Чемшит А., Стаценко О. * К вопросу о сталинских репрессиях (2019) * Статья

Статья, мало того что изобилующая фактическими ошибками, но еще и ссылками на «историков» Млечина и Мартиросяна — вот странно, что не на Прудникову и Сванидзе! Однако характерная в смысле освещения темы репрессий в 2019 году в современной русской академической среде (или, точнее, в определенной ее части). Очень также характерна настойчивая подмена слова «социализм» термином «социальное государство». Ну и полезно сравнить ее с публикациями на ту же тему и в тех же «Вопросах истории» с конца 80-х гг.


Чемшит Александр Александровичдоктор политических наук, профессор Института общественных наук и международных отношений ФГАОУ ВО «Севастопольский государственный университет».

Стаценко Оксана Станиславовна кандидат политических наук, доцент, заведующая кафедрой Юридического института ФГАОУ ВО «Севастопольский государственный университет».


СКАЧАТЬ В PDF


Актуализируется вопрос о политических репрессиях, именуемых «сталинскими» в период строительства социализма. Отмечается некорректность такого термина. В реальности политические репрессии помимо субъективного фактора (Сталин) были детерминированы и объективными обстоятельствами, а именно — последствиями гражданской войны. Подчеркивается, что становление новой политической системы, практически с нуля было бы невозможно до тех пор, пока эти элементы будут представлять угрозу этой системе.


По закону аналитического жанра, прежде чем приступить к анализу или дискуссии, следует договорится о терминах. Итак, в представлении либералов, политические репрессии есть отношения между палачами и жертвами. Жертвам репрессий воздвигаются памятники, имена палачей подвергаются обструкции. В этой связи, возникает осторожное предположение, что этическая оценка репрессивного политического действия не укладывается в рамки научного определения. С моральной точки зрения всякое насилие есть зло (как тут не вспомнить о «слезинке ребенка» Достоевского), с научной же — принуждение, пресечение, кара за совершение, а именно такой смысл несет понятие «repressio», которое нуждается в более тщательном рассмотрении. Политические репрессии есть принуждение или наказание, проистекающее из несовпадения или противоположности политических интересов, то есть важнейших жизненных потребностей. Политические репрессии — это способ борьбы за сохранение и упрочение власти или форма поддержания стабильности режима, преодоления политической турбулентности в обществе, либо укрепления системообразующих факторов за счет подавления антисистемных (системоразрушающих) элементов.

Политические репрессии имеют место тогда, когда политическая система (власть) неустойчива, она переживает либо кризис распада, либо кризис становления и ей противостоят либо революционеры, либо контрреволюционеры (в идеологическом лексиконе), а в научно-теоретическом — антисистемные элементы.

Как принято считать, гражданская война в России закончилась в 1921 году. Опять же с определенными оговорками можно выдвинуть версию, что закончилась не гражданская война, а только ее самая острая и горячая фаза (массовое братоубийство). Но все последующие события 1920-х — 30-х гг. были продолжением гражданской войны (сейчас модно говорить о холодной или гибридной гражданской войне) в превращенной форме. Войны между государствами заканчиваются по обоюдному согласию, даже в случае капитуляции одной из сторон. Подписание мирного договора или акта о капитуляции свидетельствует о том, что противоборствующие стороны пришли к признанию того или иного результата. В гражданской войне, какая была в России, никакой компромисс не был возможен. Победитель получает все, побежденный всего лишается. В действительности же изнурительная, изматывающая братоубийственная война в России победителю кроме власти и торжества триумфатора ничего не дала.

Борьба идей, переросшая в войну идеологий, не имеет временного предела, она продолжается и после победы одной из сторон. Противоположные стороны, точнее их сторонники, не желают отказываться от своих идейных установок ни в чем и требуют уступок от противной стороны. До сих пор (сто лет спустя) наше общественное мировоззрение двухполярное, непримиримое. Раскол, произошедший столетие назад, не преодолен. Стоит ли удивляться остроте противостояния через 10— 20 лет после прекращения массового кровопролития. В 1920-е — 30-е гг. гражданская война перешла в фазу невооруженного, но насильственного принуждения со стороны «красного» проекта в отношении «белого». Такую версию, представляется, не сложно принять, если оставаться в рамках логики и здравого смысла. Гражданская война не могла устранить, ликвидировать или уничтожить всех до единого противников революционного проекта, учитывая динамику мировоззренческих предпочтений, колеблющихся элементов — тем более. У победившей стороны не было иного способа существования как вдохновить своих сторонников и принудить поверженных противников приступить к реализации позитивной части своей революционной программы. Политические репрессии как раз и есть тот инструмент, к которому прибегает власть в случаях необходимости. Как показывает наша история, власть была вынуждена прибегать к репрессиям регулярно и систематически, в силу той или иной степени сопротивления генеральному курсу. Политические репрессии были скорее нормой политической жизни, чем отклонением от нее в силу масштабности задач, глубины преобразований и запредельных требований к социуму и каждой отдельной личности по части вклада в общую копилку перемен. Особняком представляется сюжет о так называемом Большом терроре 1937—1938 гг., который имеет свое обоснование.

Если проанализировать основополагающие факторы, детерминирующие репрессии, делающие их неизбежными в обстановке 1920-х — 30-х гг., то нам представляется, что они вытекают как минимум из следующих социальных конфликтов:

— конфликта между большевистской властью и старорежимными элементами;

— политической борьбы внутри правящей партии за определение генеральной линии; .

— конфликта между сторонниками генеральной линии и антисталинской оппозицией;

—конфликта между группой Сталина и «ленинской гвардией» (Большой террор);

— конфликта между политической властью и военной оппозицией;

— межгосударственного конфликта (СССР находился исключительно во враждебном окружении),

С известной степенью условности указанные конфликты могут рассматриваться как частные, имеющие признаки автономности. Так или иначе, они связаны между собой и в совокупности представляют глобальный конфликт между сторонниками сталинского проекта и противниками его осуществления. В результате многочисленных дискуссий, внутрипартийных споров и раздоров большевизм принял сталинскую модель построения первого в мире социального государства. В ряду сложнейших задач по реализации содержательных составных этой модели была и, возможно, самая сложная — ее идеологическое обеспечение. То есть перед Сталиным и его группой встала проблема виртуозного сочетания двух идеологических уровней: мобилизационного мифа (придание проекту исключительной привлекательности, превращения идеи в сказочную мечту) с реалистическим научно разработанным механизмом поступательного движения от сказки к были. И роль идеологии в этом процессе трудно переоценить.

Это осознавали и противники нового проекта. Их идейным (и не только) вдохновителем стал Лев Троцкий — выдающийся революционер, популярнейший и авторитетнейший политический деятель большевистской партии. Сталин и Троцкий столкнулись как носители двух несовпадающих мировоззрений практически с начала революции. Впоследствии эти две политические фигуры (не в последнюю очередь, в силу личной неприязни) дошли в своем противоборстве до коренных политических и государственных интересов. Столкнулись две силы: с одной стороны, блестящий оратор, непревзойденный мечтатель, покоряющий слушателей зажигательными лозунгами и призывами, «демон» революции (Троцкий), с другой — железная воля, логика здравомыслия, четкая организация и порядок в делах, политический реализм (Сталин). Их борьба была борьбой титанов, и она не могла не закончиться победой одного и поражением другого.

В пик идейных разногласий Троцкий говорил: «… сталинский режим мы будем критиковать до тех пор, пока вы нам механически не закроете рот. До тех пор, пока вы не вгоните нам в рот кляп, мы будем критиковать этот сталинский режим, который иначе подорвет все завоевания Октябрьской революции» [1].

Равнозначным можно считать ответное заявление Сталина: «Либо оппозиция сама уничтожит эту вторую, троцкистскую партию, отказавшись от своих антиленинских взглядов и заклеймив открыто перед всей партией свои же собственные ошибки; либо оппозиция этого не сделает, — и тогда мы сами уничтожим троцкистскую партию без остатка. Либо одно, либо другое» [2].

Борьба Сталина против Троцкого объективно распадается на два периода: легальную, внутрипартийную, внутригосударственную — до 1929 г. и борьбу на уничтожение — после высылки Троцкого, который был убит, как свидетельствуют документы, по личному распоряжению Сталина. Но это скорее результат политической дуэли, а не заштатное убийство, поскольку Лев Давидович также предпринимал меры по физическому устранению Иосифа Виссарионовича, но неудачно. (вот как? интересно узнать было бы поподробнее — А.К.) Не следует забывать, что политическое убийство влечет за собой не только физическую, но и политическую смерть.

Гражданская война как организованное столкновение революционных вооруженных сил со старорежимным войском завершилась поражением последних. Остатки Белой армии покинули пределы страны. Однако конфликт между «новой властью» и «старым режимом» не был исчерпан. Враждебные советской власти элементы хотя и разрозненно, но повсеместно перешли к тактике скрытого сопротивления, диапазон средств которого был весьма многообразным: от антигосударственного заговора («Операция Трест») (??? — А.К.) до саботажа и мелкого вредительства. Промонархическое движение было самым бесперспективным в связи с основательной дискредитацией самодержавия как такового и ввиду отсутствия легитимного престолонаследника после казни царя и членов его семьи. Но провокативный характер обанкротившихся монархистов повышал температуру классовой ненависти в умах и душах победителей, которые распространяли враждебное отношение не только на старорежимные элементы, но и на всех, кто не поддерживал дело пролетарской революции.

Тревожным сигналом для революционной власти послужили «антоновщина» и кронштадтский мятеж. Это были по сути мгновенные ответ и реакция на «старт» новой политической системы. В первом случае массовое крестьянское восстание бросило открытый вызов коммунистическому эксперименту, выдвинув лозунги: «Советы без коммунистов», «Денационализация», «Отмена продразверстки», «Свободу политическим партиям», «Созыв учредительного собрания». Еще более опасным для большевиков стал мятеж кронштадтский моряков, которые также требовали проведения свободных выборов с целью декоммунизировать Советы. Моряки, во многом благодаря которым большевики взяли власть, подняли на этот раз восстание против «комиссародержавия».

Как известно, оба восстания 1921 г. были беспощадно подавлены. В данном случае важно понять то, что подобного рода конфликт решается только победой одной стороны и поражением второй. Стартовавшая политическая система набирала разбег, в первую очередь, подавляя анти-системные элементы.

Если под этим углом зрения взглянуть на судебные процессы 1920х — начала 30-х гг., а именно — «Шахтинское дело», «Дело Промпартии», «Дело Трудовой крестьянской партии», «Дело “Союзного бюро” меньшевиков», то общим для всех них является подавление антисоветской деятельности. Поскольку ожидаемое скорое обрушение большевиков, то есть саморазрушение новой системы, не произошло, противники Советского правительства откровенно провозгласили политические задачи, решение которых планировалось осуществлять экономическими методами [3]. Инструментом политической борьбы с системой становилось вредительство. В ответ на возможное возражение, что «Шахтинское дело» есть миф, ввиду якобы отсутствия должной мотивации для масштабного вредительства, приведем следующий аргумент. В те времена уголь для экономики значил очень многое. Без угля не могла развиваться основа основ экономики — металлургическая промышленность, без которой не функционировали химическая, фармацевтическая и другие отрасли экономики. Без угля безжизненным был бы транспорт как железнодорожный, так и речной. Без угля невозможно было бы приступить к индустриализации. Центром угольной промышленности являлся Донбасс. Именно в Шахтинском районе Донбасса и была разоблачена и репрессирована организация, ставившая себе целью дезорганизацию и разрушение каменноугольной промышленности района.

Саботаж, на первый взгляд, может показаться бессмысленным, если не принимать во внимание конкретные задачи, задуманные его организаторами:

1) сохранение в неприкосновенном виде наиболее ценных недр и машин для эксплуатации в дальнейшем прежними владельцами или концессиями;

2) доведение рудничного хозяйства до такого состояния, при котором Советское правительство было бы вынуждено сдать рудники в концессию иностранцам или вообще капитулировать перед иностранным капиталом;

3) в случае войны помогать врагам СССР расстройством тыла, прекращая добычу или разрушая или затопляя рудники Донбасса;

4) пропаганда против Советской власти [4].

Процесс по делу «Промпартии» пришелся на время, когда едва сложившаяся сталинская система начинала свой «разгон» и была вынуждена репрессировать организаторов вредительского клана, имевшего в основе целую методологию. Вначале — метод минимальной стандартизации, что тормозит экономическое развитие страны и снижает темпы индустриализации. Далее — применение метода создания диспропорции между отдельными отраслями народного хозяйства, а также между отдельными подразделениями одной и той же отрасли. И, наконец, метод «омертвения капитала», то есть вложение капитала либо в совершенно ненужное строительство, либо в долгострой [5].

В самом начале 1930-х гг. репрессиям подверглись еще две антиправительственные организации: подпольное «Союзное бюро меньшевиков» и члены «Трудовой крестьянской партии», видные аграрники, работавшие в Наркомземе и Наркомфине. Эти две мировоззренческие разнонаправленные антисоветские силы роднит тот факт, что они, в отличие от вышеназванных, на судебных процессах не признали своей вины. Это представляет собой любопытный факт по двум соображениям. Первый состоит в том, что антисистемные элементы, состоя в сговоре с заграничными «кураторами» (что было доказано) и имея явно антиправительственные цели, все же отказывались признавать свою вину — стремление к разрушению системы. Второй момент в факте непризнания вины свидетельствует об отсутствии методов «выбивания» признаний в ходе следствия, а значит подрывает утверждение о фальсификации всех судебных процессов против оппозиции [6].

Политическая борьба внутри правящей партии за определение генеральной линии достаточно подробно описана. Поэтому, избегая повторов и подробностей, замечу: Сталин какое-то время выжидал с тем, чтобы занять твердую реалистическую позицию, не смыкался с левыми (Троцкий) и правыми (Бухарин, Рыков, Томский) и объективно занимал центристскую позицию. Сам Троцкий характеризовал Сталина как политического центриста в ленинский период руководства партией и страной [7].

Исходя из центризма, понимаемого как приверженность реализму, отказу от крайностей, взвешенности в принятии решений, единству слова и дела, сложился сталинский политический курс, одобренный большинством и именуемый генеральной линией. Генеральная линия сводилась к осуществлению мегаполитического проекта — построению первого в мире социального государства, в тогдашней терминологии — «социализма в отдельно взятой стране».

Наивно было бы полагать, что такой великомасштабный проект не встретил сопротивления оппозиции. Но, если борьба различных группировок и партавторитетов до выработки генерального курса была внутрипартийным делом, идеологическими разногласиями, то после высылки Троцкого за рубеж оппозиционная деятельность стала восприниматься не только как антисталинская, но, принимая во внимание однопартийную политическую систему, как антипартийная и антигосударственная. Теоретические споры сторонников сталинизма и троцкизма закончились в 1929 году. Именно тогда политическое руководство СССР отмежевалось от идеи мировой революции и сделало ставку на национальные интересы страны.

Изгнание Троцкого было своеобразным сигналом для оппозиции любого рода и формата. Сталинское руководство устами Анастаса Микояна предупредило: «Те репрессии, которые мы применяем против Троцкого и троцкистов, вовсе не вытекает из того, что мы кровожадны. Мы не мало колебались, прежде чем перейти к этим репрессиям. Мы вынуждены перейти к ним потому, что этого требуют интересы революционной диктатуры» [8].

Репрессии как инструмент подавления антигосударственной деятельности являются вполне обоснованным политическим средством. Вплоть до 1937 г. они не выходили за пределы естественной борьбы Сталина с антисистемными элементами. Но в 1937—1938 гг. произошел резкий подъем репрессивного фактора и, если абстрагироваться от предельно эмоциональных и чисто этических оценок его причин, то не сложно обнаружить вполне объяснимые детерминанты Большого террора.

Образно говоря, к этому времени сталинский курс прошел стадии старта и разгона и вышел на высокую орбиту. Индустриализация как важнейшее орудие реализации социалистического строительства дала ощутимые результаты, доказала свою жизнеспособность. В 1938 г. СССР по объему товарной продукции вышел на первое место в Европе и второе в мире. Страна Советов, начиная с отрицательных величин, в кротчайший срок стала производить 13,7% мировой продукции, опередила Германию (11,6%), Англию (9,3%), Францию (5,7%). Впереди были только США (41,9%) [9]. Проект построения первого в мире социального государства становился все более реальным. Одновременно политическая система остро нуждалась в реформировании, дабы не отстать от хода экономических преобразований. Есть основания полагать, что Сталин осознавал необходимость политической реформы и предпринимал для этого практические шаги, одновременно вскрывая еще один антагонизм внутри динамично развивающегося проекта.

Суть задуманной Сталиным реформы в современной терминологии состояла в демократизации внутренней жизни в интересах всего народа. Для этого было необходимо ограничить власть партии, уравнять ее с Советами. Поэтому Сталин и задумал новую Конституцию, а потом на ее базе — всеобщие, равные, прямые и тайные выборы на альтернативной основе [10]. Это намерение не могло не встретить сопротивления со стороны «ленинской гвардии», для которой было очевидно, что с помощью новой конституции Сталин планирует осуществить (отметим — мирным и демократическим путем) назревшую ротацию правящей элиты, удалить от власти сложившуюся партократию, продолжавшую жить беспочвенными иллюзиями мировой революции, отстранить от управления экономикой дилетантов, заменить их уже выросшими при Советской власти профессионалами.

Необходимо подчеркнуть, что Сталин открыто предупредил партию и страну, что значительная часть партократии не пройдет испытания альтернативными выборами, что «всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти» [11]. На февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) Сталин озвучил цифры вероятных потерь (не голов, а постов) в партократической среде: 100—150 тыс. — низовое звено; 30—40 тыс. — среднее и 3—4 тыс. — партруководители высшего звена. Был также обозначен шестимесячный срок для того, чтобы «влить в эти ряды свежие силы, ждущие своего выдвижения», то есть как раз до выборов в Верховный Совет СССР и местные советы. Сталин открыто обозначил перспективу партии: ей придется отойти от хозяйственной работы. Более того, в планах Сталина было также избрание на выборные должности в партийные органы всех уровней аналогично выборам в Советы — на основе равных, прямых и тайных выборов.

Реакция партократии была однозначной и, с высоты сегодняшнего дня, другой быть не могла в принципе. Осознавая нависшую угрозу, она пыталась возложить всю ответственность за любые провалы, ошибки, неудачи и упущения на подведомственной ей территории на хозяйственников. Партократия стремилась заранее придать им политический характер и, на основании этого, стала откровенно требовать арестов и репрессий в преддверии выборов. Наиболее изобретательные и циничные деятели подняли на щит идею «врагов народа, спекулируя на реально существующей проблеме наличия в обществе оппозиционных настроений». Но при этом они придавали ей необоснованно широкий размах под флагом опасения, что враждебные элементы, благодаря новой конституции, беспрепятственно проникнут во власть.

Надо признать, что у Сталина не нашлось идеального средства против контрнаступления партократов. С одной стороны, он понимал, что тема «врагов народа» сильно преувеличена и является попыткой партбюрократии обезопасить себя. С другой — он отдавал себе отчет, что она не беспочвенна, что антисистемный элемент еще не подавлен до конца. В условиях нараставшей внешней угрозы и возможности военного переворота он дал свое согласие на всплеск репрессий. Здесь следует принимать в расчет и то, что, развязав руки НКВД Сталин был вынужден отказаться от идеи демократизации, заложенной в Конституции 1936 г., но не от идеи обновления партийной, а заодно и военной, верхушки. Вместо мирного способа замены элиты система применила полномасштабные репрессии. Ответственность за Большой террор, на наш взгляд, следует разделить между Сталиным, с одной стороны, и партийными руководителями, частично относящимися ко второму эшелону власти, а частично — к высшему (члены ЦК), — с другой. Сталин ответственен за чрезмерное применение силы к «ленинской гвардии», видным партийцам, общественным деятелям, некоторым военным. Но за массовые репрессии ни в чем не повинных простых людей несут ответственность, в первую очередь, партруководители республик, краев, областей, такие, как Р. Эйхе, Н. Хрущёв и др. Именно разоблачитель культа личности преуспел в поисках «врагов народа» и составлении расстрельных списков. Именно ему Сталин направил сверхкраткую записку по поводу «успехов» в разоблачении «врагов народа»: «Уймись, дурак» [12].

Репрессии 1937—1938 гг. превратились в Большой террор или в «большую чистку», поскольку вышли из-под контроля системы, беспокоящейся за свою безопасность. Причудливым образом переплелись и осознанные, и стихийные процессы, оправданная борьба против пятой колонны и необоснованные преследования по малейшему подозрению в нелояльности, необходимые действия в защиту государства и мелочное сведение личных счетов, открытая полемика идей и низкое доносительство. Маховик репрессий было легче запустить, чем остановить. Его механизм продолжал работать и после того, как пришло осознание трагедии. Начиная, с августа 1938 г., Система стала принимать меры по прекращению «большой чистки». Происходила смена руководства НКВД, прекращалось приведение в исполнение ранее вынесенных расстрельных приговоров, начался процесс массового пересмотра дел и доследования и, самое главное, освобождения и реабилитации репрессированных.

Система в лице СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняла постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 18 января 1938 г., в котором власть (читай—Сталин) впервые официально признает гигантские масштабы, незаконность массовых репрессий, сфабрикованность многих дел. Этим постановлением фактически провозглашалось восстановление стабильности в стране, внесение в нее успокоения [13]. (вообще-то массовые репрессии закончились во второй половине 30-х годов — А.К.)

Исходя из вышеизложенного, можно сделать следующие выводы:

— политические репрессии 1920—30-х гг. в СССР являли собой объективный процесс, были следствием более глубокой причины — гражданской войны. Можно сказать, что они стали продолжением незавершенной гражданской войны или гражданской войной «холодного», «гибридного типа». Успешно стартовавшая политическая система в стадии «разгона», безусловно, была вынуждена преодолевать старые антисистемные элементы до тех пор, пока они не перестанут представлять угрозу;

— однозначное осуждение репрессий —ненаучный подход к анализу отечественной политической истории. В мировоззренческом плане он означает апологетику антисталинизма, этически он не честен («все жертвы — невиновны», а это неправда), политически — провокационен, поскольку не ведет к гражданскому примирению, а работает на раскол общества. Односторонний взгляд на репрессии, независимо от субъективных намерений его трансляторов, объективно направлен против нашего исторического прошлого, но, в первую очередь, против современного российского государства;

— неверно оценивать репрессии как исключительно негативное общественное явление, равно как и неверно отвергать насильственный факт в поступательном историческом процессе. Насилие с точки зрения политической этики может быть как неоправданным, так и оправданным. Морально-политически оправданным можно считать социальное принуждение, если оно исходит из высших соображений и осуществляется в интересах большинства. Репрессии есть проявление насилия, наказания за реальные действия, направленные против замыслов господствующей системы. И если на ее стороне большинство населения, то репрессии следует оценивать не по самому факту их наличия, а по тому, насколько они эффективны, обоснованы и адекватны;

— политические репрессии 1920-х — 30-х гг. не следует рассматривать как орудие борьбы Сталина за абсолютную власть. Репрессии главным образом и в конечном счете были подчинены стратегической цели — построению первого в мире социального государства. Этой цели можно было добиться только авторитарными методами и только благодаря монолитности власти. Важно подчеркнуть, что влияние и на явление и на саму суть политических репрессий в СССР оказал феномен Троцкого — как альтернативный генеральному курсу фактор, символ «подлинной», ленинской, а не сталинской революции, как раздражитель и великий провокатор политических преследований «ленинской гвардии»;

— термин «сталинские» репрессии не вполне корректен. Его можно было бы принять с той оговоркой, что первый человек в государстве отвечает за все — за все беды и победы. Рискну предположить, что при Троцком, как вариант, уровень репрессий едва ли был бы ниже, а вот сумел бы непревзойденный оратор быть успешнее Сталина в практических делах, большой вопрос;

— Большой террор 1937—1938 гг. вмещал в себя как обоснованную компоненту, идущую от Сталина, как центра системы, так и необоснованную, инициированную партийными руководителями второго эшелона власти (первыми секретарями республиканских, краевых, областных организаций. При этом сталинские репрессии имели целью обезопасить от внешней угрозы страну и обеспечить общий интерес; репрессии же партократии были способом самовыживания;

— необходимо учитывать, что репрессии проводились в рамках существовавшей правовой культуры и действовавшего законодательства. Можно подвергать сомнению объективность судебных процессов и приговоров, выносимых т. н. «тройками», но нельзя предъявлять Системе обвинений во внесудебных расправах;

— обратной стороной репрессий явились процессы реабилитаций осужденных при Хрущёве и Горбачёве. Если в общественном сознании присутствует недоверие к обоснованности репрессий и даже убеждение в массовости невинно репрессированных, почему нельзя тогда засомневаться в добросовестности процесса реабилитации и в убежденности, что она носила не правовой, а политический характер и по сути произошла подмена реабилитации массовым помилованием?

Примечания:

1. ТРОЦКИЙ Л.Д. Сталинская школа фальсификаций. Берлин. 1932, с. 137.

2. СТАЛИН И.В. Партия и оппозиция. В кн.: СТАЛИН И.В. Сочинения. Т. 10. М. 1954, с. 252—268.

3. МАРТИРОСЯН А.Б. Сталин и репрессии 1920—1930-х гг. М. 2016, с. 33.

4. Там же, с. 42.

5. Там же, с. 49—50.

6. МОЗОХИН О. Б. Право на репрессии. Внесудебные полномочия органов госбезопасности (1918—1953). М. 2006.

7. ТРОЦКИЙ Л.Д. Ук. соч., с. 112.

8. МЛЕЧИН Л.М. Зачем Сталин убил Троцкого: противостояние вождей. СПб. 2015, с. 290.

9. МАРТИРОСЯН А.Б. Ук. соч., с. 23.

10. ЖУКОВ Ю.Н. Настольная книга сталиниста. М. 2010, с. 255; МАРТИРОСЯН А.Б. Ук, соч., с. 135.

11. ЖУКОВ Ю.Н. Ук. соч., с. 259ю

12. МАРТИРОСЯН А. Б. Ук. соч., с. 134.

13. МАРТИРОСЯН А.Б. Ук. соч., с. 160.


Источник: «Вопросы истории», 2019, №12(2).

2 мнения по “Чемшит А., Стаценко О. * К вопросу о сталинских репрессиях (2019) * Статья

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *