Генис В.Л. * Григорий Зиновьевич Беседовский * Статья

Григорий Зиновьевич Беседовский родился в январе 1896 г. в Полтаве в семье швеи и приказчика. Зиновий Беседовский сумел обзавестись собственным магазином готового платья, а прежде участвовал в социал-демократических кружках; отойдя от революционного движения, он не порывал связей с подпольщиками, предоставляя им свою квартиру под нелегальную явку и для проведения разных собраний. «1905 год, — отмечал Беседовский в автобиографии, — оставил во мне, тогда почти ребенке, сильное впечатление. Революционное настроение кругом, разговоры о жестокостях полиции и казаков, подавлявших аграрные беспорядки в Полтавском и Миргородском уездах, радикальное мировоззрение отца — все это приучило меня с детства ненавидеть царизм, полицию и жандармов». Принятый сразу в 5-й класс городского коммерческого училища, Беседовский, по его словам, шел там все время первым учеником. В 1909 г. он вступил в кружок самообразования, члены которого, проникшись революционными идеями, вскоре переименовали его в «анархо-коммунистическую группу».

В 1911 г. отец Беседовского «покончил с собой в припадке острой неврастении». Магазин продали за долги, и семья осталась без средств к существованию, вследствие чего юноше пришлось зарабатывать на жизнь уроками. Тогда же он подвергся кратковременному аресту, но вследствие заступничества директора училища, убедившего полицию, что кружок его питомцев — не более чем мальчишеская «игра в анархического Майн Рида», Беседовского освободили сразу после второго допроса, отдав на попечение матери и прекратив дознание «за малолетством». Но, заразившись уже болезнью нелегальщины, он восстановил разгромленный кружок и, опасаясь повторного ареста, по окончании в 1912 г. училища в неполные семнадцать лет уехал за границу. Во Франции он слушал лекции в электротехническом и аграрном институтах, подрабатывая чертежной работой и посещая собрания анархистов, участвуя в деятельности синдикалистских организаций.

Незадолго до начала первой мировой войны Беседовский вернулся на родину, намереваясь заняться революционной пропагандой среди крестьян, и поступил в Ново-Александрийский институт сельского хозяйства и лесоводства, эвакуированный в 1914 г. в Харьков. Для летней практики институт получил землю близ станции Дергачи. Беседовский сумел организовать там две малочисленные анархистские группы, которые, правда, уже через год распались в связи с мобилизацией местной крестьянской молодежи в армию. Весной 1916 г. после студенческой демонстрации в Харькове, во время которой Беседовский нес знамя с лозунгом: «Долой войну!», он был избит «переодетыми шпиками» на Соборной площади, но осенью вновь участвовал в антивоенной манифестации, посещал нелегальные сходки и, узнав о состоявшихся в Швейцарии социалистических конференциях интернационалистов из разных стран, решил начать антимилитаристскую пропаганду среди солдат. Усвоив «анархо-индивидуалистские навыки», Беседовский не вступал ни в какие партии, но после свержения монархии его ненадолго занесло в ряды кадетов, о чем впоследствии, естественно, он «забыл» упомянуть в анкете. «Весь мой революционный багаж к тому времени, — оправдывался Беседовский, — состоял из врожденной ненависти к царизму, Кропоткина и Бакунина плюс нескольких синяков, полученных на Соборной площади. Этого оказалось мало для правильной ориентировки, и я, совершенно подавленный невозможностью для себя лично решить вопрос о правильной линии, отошел до сентября 1917 г. в сторону, занявшись научной работой «Лес и рельеф» (влияние рельефа земной поверхности на рост леса)».

Примкнув, наконец, осенью к левым эсерам, Беседовский занимался «низовой работой по организации земельных комитетов», ав 1918 г., в период гетманщины, участвовал в подготовке крестьянского восстания против немцев в Васильцовской волости Полтавского уезда, что, впрочем, не помешало ему совершить поездку в Германию, где, согласно одной из анкет, он «жил в Саксонии и Дрездене». Выйдя из подполья, Беседовский защитил диплом и, получив звание «ученого лесовода», служил в Полтаве в уездном лесном подотделе в качестве заместителя его заведующего и инструктора по лесоустройству. Перейдя еще весной 1919 г. в украинскую партию левых социалистов-революционеров (борьбистов), он по поручению одного из членов ее ЦК работал в период деникинщины в левоэсеровском подполье: «вел паспортную и отчасти боевую работу», параллельно числясь с осени секретарем полтавского отделения «Лиги спасения детей», возглавляемого В. Г. Короленко.

После занятия города красными, избранный секретарем губернского комитета полтавской организации борьбистов, Беседовский убедил ее, в августе 1920 г., пойти на слияние с большевиками, за что был вознагражден должностями члена президиума губернского совнархоза и председателя его лесного комитета, причем он также редактировал местную газету «Бiльшовик», читал лекции в совпартшколе, выступал обвинителем в ревтрибунале и руководил профсоюзом деревообделочников. В 1921 г. Беседовский уже председательствовал в совнархозе, с осени — в губернском профсовете, а в декабре был избран членом Полтавского губкома КП(б)У и Всеукраинского ЦИК, но тогда же его перевели на дипломатическую работу, назначив в январе 1922 г. заведующим консульским отделом полпредства УССР в Австрии, где с мая он исполнял обязанности поверенного в делах. Из Вены в ноябре его переместили в Варшаву на должность секретаря полпредства, но уже с января 1923 г. Беседовский — поверенный в делах УССР, а с сентября — советник полпредства СССР в Польше.

Когда же в июле 1925 г. Оргбюро ЦК РКП (б) согласилось удовлетворить просьбу Наркомата внешней торговли СССР о назначении Беседовского членом правления «Амторга» в Нью-Йорке, это вызвало бурный протест не только со стороны коллегии НКИД СССР, но и Политбюро ЦК КП(б)У. Во исполнение его постановления от 21 августа Л. М. Каганович телеграфировал В. М. Молотову: «Политбюро настоятельно просит Беседовского не снимать, во всяком случае оставить в распоряжении Украины. Он — старый украинский работник…» Но Москва отказалась изменить свое решение, не возражая против возложения на Беседовского представительства УССР в «Амторге». Впрочем, в Нью-Йорк он не попал из-за проблем с визой, вернувшись с полдороги назад в Москву. В апреле 1926 г. член коллегии НКИД СИ. Аралов обратился в ЦК ВКП(б) с ходатайством о возвращении Беседовского в распоряжение Наркомата «для использования его на весьма ответственной работе»².

«Все еще нет советника в Токио, — пояснял нарком Г. В. Чичерин в записке помощнику заведующего орграспредотделом ЦК ВКП(б) Е. Я. Евгеньеву. — Теперь вернулся из Америки и освободился Беседовский. Это был бы очень хороший советник. Есть ли надежда получить его для Токио?» Назначенный в Японию советником полпредства, Беседовский, являясь, по оценке своего нового шефа В. Л. Коппа, «работником солидным, спокойным, выдержанным», в связи с отъездом полпреда из Токио стал там с июля поверенным в делах СССР и одновременно, с сентября, исполнял обязанности торгпреда. В январе 1927 г. зам. наркома иностранных дел М. М. Литвинов отзывался о нем так: «Очень способный и хороший работник, с большим кругозором, инициативой и знаниями. Весьма выдержан и тактичен. К недостаткам можно отнести некоторый украинский уклон. Может занимать самостоятельные и ответственные должности». Эту оценку разделяли в орграспредотделе ЦК. В октябре на совещании по пересмотру заграничных кадров Евгеньев говорил: «Советником во Францию должен ехать Беседовский. Вот это хороший работник. Скорее ему нужно туда ехать. Правда, это член партии с 20 г., но это крепкий и хороший работник, умница»³.

Перемещенный с 24 октября 1927 г. на должность советника полпредства СССР в Париже, Беседовский вскоре сблизился там с эмигрантом-сменовеховцем В. П. Богговутом-Коломийцевым, который, заручившись некогда поддержкой Л. Б. Красина и пользуясь затем расположением торгпреда Г. Л. Пятакова, помогал большевикам в прорыве экономической блокады, а теперь, в связи с разрывом дипломатических отношений между Москвой и Лондоном, пытался наладить их неофициальные деловые контакты. В результате 8 сентября 1928 г. Беседовский в качестве поверенного в делах СССР, в присутствии Богговута-Коломийцева, принял в полпредстве влиятельного британского политика Э. Ремнанта, с которым начал переговоры об инвестициях англичан в модернизацию советской промышленности. Это, на свой страх и риск заявил он собеседнику, «даст возможность благоприятно разрешить ряд вопросов внешней политики, как пропаганды, революционной работы в колониях и т.д.», всегда мешавших установлению дружеских отношений между двумя странами. Если верить Беседовскому, он исходил из того, что долгосрочные вложения иностранных капиталов в экономику СССР, а речь шла о 5 млрд. золотых рублей, «потребуют соответствующих политических уступок и вызовут не только необходимость поворота от намечавшегося уже Сталиным левого зигзага, но могут заставить советскую экономическую политику развить систему нэпа, переведя ее на следующую, более развитую ступень», и станет возможным проведение индустриализации «без методов военно-феодальной эксплуатации русского крестьянства»⁴.

Неделю спустя Ремнант сообщил Богговуту о возможности направить в Москву делегацию английских финансистов для обсуждения условий предоставления кредита, но 27 декабря 1928 г. Политбюро ЦК ВКП(б), заслушав информацию Сталина «О тов. Беседовском», постановило: «1) Признать, что т. Беседовский в своей беседе с Ремнантом неправильно осветил положение дел, дав англичанам повод думать, что мы можем, будто бы, пойти на «руководящую роль Англии в деле возрождения СССР» и что не английские финансовые круги просят разрешения приехать в СССР, а советское правительство приглашает их приехать. 2) Указать тт. Довгалевскому (полпреду ССР во Франции. — В. Г.) и Беседовскому, что впредь до особого распоряжения из Москвы по вопросу об английской делегации их беседа с англичанами должна ограничиваться вопросами выдачи виз». При этом в полпредстве стало известно, что на заседании партийного руководства раздавались прямые упреки в адрес Беседовского, который, мол, устраивает «заговоры за спиной Политбюро» и вообще показал себя «потенциальным предателем»⁵.

Хотя британская делегация в сопровождении Богговута выехала в марте 1929 г. в Москву, Беседовский считал, что англичане не достигнут там ни коммерческих, ни политических результатов. Уязвленный выговором Политбюро и отстранением от переговоров, он, пребывая, по его признанию, «в состоянии полной апатии и опустошенности», совершенно перестал интересоваться дипломатической работой. Между тем Богговут, согласно версии Б. Г. Бажанова, торопил лондонских банкиров внести свой первый взнос на модернизацию советской промышленности через некое частное предприятие, и англичане попытались осторожно прозондировать вопрос непосредственно у Чичерина, который якобы «пришел на Политбюро с горькой жалобой — вы меня ставите в дурацкое положение», то есть ведете переговоры с английским правительством и даже не считаете нужным уведомить об этом. Но Политбюро его заверило, что ни о каких переговорах никто не думал, и якобы всем стало ясно, что «Беседовский проводит какую-то авантюрную комбинацию», вследствие чего «Чичерин вызвал его в Москву»⁶.

Не говоря уже о том, что обязанности наркоминдела исполнял тогда Литвинов, так как Чичерин еще с осени 1928 г. лечился за границей, версия Бажанова, которую некритически воспринял ряд биографов Беседовского⁷, не представляется достоверной. Хотя Бажанов утверждал, что в НКИД ничего не знали о переговорах Беседовского, английскую делегацию в Москве ждали. Более того, 25 марта 1929 г. Политбюро ЦК ВКП(б) решило, что «советская сторона должна выдвинуть программу заказов и покупок продуктов английской промышленности для нужд СССР» с целью «возбудить серьезный интерес англичан», но широкое экономическое сотрудничество «возможно только при возобновлении нормальных дипломатических отношений».

Для переговоров с делегацией была создана комиссия во главе с Пятаковым. Допускались «разговоры» отдельных английских промышленников с отдельными советскими хозяйственниками о возможных заказах, но 6 июня Политбюро подтвердило свою принципиальную линию: «Не вступать ни в какие переговоры с Англией о долгах, кредитах и пропаганде до фактического восстановления нормальных дипломатических отношений». Полпредству предписывалось уклоняться от обсуждения каких бы то ни было конкретных вопросов. 4 июля Политбюро высказалось еще более категорично: «Так называемые предварительные переговоры с агентами английского правительства и зондаж по этой линии отвергнуть». Сложные переговоры В. С. Довгалевского с А. Гендерсоном завершились в конце концов восстановлением дипломатических отношений⁸.

Как утверждал Беседовский, он ощущал-де за собой слежку ОГПУ еще с весны 1929 г., то есть со времени невозвращенчества бывшего председателя Госбанка СССР А. Л. Шейнмана, который тоже вел переговоры о кредитах, но с американскими банкирами, в Париже. Выдвижение кандидатуры Беседовского в состав бюро ячейки вызвало «страшный переполох», распространился слух о скором отозвании его в Москву для предания суду. В результате отношения с полпредом и вторым советником Ж. Л. Аренсом окончательно испортились, начались обвинения и доносы об «увеселительных поездках, кутежах и кокотках». Позднее, при слушании дела Беседовского в Верховном суде СССР, тоже говорилось о якобы разгульном образе жизни, который вел Беседовский в Париже в последние месяцы службы: «Все чаще и чаще он, сам управляя автомобилем, уезжает по окончании занятий из полпредства и возвращается обратно сильно навеселе… Он проводит время в кутежах с парижскими кокотками, тратя на них большие деньги, морально разлагаясь с каждым днем»⁹.

Тем не менее, негодовал член ячейки А. Николаев, Беседовскому «прощалось все — очевидно, из-за нашивок (первый советник, кандидатура Украины, назначение его прошло через Политбюро)». Большинство сослуживцев «верило в его партийную преданность и искренность: недаром он был избираем три раза в бюро и чуть не прошел секретарем». Кроме того, Беседовский был «большой демократ, ругался по матери, ходил на заседания ячейки без воротничка, без пиджака, в подтяжках, засученные рукава, заигрывал с младшим персоналом и был самым ярым сторонником линии ЦК»¹⁰.

В свою очередь юрисконсульт берлинского торгпредства А. Ю. Рапопорт (в будущем — тоже невозвращенец) со слов приехавшего из Парижа коммуниста так передавал историю «падения» Беседовского: «У него начались склоки и раздоры с самого начала приезда в Париж Довгалевского. Вскоре они были на ножах». С Аренсом Беседовский «вовсе не разговаривал… Довгалевский и Арене сообщали о широком образе жизни Беседовского, о его лености и доказывали, что его необходимо снять. Беседовский не оставался в долгу, сообщая в Москву о том, что Довгалевский и Арене ничего не понимают в дипломатии, не умеют налаживать отношения и т.д. Весной, когда освободилась вакансия полпреда в Финляндии, Беседовский стал проситься на эту должность. Политбюро отказало. После многих месяцев доносительства Довгалевский победил»¹¹.

Осенью 1929 г., в связи с отъездом полпреда в Москву, Беседовский исполнял обязанности поверенного в делах СССР, а тем временем 19 сентября на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) с участием Довгалевского обсуждалась его просьба о замене первого советника. Решено было «вопрос о т. Беседовском отложить. Вызвать т. Беседовского в Москву». Об этом его известил сам Довгалевский, заехавший 23 сентября в Париж по дороге в Лондон. В тот же день Беседовский получил вызов в Москву «для проведения своего отпуска в пределах СССР». Когда же он высказал предположение, что затребован туда для расправы, Довгалевский попытался уверить его, что ему ничего не грозит, но, по воспоминаниям Беседовского, прибавил: «Конечно, вам придется объясниться в Политбюро по поводу поездки английской делегации, а также некоторых мыслей, высказанных вами в последнее время». Тогда он послал в Москву письмо, в котором излагал все накопившиеся у него «политические сомнения» и, отказываясь от поездки в СССР, заявлял, что намерен провести отпуск во Франции, в связи с чем покинет здание полпредства 2 октября¹². Так, по крайней мере, утверждает Беседовский в своей книге, но упоминаемое им письмо до сих пор не обнаружено.

Однако вот что известно наверняка: как докладывал 6 октября член президиума ЦКК ВКП(б) Б. А. Ройзенман своему шефу Г. К. Орджоникидзе, «в тот же день, когда тов. Довгалевский приехал из Москвы и должен был вечером уехать в Лондон, он говорил секретарю землячества Голубю, что Беседовского снимают, что он должен уехать в Москву», и если попытается выставить свою кандидатуру в состав партбюро, то ему надо дать отвод. «В среду, — продолжал Ройзенман, — собирается чрезвычайное, закрытое, вместе с Беседовским, бюро, ибо он был членом бюро (и временно секретарем — во время отпуска Голубя), и ставится вопрос, почему Беседовский дискредитирует полпреда на общих собраниях и в кабаке или ресторане; в кабаке с ним было еще пятеро коммунистов. Беседовский держит себя нагло, начинаются ругань и обвинения чуть ли не в государственной измене Беседовского. И это тогда, когда уже известно секретарю, что он должен уехать. Зачем это все нужно было? Глупость величайшая и склока… Имейте в виду, что Беседовский на второй день после отъезда Довгалевского в Лондон уже взял — украл 5000 долларов. Он хотел взять 15 000, но бухгалтер отказал. И через два дня заседание бюро; правда, они этого не знали, но, повторяю, секретарь знал, что его отзывают в Москву, и все-таки собрал бюро».

Действительно, еще 28 сентября, вернувшись к вопросу «О тов. Беседовском», Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «1) Поручить НКИД: а) Отозвать т. Беседовского согласно его просьбе из Франции и предложить ему в день получения шифровки выехать в Москву со всеми вещами и все дела немедленно сдать т. Аренсу; б) Предложить т. Аренсу известить французское правительство немедленно по получении шифровки о том, что на время отсутствия т. Довгалевского он является поверенным в делах; в) Информировать т. Довгалевского. 2) Предложить т. Трилиссеру немедленно принять все необходимые меры в связи с решением ПБ о т. Б[еседовском]»¹³. Естественно, что Арене, как указывал в своем дневнике Рапопорт, безмерно обрадовался, что может, наконец, отомстить врагу, однако на предложение сдать дела Беседовский «послал его к черту»! Поэтому в тот же день обиженный Арене извещал НКИД: «По получении вашей телеграммы Беседовский заявил, что не выедет в Москву, пока не вернется т. Довгалевский, с которым хотел бы переговорить, так как он решил до отъезда устроить в Париже такой грандиозный скандал, после которого никто из головки полпредства и торгпредства не сможет оставаться в Париже»¹⁴.

Тогда 29 сентября, опросом членов Политбюро, был утвержден текст телеграммы, адресованной непосредственно Беседовскому: «На предложение ЦК сдать дела и немедленно выехать в Москву от Вас до сих пор нет ответа. Сегодня получено сообщение, будто бы Вы угрожали скандалом полпредству, чему мы не можем поверить. Ваши недоразумения с работниками полпредства разберем в Москве. Довгалевского ждать не следует. Сдайте дела Аренсу и немедленно выезжайте в Москву. Исполнение телеграфируйте». Одновременно Политбюро обратилось к поверенному в делах СССР в Германии С. И. Братману-Бродовскому: «ЦК предлагает немедленно выехать в Париж Ройзенману или Морозу для разбора недоразумений Беседовского с полпредством. Дело в Парижском полпредстве грозит большим скандалом. Необходимо добиться во что бы то ни стало немедленного выезда Беседовского в Москву для окончательного разрешения возникшего конфликта. Не следует запугивать Беседовского и [надлежит] проявить максимальный такт. Лучше выехать Ройзенману. Если будет задержка в визе, пусть немедленно едет Мороз. И тот и другой действуют от имени ЦКК. Нельзя терять ни одного дня. Телеграфируйте исполнение»¹⁵.

Правда, тогда же, осознав, что зарвался, Беседовский обратился к фактическому главе НКИД Литвинову: «Сообщаю, что завтра, в понедельник, напишу ноту Министерству иностранных дел о своем отъезде в отпуск и об оставлении Аренса временным поверенным в делах. Гнусная травля, которая велась против меня Довгалевским, довела мои нервы до состояния крайнего напряжения. Выеду из Парижа не позднее 3 октября». Вслед за этим, если верить судебным материалам, Беседовский получил командировочные на проезд в Москву и, узнав, что во Францию направлен Ройзенман, поторопился составить акт об уничтожении оправдательных документов на взятые им под отчет 10 тыс. долларов. Он действительно находился в состоянии чрезвычайного нервного возбуждения, не зная, что предпринять, и ожидая самого худшего в день своего отъезда из полпредства. Поскольку же Беседовскому повсюду мерещились явные и тайные агенты ГПУ, надзирающие за каждым его шагом, он не расставался с двумя заряженными револьверами, из которых несколько раз палил в потолок, выскакивая в коридор при малейшем шорохе за дверью своего кабинета. «Если бы такое положение продлилось одну-две недели, я бы несомненно сошел с ума», — признавался Беседовский¹⁶.

Грозный ревизор ЦКК Ройзенман появился в Париже 2 октября, и в тот же день Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «а) Предложить т. Аренсу свои меры в отношении Беседовского принять по согласованию с т. Ройзенманом; б) Предложить т. Ройзенману учесть указания, данные в телеграмме т. Бродовскому от 29 сентября, о максимальной тактичности в отношении Беседовского». Одновременно Ройзенману, копия — Аренсу, была послана телеграмма с утвержденным Политбюро текстом: «По политическим соображениям и чтобы окончательно не оттолкнуть Беседовского, производство обыска считаем нежелательным без самой крайней необходимости». Что рассчитывал обнаружить Арене у ненавистного соперника? Доллары или что-то еще? Так или иначе, но дело Беседовского приняло самый нежелательный для Кремля оборот. «Лавры Шейнмана не давали ему покоя, — сокрушался Ройзенман. — Он здесь, как мне передавали, часто касался этого вопроса». Беседовский категорически отказался ехать в Москву, и дальнейшее развитие событий в полпредстве Ройзенман подробно изложил в секретном письме Орджоникидзе от 6 октября:

«Я прибыл к двум часам дня в посольство. Картина полной растерянности, шушукания, испуганные лица товарищей и вся обстановка ничего хорошего не предвещали. После первых впечатлений, наскоро ознакомившись с документами и, главное, имея в виду бесспорность взятия Беседовским из банка 5000 долларов и что вещи Беседовского уже запакованы, я понял, что мне нужно выявить максимальную осторожность, такт, находчивость, тем более, что субъект представляет собой опытного дипломата, хитрый, стоит на грани измены и, как я потом убедился, труслив как заяц. По моему вызову он явился. Ну, разумеется, не приходится Вам рассказывать, какой «радушный» прием я ему оказал: приехал, мол, выяснить недоразумение и покончить с этими мелочами. Два часа подряд я употребил на уговоры…

Казалось, что мои слова, горячность и искренность желания спасти положение и его самого начинают иметь воздействие. Он задумывался, сидел по 5 — 10 минут, раздумывал, обещал, после отпуска в Париж[е], поехать. Жаловался на усталость, на то, что он — из семьи больных людей, что его брат и сестра застрелились, что он может наделать черт знает что, что его затравили и травят, жаловался на бюро ячейки. Начал говорить более спокойно. Я же его успокаиваю и обещаю ему полную поддержку и [говорю,] что ЦКК и партия поймут его, и ручаюсь словом и головой, что я отныне полную моральную и физическую поддержку буду ему оказывать и что он получит трехмесячный отпуск и т.д. Всего не опишешь. Он подбодрился, встает, жмет руку, благодарит за искреннее отношение, говорит, что он устал, нездоров, что он отдохнет и завтра будет продолжать разговор, и мне казалось, что искра надежды имеется, что он поедет. Повторяю, только искра, ибо, пронизывая все время [его] взглядом, стараясь проникнуть в эту темную душу, я внутри себя понял, что имею дело с нечестным человеком, который только на шаг от измены и подлости. Его злость и его рассуждения не говорили даже за то, что он — вчерашний коммунист, что он когда бы то ни было был таковым.

После его ухода зашли товарищи, спрашивают — ну, как? Говорю, что очень плохо, но имеется искра надежды на спасение, что весьма нужно быть осторожным, чтобы не потушить эту искру. Даю распоряжение дать ему покой и быть подальше от него. Он же во время моей беседы с ним ни слова не сказал, что он хочет сегодня уйти на частную квартиру, и я не давал ему понять, что я об этом знаю, а также о деньгах, которые он взял. Товарищи спрашивают, что же, если он будет выходить с вещами, что делать. Я даю распоряжение: скажите, что т. Ройзенман просит зайти. Он же через десять минут стал выходить через ворота. Ему говорят — Ройзенман зовет. Возвращается и приходит ко мне в комнату, кричит, что за ним следят, что он знает эту технику, что хочет уйти с вещами, с женой и ребенком на частную квартиру, что он больше не хочет здесь жить. Я опять убеждаю его не делать скандала, не давать повод сплетням, что неудобно уйти из дома советского, неудобно такому ответственному человеку, чуть ли не послу, жить на частной квартире, и т.д. Хорошо, говорит, я устал, пройдусь, потом дам ответ. Через некоторое время он опять пытался выйти за такси и уехать. Товарищи стояли возле выхода, говорят ему, что требуется пропуск, что они теперь никого не выпускают и не впускают без пропусков. Он пригрозил им револьвером, говорят, и вернулся, но они не знали — куда. Мне доложили, что он скандалит, и я дал распоряжение беспрепятственно выпускать. Но его уже не было»¹⁷.

Опасаясь, что Ройзенман не остановится даже перед насильственной отправкой его в Москву, Беседовский перебрался через забор сада полпредства по рю Гренель и, не без труда преодолев трех с половиной метровую стену во дворе соседнего незаселенного дома, оказался в усадьбе виконта де Кюреля. Позже словоохотливый консьерж с улыбкой рассказывал журналистам о неожиданной встрече с грязным оборванцем, оказавшимся беглым советским дипломатом: «В семь часов вечера мне сказали, что какая-то подозрительная личность бродит по саду. Было темно. Я зажег фонарь и вышел. Как бабочка на свет, ко мне бросился какой-то человек в испачканном грязном платье, протянул окровавленные руки и закричал: «Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте!» Волнуясь и торопясь, он достал свой паспорт, удостоверение личности, бумаги и на хорошем французском языке рассказал фантастическую историю, которой я сразу не поверил. «Вы — настоящий акробат», — сказал я ему, когда он мне показал, какой дорогой он попал в сад. Убедившись, что странный незнакомец говорит правду, я запер свою «ложу» и отвел его в комиссариат».

В итоге, как сообщали эмигрантские «Последние новости», в полицейский комиссариат св. Фомы Аквинского, близ Сен-Жермен-де-Пре, явился человек в испачканной одежде и с исцарапанными лицом и руками и, волнуясь и торопясь, заявил комиссару: «Я — первый советник посольства в Париже Беседовский. Только что я имел крупное столкновение с чекистом, прибывшим из Москвы. Столкновение приняло такой острый характер, что я решил немедленно покинуть здание посольства. Это оказалось не так легко… Меня пытались задержать силой, грозили револьвером. С большим трудом мне удалось бежать, и прямо оттуда я явился к вам. Но в посольстве остались моя жена и сын. Я обращаюсь к французской полиции с просьбой освободить их». Пораженный комиссар, не веря своим ушам, попросил Беседовского предъявить его документы, после чего все сомнения улетучились.

Комиссар немедленно снесся по телефону со своим начальством, которое решило, что просьбу Беседовского, выполнявшего в отсутствие Довгалевского функции полпреда, следует удовлетворить. Поэтому всего несколько минут спустя директор судебной полиции А. Бенуа в сопровождении квартального комиссара и Беседовского стучали в двери советского полпредства. После долгих пререканий растерявшиеся служащие впустили непрошеных гостей во двор, и Беседовский из «ложи» консьержа связался по внутреннему телефону со своей квартирой. Не рискуя вызвать еще более громкий скандал, Ройзенман поспешил выпустить из здания жену Беседовского и их десятилетнего сына Артура, а секретарь полпредства почтительно заверил господина Бенуа, что личные вещи семьи будут немедленно вынесены на улицу. Под присмотром полицейских Беседовский усадил жену и сына в такси, погрузил вещи и, горячо поблагодарив полицейских, отбыл в гостиницу, а утром, приободрившись, явился во французский МИД на Кэ д’Орсэ, где сделал политическое заявление принявшему его чиновнику:

«Я давно указывал в своих донесениях советскому правительству на опасность его внутренней и внешней политики. Эта политика уже довела Россию до такого состояния слабости, что даже Китай может безнаказанно издеваться над ней и обращаться с ней так, как ни одно государство не смело обращаться с другим. Я указывал, что выступления, организованные Коминтерном 1 августа¹⁸, — глупость, единственным результатом которой будет международная изоляция России. Я критиковал аграрную политику правительства, указывая, что хлебные реквизиции уже вооружили против нас большинство населения. Правительство эксплуатирует крестьян, пользуясь промышленной монополией и непомерно увеличивая цены на продукты государственной промышленности. Особенно я критиковал советскую выборную систему. Кандидаты навязываются силой. Только демократизация советов может ослабить равнодушие и враждебность трудящихся классов. Без демократии страна бессильна выйти из критического состояния, которое она переживает. Эксплуатация крестьянства, насильственные выборы и режим диктатуры сеют недовольство и нужду как в городах, так и в деревнях. Ройзенман, член ЦКК и коллегии ГПУ, прибыв в Париж, потребовал, чтобы я отрекся от моих ересей, поехал в Москву и предстал перед партийным судом. Но я не из тех, кого сажают в тюремные погреба. Я знаю, что вся Россия думает, как я. Отказавшись повиноваться Ройзенману и презрев его полномочия, я разбил свою карьеру, но жест мой полезен для России. Я должен был его сделать. Россия и революция нуждаются в таких жестах, чтобы не быть униженными даже перед Китаем. Я обратился за помощью к французской полиции, чтобы спасти жену и сына. Я знал, что семье моей, как и мне самому, грозит «несчастный случай», который «все устроил бы», если бы мы хоть на одну ночь остались в здании посольства после моего столкновения с Ройзенманом»¹⁹.

В тот же день И. П. Товстуха телеграфировал в Сочи отдыхавшему там И. В. Сталину: «Сегодня получено сообщение, что Беседовский ушел из посольства, запротоколировал у французских властей версию о преследовании его с нашей стороны, характеризуя при этом Ройзенмана как главного чекиста».

Хотя в беседе с представителями лондонской прессы Довгалевский объяснял бегство советника его «дурными личными отношениями с персоналом посольства», чины последнего не нашли ничего лучшего как объявить Беседовского «психически ненормальным». По свидетельству невозвращенца Н. П. Крюкова-Ангарского, служившего тогда в Париже генеральным секретарем правления советского банка, председатель правления, коммунист С. А. Мурадьян, с жаром говорил ему: «Слышал? Беседовский с ума сошел. Стал бросаться на всех в полпредстве, а потом убежал». Но, заглянув в свежую прессу, Мурадьян слегка приуныл. «Какая чепуха! — воскликнул он, пробежав глазами газетную заметку. — Никакого Ройзенмана нет и не было! Я это досконально знаю. Никто Беседовского не задерживал. Это — бред сумасшедшего! Мания преследования. А газеты нарочно раздувают!» К завтраку приехал в банк и его директор Д. С. Навашин (в 1930 г. также отказался ехать в СССР), который «с видом профессора, только что исследовавшего больного, авторитетно объявил: «Маленький припадок буйного помешательства. Все образуется. Померещились ему сдуру и чекисты и Ройзенман…»» Но, так как парижские газеты в мельчайших подробностях описывали все обстоятельства бегства Беседовского, вскоре Крюков-Ангарский застал Навашина, когда он, в крайне возбужденном состоянии, безуспешно пытался связаться по телефону с Довгалевским и, что называется, рвал и метал: «Черт знает, что такое! Сначала дали директиву говорить, что Беседовский — сумасшедший, а теперь, оказывается, не сумасшедший, а растратчик. За кого они меня принимают?»

В полпредстве и торгпредстве, вспоминал Крюков-Ангарский, царила паника и распространялись абсолютно невообразимые слухи, а на собрании ячейки появившийся, наконец, на всеобщее обозрение Ройзенман нещадно бичевал себя и каялся. Впрочем, закончил Ройзенман свое «покаяние» неожиданным заявлением о том, что судить его будут потом, а сейчас он сам займется следствием, почему никто из коммунистов полпредства не изобличил предателя Беседовского. Однако выступивший следом Довгалевский, оправдываясь, говорил, что не замечал в советнике ничего предосудительного и ходатайствовал об его отозвании лишь по причине расхождения с ним в дипломатических вопросах²⁰.

Пытаясь, что называется, сделать хорошую мину при плохой игре, полпредство уже 4 октября распространило официальное коммюнике: «Бывший советник посольства Беседовский, который с некоторого времени вел образ жизни далеко не по своим средствам, растратил из фондов, которые ему были поручены, значительную сумму, в которой не мог отчитаться. 24 сентября этого года Народный комиссариат по иностранным делам предложил Беседовскому сложить с себя исполнение обязанностей и выехать в Москву для дачи объяснений по поводу своих действий. Так как Беседовский не подчинился этому распоряжению, члену коллегии Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции было поручено проверить отчетность б[ывшего] советника посольства. Для этой цели член коллегии НК РКИ Ройзенман прибыл в Париж 2 октября. Желая избегнуть необходимости отдать отчет, а главным образом, уклониться от ответственности за свои действия, Беседовский покинул обманным образом посольство. Для того, чтобы ввести общественное мнение в заблуждение, Беседовский попытался обманным образом придать делу, которое является чисто уголовным, политический характер… изобразить себя как жертву своих убеждений. Посольство утверждает самым категорическим образом, что никогда Беседовский не заявлял о своих расхождениях во взглядах с правительством ни правительству, ни посольству… Надеясь при помощи скандала отвлечь внимание от своих неблаговидных поступков, он выдумал басню, будто его семья и он сам были задержаны в посольстве и будто их жизни угрожали, что побудило его потребовать вмешательства французской полиции»²¹.

На следующий день Политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «а) Отложить до 8 октября вопрос о предъявлении требования от имени НКИД к французскому правительству о выдаче Беседовского как уголовного преступника, поручив НКИД снестись по этому вопросу с Довгалевским; б) Коммюнике о Беседовском поместить в печати». Сообщение полпредства под заголовком «Грязная авантюра растратчика Беседовского» появилось в «Известиях» и «Правде» тоже 8 октября, а в опубликованной на следующий день в «Правде» редакционной статье «Мошенническая авантюра Беседовского» перед читателем ставился риторический вопрос: «Что, кроме презрения и гадливости, может вызвать авантюра этого мелкого жулика, использовавшего для грязных личных целей положение доверенного лица советского государства?»²² Однако, комментируя разъяснения Москвы, берлинский «Социалистический вестник» отмечал, что убедительность их равна нулю, ибо советские «опровержения» всегда шьются белыми нитками, по одному трафарету, с единственной целью дискредитировать и «забрызгать грязью всех тайно или явно бегущих из диктаторского пленения».

Тем временем «сжегший мосты» Беседовский — «живой, подвижный, чернобровый, гладко выбритый», словоохотливый — без устали раздавал интервью и, уличая полпредство во лжи, с энтузиазмом разоблачал советский режим, раскрывая известные ему секреты, причем на вопрос о своих политических влечениях несколько легкомысленно заявил: «Я — не монархист. Правда, вернувшись в Россию из эмиграции за неделю до возникновения войны, я был большим патриотом и националистом. Сейчас моим настроениям отвечает группировка, во всяком случае, не левее группы Керенского. Республиканско-демократическое объединение для меня находится несколько правее. Сам я питаю симпатии к Милюкову. Группа его очень в поле моих воззрений. В некоторых отношениях у меня найдется общий язык и с другими группировками. Например, меня совсем не отталкивает Национальный комитет: в частности, Карташев и Бурцев. «Возрождение»? Диапазон политических настроений и течений, близких этой газете, так велик, что и здесь есть о чем поговорить. Во всяком случае, я «Возрождению» не враг».

Но 6 октября Беседовский направил письмо в редакцию вышеупомянутой газеты, в котором объяснял, что побывал там не с целью каких-либо интервью с разоблачениями, а исключительно в порядке ознакомления с эмигрантскими группировками. «Я не хотел бы, — волновался он, — чтобы из факта моего появления в редакции «Возрождения» были сделаны ложные выводы о моем предпочтении политической группировке, представляемой «Возрождением»» Редакция ответила ему язвительной репликой о том, что «г. Беседовского мы не звали, звать не собирались и об этом в газете не писали», «что же касается «разоблачений», которых якобы не хочет г. Беседовский, то для нас весь смысл совершившегося был именно в разоблачениях и ни в чем больше. Как только разоблачения кончаются, кончается и сам Беседовский». После этого газета демонстративно перестала уделять ему какое-либо внимание²³.

Вместе с тем колоритная фигура беглого дипломата на долгое время занимает центральное место на страницах мировых изданий, ибо, как вторил «Социалистическому вестнику» редактор еженедельника «Дни» А. Ф. Керенский, «кинематографическое бегство с прыганьем через два забора из собственного посольства г. Беседовского, первого советника и замполпреда СССР в Париже, в порядке неслыханного в дипломатических летописях мирового скандала вскрывает перед заграницей такую степень распада диктаторского аппарата, о которой в Европе еще не догадывались».

Сам беглец в бесчисленных интервью с жаром разоблачал сталинский режим и даже, пытаясь сформулировать собственную программу «демократического термидора», 16 октября разразился обращением «Крестьянам и рабочим Советского Союза», которое подписал с указанием всех прежних своих регалий: «Бывший председатель Полтавского губернского совета профессиональных союзов, бывший член пленума Всероссийского центрального совета профессиональных союзов, бывший член Всеукраинского центрального исполнительного комитета и бывший советник полпредств в Варшаве, Токио и Париже Г. З. Беседовский».

Конечно, он уверял, что остался за границей только из-за своего «глубокого убеждения в гибельности и преступности для интересов широких трудовых масс Советского Союза той политики, которую ведет Сталин», но московские газеты злостно, мол, исказили причины его ухода, пытаясь набросить на смельчака клеймо растратчика, превратить в уголовного преступника в надежде обесценить значение совершенного им политического акта. Обращаясь к трудящимся, Беседовский предлагал им «теперешний порядок, основанный на угнетении всего народа одной партией, заменить новым свободным порядком, когда каждый может говорить и писать все, о чем он думает, выбирать своих настоящих представителей, а не тех, кого ему подсовывают коммунисты, и создать настоящее народное правительство вместо никому неизвестной кучки угнетателей во главе со Сталиным». Впрочем, пояснял новоявленный трибун, бороться за свои права — «это вовсе не означает начинать вооруженное восстание», ибо, поскольку крестьянство еще чересчур слабо, «коммунисты подавят движение и затопят его в крови. Крестьянам надо отказываться поголовно от продажи хлеба по несправедливой цене, выносить приговоры с требованием свободного переизбрания всех советов и центрального исполнительного комитета, требовать разрешения устраивать крестьянский союз, требовать настоящей свободы торговли, а главное, писать своим сыновьям и родственникам в Красную армию, чтобы те знали об их требованиях и поддерживали их»²⁴.

Комментируя доклад Беседовского «Положение в России» на традиционном собрании еженедельника «Дни» 18 октября, где, затаив дыхание, его слушал цвет эмигрантской интеллигенции — М. А. Алданов, Н. А. Бердяев, В. Л. Бурцев, М. В. Вишняк, А. И. Гучков, А. Н. Потресов, лидеры евразийцев, младороссов и т.д., даже отнюдь не симпатизировавшее бывшему дипломату «Возрождение» признавало его ораторский талант: «Говорил он долго, часа полтора, до перерыва, и сразу же почувствовалось, что говорит опытный, натасканный агитатор. Беседовский говорил быстро, без малейшей заминки, но, несмотря на скороговорку, всякое слово звучало отчетливо, и доклад его, несмотря на словообилие оратора, был полон содержания. Говорил человек, привыкший относиться к своим слушателям с высокомерием, верящий в себя и свою диалектику. Рядом со склонившимся в мечтах Керенским от короткой юркой фигуры Беседовского в пиджаке ракового цвета, его лица, с чувственными губами и нервной жестикуляцией, веяло особенной предприимчивостью чуждого мира».

Объясняя мотивы своего перехода на другую сторону баррикады, Беседовский указывал, что вступление его в компартию летом 1920 г. произошло «в острый момент, когда на границах страны шла борьба с наступавшими внешними врагами украинского крестьянства». Поэтому левые эсеры, к которым он принадлежал, были поставлены перед выбором: «начинать ли новую ожесточенную борьбу против коммунистов, заостривших ножи на крестьянство, или, считаясь с более грозной опасностью крестьянству извне, войти… в компартию и в ее рядах бороться за трансформирование партии, за ее демократизацию». Они избрали второй путь, но отнюдь не примирились с системой бюрократизма и диктатуры большевиков. «В борьбе за свои идеалы, — оправдывался Беседовский, — мы участвовали в разных оппозиционных группировках. Я лично примыкал к группе демократического централизма. Мы надеялись, что нам удастся эволюционным путем приспособить партию к тому, что она будет обслуживать хозяйственные и политические интересы крестьянства. Эта проба и эта борьба кончились плачевно для ее участников: некоторые из нас были вскоре же исключены из партии и попали в тюрьмы и ссылку. Меня отправили за границу в конце 1921 г., и это сохранило меня дольше, чем других, в рядах партии, так как я был оторван от непосредственного контакта с народными массами».

Беседовский уверял, что таких, как он, в СССР много: «Там мечутся тысячные массы в поисках выхода из тупика диктатуры. Этот выход они начинают видеть в позициях демократии, в хозяйственном и политическом раскрепощении крестьянина и рабочего, в стабилизации и возвращении к завоеваниям первого революционного периода. Они видят этот выход в том, что я назвал демократическим термидором. Я перешел на эту сторону баррикады не только потому, что для меня ясен был тупик, политический и хозяйственный, в котором мечется и страдает страна. Я перешел еще и потому, что меня толкали в сторону демократических групп те традиции, которые воспитали меня на заре моей сознательной общественно-политической деятельности. Они имеются у тысяч и тысяч [представителей] активной партийной молодежи, которая начинает вспоминать свою политическую молодость и перед лицом неслыханных страданий миллионных народных масс будет переходить вслед за мной к вам, на сторону последовательных борцов за демократию. Я буду для вас первой ласточкой приближающейся весны пробуждения этой молодежи».

Выступая 15 ноября на очередном собрании «Дней» в прениях, Беседовский вновь делал реверансы в сторону Керенского, уверяя, что целиком разделяет взгляды докладчика по вопросу о тактической платформе демократии на ближайшее время, то есть настаивает на лозунге «свободных советов» и «демократизации советской системы», ибо требование о созыве Учредительного собрания в СССР не вызовет никакого энтузиазма крестьянской молодежи, не понимающей его сути. «Я под термидором, — путано объяснял Беседовский, — понимаю стабилизацию революционных завоеваний, возвращение революции на февральские рельсы. И когда я говорю о демократическом термидоре, то этим хочу сказать, что после переворота та сильная власть, которая примет неизбежно форму диктатуры, должна быть демократической, то есть будет опираться не на военщину, а на широкие народные массы. Я думаю, что эта будущая власть на первое время должна будет носить советскую форму, ибо сломать весь государственный аппарат и заменить его в короткий срок чем-нибудь другим нельзя». При этом Беседовский считал, что, «конечно, Россия будет страной капиталистической», ибо социалистической при столь низком уровне ее хозяйственного развития она стать просто не в состоянии²⁵.

Но от беглого дипломата ожидали вовсе не идеологических построений, а раскрытия закулисных тайн советского режима, и он постарался не разочаровать эмиграцию. Вот лишь некоторые из заголовков его интервью и статей, появившихся на страницах редактируемой П. Н. Милюковым газеты «Последние новости»: 7 октября — «Беседовский о Савинкове, Шульгине и др.», 8-е — «За кулисами Наркоминдела. Чичерин и Литвинов», 9-е — «За кулисами советской политики. Как и почему ушел Шейнман», 11-е — «Как большевики расправлялись со своими дипломатами», 12-е — «За что расстреляли фон Мекка, Пальчинского и Величко. Тютюнник читает лекции… по бандитизму. Атаман Семенов и большевики», 13-е — «»Юманите» и Троцкий», 20-е — «Что происходит в советской России», 22-е — «Советы и Франция», 24-е — «Кто правит Россией? Сталин, Молотов, Каганович», 26-е — «Англо-советские отношения», 28-е — «Совнарком и Коминтерн», 30-е — «Портреты советских дипломатов», 1 ноября — «Политика Кремля на Д[альнем] Востоке», 10-е — «Рейхсвер и большевики» и т.д. Одновременно его статьи печатались во французской «Matin», которой беглец продал авторские права на свои разоблачения и которая в свою очередь переуступила «Последним новостям» право на их публикацию на русском языке, причем газета Милюкова ревниво следила за тем, чтобы никто не перепечатывал откровения невозвращенца даже и из «Matin». Кроме того, с 3 декабря «Последние новости» чуть ли не ежедневно публиковали фрагменты из книги воспоминаний Беседовского «На путях к термидору»²⁶. Правда, эмигрантские оппоненты порицали Беседовского за то, что в своих разоблачениях он «слишком увлекается личными мелкими выпадами, альковными сплетнями и дешевыми анекдотами». «Возрождение», ссылаясь на мнение сведущих лиц, указывало, что писания Беседовского «полны ошибок и неточностей», ибо за последние годы тот «лишь 2 — 3 раза проездом побывал в СССР, и поэтому он плохо осведомлен о положении дел в партии и знает отдельные факты лишь по слухам и часто из десятых уст»²⁷.

Так как французское правительство категорически отклонило требование Москвы о выдаче беглеца как уголовного преступника, 10 октября Политбюро ЦК ВКП(б) признало необходимым судить его заочно. Подготовить процесс поручалась наркому юстиции Н. М. Янсону и замнаркома иностранных дел Литвинову, который 22 октября писал тогдашнему полпреду СССР в Финляндии И. М. Майскому: «Я лично никогда не относился к Б. слишком благожелательно, так как считал его политические рассуждения легкомысленными и поверхностными, а его самого карьеристом и анархистом. В землячестве он был на наилучшем счету, так как он там выступал в качестве стопроцентного большевика, и даже с левыми перегибами. Он был членом бюро и кандидатом в секретари. Зная свою внутреннюю пустоту и не имея никаких заслуг в прошлом, он, естественно, перекрашивался в защитный цвет, чем вводил всех в заблуждение»²⁸.

Слушание дела Беседовского несколько раз переносилось, но 5 января 1930 г. Политбюро подтвердило свое решение «провести в самом срочном порядке публичный процесс Беседовского в Верхсуде по обвинению его в растрате и мошенничестве с таким расчетом, чтобы осуждение Беседовского было бы объявлено до начала процесса С. Л.» Расчет заключался в том, чтобы дискредитировать бывшего дипломата как возможного свидетеля на открывавшемся в Париже сенсационном процессе над Савелием Литвиновым — родным братом фактического главы НКИД. Поэтому 7 января, опросом членов Политбюро ЦК, было принято решение: «а) Провести завтра, 8-го, в Верхсуде только дело по обвинению Беседовского в мошенничестве и растрате; б) Дело по обвинению Беседовского в измене назначить после процесса С. Л., примерно, через месяц»²⁹.

На «открытом» заседании уголовно-судебной коллегии Верховного суда СССР председательствовал М. И. Васильев-Южин, а в роли государственного обвинителя выступал старший помощник Прокурора СССР Р. П. Катанян. Бывшему дипломату инкриминировали «присвоение и растрату государственных денежных сумм в размере 15 270 долларов 04 центов». Первым из четырех свидетелей суд заслушал заведующего III Западным отделом НКИД СБ. Кагана, который заученно сообщил, что подсудимый «вел в последнее время широкий образ жизни и манкировал своими служебными обязанностями». Выступивший следом Ройзенман показал, что Беседовский, как выяснила ревизия, потребовал от главного бухгалтера полпредства Жукова выписать ему чек на 15 тыс. долларов, мотивируя это срочными расходами, но в результате «некоторого противодействия» сумел заполучить лишь 5 тысяч; за ним числились и другие выданные ему в разное время суммы. «Все попытки Беседовского, — уверял Ройзенман, — изобразить свой поступок как результат политических разногласий ничем не подтверждаются. О том, что Беседовский действовал с заранее обдуманными намерениями, свидетельствует хотя бы то, что он хотел переехать на частную квартиру, узнав о смещении его с должности… Беседовскому незачем было бегать через забор, ибо он всегда мог свободно покинуть здание полпредства или же вместо поездки в СССР поехать в другое место… Через забор он перелез для создания сенсации и придания себе вида мученика».

Ройзенману вторил и заведующий финансовым отделом НКИД Мартинсон, подтвердивший, что Беседовский «не представил соответствующих оправдательных документов, и за ним числится большая сумма денег». Последним допрашивался родной брат Беседовского — Яков, опровергший заявления подсудимого в «буржуазных» газетах о том, что его родственники подвергаются в СССР преследованиям. Вкратце осветив жизненный путь беглеца, который, успев побывать в рядах кадетов, анархистов и эсеров, «примазывался к партии как беспринципный карьерист», брат-свидетель оценил его поступок как «изменнический и требующий сурового наказания». Письменные показания служащих полпредства, по определению московской прессы, рисовали «мерзкую картину падения» Беселовского: например, французская прислуга делилась впечатлениями о «бурных семейных сценах», когда бывшего советника «дубасила» его ревнивая жена. «Оргии Беседовского, — смаковала «Комсомольская правда», — продолжались по трое суток. Автомобиль, которым управлял сам Беседовский, можно было видеть ночью на глухих улицах Парижа у подъездов притонов. Парижские проститутки наградили Беседовского гонореей». Газета также уверяла, будто, убегая, он «захватил с собой кое-что из посуды, серебряные ложки, ножи, полотенца и прочее имущество, принадлежащее полпредству».

Шофер Беседовского сообщал, что часто возил его на вокзал, где тот, «скрываясь в толпе, уходил куда-то на целые часы», и высказывал предположение о происходивших там конспиративных встречах». «Это весьма ценное показание, — ликующе возвещала «Правда», — ведет к логическому умозаключению, что Беседовский имел какой-то неизвестный источник дохода. Он получал всего жалования 225 долларов в месяц и растратил 15 тысяч. Но на ту жизнь, которую он вел, на содержание дома, курорты и кутежи, этих денег, конечно, не хватило бы».

Вся жизнь подсудимого, заявил обвинитель, припомнив ему и то, что он скрыл свою принадлежность к кадетам, соткана из лжи: «Никогда, судя по имеющимся в деле материалам, у Беседовского не было никаких убеждений. Он всюду лгал, всюду примазывался. Царапины на лице, нанесенные ему во время семейных драк, он выдал буржуазным журналистам за раны, будто бы нанесенные ему в посольстве». Все же «разногласия» Беседовского заключались, мол, лишь в суммах, которые ему хотелось выудить из полпредства. «Позволительно спросить, кто мог бы придать серьезное значение словам этого авантюриста и лжеца?» — вопрошал обвинитель. Поскольку же свидетели указывают на слишком широкий образ жизни Беседовского, несомненно, он «получал еще и другие средства из особых, пока неведомых нам, источников». Хотя, согласно постановлению ЦИК СССР от 21 ноября 1929 г., «гражданина Беседовского можно было бы судить за измену по чисто формальным основаниям», в деле имеются улики — «правда, косвенные», — подтверждающие и фактическую его измену. «Когда мы это выясним, — обещал Катанян, — тогда мы будем судить Беседовского по существу, а сейчас мы судим растратчика». Принимая во внимание «удары, нанесенные растратой Беседовского престижу пролетарского государства», прокурор настаивал на «высшей мере социальной защиты». Васильев-Южин многозначительно подытожил: «Беседовский является не только растратчиком, но и изменником, торговавшим интересами СССР. Но, поскольку эта уверенность зиждется только на уликовых данных, суд ограничивается пока уголовной ответственностью».

Хотя все было определено заранее, спектакль доиграли до конца: лишь поздно ночью, после четырехчасового (!) совещания, Верховный суд СССР приговорил Беседовского к десяти годам лишения свободы «с конфискацией всего имущества и с поражением в политических и гражданских правах на 5 лет»³⁰.

На судебный приговор Беседовский откликнулся статьей «Моим обвинителям» в журнале «Иллюстрированная Россия» и бесчисленными интервью. Он возмущался предъявленным ему — «человеку, которому еще вчера почти на слово доверяли миллионы долларов» — обвинением в растрате, выдвинутым «неудачливым палачом и гениальным ревизором, путающим дебет с кредитом». Действительно, не мог успокоиться Беседовский, 24 сентября Жуков выдал ему 5 тыс. долларов в обмен на расписку, которая гласила: «Получил для расходования на секретные цели согласно специальному параграфу…». Это, объяснял Беседовский, «обычная формула, под которой получались суммы Коминтерна, предназначавшиеся для Аренса — секретного агента, имевшего право их расходования. Сам Арене не получал денег непосредственно и не выдавал расписок на французской территории, боясь «засыпаться»… Он получал деньги в посольстве из рук в руки и отчитывался в произведенных расходах непосредственно перед московскими властями».

Что же касается инсценированного процесса, ставившего главной целью отвлечь внимание мировой общественности от разоблаченных язв сталинского режима через личную дискредитацию их разоблачителя, то, напоминал Беседовский, его бывшие сослуживцы по НКИД — М. Ярославский в Вене, А. Штанге в Тегеране и др. — оказались менее удачливы, чем он, так как «их убивали тайком в подвалах ГПУ, отравляли, топили». В заключение же Беседовский заявил: «Я верю в традиции демократической Франции, всегда отказывавшейся выдавать политических преступников, под каким бы соусом ни требовали их выдачи. И перед лицом мировой общественности я даю торжественное обещание, что, как только демократический строй снова установится в России, а час этот не так далек, я сам потребую разбора моего дела по архиву сталинского «верховного суда» в свободном русском суде. А пока я буду продолжать свою борьбу против сталинской клики, за новую, свободную Россию»³¹.

15 апреля 1930 г. в Париже под редакцией Беседовского вышел первый номер журнала «Борьба» (его издание финансировал Богговут), который открывался лозунгами: «Жить свободными или умереть в борьбе» и «Да здравствуют свободные советы». На первой же странице издания говорилось, что оно предназначено «исключительно для Советского Союза», хотя «некоторое количество экземпляров будет пущено в продажу заграницей из соображений информационного характера». Все это отражало изменения, происшедшие за полгода эмиграции в политических взглядах Беседовского, который, решив для себя вопрос — «реформы или третья революция?» — в пользу революции, со всей страстью призывал теперь к свержению правящего в СССР коммунистического режима.

В передовой статье, обращенной прежде всего к миллионам разоренных крестьян, столкнувшихся с восстановлением «крепостного права со всеми его ужасами, бесправием, кровавым насилием, диким произволом тысяч и тысяч чиновников нового всероссийского помещика Сталина», журнал призывал к вооруженной борьбе с деспотией. И хотя начинать ее предлагалось с ликвидации диктатуры одной партии, обеспечения права действительно свободного избрания в советы всех уровней и возвращения отобранной в колхозы и совхозы земли, но там, подчеркивал автор, «где начинаются волнения и беспорядки в Красной армии, там крестьянство должно восставать поголовно, брататься с красноармейцами, вместе с ними брать оружие из военных складов, наступать на ближайшие города, захватывать их и выбирать свободные советы, которые будут руководить крестьянством в дальнейшей борьбе со сталинскими помещиками». Передовая убеждала читателя, что «там, где затронуты народные права, все средства хороши», и демократическая Россия не только поблагодарит тех, кто поможет освободить ее, но и «простит им все преступления, вольные и невольные, все проступки, все жестокости». Казалось, Беседовский оправдывался…

В другой статье — «Наши тактические задачи» — говорилось, что сталинское руководство, введя систему военно-феодальной эксплуатации крестьянства, поставило себя «в положение нового татарского хана», а всю партию и часть рабочего класса превратило в «новых баскаков, рыщущих в поисках грабежа крестьянского хлеба», причем «тупой диктатор Сталин вместе с кучкой окружающих его беспринципных карьеристов, прожженных негодяев и трусливых болтунов имел смелость назвать всю эту систему ограбления крестьянина «социализмом»». Беседовский выражал уверенность, что начинается борьба с деспотией, и она, перерастая рамки реформы, «превращается в революцию», аграрную и социальную, под лозунгом требования «свободных советов», и что «вооруженная сила страны, Красная армия, которую еще не успели превратить в преторианскую гвардию деклассированного сброда, не может не стать на сторону поднимающихся масс».

Как сетовал А. И. Микоян в письме членам Политбюро 8 ноября 1929 г., примеры Шейнмана и Беседовского оказались «заразительными для колеблющихся», из-за чего количество невозвращенцев, даже несмотря на грозившую им смертную казнь, стало быстро увеличиваться. Если за весь 1929 г. отказались вернуться в СССР 75 служащих загранучреждений, в том числе 10 коммунистов, то лишь за январь-май 1930 г. — уже 45. При этом в числе последних оказались в апреле такие крупные фигуры как поверенный в делах СССР в Стокгольме СВ. Дмитриевский и военно-морской атташе в Швеции и Финляндии А. А. Соболев, следом за которыми невозвращенцами стали резидент ОГПУ в Турции и на Ближнем Востоке Г. С. Агабеков, бывший торгпред СССР в Финляндии СЕ. Ерзинкян и десятки более мелких партийных и беспартийных советских чиновников. Поэтому организация в Бельгии «группы бывших членов ВКП, ставших на платформу активной борьбы с большевизмом под лозунгом «Российская демократическая республика»» (Е. В. Думбадзе, Г. А. Соломон и др.), которая уже в мае решила переименоваться в партию «Воля народа», и переход в июне на сторону «народной революции» еще одного коммуниста, Н. А. Крюкова-Ангарского, рассматривались «Борьбой» Беседовского как события, поставившие «во всем объеме» вопрос о политическом невозвращенстве, или о третьей, «советской», эмиграции. Ее важнейшей задачей объявлялась «работа по разложению аппарата сталинского государства» и «перелому психологии народных и партийных масс» — в смысле разъяснения им необходимости использовать в борьбе с деспотией любые методы, вплоть до вооруженного восстания, а также изживание непонимания и расхождений между демократическими кругами СССР и левым флангом старой, «второй», эмиграции³².

Но, если, например, «Дни» и «Последние новости» отнеслись к изданию Беседовского весьма сочувственно, а Милюков прямо заявлял, что «диагноз «Борьбы» совершенно совпадает с нашим» и путь, на который она вступает, «является для данного момента… правильным», то меньшевик Ф. И. Дан из «Социалистического вестника» сурово предрекал, что «партии невозвращенцев» суждено остаться всего лишь «сборным пунктом «прожженных аппаратчиков» и «мостом» для сменяющих вехи беспринципных карьеристов, для чиновников, теряющих веру в режим, которому они служат». Тем не менее группа «Борьба» провозгласила себя «заграничным отголоском» революционной части правой оппозиции, которая, «отбросив в сторону своих жалких оппортунистов-вождей», решительно пойдет к «третьей революции» под лозунгами «нового Кронштадта, нового рабоче-крестьянского восстания против сталинского самодержавия». Порицая лидеров правой оппозиции в ВКП(б) как «прожженных аппаратчиков, трусов, подхалимов и карьеристов», которые хотели-де устроить «дворцовую революцию», но легко капитулировали перед «тупоумным диктатором со всеми его Кагановичами», Беседовский в то же время считал, что, потеряв или, вернее, не найдя своих вождей, оппозиционно настроенная часть компартии не исчезла, а «превратилась в особое, враждебное диктатуре, политическое течение», ибо отчаянные крики о помощи, идущие «с низов, фабрик и заводов, из сжигаемых опричниками ГПУ деревень, от новых рабов, крепостных, загнанных на барщину Сталина и К⁰, разбудили совесть и социальные симпатии сотен и десятков тысяч членов партии»³³.

В декабре 1930 г. «Борьба» объявила о своем слиянии с «Волей народа». Их совместная декларация утверждала, что «третью эмиграцию», вызванную к жизни «борьбой народных масс с существующей в СССР властью, являющейся худшим образцом угнетения и эксплуатации трудящихся во имя интересов небольшой кучки диктаторов», составили «остающиеся заграницей для борьбы со сталинским режимом члены партии и советские служащие, так называемые невозвращенцы». И хотя «третья эмиграция» еще очень молода, она уже успела выделить из своей среды «борцов за идеал трудовой демократии». Тактическая установка обеих групп — «революционное свержение нового самодержавия», а политические платформы, расходясь в частностях, совпадают в лозунге «новой демократической власти вместо прогнившего насквозь бонапартистского Кремля».

В опубликованных вслед за этим тезисах Беседовского «Политическая ситуация в СССР» констатировалось, что вырождение партийного руководства, для которого определяющим законом является ныне лозунг, «кто против Сталина, тот против партии», а малейшая критика «генеральной линии» грозит еретику не только организационными мерами, но и «полицейскими репрессиями», вызвало своеобразные процессы внутри ВКП(б): «Часть прежнего партийного руководства готова произвести попытку отстранения от власти Сталина, начиная этим этап возвращения к НЭПу. Некоторые члены группы уже понимают необходимость трансформирования такого поворота в систему развернутой советской демократии. Другая, гораздо более важная часть процесса заключается в том, что внутри самой партии организуются нелегальные кружки и группы с самой разнообразной программой и тактикой. Эти нелегальные группы отчасти являются воскресшими старыми оппозиционными фракциями. Однако в более значительной своей части они имеют нечто новое, отличающее их от старых оппозиционных группировок. Этим новым является склонность к революционным методам борьбы, к насильственному свержению системы однопартийного государства и, следовательно, к отказу от ортодоксальной теории однопартийного режима пролетарской диктатуры». Но, хотя Беседовскому хотелось верить, что основные социальные группы в СССР «становятся или уже стали на враждебные сталинскому режиму позиции»³⁴, он так и не дождался третьей революции.

Тем не менее проблема невозвращенчества настолько обеспокоила партийную верхушку, что даже затрагивалась на XVI съезде ВКП(б), на котором Сталин в своем докладе пренебрежительно бросил: «Что касается Беседовских, Соломонов, Дмитриевских и т.п., то мы и впредь будем выкидывать вон таких людей, как бракованный товар, ненужный и вредный для революции. Пусть подымают их на щит те, которые питают особые симпатии к отбросам». В то же время Москва не оставляла попыток дискредитировать самого известного невозвращенца, и «заказ» на оглашение новой версии его предательства исполнил В. Д. Бонч-Бруевич. В журнале «Звезда» он утверждал, будто Беседовский проделал «свою отвратительную авантюру, потому что с поличным попался французским властям как английский шпион», а мерой искупления его вины назначили-де осуществленную им «подлость» по отношению к советскому полпредству в Париже и организованное им же в Берлине (?) «особое общество прохвостов» из числа злостных невозвращенцев. Бонч-Бруевич клеймил Беседовского как «деятельного агента английской контрразведки, перекочевавшего теперь «на всякий случай» в Берлин (?! — В. Г.), подальше от уличивших его французов, и продолжающего шпионить против немцев во благо англичан». В ответ на эти инсинуации редакция «Борьбы» напоминала, что «до сих пор не состоялся объявленный в свое время Катаняном процесс против т. Беседовского по обвинению в шпионаже и государственной измене. Катанян обещал общественному мнению Советского Союза добыть данные и тогда осудить оптом за все содеянные злодеяния. Прошел год — и ни данных, ни процесса. Однако обещание надо выполнить. Вот почему был дан заказ Бонч-Бруевичу»³⁵.

Не ограничиваясь политической и литературной деятельностью, Беседовский попробовал заняться предпринимательством. Вместе с компаньоном, инженером А. И. Мостовым, он приобрел в Париже на рю Фуркруа внушительных размеров гараж, со стеклянной крышей, на 40 — 50 автомобилей. В одном из иллюстрированных эмигрантских журналов появился репортаж Андрея Седых «Из полпредства в гараж. Как живет и что делает Беседовский?» с фотоснимками, на которых бывший дипломат, облаченный в рабочий халат и широко улыбающийся, с явным удовольствием позировал корреспонденту, стоя за верстаком или облокотившись на капот машины. Вот как описывал Седых устроенную ему экскурсию: «»Новая машина? Отлично, сейчас посмотрим, что с ней такое». С видом заправского механика бывший заместитель полпреда поднимает капот и начинает разглядывать мотор. «Константин, дайте мне английский ключ!» Сосредоточенный осмотр. «Чепуха! Надо будет только проверить коробку скоростей. И тут вот. На час работы». Из-под какой-то машины вылезает механик. «Григорий Зиновьевич, поглядите здесь вот. Любопытная штука!» Штука, действительно, любопытная…»³⁶

Увы, ни с гаражом, который пришлось продать, ни с журналом «Борьба», который закрылся от безденежья, ничего путного у Беседовского не получилось. Несмотря на все его старания объединить невозвращенцев, организованная им группа уже в конце 1930 г. стала разваливаться. В сентябрьском номере своего издания Беседовский жаловался, что высланный из СССР Л. Д. Троцкий «пускает теперь все чары своих талантов, чтобы переманить в свои ряды нескольких невозвращенцев», и ему даже удалось «присоединить» некоторых из них, «наиболее неустойчивых, выдвинувших истасканный лозунг Учредительного собрания». В февральском номере за 1931 г. редакция «Борьбы» сообщила, что из состава одноименной группы выбыли Е. В. Думбадзе, Н. П. Крюков-Ангарский, С. М. Рафальский и А. В. Осокин, за которыми последовали и другие. При этом бывший секретарь исполнительного бюро «Борьбы» Крюков-Алгарский и член редколлегии журнала Рафальский обратились 28 января в редакцию «Последних новостей» с письмом, в котором объясняли причину своего решения: «1) Официально объявленная программа не принимается всерьез организаторами группы и служит тактическим прикрытием настоящей, весьма путаной и нами до конца не выясненной программы. 2) Под видом «революционного активизма» проводится полная беспринципность в выборе тактических средств… 3) Группа не является политической организацией в общепринятом смысле. Бесконтрольное руководство всеми делами группы принадлежит ее организаторам, а роль исполнительного бюро сводится к выслушиванию информации по второстепенным вопросам. 4) Все попытки оздоровить жизнь организации были и будут обречены на неудачу, так как созданный организаторами группы с июля 1930 г. руководящий центр свою власть передать бюро не намерен»³⁷.

Журнал Беседовского выходил все реже: если в 1930 г. удалось издать одиннадцать тетрадок «Борьбы», то в 1931 г. — всего пять, а в 1932 г. — лишь одну (N 21 — 22). Ручеек «третьей эмиграции» тоже грозил окончательно пересохнуть. На начало июня 1930 г. общая численность зафиксированных ОГПУ невозвращенцев достигла 277 человек, из которых 34 являлись коммунистами, а в 1931 г. их общее число перевалило за четыре сотни. Но уже в 1932 г., по сведениям внешнеторгового ведомства, отказались вернуться на родину лишь 11 служащих, в том числе трое партийных, что объяснялось как жесточайшими кадровыми чистками заграничных учреждений, так и весьма резким, по рецепту Сталина, сокращением их штатов (например, в парижском торгпредстве, по данным на 1 октября, осталось всего 106 постоянных сотрудников, из которых подданные СССР составляли лишь чуть больше половины) и более тщательным отбором новых служащих с точки зрения политической лояльности. Хотя невозвращенчество явно затухало, а надежды русского зарубежья на «третью эмиграцию» оказались призрачными, выступления Беседовского еще какое-то время продолжали вызывать живой интерес публики, собирая переполненные залы и сопровождаясь порой шумными скандалами. Об одном из них, происшедшем 6 апреля 1932 г. в зале Социального музея в Париже, сообщала газета «Младоросская искра».

В своем докладе, рассуждая о «путях свержения большевистской диктатуры», Беседовский, как всегда, слегка блефовал, уверяя, что над властью в СССР «висит дамоклов меч, взрыв может произойти в любой момент», и своя доля заслуг в «народной революции» будет, несомненно, принадлежать «третьей эмиграции». Но выступивший в прениях оппонент докладчика начал горячо поносить его как «предателя и растратчика», который, мол, «на кровные народные деньги завел себе гараж», а некая экзальтированная дама обвинила Беседовского в провокации: через стену полпредства он перелез-де тоже по приказу ГПУ! Впрочем, тон в прениях задавали неомонархисты из националистического «Союза младороссов», клеймившие невозвращенцев, которые «душой еще бродят по коридорам советских учреждений» и «любят кокетливо рассказывать о своих октябрьских приключениях», расходясь с коммунистическим режимом не в том, что делать, а как делать.

После того, как из задних рядов кто-то подбросил к потолку пачку листовок, среди публики, как писала газета, «в одну минуту начинается побоище… На трибуне остается один Беседовский, который не переставая звонит в колокольчик председателя». В заключительном слове докладчик слабо пытается спорить с младороссами, но его слова о том, что 1917 г. был «органической реакцией на трехсотлетнее иго» династии Романовых, вызывают протестующие крики, свист и улюлюканье, а «выступавшая на собрании молодая женщина, не удовлетворенная, видимо, своими словесными выпадами против Беседовского, подбегает к нему и ударяет его»³⁸.

Правда, в одном вопросе Беседовский все-таки сошелся со своими оппонентами, ибо, в отличие от сочувствовавшего нацистам Дмитриевского, в дальнейшем категорически отвергал вмешательство иностранных сил в русские дела. «Интервенция, — отвечал Беседовский на анкету «Младоросской искры», — грозит России возвратом к старому, к самым отвратительным формам реставрации и даже монархической реакции. Интервенция может прервать и изуродовать уже начавшийся процесс революционной борьбы за демократизацию советского строя… даст возможность Сталину использовать взрыв национальных чувств и закрепить свою диктатуру на длительный период времени… приведет к неимоверному обострению экономического положения, к взрыву социальной, классовой и межнациональной ненависти, что в конечном счете может повести к разливу анархии и к распадению государственного организма СССР на части». Беседовский считал, что призывы к интервенции «должны быть отброшены презрительным пинком… как лозунги врагов своей страны и своего народа, как лозунги слуг реакции и реставрации»³⁹.

Несмотря на прекращение издания журнала, группа «Борьба» еще некоторое время напоминала о себе публичными собраниями, которые для экономии средств устраивала теперь обычно в парижских бистро. 16 и 23 сентября 1932 г. Беседовский председательствовал и выступал вместе с перебежчиком М. Москвиным с докладом на тему: «Советская молодежь», 7 октября в том же качестве участвовал в прениях по докладу некоего Н. Губарева «Комсомол бунтует», а 21 октября сам прочел доклад «Заговор Рютина», но особого внимания эмигрантской публики не привлек. «Да это и естественно, — злорадствовало «Возрождение». — Бывший советник парижского полпредства все не хочет понять, что его «историческая миссия» ограничивается прыжком через стену и что ныне он больше никому не нужен». Как бы пытаясь доказать обратное, Беседовский выступил 21 декабря с очередным докладом «Сталин и Политбюро — борьба за наследство сталинской диктатуры», а 15 февраля 1933 г. — на тему: «Внутреннее положение в СССР и события в Германии. Сталин и Гитлер»⁴⁰. Кроме того, летом 1933 г. он опубликовал еще несколько своих разоблачительных очерков в «Иллюстрированной России», но вслед за этим его имя надолго пропало со страниц эмигрантской прессы⁴¹.

Во время Второй мировой войны бывший дипломат участвовал в движении французского Сопротивления, и подружившийся с ним журналист К. Д. Померанцев припоминал газетную заметку об одном из тогдашних приключений Беседовского. Проживая где-то между Бордо и Байонной под видом протестантского пастора, он командовал отрядом «маки», нападавшим по ночам на немецкие обозы, но примерно в 1943 г. был схвачен и попал в концлагерь, где в ожидании более суровой кары успел «окрестить» двух евреев, чем спас их от неминуемой смерти. Хотя все могло кончиться весьма печально, на его счастье, начался лесной пожар, и Беседовский, козыряя перед немцами своей прежней специальностью инженера-лесовода, пообещал им легко справиться с огненной стихией. Ему выделили группу заключенных, которым он приказал рыть канавы, но расположил их так, что огонь ринулся прямо на лагерную комендатуру, и, пока охваченные паникой немцы занимались собственным спасением, Беседовский с товарищами успел сбежать.

После разгрома фашизма недавний хулитель сталинского режима неожиданно переменил фронт и якобы даже собирал для СССР информацию об американских войсках в Европе. Более того, с началом «холодной войны» Беседовский в компании с бывшим редактором «Matin» И. Дельбаром наладил в Париже выпуск фальсифицированных мемуаров реальных или выдуманных ими персонажей, в том числе казненного генерала Андрея Власова — «Я выбрал виселицу» (1947 г.), бывшего помощника военного атташе во Франции И. Крылова — «Моя работа в советском Генштабе» (1949 г.), полковника К. Калинова — «С вами беседуют советские маршалы» (1950 г.), сталинского «племянника» Буду Сванидзе — «Мой дядя Сталин» (1952 г.) и «Разговаривая со Сталиным» (1953 г.), наркома иностранных дел Литвинова — «Записи в дневнике» (1955 г.) и т.д. О том, как создавались эти книги, свидетельствовал тот же Померанцев: как-то он познакомился с французским полковником-генштабистом, который, узнав о том, что его собеседник — русский журналист, поинтересовался, читал ли он работу Калинова, изучаемую в их Генеральном штабе на предмет оценки изложенной в ней военной доктрины маршала Н. А. Булганина. Померанцев был вынужден разочаровать полковника, ибо данная книга, сознавался он, «писалась у меня на квартире под коктейль из коньяка и молока «глория» (отличнейшая вещь!), и даже в мою честь Калинов был «крещен» Кириллом».

Как отмечает французский исследователь Т. Вольтон, продававшиеся за большие деньги фальшивки Беседовского всегда выглядели как умелое оправдание сталинской политики, но дезинформация являлась для него отнюдь не идеологической слепотой, а выгодным ремеслом и источником существования (говорили, что он даже переселился на Ривьеру!), иссякшим, к его огорчению, с наступлением периода десталинизации в СССР. Тем не менее до конца своей жизни Беседовский фонтанировал идеями, оставаясь талантливым выдумщиком и блестящим рассказчиком.

Однажды Беседовский сидел у Померанцева, когда позвонила вдова бывшего французского морского министра — русская эмигрантка В. Н. Дюмениль, пригласившая журналиста, а заодно и его друга на прием, устраиваемый ею у себя в одном из аристократических кварталов Парижа. Поскольку же Беседовский был облачен в какой-то несуразный бирюзово-голубой костюм и оранжевый пуловер «с большим вырезом прямо на голое тело», Померанцев не сомневался, что тот откажется от приглашения адмиральши, но ошибся. При виде его спутника лакей хозяйки впал в ступор, а великосветские гости пришли в явное замешательство. Но когда очередь произносить тост дошла до Беседовского, он, писал мемуарист, «поднял бокал и начал говорить на безукоризненном французском языке, коснулся какого-то подобного приема в итальянском посольстве, затем какого-то инцидента в Токио, и буквально через две минуты произошло настоящее преображение. Был только «Monsieur l’ambassadeur», были только восхищенно-одобрительные кивки, было только — лишь бы он не перестал говорить. Оказалось, что со многими приглашенными он встречался — с одними в Риме, с другими в Токио, с третьими еще в Москве. Так продолжалось минут тридцать. Когда он останавливался, провозглашались другие тосты, но тут же моего героя забрасывали вопросами. Он отвечал на них, «припоминая» какую-нибудь очередную невероятную историю. Так продолжалось почти до вечера. Рассказал, конечно, и очередной (и, как всегда, гениальный) вариант своего бегства из посольства: оказалось, что ему пришлось перелезть обратно, чтобы забрать оставшегося там любимого пса Евлогия (названного в честь известного в русской эмиграции митрополита). Когда же пришло время расходиться, адмиральша попросила «посла» и меня остаться на ужин в компании ее верных друзей».

Померанцев описывал Беседовского как человека небольшого роста, крепко сложенного, «с привлекательным, даже красивым лицом», который «в фантазиях и искусстве рассказа был настоящий гений». В то время его приятельницей была миловидная француженка, позже оставившая Беседовского ради богатого покровителя, но, когда тот выбросил ее на улицу, стареющий дипломат простил ветреную подругу, великодушно предложив ей комнату в своей квартире. Он уже болел, сильно хромал и гулял с палочкой, шутливо объясняя, что от аперитивов у него начался «детский паралич» и врачи велели ему, хотя бы и через силу, но ежедневно ходить пешком по пять-шесть километров. Последний раз Померанцев видел Беседовского в октябре 1962 г., во время кубинского кризиса, когда некоторые государственные учреждения уже готовились эвакуироваться из Парижа: «Он пришел после обеда, продолжая сильно хромать, и мой первый вопрос был: «Значит, война?» Беседовский рассмеялся: «Какая война? Никакой войны не будет»». Как это ни парадоксально, но исчезновение одного из самых знаменитых советских невозвращенцев осталось в мире незамеченным, и точная дата его кончины и место захоронения до сих пор неизвестны. На запрос, сделанный в 1977 г. в Бюро российских эмигрантов в Париже, был получен ответ, что если Беседовский и умер, то не во Франции, так как его досье — давно уже, впрочем, не пополняемое — официально не закрыто…⁴²

Примечания

1. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 3, д. 766, л. 7; Правда, 22.XI.1929.

2. РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 99044, л. 5 — 8 (Автобиография Беседовского); л. 10, 12 — 13, 17, 22.

3. Там же, л. 23 — 24, 28 — 29; оп. 120, д. 14, л. 95.

4. БЕСЕДОВСКИЙ Г. На путях к термидору. М. 1997, с. 326.

5. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 19.

6. БАЖАНОВ Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб. 1992, с. 279; БРУК-ШЕФЕРД Г. Прыжок через стену посольства. В кн.: БЕСЕДОВСКИЙ Г. Ук. соч., с. 375. См. также: БРУК-ШЕФЕРД Г. Судьба советских перебежчиков. Н. -Й. -Иерусалим-Париж, 1983, с. 89 — 114.

7. См., напр.: КОЛПАКИДИ А. И. Политические метаморфозы Г. З. Беседовского. В кн.: БЕСЕДОВСКИЙ Г. Ук. соч., с. 422 — 423.

8. Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) и Европа. Решения «особой папки». 1923 — 1939. М. 2001, с. 182, 186, 190 — 191.

стр. 57

9. ЛИБ. Дело Григория Беседовского. Приговор по делу Беседовского. — Правда, 9.I.1930. Подробнее о судьбе А. Л. Шейнмана см.: Политический журнал, 22.III.2004, N 10, с. 78 — 80.

10. РГАСПИ, ф. 17, оп. 36, д. 118, л. 15 — 16.

11. РАПОПОРТ А. В берлинском торгпредстве. Листки из дневника. 1929 год. — Новый журнал, 1974, N 118, с. 172.

12. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 156; БЕСЕДОВСКИЙ Г. Ук. соч., с. 337.

13. РГАСПИ, Материалы справочной группы (МСГ), л. 8; ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 166.

14. РАПОПОРТ А. Ю. Ук. соч., с. 172; Правда, 9.I.1930.

15. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 166, 170.

16. Правда, 9.I.1930; БЕСЕДОВСКИЙ Г. Ук. соч., с. 338.

17. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 170; МСГ, л. 9.

18. В связи с нападением на КВЖД, 1 августа, согласно резолюции пленума Исполкома Коминтерна, было объявлено «международным днем против империалистической войны», который решено было ознаменовать «массовыми собраниями, уличными демонстрациями» (Правда, 21.VII.1929).

19. Скандал на рю Гренель. — Последние новости, 4.X.1929.

20. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 74, л. 49; КРЮКОВ-АНГАРСКИЙ Н. П. Уход Беседовского. Похищение Кутепова. — Последние новости, 7.IX.1930.

21. Грязная авантюра растратчика Беседовского. Сообщение полпредства СССР в Париже. — Правда, 8.X.1929.

22. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 167; Правда, 9.X.1929.

23. Политические влечения бывшего замполпреда. — Возрождение, 5.X.29; Недобросовестность. (Ответ г. Беседовскому.) — Там же, 12.X.1929, N 1593.

24. КЕРЕНСКИЙ А. Голос издалека: Гг. Истрати и Беседовский. — Дни, 13.Х.1929, N 58, с. 2- 4; БЕСЕДОВСКИЙ Г. З. Крестьянам и рабочим Советского Союза. — Там же, 20.X.1929, N 59, с. 5.

25. Доклад полпреда. — Возрождение, 19.X.1929; Дни, 27.X.; 24.XI.1929.

26. Литературные нравы. — Руль, 31.X.1929.

27. Руль, 3.XI.1929; Возрождение, 30.X.1929.

28. Иван Михайлович Майский: Избранная переписка с российскими корреспондентами. Кн. 1. М. 2005, с. 356 — 357.

29. РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 177; д. 8, л. 41. О «Деле Савелия Литвинова» см.: Вопросы истории, 2000, N 10.

30. Известия, 9.1.1930; Комсомольская правда, 9. 1.1930.

31. Иллюстрированная Россия, 1930, N 4 (245), с. 1 — 2; Объяснения Беседовского. — Сегодня вечером, Рига, 17.1.1930; В[АКАР] Н. П. Комедия суда над Беседовским. — Последние новости, 14.1.1930.

32. Борьба, 15.IV.1930, N 1, с. 1 — 3; 20.VI.1930, N 4, с. 1. Подробнее о численности невозвращенцев и судьбе СЕ. Ерзинкяна см.: Вопросы истории, 2000, N 1; 2005, N 7, с. 69 — 86.

33. МИЛЮКОВ П. Н. Листки из дневника. Активизм невозвращенцев. — Последние новости, 27.IV. 1930; ДАН Ф. Партия «невозвращенцев». — Социалистический вестник, 26.VII. 1930, N 14, с. 10 — 12; БЕСЕДОВСКИЙ Г. О правой оппозиции. — Борьба, 20.VI.1930, N 4, с. 4 — 5.

34. Слияние партии «Воля народа» и группы «Борьба»: Декларация. — Борьба, 7.XII. 1930, N 11, с. 2; Политическая ситуация в СССР. — Там же, 25.I.1931, N 12.

35. XVI съезд ВКП(б). 26 июня — 13 июля 1930 г. Стенографич. отчет. Т. 1. М. 1935, с. 52; БОНЧ-БРУЕВИЧ В. Некоторые воспоминания о В. В. Воровском. — Звезда, 1930, N 11, с. 167, 173; Гнусность. — Борьба, 25.1.1931, N 12, с. 9 — 10.

36. Жизнь и суд, Париж, 27.IV. 1930, N 3(220), с. 6 — 7.

37. Крах троцкизма. — Борьба, 20.IX.1930, N 8, с. 3; КРЮКОВ-АНГАРСКИЙ Н., РАФАЛЬСКИЙ С. Письмо в редакцию. — Последние новости, 28.I.1931. Подробнее о Крюкове-Ангарском и других авторах журнала «Борьба» см.: Вопросы истории, 2000, N 1, с. 46 — 63.

38. Младоросская искра, Париж, 20.IV.1932, N 16; Последние новости, 8.IV.1932.

39. Младоросская искра, 10.V. 1932, N 17. См. также: БЕСЕДОВСКИЙ Г. З. Япония и советская Россия. — Последние новости, 12, 26.IV.1932; 6.V.1932.

40. Возрождение, 18.IX.; 23.X. 1932. См. также о выступлениях Г. З. Беседовского в 1932 — 1933 гг.: Русское зарубежье. Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920 — 1940. Франция. Т. 2. 1930 — 1934. М. 1995, с. 297, 303, 335, 337, 340, 358, 361, 383.

41. БЕСЕДОВСКИЙ Г. З. Тайны Кремля: Сталин и Троцкий. — Иллюстрированная Россия, 27.V. 1933, с. 1 — 4; Грех Буденного: Как красный командарм убил свою жену. — Там же, 3.VI. 1933, с. 18 — 19; Гибель Склянского: Дворцовая революция в Кремле. — Там же, 24.VI.1933, с. 8 — 9; Дзержинский и Чичерин: Карьера первого секретаря Штанге. — Там же, 8.VII.1933, с. 6 — 8.

42. ПОМЕРАНЦЕВ К. Сквозь смерть. Воспоминания. Лондон. 1986, с. 133 — 139; ВОЛЬТОН Т. КГБ во Франции. М. 1993; КОЛПАКИДИ А. Ук. соч., с. 424 — 425; БРУК-ШЕФЕРД Г. Судьба советских перебежчиков, с. 114.