Антикоммунисты, антисоветчики и антиленинцы любят с ханжеским таким видом писать про Ленина, что, де, жил безбедно в эмиграции, жировал. Но ладно бы они — эта же тема часто и в мусорных книжках современных попс-сталинистов (изображающих себя засоветскими — потому я их особенно презираю, больше даже, чем последовтаельных антисоветчиков): вот, де, наш-то государственник-патриот Виссарионыч мучался в Курейке, а этот космополит-интернационалист Ильич в кафе-шантанах в Швейцарии дни просиживал.
Пожалуйста, зарисовка из первых рук — о том, как Владимир Ильич жил в Швейцарии.
Эгон Эрвин Киш
МЕБЛИРОВАННАЯ КОМНАТА ЛЕНИНА
В Цюрихе, между домом, носящим надпись, что в нем родился Готфрид Келлер, и памятником Карла Великого в готическом стиле, жил Ленин в годы своей швейцарской эмиграции.
Улица Шпигельгассе вьется то вверх, то в сторону; она такая узенькая, что даже ручной тележке не протиснуться через нее. Сначала кажется, что вот-вот она заберется ввысь, на гору Цюрихберг, но на полпути она спускается вниз, не открывая перед окнами ее домиков вида на волны озера Лимат, на его зеркальную бесконечность и иссиня-зеленые леса в горах. Никакие туристы, никакие путешественники, ищущие удовольствия, здесь не живут. Здесь ютятся мелкие ремесленники и рабочие. Здесь жил Владимир Ильич Ульянов, которого товарищи по фракции уважали, а противники ненавидели за его последовательность и непримиримость, называя его утопистом, фантазером, занимающимся обдумыванием всех деталей диктатуры пролетариата, как будто Романовы, в угоду этому эмигранту, готовы будут покинуть свой трон и очистить Кремль для жильца какого-то цюрихского сапожника.
Да, господин Каммерер — сапожник. Я познакомился с ним, когда зашел в его мастерскую на улице Шпигельгассе, чтобы починить свои сапоги. Он оценил свою работу в 80 сантимов. Я снял сапоги, он стал натягивать их на колодку. Завязался разговор, который легко можно было перевести на квартиранта, жившего у него в доме около сапожной мастерской, на Шпигельгассе, 14, наверху, во втором этаже, в течение полутора лет, от начала 1916 до апреля 1917 года. Господин Каммерер готовился тогда переехать на новую квартиру по Кульманштрассе, где резервировал маленькую комнату для господина и госпожи Ульяновых.
Но, к сожалению, ничего из этого не вышло, — сказал сапожник: — 8 апреля 1917 года Ульянов заявил, что он должен немедленно уехать. Я ему сказал: «Почему вы хотите сейчас уехать? Ведь за комнату уплачено до 1 мая». Он мне на это возразил, что у него срочные дела в России. Ну, я покачал головой: ведь, согласитесь, не шутка потерять деньги за полмесяца квартирной платы, особенно когда лишние деньги не водятся, как это было у Ульянова. Какой был квартирант этот Ульянов! Боже мой, я был им очень доволен. Платил мне 28 франков в месяц за комнату, это было достаточно во время войны, теперь это стоило бы дороже — 35—40 франков по меньшей мере. С ним хлопот было очень мало. Они пользовались кухней, госпожа Ульянова варила обед, и постоянно они пили чай. День-деньской Ульянов сидел за столом, читал книги и газеты и до поздней ночи писал. Боже мой, сколько книг и газет он получал! Видите, этот угол каждый день был полон книг и газет, а Ульянов их сам забирал, чтобы почтальону не нужно было так часто подыматься наверх. Некоторые письма были адресованы на имя Ленина. Я спросил госпожу Ульянову, что бы это означало. Она мне объяснила: «Мы — русские эмигранты, а это литературное имя». «Хорошо, — сказал я, — это меня не касается. Вы в полиции заявлены, а остальное меня не интересует». — Господин Каммерер стоит на табуретке, бьет молотком по каблуку моего сапога, а возле него сидит его младший сын и действует шилом. — После их отъезда я сжег уйму газет и печатных изданий, не мог я их взять с собой в новую квартиру. Клянусь вам, в голову мне никогда не приходило, что он в России станет таким большим человеком.
На прощанье я ему пожелал счастья и сказал: «Надеюсь, в России вам не придется так много работать, как здесь, господин Ульянов». Он ответил задумчиво: «Я думаю, господин Каммерер, что в Петрограде у меня будет еще больше работы». — «Ну, — сказал я, — ведь больше писать, чем здесь, вы не сможете. Найдете ли вы сразу комнату в России? Там же большая жилищная нужда». — «Комнату я во всяком случае получу, — ответил мне Ульянов, — но будет ли там так тихо, как у вас, господин Каммерер, этого я еще не знаю». Немедленно после этого он уехал.
В подкрепление своих слов господин Каммерер ударяет молотком по заплатке, которая будет украшать мой сапог, берет деньги, и, пока я надеваю сапог, он показывает на соседний дом:
— Вот наверху окно, там комната, которую занимал Ульянов. Сейчас там живет обойщик Штокер.
Обвалившаяся штукатурка на фасаде, внизу — трактир «Цум Якобсбруннен», крутая деревянная лестница. Госпожа Штокер ведет меня в комнату, которую господин Каммерер сдавал Ленину. Комната с низеньким потолком, поднятая вверх рука касается потолка; комнатка — три метра в ширину, почти четыре — пять метров в длину, направо у двери железная печка с трубой, тянущейся по всей комнате. Около окна в деревянной обшивке стены комод. Широкая кровать и священные картины на стенах — собственность новых жильцов. Все же расположение мебели вряд ли было другим и раньше. Там, где стоит стол, всегда должен был стоять стол, больше негде его поставить. Да, в этой ветхой комнатке бедняков, оплачиваемой 28 франками в месяц, стоял стол, за которым сидел в сумрачном свете узенькой улицы великий эмигрант.
