополитена Баринов.
Она посмотрела на него с некоторым раздражением, возможно, из-за того, что он ее перебил.
— А кто же вас не знает? Вас всех знают.
Баринов не стал уточнять, кого она имеет в виду под словом «все», а решительно потребовал:
— Мне нужно выйти отсюда. Включите эскалатор на подъем, и немедленно!
Не дожидаясь ее ответа, Баринов стал подниматься по среднему эскалатору сам. Но скорость его подъема, как он не старался, никак не могла превысить скорость спуска ленты, и он, после нескольких безуспешных попыток, сдался.
Все это время женщина с интересом наблюдала за его борьбой с неумолимым потоком ступенек, плывущих вниз.
— Вы закончили? — спросила женщина не без некоторой издевки, потом понажимала какие-то кнопки — и ступеньки, сначала замерев, пошли в обратную сторону, то есть наверх наконец-то.
Баринов немедленно встал на ползущую вверх ленту. Единственное, чего он хотел сейчас — чтобы она двигалась как можно быстрее, а просто стоять и ждать, когда ступеньки унесут его из этой странной станции, которой, как он точно знал, не могло быть, он не мог, и он стал сам идти вверх, хотя даже ему, три раза в неделю посещающему вип-фитнес зал с бассейном, это было нелегко, ведь все-таки возраст за полтинник.
Казавшийся бесконечным подъем закончился.
В вестибюле было светло и пусто. Баринов не стал разглядывать сидит ли кто в кассе, а сразу пошел на улицу.
Выйдя через стеклянную дверь, он замер.
Город был другим. Это был не тот город, который он знал. На какой-то момент он даже засомневался, точно ли это тот самый город вообще.
В отличии от пустой станции, здесь были люди, а по улице ездили машины, правда, удивительно мало для этого времени суток.
Напротив, через дорогу, стоял огромный памятник. Какой-то военный в иноземной форме. Приглядевшись, Баринов прочел надпись на памятнике: «Маршалу Маннергейму от благодарных жителей Ленинграда». При этом маршал стоял почему-то на броневике времен Первой мировой. Было такое ощущение, что до маршала на броневике стоял кто-то другой. Но потом ушел, а на броневик забрался финн. Что, в общем, логично: чего броневику стоять пустым? Кто-то же должен на него забраться. Вот Маннергейм и забрался.
Рядом со станцией стояла киоск «Шаверма», возле которого стояла какая-то женщина в черной одежде. Одежду дополняла глухая паранджа, скрывающая ее лицо. В одной руке женщина держала нож, в другой что-то жутко похожее на голову.
Из-под паранджи доносилось монотонное бормотание: «Аллах акбар, аллах акбар…»
На женщину никто не обращал внимания.
Баринов в ужасе отвернулся — и увидел с другой стороны заасфальтированного пятачка перед станцией метро виселицу. На которой в петле висел какой-то мертвый человек. На груди у человека в свою очередь висела табличка с аккуратной надписью: «Агент ЦРУ по кличке «Либерти». Враг России».
Люди тоже не обращали внимания на это.
Почти бессознательно Баринов повернулся и нырнул обратно в станцию метро.
Знакомая служительница оторвалась от своей книги в красном переплете и спросила:
— Я же вам говорила — нечего там делать. Ничего там нет хорошего.
— Где я? — спросил Баринов в отчаянии.
— На станции метро «Большевистская», — пожала плечами женщина.
— Но… это какой-то бред! Тут, там… — он махнул рукой в сторону, откуда ползли ступеньки эскалаторов.
Вдруг сзади раздался мужской голос:
— Вот вам же говорил сам Анатолий Борисович, что не стоит ездить на метро таким людям, как вы. Даже спускаться в него. А он в этих делах разбирается, уж поверьте.
Баринов обернулся.
Говоривший, мужчина лет сорока, был в несколько старомодном черном костюме при галстуке. На лице у него были бородка и усы, на носу пенсне. Он неуловимо походил сразу на все барельефы, висевшие на стенах станции метро.
Баринов хотел спросить у мужчины, кто он, но тот его опередил:
— Максим Максимович Апрельский, врач и литератор, к вашим услугам, господин Баринов.
— Господа в Париже или на дне Иртыша, — негромко буркнула женщина за спиной олигарха, но Апрельский строго посмотрел на нее, а затем мягко улыбнулся своему собеседнику.
— Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но тут люди вроде вас не очень популярны. Впрочем, и не только здесь, если честно.
— Что это за место? — спросил олигарх.
— Станция метро «Большевистская». Построена в 1933 году по решению Резервного Исполкома Коминтерна. Как запасной пункт управления мировой пролетарской революцией. В данный момент находится в законсервированном состоянии, так как мировая пролетарская революция на некоторое время отсрочена.
— Впрочем, — Апрельский поднял со значением палец, — Не так уж и надолго отсрочена, так что не нужно огорчаться.
— Я и не огорчаюсь, — зачем-то сказал Баринов.
— Так я в этом и не сомневаюсь, — весело парировал Апрельский. — Однако, Виктор Николаевич, нас ждут. Точнее, вас.
Он указал на маленькую неприметную дверь слева от эскалатора, на которую раньше не обратил внимание. На двери была табличка: «Техническое помещение».
— Давайте же зайдем, — предложил Апрельский. — Вам, наверное, тоже не хочется терять время — ведь оно, время, — деньги. Так, кажется, у вас говорят.
Он открыл дверь и жестом предложил Баринову войти.
Они прошли по узкому коридору, который привел их к другой двери. Апрельский открыл ее, Баринов вошел — и оказался в большом зале. На огромной стене была карта мира с множеством лампочек на ней, вроде интерактивной карты мира, и перед картой были ряды каких-то пультов, за которыми, правда, никого не было.
Все это было крайне допотоптным и устаревшим, словно из фильма по роману Жюль Верна – как в нем мог бы выглядеть, скажем, Центр управления полетами из пушки на Луну.
— Вот тут, Виктор Николаевич, в свое время находился Центр по мониторингу и управлению мировой революцией. Как видите, тут мало что изменилось по сравнению с тридцатыми годами.
Апрельский несколько театрально — а может, и искренне, печально вздохнул.
— Увы, сейчас тут тихо, но, по некоторым данным, ожидаются некие подвижки, так что говорить о полной консервации, конечно, не приходится. Однако, пройдемте же дальше, ведь нас ждут.
Они прошли через зал и вошли в очередную дверь.
За дверью оказалась небольшая комната, а в комнате длинный стол, за которым сидели несколько мужчин и женщин.
— Виктор Николаевич Баринов, известный российский олигарх и по совместительству кровосос, — представил своего спутника Апрельский.
Баринов хотел было возразить или запротестовать, но его перебила женщина в строгом костюме, похожая на завуча в средней школе. Она достала из папки какую-то бумажку и спросила:
— Так, Баринов, а почему у вас не заплачены партийные взносы с августа 1991 года?
— Так запретили КПСС ведь, — сказал Баринов растерянно. — Указом президента Ельцина.
— Может быть и классовую борьбу отменили указом этого… как вы сказали? Ельцина? — вмешался мужчина рабочего вида, сидевший рядом с женщиной. — И вообще, кто это такой — Ельцин?
— Первый президент России, — сказал Баринов. — Послушайте, кто бы вы ни были – это все уже начинает утомлять. Какой-то цирк…
— Баринов, — сказал мужчина. — Настоящего цирка вы еще не видели, поверьте. Жаль, что Борис Абрамович Березовский не может вам рассказать обо всем том ужасе, который ему пришлось пережить в свои последние часы пребывания на этом свете. Вот там действительно был цирк, поверьте мне на слово как очевидцу и участнику событий.
— Виктор Николаевич, — вступил в разговор Апрельский, который так и стоял за его спиной. — Классовая борьба, которая была здесь уже упомянута, может приобретать самые разные формы, иногда очень необычные.
— Однако, — продолжил он, — Дело у нас к вам самое что ни на есть по вашей части. Как вы, должно быть, заметили, техническая часть у нас во многом устарела, и это очень мягко говоря, а последние события дают всем, кто не слеп, увидеть, что кризис капитализма вошел в стадию необратимости, и это уже не избыточный оптимизм столетней давности.
— Кто не слеп, тот видит, — повторил он к чему-то не без удовольствия.
— И нам крайне важно модернизировать всю нашу техническую часть, именно в преддверии грядущих событий. А кто, как не вы, ведущий российский капиталист в данной отрасли, сможет помочь нам в этом? Сами понимаете, новое время требует новых технологий.
— И какой мне с этого, простите, цимес? – спросил олигарх с иронией. – Когда вы придете к власти, вы переставите меня в конец расстрельного списка? Спасибо, конечно…
Максим Максимович ласково улыбнулся.
— Знаете, когда речь действительно идет о расстрельных списках, то и небольшая отсрочка кажется не самым мелким делом, уж поверьте, я немного знаю. Однако вы несколько упрощаете.
Он предложил Баринову сесть, сам же так и остался стоять.
— Видите ли, выбор у вас, самом деле, очень небольшой. Или мягкая форма революции, после которой даже для вас найдется какое-то место в будущем, или форма очень жесткая, даже жестокая, и тогда будущего у вас просто нет вообще.
— Что же касается интереса – разве не интересно вам поработать со всемирной информационной системой, основанной на элементах искусственного интеллекта, с использованием квазинейронных сетей и квантовых компьютеров? По-моему, люди вроде вас должны об этом только мечтать – это даже не завтрашний день, это следующее столетие.
— И в том будущем, — продолжил он, — Которое неизбежно возникнет после победы пролетарской революции нового типа, даже вам найдется свое место, поверьте…
И тут Баринова прорвало. Быть может, сказалось все напряжение этого дня с того момента, как он вышел на пустой и несуществующей станции метро, а возможно, перед его глазами еще стояло то, что он увидел, когда поднялся по эскалатору наверх, но, как бы то ни было, его прорвало.
— Слушайте, вы! Кто бы вы ни были! Даже если вы только черти из этого вашего ублюдочного пролетарского ада! Надоело! Кончилось ваше время, и другого времени уже не наступит, как бы вы ни пыжились. Все, что у вас осталось — это громкие и пустые слова, которые уже никого не пугают, кроме вас самих. У вас была возможность, но больше никто на ваш бред и утопии не поведется. Так что сидеть вам в своем аду и мечтать о великом прошлом. А мир будет идти своей дорогой туда, где вам места нет, потому что мир формируют не идеалисты, которые к тому же потом начинают резать друг друга, но так ладно бы друг друга, так ведь еще и других, прикрывая высокими словами все ту же вечную, как мир, жажду власти, контроля и доминирования. Мир формируют и двигают вперед такие, как я — люди дела, люди, сочетающие прагматизм и трезвый расчет. Так что вы как хотите, а я больше не желаю в этом бардаке участвовать — что бы это ни было! С меня хватит!
С этими словами он повернулся, оттолкнул стоявшего на дороге человека с фамилией Апрельский и вышел в дверь, в которую вошел.
Но вместо зала управления несуществующей мировой революцией он оказался на перроне станции метро, забитой людьми, которые садились в плотно забитые поезда, уносящие их по своим делам.
Баринов посмотрел назад, на дверь, из которой он вышел. Подергал ручку. Дверь была заперта.
Станция, естественно, тоже была другая, безо всяких барельефов на стенах, без Ленина с соратниками в дальнем конце — обыкновенная городская станция метро.
К Баринову подбежали его охранники:
— Виктор Николаевич, мы же вас чуть не потеряли. Нельзя же так резко выходить из вагона в последнюю секунду, — с упреком сказал один из них.
Баринов махнул рукой:
— Проехали.
Потом, подумав, он сказал:
— Выйдем-ка, ребята, прямо здесь, что-то у меня больше нет никакого желания тут находиться. Вызовите машину.
И решительно пошел к эскалатору.
Мир, в который он вышел на этот раз, был его, родным и узнаваемым.
На небе висели аэростаты противобаллистической защиты. Куда-то ехала очередная бесконечная колона бронетехники. Патрули Национальной Российской гвардии проверяли документы у всех мужчин военнообязанного возраста. С рекламных тумб смотрел на горожан Президент. Был он в военной форме и, по обыкновению, хмур.
Из передвижных агитмашин доносилось бодрое: «Враг не пройдет! Умрем, но не сдадимся! Война до победного конца!»
— Все воюем…
Баринов обернулся. Рядом стоял Максим Максимович Апрельский, правда, теперь уже не в старомодном костюме, а в военной форме – со знаками военврача.
— Ну, вы тут теперь разбирайтесь. А мне надо на фронт. Солдатикам пропагандировать. У нас же ведь все как обычно: мир народам, фабрики рабочим, Интернет пользователям. Где нас искать – вы знаете. Только не опоздайте. Хорошего настроения, держитесь тут.
И Максим Максимович Апрельский, отдав шутливо честь, скрылся в потоке людей.
Завыла сирена. Откуда-то с Украины летела очередная партия «Томагавков».