Максименков Л. * Очерки номенклатурной истории советской литературы (2004)

Несмотря на злобность и антисоветизм либерального автора данный материал содержит некоторую интересную информацию.

---

Паломничество в СССР — ритуал

Апогеем поездок большинства из этих вояжеров становились встреча и беседа со Сталиным. Исключениями оказались Андре Жид и Андре Мальро. Сталин их не принял, и через несколько месяцев после возвращения Жида в Париж появится его крамольная книга «Возвращение из СССР»². Другие посланники — прогрессивные выразители мирового общественного мнения — отрицательных отчетов по возвращении из Москвы, как правило, не составляли. Если судить по зафиксированным на бумаге документальным свидетельствам, итоги поездок были разными (книги, брошюры, статьи, молчание). Тексты бесед Сталина с Людвигом^2а и Уэллсом были опубликованы незамедлительно после встреч с вождем и переизданы в собрании сочинений Сталина. Беседа с Ролланом пролежала в архиве пятьдесят лет³. О встрече с Шоу известны лишь скупые свидетельские показания из его собственной посмертной книги⁴.

Наступил черед и для публикации беседы Сталина с Лионом Фейхтвангером, состоявшейся 8 января 1937 года в Кремле. Все эти годы текст хранился в так называемом Кремлевском архиве в Москве и в конце 90-х был передан в фонды Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) в части подраздела произведений Сталина, не вошедших в Собрание сочинений.

2 ноября 1936 года один из высших офицеров цековского агитпропа Алексей Ангаров⁵  обратился к наркому внутренних дел Николаю Ежову по поводу того, что казалось рутинным событием культурно-полицейской жизни Страны Советов. Если бы факт был экстраординарным, то обращался бы не Ангаров и не к Ежову. В те предпраздничные дни Николай Иванович чуть больше месяца провел в кабинете в здании на Лубянской площади. При этом суровое время не дало ему возможности четко определиться в собственных непростых номенклатурных отношениях. Со времен Феликса Дзержинского у главного ключника лубянского замка не было такого букета должностей. Ежов — главный полицейский страны (нарком НКВД), главный полицейский партии (председатель Комиссии партийного контроля), секретарь ЦК (куратор НКВД и КПК) и член Исполкома Коминтерна. Для человека с незаконченным низшим образованием тяжесть стольких мундиров изначально была слишком рискованной.

«Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Ежову Н. И.

Тов. Кольцов Мих. просит разрешения пригласить на октябрьские торжества писателя Людвига Маркузе⁶  с женой.

Людвиг Маркузе — левобуржуазный литературный критик, работавший в левой группе Союза защиты немецких писателей. Людвиг Маркузе написал следующие книги: «Людвиг Берне⁷  — революционер и патриот», «Генрих Гейне», а также краткую историю литературы. Сотрудничал в журнале «Нейе Дейтше Блеттер»⁸. В издательстве «Керидо» (Амстердам)⁹  выпустил книгу о И. Лаполе¹⁰  (так в тексте. — Л. М.). Сейчас сотрудничает в журналах «Интернациональная литература», «Дас ворт», «Нейе Вельт Бюне», «Дас Нейе Тагебух»¹¹, выступал на Парижском конгрессе писателей в защиту культуры. В 1933 году Маркузе эмигрировал из Германии во Францию, где живет и сейчас.

Отдел культпросветработы ЦК просит разрешить Союзу писателей пригласить Л. Маркузе в СССР на Октябрьские дни.

Иерархическая традиция предписывала подчиненным не только озвучивать перед вождями проблемный вопрос, но и предлагать пути для его творческого разрешения. На бланке для «голосования вкруговую» Ангаров заготовил проект постановления Оргбюро ЦК. На левой стороне бланка — «Слушали»: «Просьба т. М. Кольцова разрешить приезд в СССР немецкому писателю Людвигу Маркузе с женой на празднование 19 годовщины Октябрьской революции». На правой — «Постановили»: «Разрешить». На обороте — краткая справка по истории вопроса. Справка в основном повторяла челобитное ходатайство на имя Ежова, но добавляла один факт, важный в случае проведения оперативно-розыскной деятельности: Маркузе живет на Юге Франции в Санари-Вар-сюр-Мер¹³ . Для нас сегодня другая деталь представляется важнее целого документа. На записке рукой неизвестного написано: «Фойхтвангер».

Тов. Ангарову.

Сегодня, 27 октября, получена телеграмма от Михаила Кольцова о том, что к Октябрьским праздникам в Москву приезжают немецкие писатели — Лион Фейхтвангер и Людвиг Маркузе с женой.

Лион Фейхтвангер едет по приглашению, разрешенному ЦК ВКП(б).

Людвиг Маркузе (с женой) в списке писателей, приглашение которых разрешено в нынешнем году, не имеется.

Имеет большое значение, чтобы Фейхтвангер, который отрицательно относится к процессу^14а, и Людвиг Маркузе, у которого возникли в связи с процессом сомнения в подлинности советской демократии, чтобы они оба именно к октябрьским дням были у нас.

Тов. Кольцов, придавая особо важное значение визиту этих двух немецких писателей, телеграфирует, чтобы им оказано было исключительное внимание, примерно, как и Андре Жиду.

Принимая все это во внимание, Иностранная Комиссия Союза советских писателей СССР просит Вас довести об этом до сведения товарища А. А. Андреева¹⁵  и принять меры, чтобы было дано указание соответствующим органам, чтобы Лион Фейхтвангер, Людвиг Маркузе и жена Людвига Маркузе получили без задержки визы.

Похоже, что за три месяца пребывания в Испании Кольцов начинал терять ощущение советской реальности. События по эту, кремлевскую сторону мраморного занавеса он оценивал неадекватно. После августовского показательного процесса партийная информационная машина переставала называть вещи в нейтральном телеграфном ключе. Упоминание об «отрицательном отношении» Фейхтвангера к процессу уже не могло по определению фигурировать в тексте обращения в ЦК. До выхода скандальной книги Жида в парижском «Галлимаре» оставалось чуть более месяца, а Кольцов, находясь в десяти часах от Парижа, не знал о приближении сомнительной развязки в поездке французского писателя в СССР, которую Кольцов организовал и персональную ответственность за которую нес перед Сталиным. Но главный просчет депеши Кольцова (а Аплетин лишь тиражировал ее в качестве гектографа) видится в том, что он в шифротелеграмме разгласил две тайны власти: «Лион Фейхтвангер едет по приглашению, разрешенному ЦК ВКП(б)», и, оказывается, существуют списки писателей, которым разрешен въезд в СССР в 1936 году.

Решение высших партийных органов о поездке Фейхтвангера не найдено в виде записанного на бумаге и сохраненного в препарированных, отретушированных и, вероятнее всего, фальсифицированных для потомков тетрадях под названием «Протоколы ЦК ВКП(б)». «ЦК» в депеше Кольцова может означать и то, что добро было дано вождем устно или нацарапано на письме-обращении и занесено в альбом сталинских резолюций под номером и датой.

Вождь реально правил страной с помощью такого рода «альбомного» права. Даже сегодня, в начале XXI века, через полстолетия после смерти тирана, хранители остатков его архивов отрицают сам факт существования подобных альбомов в прошлом и их архивное наличие в настоящем. Но альбомы были! Кольцов знал об этом, знал о самом решении и, нарушив конспиративный закон, сообщает этот факт Аплетину через всю кишащую шпионами Европу. Аплетин передает новость Ангарову, который в тайну именно этой салонно-альбомной резолюции посвящен не был. Последний прерывает цепочку разглашения сверхконфиденциальной информации, не решившись доложить о ней Ежову, но приказывает провести внутреннее расследование, ход которого по счастливой случайности остается материально зафиксированным на документе.

Секретарь засекреченной структуры Технического секретариата Организационного бюро ЦК Н. Макаров перепроверяет факт подготовки визита немецких писателей-антифашистов и составляет записку:

«Тов. Рыжова! Доложи Ник[олаю] Ив[ановичу Ежову]

1. Как мне сообщил т. Ангаров, тов. Андреев дал указание о том, чтобы этот вопрос был дан Н. Ив.

2. Ни в ОБ, ни в ПБ решения о приезде писателей вообще и Фейхтвангера нет.

3. Если сегодня вопрос не решится (а решать его нужно обязательно в ПБ), то вопрос отпадает. Н. Макаров. 3.11.36  г. 20 ч.»¹⁷.

Рукописная записка Макарова подтверждает предположение о том, что вопрос о визите Людвига — Фейхтвангера обсуждался и был решен в запредельных сферах, на которые и намекал Кольцов из своего шифротелеграфного испанского далека. Даже член Политбюро и секретарь ЦК, ответственный за идеологию, Андрей Андреевич Андреев не знал о разрешении приглашать Фейхтвангера. Возможно, не знал этого и Ежов. Визит оказался в компетенции засекреченного в структурах Особого сектора ЦК реального Министерства иностранных дел личного правительства Сталина, которым ведал Борис Двинский. На бланке решения пометка Макарова: «Архив — сняты (секретари не голосовали). Н. Макаров. 9.11.36 г.»¹⁸ . Для номенклатурной истории советской и западноевропейской литературы здесь важен не заурядный бюрократический факт, а то, на каком уровне готовилась поездка немецкого писателя-антифашиста в Советский Союз.

Через месяц Фейхтвангер приедет в Москву. Значит, решение было или изначально, или принято вслед за перепиской Кольцова — Аплетина — Ежова — Андреева! Еще через месяц Фейхтвангер встретится со Сталиным в Кремле. Через два месяца возвратится в Париж. Осенью в Амстердаме выйдет книга о поездке. В ноябре ее переведут и издадут в Москве. Иностранцы встречались с вождем до немецкого писателя-антифашиста и после него. Но эта встреча станет в чем-то уникальной.

8 января 1937 года

Фейхтвангер. Я просил бы вас подробнее определить функции писателя. Я знаю, что вы назвали писателей инженерами душ.

Сталин. Писатель, если он улавливает основные нужды широких народных масс в данный момент, может сыграть очень крупную роль в деле развития общества. Он обобщает смутные догадки и неосознанные настроения передовых слоев общества и инстинктивные действия масс делает сознательными.

Он формирует общественное мнение эпохи. Он помогает передовым силам общества осознать свои задачи и бить вернее по цели. Словом, он может быть хорошим служебным элементом общества и передовых устремлений этого общества. Но бывает и другая группа писателей, которая, не поняв новых веяний эпохи, атакует все новое в своих произведениях и обслуживает таким образом реакционные силы общества. Роль такого рода писателей тоже не мала, но с точки зрения баланса истории она отрицательна. Есть третья группа писателей, которая под флагом ложно понятого объективизма старается усидеть между двух стульев, не желает примкнуть ни к передовым слоям общества, ни к реакционным. Такую группу писателей обычно обстреливают с двух сторон: передовые и реакционные силы. Она обычно не играет большой роли в истории развития общества, в истории развития народов, и история ее забывает так же быстро, как забывается прошлогодний снег.

Фейхтвангер. Я попросил бы вас разъяснить, как вы понимаете разницу между призванием научного писателя и писателя-художника, который передает свое мироощущение, самого себя.

Сталин. Научные писатели обычно действуют понятиями, а писатели-беллетристы образами. Они более конкретно, художественными картинами изображают то, что их интересует. Научные писатели пишут для избранных, более квалифицированных людей, а художники для более широких масс. Я бы сказал, что в действиях так называемых научных писателей больше элементов расчета. Писатели-художники — люди более непосредственные, в их деятельности гораздо меньше расчета.

Фейхтвангер. Хотел бы спросить, что означает ваше определение интеллигенции как межклассовой прослойки в докладе о Конституции СССР¹⁹ . Некоторые думают, что интеллигенция не связана ни с одним классом, имеет меньше предрассудков, большую свободу суждения, но зато меньше прав. Как говорил Гете — действующий не свободен, свободен только созерцающий.

Сталин. Я изложил обычное марксистское понимание интеллигенции. Ничего нового я не сказал, класс — общественная группа людей, которая занимает определенную стойкую, постоянную позицию в процессе производства. Рабочий класс производит все, не владея средствами производства. Капиталисты — владеют капиталом. Без них, при капиталистическом строе, производство не обходится. Помещики владеют землей — важнейшими средствами производства. Крестьяне владеют малыми клочками земли, арендуют ее, но занимают в сельском хозяйстве определенные позиции. Интеллигенция — обслуживающий элемент, не общественный класс. Она сама ничего не производит, не занимает самостоятельного места в процессе производства. Интеллигенция есть на фабриках и заводах — служит капиталистам. Интеллигенция есть в экономиях и имениях — служит помещикам. Как только интеллигенция начинает финтить — ее заменяют другими. Есть такая группа интеллигенции, которая не связана с производством, как литераторы, работники культуры. Они мнят себя «солью земли», командующей силой, стоящей над общественными классами. Но из этого ничего серьезного получиться не может. Была в России в 70-х годах прошлого столетия группа интеллигенции, которая хотела насиловать историю и, не считаясь с тем, что условия для республики не созрели, пыталась втянуть общество в борьбу за республику²⁰. Ничего из этого не вышло. Эта группа была разбита — вот вам самостоятельная сила интеллигенции!

Другая группа интеллигенции хотела из русской сель­ской общины непосредственно развить социализм, минуя капиталистическое развитие²¹ . Ничего из этого не вышло. Она была разбита. Таких примеров можно привести много также и из истории Германии, Франции и других стран.

Когда интеллигенция ставит себе самостоятельные цели, не считаясь с интересами общества, пытаясь выполнить какую-то самостоятельную роль, — она терпит крах. Она вырождается в утопистов. Известно, как едко Маркс вы­смеивал утопистов²² . Всегда, когда интеллигенция пыталась ставить самостоятельные задачи, она терпела фиаско.

Роль интеллигенции — служебная, довольно почетная, но служебная. Чем лучше интеллигенция распознает интересы господствующих классов и чем лучше она их обслуживает, тем большую роль она играет. В этих рамках и на этой базе ее роль серьезная.

Следует ли из всего этого, что у интеллигенции должно быть меньше прав?

В капиталистическом обществе следует. В капиталистическом обществе смотрят на капитал — у кого больше капитала, тот умнее, тот лучше, тот располагает большими правами. Капиталисты говорят: интеллигенция шумит, но капитала не имеет. Поэтому интеллигенция там не равноправна. У нас совершенно иначе.

Если в капиталистическом обществе человек состоит из тела, души и капитала, то у нас человек состоит из души, тела и способностей трудиться. А трудиться может всякий: обладание капиталом у нас привилегий не дает, а даже вызывает некоторое раздражение. Поэтому интеллигенция у нас полностью равноправна с рабочими и крестьянами. Интеллигент может развивать все свои способности, трудиться так же, как рабочий и крестьянин.

Фейхтвангер. Если я вас правильно понял, вы также считаете, что писатель-художник больше апеллирует к инстинкту читателя, а не к его разуму.

Но тогда писатель-художник должен быть более реакционным, чем писатель научный, так как инстинкт более реакционен, чем разум. Как известно, Платон хотел удалить писателей из своего идеального государства.

Сталин. Нельзя играть на слове “инстинкт”. Я говорил не только об инстинкте, но и о настроениях, о неосознанных настроениях масс. Этo не то же, что инстинкт, это нечто большее. Кроме того, я не считаю инстинкты неизменными, неподвижными. Они меняются.

Сегодня народные массы хотят вести борьбу против угнетателей в религиозной форме, в форме религиозных войн. Так это было в XVII веке и ранее в Германии и Франции²³. Потом через некоторое время ведут борьбу против угнетателей более осознанную — например, французская революция.

У Платона была рабовладельческая психология. Рабо­владельцы нуждались в писателях, но они превращали их в рабов (много писателей было продано в рабство — в истории тому достаточно примеров) или прогоняли их, когда писатели плохо обслуживали нужды рабовладельче­ского строя.

Что касается нового, советского общества, то здесь роль писателя огромна. Писатель тем ценнее, что он непосредственно, почти без всякого рефлекса отражает новые настроения масс. И если спросить, кто скорее отражает новые настроения и веяния, то это скорее делает художник, чем научный исследователь. Художник находится у самого истока, у самого котла новых настроений. Он может поэтому направить настроения в новую сторону, а научная литература приходит позже. Непонятно, почему писатель-художник должен быть консерватором или реакционером. Это неверно. Этого не оправдывает и история. Первые попытки атаковать феодальное общество ведутся художниками — Вольтер, Мольер раньше атаковали старое общество²⁴. Потом пришли энциклопедисты.

В Германии раньше были Гейне, Бьерне [Бёрне], потом пришли Маркс, Энгельс. Нельзя сказать, что роль всех писателей реакционна. Часть писателей может играть реакционную (так в тексте. — Л. М.) роль, защищая реакционные настроения.

Максим Горький отражал еще смутные революционные настроения и стремления рабочего класса задолго до того, как они вылились в революцию 1905 года.

Фейхтвангер. В каких пределах возможна в советской литературе критика?²⁵ 

Сталин. Надо различать критику деловую и критику, имеющую целью вести пропаганду против советского строя.

Есть у нас, например, группа писателей, которые не согласны с нашей национальной политикой, с национальным равноправием²⁶. Они хотели бы покритиковать нашу национальную политику. Можно раз покритиковать. Но их цель не критика, а пропаганда против нашей политики равноправия наций. Мы не можем допустить пропаганду натравливания одной части населения на другую, одной нации на другую. Мы не можем допустить, чтобы постоянно напоминали, что русские были когда-то господствующей нацией.

Есть группа литераторов, которая не хочет, чтобы мы вели борьбу против фашистских элементов, а такие элементы у нас имеются. Дать право пропаганды за фашизм, против социализма — нецелесообразно²⁷.

Если элиминировать попытки пропаганды против политики Советской власти, пропаганды фашизма и шовинизма, то писатель у нас пользуется самой широкой свободой, более широкой, чем где бы то ни было.

Критику деловую, которая вскрывает недостатки в целях их устранения, — мы приветствуем. Мы, руководители, сами проводим и предоставляем самую широкую возможность любой такой критики всем писателям²⁸.

Но критика, которая хочет опрокинуть советский строй, не встречает у нас сочувствия. Есть у нас такой грех.

Фейхтвангер. Получилось некоторое недоразумение. Я не считаю, что писатель должен быть обязательно реакционным. Но так как инстинкт отстает, как бы хромает за разумом, то писатель может оказаться реакционным, сам того не желая. Так, у Горького иногда образы убийц, воров вызывают чувство симпатии. И в моих собственных произведениях есть отражение отсталых инстинктов. Может быть, поэтому они читаются с интересом. Как мне кажется, раньше было больше литературных произведений, критикующих те или иные стороны советской жизни. Каковы причины этого?

Сталин. Ваши произведения читаются с интересом и хорошо встречаются в нашей стране не потому, что там есть элементы отставания, а потому, что там правдиво отображается действительность. Хотели ли вы или не хотели дать толчок революционному развитию Германии, на деле, независимо от вашего желания, получилось, что вы показали революционные перспективы Германии. Прочитавши ваши книги, читатель сказал себе: так дальше жить в Германии нельзя.

Идеология всегда немного отстает от действительного развития, в том числе и литература. И Гегель говорил, что сова Минервы вылетает в сумерки²⁹ .

Сначала бывают факты, потом их отображение в голове. Нельзя смешивать вопрос о мировоззрении писателя с его произведениями.

Вот, например, Гоголь и его «Мертвые души». Мировоззрение Гоголя было бесспорно реакционное. Он был мистиком. Он отнюдь не считал, что крепостное право должно пасть. Неверно представление, что Гоголь хотел бороться против крепостного права. Об этом говорит его переписка, полная весьма реакционных взглядов³⁰. А между тем, помимо его воли, гоголевские «Мертвые души» своей художественной правдой оказали огромное воздействие на целые поколения революционной интеллигенции сороковых, пятидесятых, шестидесятых годов.

Не следует смешивать мировоззрение писателя с воздействием тех или других его художественных произведений на читателя. Было ли у нас раньше больше критиче­ских произведений? Возможно. Я не занимался изучением двух периодов развития русской литературы.

До 1933 года мало кто из писателей верил в то, что крестьянский вопрос может быть разрешен на основе колхозов. Тогда критики было больше.

Факты убеждают. Победила установка Советской власти на коллективизацию, которая сомкнула крестьянство с рабочим классом.

Проблема взаимоотношений рабочего класса и крестьянства была важнейшей и доставляла наибольшую заботу революционерам во всех странах.

Она казалась неразрешимой: крестьянство реакционно, связано с частной собственностью, тащит назад, рабочий класс идет вперед. Это противоречие не раз приводило к революции. Так погибла революция во Франции в 1871 году, так погибла революция в Германии. Не было контакта между рабочим классом и крестьянством.

Мы эту проблему успешно разрешили. Естественно, что после таких побед меньше почвы для критики. Может быть, не следовало добиваться этих успехов, чтобы было больше критики? Мы думаем иначе. Беда не так велика.

Фейхтвангер. Я здесь всего 4—5 недель³¹. Одно из первых впечатлений: некоторые формы выражения уважения и любви к вам кажутся мне преувеличенными и безвкусными. Вы производите впечатление человека простого и скромного. Не являются ли эти формы для вас излишним бременем?

Сталин. Я с вами целиком согласен. Неприятно, когда преувеличивают до гиперболических размеров. В экстаз приходят люди из-за пустяков. Из сотен приветствий я отвечаю только на 1—2, не разрешаю большинство их печатать, совсем не разрешаю печатать слишком восторженные приветствия, как только узнаю о них. В девяти десятых этих приветствий — действительно полная безвкусица. И мне они доставляют неприятные переживания³².

Я хотел бы не оправдать — оправдать нельзя, а по-человечески объяснить, — откуда такой безудержный, доходящий до приторности восторг вокруг моей персоны. Видимо, у нас в стране удалось разрешить большую задачу, за которую поколения людей бились целые века — бабувисты, гебертисты³³, всякие секты французских, английских, германских революционеров. Видимо, разрешение этой задачи (ее лелеяли рабочие и крестьянские массы): освобождение от эксплоатации вызывает огромнейший восторг. Слишком люди рады, что удалось освободиться от эксплоатации. Буквально не знают, куда девать свою радость.

Очень большое дело — освобождение от эксплоатации, и массы это празднуют по-своему. Все это приписывают мне, — это, конечно, неверно, что может сделать один человек? Во мне они видят собирательное понятие и разводят вокруг меня костер восторгов телячьих.

Фейхтвангер. Как человек, сочувствующий СССР, я вижу и чувствую, что чувства любви и уважения к вам совершенно искренни и элементарны. Именно потому, что вас так любят и уважают, не можете ли вы прекратить своим словом эти формы проявления восторга, которые смущают некоторых ваших друзей за границей?

Сталин. Я пытался несколько раз это сделать. Но ничего не получается. Говоришь им — нехорошо, не годится это. Люди думают, что это я говорю из ложной скромности.

Хотели по поводу моего 55-летия поднять празднование. Я провел через ЦК ВКП(б) запрещение этого³⁴. Стали поступать жалобы, что я мешаю им праздновать, выразить свои чувства, что дело не во мне. Другие говорили, что я ломаюсь. Как воспретить эти проявления восторгов? Силой нельзя. Есть свобода выражения мнений. Можно просить по-дружески³⁵ .

Это проявление известной некультурности. Со временем это надоест. Трудно помешать выражать свою радость. Жалко принимать строгие меры против рабочих и крестьян.

Очень уже велики победы. Раньше помещик и капиталист был демиургом, рабочих и крестьян не считали за людей. Теперь кабала с трудящихся снята. Огромная победа! Помещики и капиталисты изгнаны, рабочие и крестьяне — хозяева жизни. Приходят в телячий восторг.

Народ у нас еще отстает по части общей культурности, поэтому выражение восторга получается такое. Законом, запретом нельзя тут что-либо сделать. Можно попасть в смешное положение. А то, что некоторых людей за границей это огорчает, тут ничего не поделаешь. Культура сразу не достигается. Мы много в этой области делаем: построили, например, за одни только 1935 и 1936 годы в городах свыше двух тыс. новых школ³⁶. Всеми мерами стараемся поднять культурность, Но результаты скажутся через 5—6 лет. Культурный подъем идет медленно. Восторги растут бурно и некрасиво³⁷.

Фейхтвангер. Я говорю не о чувстве любви и уважения со стороны рабочих и крестьянских масс, а о других случаях. Выставляемые в разных местах ваши бюсты — некрасивы, плохо сделаны. На выставке планировки Москвы, где все равно прежде всего думаешь о вас, — к чему там плохой бюст?³⁸  На выставке Рембрандта, развернутой с большим вкусом³⁹ , к чему там плохой бюст?

Сталин. Вопрос закономерен⁴⁰ . Я имел в виду широкие массы, а не бюрократов из различных учреждений. Что касается бюрократов, то о них нельзя сказать, что у них нет вкуса. Они боятся, если не будет бюста Сталина, то их либо газета, либо начальник обругает, либо посетитель удивится. Это область карьеризма, своеобразная форма “самозащиты” бюрократов: чтобы не трогали, надо бюст Сталина выставить.

Ко всякой партии, которая побеждает, примазываются чуждые элементы, карьеристы. Они стараются защитить себя по принципу мимикрии — бюсты выставляют, лозунги пишут, в которые сами не верят. Что касается плохого качества бюстов, то это делается не только намеренно (я знаю, это бывает), но и по неумению выбрать. Я видел, например, в первомайской демонстрации портреты мои и моих товарищей: похожие на всех чертей. Несут люди с восторгом и не понимают, что портреты не годятся. Нельзя издать приказ, чтобы выставляли хорошие бюсты — ну их к чорту! Некогда заниматься такими вещами, у нас есть другие дела и заботы, на эти бюсты и не смотришь⁴¹.

Фейхтвангер. Я боюсь, что употребление вами слова «демократия» — я вполне понимаю смысл вашей новой конституции и ее приветствую — не совсем удачно. На Западе 150 лет слово “демократия” понимается как формальная демократия. Не получается ли недоразумение из-за употребления вами слова “демократия”, которому за границей привыкли придавать определенный смысл. Все сводится к слову “демократия”. Нельзя ли придумать другое слово?

Сталин. У нас не просто демократия, перенесенная из буржуазных стран⁴². У нас демократия необычная, у нас есть добавка — слово “социалистическая” демократия. Это другое. Без этой добавки путаница будет. С этой добавкой понять можно. Вместе с тем мы не хотим отказываться от слова демократия, потому что мы в известном смысле являемся учениками, продолжателями европейских демократов, такими учениками, которые доказали недостаточность и уродливость формальной демократии и превратили формальную демократию в социалистическую демократию. Мы не хотим скрывать этот исторический факт.

Кроме того, мы не хотим отказываться от слова демократия еще и потому, что сейчас в капиталистическом мире разгорается борьба за остатки демократии против фашизма. В этих условиях мы не хотим отказываться от слова демократия, мы объединяем наш фронт борьбы с фронтом борьбы рабочих, крестьян, интеллигенции против фашизма за демократию. Сохраняя слово “демократия”, мы протягиваем им руку и говорим им, что после победы над фашизмом и укрепления формальной демократии придется еще бороться за высшую форму демократии, за социалистиче­скую демократию.

Фейхтвангер. Может быть, я, как литератор, придаю слишком много значения слову и связанным с ним ассоциациям. Мне кажется, что буржуазная критика, основывающаяся на неправильном понимании слова “демократия”, приносит вред. Советский Союз создал столько нового, почему бы ему не создать нового слова и здесь?

Сталин. Вы неправы. Положительные стороны от сохранения слова демократия выше, чем недостатки, связанные с буржуазной критикой. Возьмите движение Единого фронта во Франции, в Испании. Различные слои объединились для защиты жалких остатков демократии. Единый фронт против фашизма — есть фронт борьбы за демократию⁴³. Рабочие, крестьяне, интеллигенция спрашивают: как вы, советские люди, относитесь к нашей борьбе за демократию, правильна ли эта борьба? Мы говорим: “Правильно, боритесь за демократию, которая является низшей ступенью демократии. Мы вас поддерживаем, создав высшую стадию демократии — социалистическую демократию. Мы наследники старых демократов — французских революционеров, германских революционеров, наследники, не оставшиеся на месте, а поднявшие демократию на высшую ступень”.

Что касается критиков, то им надо сказать, что демо­кратия придумана не для маленьких групп литераторов, а создана для того, чтобы дать новому классу — буржуазии возможность борьбы против феодализма. Когда феодализм был побежден, рабочий класс захотел воспользоваться демократией, чтобы вести борьбу против буржуазии. Тут для буржуазии демократия стала опасной. Она была хороша для борьбы буржуазии с феодализмом, она стала плоха, когда рабочий класс стал пользоваться ею в борьбе против буржуазии.

Демократия стала опасна, выступил фашизм. Не напрасно некоторые группы буржуазии соглашаются на фашизм, ибо раньше демократия была полезна, а теперь стала опасна.

Демократизм создает рабочему классу возможность пользоваться различными правами для борьбы против буржуазии.

В этом суть демократии, которая создана не для того, чтобы литераторы могли чесать языки в печати.

Если так смотреть на демократию, то у нас трудящиеся пользуются всеми мыслимыми правами. Тут тебе и свобода собраний, печати, слова, союзов и т. д.

Это надо разъяснить и нашим друзьям, которые колеблются. Мы предпочитаем иметь меньше друзей, но стойких друзей. Много друзей, но колеблющихся — это обуза.

Я знаю этих критиков. Некоторые из этих критиков спрашивают: почему мы не легализуем группу, или, как они говорят, партию, троцкистов. Они говорят — легализуете партию троцкистов, — значит, у вас демократия, не легализуете — значит, нет демократии. А что такое партия троцкистов? Как оказалось — мы это знали давно — это разведчики, которые вместе с агентами японского и германского фашизма взрывают шахты, мосты, производят железнодорожные крушения. На случай войны против нас они готовились принять все меры, чтобы организовать наше поражение: взрывать заводы, железные дороги, убивать руководителей и т.д. Нам предлагают легализовать разведчиков, агентов враждебных иностранных государств.

Ни одно буржуазное государство — Америка, Англия, Франция — не легализуют шпионов и разведчиков враждебных иностранных государств.

Почему же это предлагают нам? Мы против такой “демократии”.

Фейхтвангер. Именно потому, что демократия на Западе так уже выщерблена, плохо пахнет, надо было бы отказаться от этого слова.

Сталин. А как же Народный фронт дерется за демо­кратию? А во Франции, в Испании — правительство Народного фронта⁴⁴, — люди борются, кровь проливают, это — не за иллюзии, а за то, чтобы был парламент, была свобода забастовок, свобода печати, союзов для рабочих.

Если демократию не отождествлять с правом литераторов таскать друг друга за волосы в печати, а понимать ее как демократию для масс, то тут есть за что бороться.

Мы хотим держать Народный фронт с массами во Франции и др. странах. Мост к этому — демократия, так, как ее понимают массы.

Есть разница между Францией и Германией? Хотели бы германские рабочие иметь снова настоящий парламент, свободу союзов, слова, печати? Конечно, да. Кашен в парламенте, Тельман — в концентрационном лагере, во Франции могут рабочие бастовать, в Германии — нет и т. д.⁴⁵.

Фейхтвангер. Теперь есть три понятия — фашизм, демократизм, социализм. Между социализмом и демократией есть разница.

Сталин. Мы не на острове. Мы, русские марксисты, учились демократизму у социалистов Запада — у Маркса, Энгельса, у Жореса, Геда, Бебеля. Если бы мы создали новое слово — это дало бы больше пищи критикам: русские, мол, отвергают демократию.

Фейхтвангер. О процессе Зиновьева и др. был издан протокол⁴⁶. Этот отчет был построен главным образом на признаниях подсудимых. Несомненно, есть еще другие материалы по этому процессу. Нельзя ли их также издать?

Сталин. Какие материалы?

Фейхтвангер. Результаты предварительного следствия⁴⁷. Все, что доказывает их вину помимо их признаний.

Сталин. Среди юристов есть две школы. Одна считает, что признание подсудимых — наиболее существенное доказательство их вины. Англосаксонская юридическая школа считает, что вещественные элементы — нож, револьвер и т. д. — недостаточны для установления виновников преступления. Признание обвиняемых имеет большее значение.

Есть германская школа, она отдает предпочтение вещественным доказательствам, но и она отдает должное признанию обвиняемых. Непонятно, почему некоторые люди или литераторы за границей не удовлетворяются признанием подсудимых. Киров убит — это факт. Зиновьева, Каменева, Троцкого там не было. Но на них указали люди, совершившие это преступление, как на вдохновителей его. Все они — опытные конспираторы: Троцкий, Зиновьев, Каменев и др. Они в таких делах документов не оставляют. Их уличили на очных ставках их же люди, тогда им пришлось признать свою вину.

Еще факт — в прошлом году произошло крушение воинского поезда на ст. Шумиха в Сибири⁴⁸. Поезд шел на Дальний Восток. Как говорилось на суде, стрелочница перевела стрелку неверно и направила поезд на другой путь. При крушении были убиты десятки красноармейцев⁴⁹. Стрелочница — молодая девушка — не признала свою вину, она говорила, что ей дали такое указание. Начальник станции, дежурный были арестованы, кое-кто признался в упущениях. Их осудили. Недавно были арестованы несколько человек в этом районе — Богуславский, Дробнис, Князев⁵⁰. Часть aрестованных по делу о крушении, но еще не приговоренных, показали, что крушение произведено по заданию троцкистской группы. Князев, который был троцкистом и оказался японским шпионом, показал, что стрелочница не виновата. У них, троцкистов, была договоренность с японскими агентами о том, чтобы устраивать катастрофы. Чтобы замаскировать преступление, использовали стрелочницу как щит и дали ей устный приказ неправильно перевести стрелку. Вещественные доказательства против стрелочницы: она перевела стрелку. Показания людей доказывают, что виновата не она. У нас имеются не только показания подсудимых. Но мы придаем показаниям большое значение. Говорят, что показания дают потому, что обещают подсудимым свободу. Это чепуха. Люди это все опытные, они прекрасно понимают, что значит показать на себя, что влечет за собой признание в таких преступлениях. Скоро будет процесс Пятакова и др.⁵¹. Вы сможете много интересного узнать, если будете присутствовать на этом процессе⁵².

Фейхтвангер. Я написал пьесу из жизни Индии, в которой изображается, как лорд Гастингс поступил с противником, который действительно хотел произвести государственный переворот, приписав ему не это, а совершенно другое преступление⁵³.

Критики за границей (не я) говорят, что они не понимают психологию подсудимых, почему они не отстаивают своих взглядов, а сознаются.

Сталин. 1-й вопрос — почему они так пали? Надо сказать, что все эти люди — Зиновьев, Каменев, Троцкий, Радек, Смирнов и др. — все они при жизни Ленина вели с ним борьбу. Теперь, после смерти Ленина, они себя именуют большевиками-ленинцами, а при жизни Ленина они с ним боролись.

Ленин еще на Х-м съезде партии в 1921 г., когда он провел резолюцию против фракционности, говорил, что фракционность против партии, особенно если люди на своих ошибках настаивают, должна бросить их против советского строя, в лагерь контрреволюции. Советский строй таков — можно быть за него, можно быть нейтральным, но если начать бороться с ним, то это обязательно приводит к контрреволюции⁵⁴ .

Эти люди боролись против Ленина, против партии:

Во время Брестского мира в 1918 году.

В 1921 году по вопросу о профсоюзах.

После смерти Ленина в 1924 году они боролись против партии.

Особенно обострили борьбу в 1927 году.

В 1927 году мы произвели референдум среди членов партии. За платформу ЦК ВКП(б) высказалось 800 тысяч членов партии, за платформу Троцкого — 17 тысяч⁵⁵.

Эти люди углубили борьбу, создали свою партию. В 1927 г. они устраивали демонстрации против советской власти, ушли в эмиграцию, в подполье.

Осталось у них тысяч 8 или 10 человек.

Они скатывались со ступеньки на ступеньку. Некоторые люди не верят, что Троцкий и Зиновьев сотрудничали с агентами Гестапо. А их сторонников арестовывают вместе с агентами Гестапо. Это факт. Вы услышите, что Троцкий заключил союз с Гессом⁵⁶, чтобы взрывать мосты и поезда и т. д., когда Гитлер пойдет на нас войной. Ибо Троцкий не может вернуться без поражения СССР на войне.

Почему они признаются в своих преступлениях? Потому что изверились в правоте своей позиции, видят успехи всюду и везде. Хотят хотя бы перед смертью или приговором сказать народу правду. Хоть одно доброе дело сделать — помочь народу узнать правду. Эти люди свои старые убеждения бросили. У них есть новые убеждения. Они считают, что построить в нашей стране социализм нельзя. Это дело гиблое.

Они считают, что вся Европа будет охвачена фашизмом, и мы, советские люди, погибнем. Чтобы сторонники Троцкого не погибли вместе с нами, они должны заключить соглашение с наиболее сильными фашистскими государствами, чтобы спасти свои кадры и ту власть, которую они получат при согласии фашистских государств. Я передаю то, что Радек и Пятаков сейчас говорят прямо. Наиболее сильными фашистскими государствами они считали Германию и Японию. Они вели переговоры с Гасом (так в тексте, должно быть “с Гессом”. — Л. М.) в Берлине и с японским представителем в Берлине. Пришли к выводу, что власть, которую они получат в результате поражения СССР в войне, должна сделать уступки капитализму: Германии уступить территорию Украины или ее часть, Японии — Дальний Восток или его часть, открыть широкий доступ немецкому капиталу в Европейскую часть СССР, японскому — в Азиатскую часть, предоставить концессии; распустить большую часть колхозов и дать выход “частной инициативе”, как они выражаются; сократить сферу охвата государством промышленности. Часть ее отдать концессионерам. Вот условия соглашения, так они рассказывают. Такой отход от социализма они “оправдывают” указанием, что фашизм, мол, все равно победит, и эти “уступки” должны сохранить максимальное, что может остаться. Этой “концепцией” они стараются оправдать свою деятельность. Идиотская концепция. Их «концепция» навеяна паникой перед фашизмом.

Теперь, когда они все продумали, они считают все это неправильным и хотят перед приговором все рассказать, раскрыть.

Фейхтвангер. Если у них такие идиотские концепции, не считаете ли вы, что их надо скорее посадить в сумасшедший дом, чем на скамью подсудимых.

Сталин. Нет. Есть немало людей, говорящих, что фашизм все захватит. Надо пойти против этих людей. Они всегда были паникерами. Они пугались всего, когда мы брали власть в Октябре, во время Бреста, когда мы проводили коллективизацию. Теперь испугались фашизма.

Фашизм — это чепуха, это временное явление. Они в панике и потому создают такие “концепции”. Они за поражение СССР в войне против Гитлера и японцев. Именно поэтому, как сторонники поражения СССР, они заслужили внимания гитлеровцев и японцев, которым они посылают информацию о каждом взрыве, о каждом вредительском акте.

Фейхтвангер. Возвращаясь к старому процессу, хочу сказать, что некоторых удивляет, почему не 1, 2, 3, 4 подсудимых, а все признали свою вину.

Сталин. Как это бывает конкретно? Зиновьева обвиняют. Он отрицает. Ему дают очные ставки с пойманными и уличенными его последователями. Один, другой, третий уличают его. Тогда он, наконец, вынужден признаться, будучи изобличен на очных ставках своими сторонниками.

Фейхтвангер. Я сам уверен в том, что они действительно хотели совершить государственный переворот. Но здесь доказывается слишком многое. Не было бы убедительнее, если бы доказывалось меньше.

Сталин. Это не совсем обычные преступники. У них осталось кое-что от совести. Вот возьмите Радека. Мы ему верили⁵⁷. Его оговорили давно Зиновьев и Каменев. Но мы его не трогали. У нас не было других показаний, а в отношении Каменева и Зиновьева можно было думать, что они нарочно оговаривают людей. Однако через некоторое время новые люди, два десятка низовых людей, частью арестованные, частью сами давшие показания, выяснили картину виновности Радека. Его пришлось арестовать. Сначала он упорно все отрицал, написал несколько писем, утверждая, что он чист. Месяц назад он написал длинное письмо, опять доказывая свою невиновность. Но это письмо, очевидно, ему самому показалось неубедительным, и через день он признался в своих преступлениях и изложил многое из того, чего мы не знали. Когда спрашиваешь, почему они сознаются, то общий ответ: “надоело это все, не осталось веры в правоту своего дела, невозможно идти против народа — этого океана. Хотим перед смертью помочь узнать правду, чтобы мы не были такими окаянными, такими иудами”.

Это не обычные преступники, не воры, у них осталось кое-что от совести. Ведь Иуда, совершив предательство, потом повесился.

Фейхтвангер. Об Иуде — это легенда.

Сталин. Это не простая легенда. В эту легенду еврейский народ вложил свою великую народную мудрость»⁵⁸.

Судьба текста беседы с Фейхтвангером

В сообщении ТАСС, опубликованном в «Правде» 9 января 1937 года, указывалось, что беседа Сталина с Фейхт­вангером продлилась три часа. Из пометки заведующего Отделом печати ЦК ВКП(б) Бориса Таля известно, что Сталин спросил: «Не хотите ли вы сняться с Фейхтвангером»⁵⁹. Благодаря этому предложению большую фотографию Сталина, Фейхтвангера и Таля также поместили в «Правде»⁶⁰. Таль участвовал в беседе вождя в качестве переводчика, референта, стенографа — в той роли, которую летом 1934 года во время встречи Сталина с Гербертом Уэллсом сыграл пресс-секретарь НКИД Константин Уманский, а 1935 году на беседе с Роменом Ролланом — директор Всесоюзного общества культурных связей с за­границей Александр Аросев⁶¹.

9 января 1937 года Таль послал Сталину набросок записи беседы с Фейхтвангером⁶². Записи представляют собой правленую скоропись вопросов немецкого писателя и ответов Сталина. Помимо этой и чистовой машинописи, на которых не обнаружено следов правки Сталина, сохранилась еще и вторая запись беседы: нерасшифрованная и на больших листах. В начале рукописи зафиксирована реплика Сталина: «2 часа. Если с перевод[ом], не так много». По-видимому, эта запись — синхронная самой беседе, поскольку тезисная форма передачи вопросов Фейхтвангера записана на немецком языке. Но так как следов сталинской правки не обнаружено и здесь, вероятнее всего, беседу не готовили для печати и предварительной рассылки членам Политбюро (как в случае с беседой Людвига, Уэллса и Роллана).

Почему в случае с Фейхтвангером беседа Сталина не будет обнародована? Она начала устаревать уже в момент своего фиксирования на бумаге. Коррективы в ее текст и в контекст, в судьбы двух главных действующих лиц театрализованного действа и самого Таля, начала вносить трагическая летопись тридцать седьмого года. Бурные события большой чистки требовали многих, постоянных, кардинальных и противоречивых изменений в издательской деятельности Политбюро вообще и в работе по популяризации трудов и заявлений Сталина в частности.

Через девять месяцев, 5 сентября, Таль в посылке, отправленной на имя начальника Особого сектора ЦК Александра Поскребышева⁶³ , возвратит все имевшиеся у него записи этой беседы с припиской: «Быть может, они вам понадобятся». Дата 5 сентября примечательна потому, что в те дни уже решался вопрос о судьбе самого Таля. Сгущались тучи над летописцем встречи. Таль, не дожидаясь своего ареста, когда «комиссия по приему и сдаче дел» войдет в кабинет арестованного и вскроет сейфы, инкриминируя владельцу офиса хранение секретной информации, и прежде всего сталинских документов, решил сам сдать документы высшей государственной важности. Они все равно попали бы в архив Особого сектора, но уже с пометкой «Поступило из НКВД», а возможно, и с каплями запекшейся крови… Записи действительно понадобятся, когда при подготовке очередного тома Собрания сочинений Сталина будет рассматриваться гипотетическая возможность опубликования текста беседы с Фейхтвангером.

Партийный функционер полувысшего звена, Таль сгорел без остатка за неполный календарный год. А в сталинской науке жертвоприношений фигура жреца — летописца и интерпретатора слов вождя должна была быть незапятнанно-безукоризненной с точки зрения политической лояльности и полицейской проверенности. Хроникер беседы Сталина с Фейхтвангером таковым не оказался. После его ареста под сомнение попадала и вся его номенклатурная деятельность: подготовленные им проекты постановлений (почему он их предлагал?), докладные записки, информация (дезинформация?), утвержденные по его рекомендации кадры (не шпионы ли они тоже?). В число прочих произведений партийно-литературного творчества, заподозренных в неблагонадежности, безусловно, должен был попасть и текст беседы Сталина с Фейхтвангером, записанной для истории Талем. Согласно подобной логике, и эта запись могла оказаться вредительской. Ведь сталинский режим отождествлял носителя информации с самой информацией, форму с содержанием задолго до того, как эту теорию выдвинул, обосновал и проиллюстрировал Маршалл Маклюэн⁶⁴.

Лион Фейхтвангер просит дать ему запись Вашей беседы с ним. Особенно, как он говорит, его интересуют во­просы, касающиеся литературы.

Мне кажется, что было бы целесообразно дать ему запись беседы, так как его атакуют иностранные корреспонденты (он уже принимал американского корреспондента Родмана) и, не имея документа, Л. Фейхтвангер может что-либо перепутать. Если Вы согласны, можно было бы просмотренный Вами набросок записи перевести на немецкий язык и дать Л. Фейхтвангеру.

После обнародования на первых полосах советских газет фотографии и краткого сообщения ТАСС немедленно началась борьба за право на первую публикацию беседы. Редактор журнала «Знамя» Всеволод Вишневский в день обнародования радостной вести обратился к Поскребышеву с просьбой разрешить напечатать беседу вождя на страницах редактируемого им полувоенного литературного официоза. Аргументация заключалась в том, что Фейхтвангер — «постоянный сотрудник» этого журнала^65а.

В свою очередь заведующий Агитпропом ЦК Алексей Стецкий, преследуя ведомственные интересы, 10 января попросил Сталина передать запись беседы для опубликования в теоретическом органе ЦК «Большевик», где в свое время публиковалась беседа с Уэллсом. Нам не известен ответ ни на одно из этих ходатайств. После скандальной истории с антисоветской книгой Андре Жида, ответа на которую ждали от Фейхтвангера, Кремль не спешил связывать себя обязательствами еще с одним неподконтрольным пилигримом к сталинскому престолу.

Бескорыстие любви к Сталину и к Советскому Союзу

Западные гости, как правило, не соблюдали правил конспиративности в хранении и обращении с полузашифрованными документами, с финансовыми расписками, недопонимали сакральной природы сталинского слова. По советскую сторону занавеса все это становилось полуврожденным инстинктом и второй натурой большинства особ, на протяжении трех с половиной десятилетий приближенных к вождю и больше жизни любивших «начальство». Неутвержденный текст беседы немецкому писателю давать было ни в коем случае нельзя. Борясь с несанкционированным пересечением границ Советского Союза информацией, НКВД проверял содержимое почтового багажа всех высокопо­ставленных гостей Страны Советов. Даже у такого лояльного автора, как Анри Барбюса, в 1932 году были найдены нарушения в хранении секретных документов.

5 октября 1932 года в Кремле Сталин встречается с Анри Барбюсом⁶⁶. Речь идет о состоявшемся в августе Амстердамском антифашистском конгрессе левой интеллигенции, который открыл новые горизонты в разведывательной и подрывной деятельности Кремля за рубежом. На встрече с вождем Барбюс просит денег. Уже 12 октября пламенному писателю-антимилитаристу сообщают, что он получит без малого четыреста тысяч французских франков на нужды Амстердамского конгресса. Это деньги, собранные советскими трудящимися⁶⁷.

Находясь все еще в Москве, в благодарственном письме на имя Сталина Барбюс пишет: «Как Вы дали мне понять, два товарища Е. Стасова и Шверник привезли мне деньги, собранные по подписке советскими рабочими для амстердамского движения. Эта значительная сумма, которая составляет около 385 000 франков, будет передана в Париж Наркоминделом, и я получу ее в посольстве <…> Я благодарю Вас от всего сердца, дорогой и великий товарищ, за великолепный прием, который был мне здесь оказан и который является для меня такой гордостью. Трудно оказаться достойным его, но я попытаюсь это сделать»⁶⁸.

Барбюс благополучно покинул Москву, а 17 октября заведующий Третьим (западным) отделом НКИД Гельфанд сообщает Поскребышеву о том, что экземпляр беседы Барбюса со Сталиным «изъят из документов, подлежащих пересылке Барбюсу в Париж». Опись при документах составлена ВОКСом⁶⁹  и уничтожается или посылается диппочтой через полпредство: «Я условился с т. Лернер (зам. пред. ВОКСа), что если Барбюс, установив отсутствие записи беседы с т. Сталиным, обратится с запросом в ВОКС, то редакция ответного ему письма будет предварительно согласована с нами и представлена на Ваше одобрение»⁷⁰.

Остальные материалы были признаны «совершенно без­обидными». Потенциально самой инкриминируемой, попади она в руки «противника», была часть беседы о советской субсидии в триста тысяч франков и о подрывной работе в вооруженных силах западноевропейских государств. Если к этому добавить, что в маниакальной постоянной зашифровке всего и вся сумма, вид свободно конвертируемой валюты, да и сам факт «субсидии» могли быть символическими значками для чего-то другого, о чем мы не имеем понятия, не догадываемся и, возможно, никогда не расшифруем, то полицейская акция выемки и зачистки архива даже такого лояльного попутчика, как Барбюс, удивлять не должна.

С другой стороны, полицейский контроль не обязательно становился литературной цензурой. 4 ноября редактор «Правды» Мехлис сообщает Сталину о том, что Барбюс прислал статью «Меж двух культур». Мехлиса смущает формулировка о «независимости литературного и политического движения». Просит вождя просмотреть статью. Сталин выносит резолюцию: «Нужно опубликовать без изменений. За ошибки в статье ответствен автор статьи, ибо статья подписана. И. Сталин»⁷¹.

В отличие от скандального финала визита Андре Жида (в конце августа 1936 года французский писатель благодарственную телеграмму Сталину не отправлял, а выехал из Союза тихо, без лишней помпы), прощание Фейхтвангера было афишированным. 5 февраля 1937 непотопляемый Лев Мехлис направляет Поскребышеву для вождя оригинал прощального письма-телеграммы Фейхтвангера на немецком языке (Сталин в анкетах упорно настаивал на своем знании немецкого, а иногда и английского языков): «Письмо надо хранить, оно может потребоваться. т. Сталин о нем знает», — резюмировал редактор «Правды»⁷².

Телеграмма Фейхтвангера отправлена со станции Негорелое 5 февраля в 11 ч. 53 мин. утра. Получена в Москве в 12 ч. 07 мин. дня. Она была негласным обязательством или гарантией того, что позиция писателя, прежде всего в оценке второго московского показательного процесса, будет предсказуемо правильной и просталинской.

Покидая Советский Союз, я чувствую потребность сказать Вам — достойному представителю советского народа, каким глубоким переживанием было для меня это путешествие в Вашу страну. Тот, кто изучает Вашу страну и Ваш народ без предубеждения, должен радостно восторгаться всем тем, что достигнуто за эти двадцать лет. Человеческий разум одержал здесь блестящую победу. Кто видел, с какой мощью и с каким умом Вы и Ваш народ защищаете и расширяете свои достижения, тот, покидая Советский Союз, полон счастливой уверенности, что нет на свете такой силы, которая смогла бы уничтожить осуществленный в Вашей стране социализм.

                 Лион Фейхтвангер».

Письмо могло потребоваться на случай повторения истории с Жидом. Но просто хранить в архиве его не стали. На следующий день, 6 февраля, оно было опубликовано в «Правде». Такова, вероятнее всего, была воля Сталина.

Позднее в этом году Сталин отредактирует информационную записку для печати, озаглавленную «От издательства», которая предварит опубликование перевода на русский язык книги Фейхтвангера о поездке в Москву. Сохранился и черновик написанного Ждановым уведомления⁷³. В нем советские читатели извещаются о выходе в свет в Амстердаме книги немецкого писателя-антифашиста. Предвосхищая ее неминуемый перевод на русский язык в виде советского издания, информационное коммюнике предупреждало о необходимости правильного прочтения книги Фейхтвангера «Москва 1937»:

«Книжка содержит ряд ошибок и неправильных оценок. В этих ошибках легко может разобраться советский читатель. Тем не менее, книжка представляет интерес и значение как попытка честно и добросовестно изучить Совет­ский Союз».

В Стране Советов сам вождь именовал литературную продукцию исключительно словом «книжка». Сталиным была зачеркнута итоговая фраза сообщения: «В этом несомненная заслуга автора».

К положительным (то есть просоветским) качествам писателя было отнесено то, что он — «один из немногих некоммунистических писателей Запада не сложил оружия перед фашизмом, не боится правды». Главной его заслугой в глазах Сталина стало то, что «в то время, когда буржуазные разбойники пера, в угоду капитализму и фашизму, состязаются в фабрикации отравленной лжи и клеветы против СССР, Фейхтвангер старается доискаться правды об СССР и понять его особенности»⁷⁴. Это был намек в сторону Андре Жида и компании. На заметке — итоговая пометка Сталина: директивное указание, которое из простого газетного сообщения делало своего рода директивное решение Политбюро: «Гослитиздат (200 тысяч)». Определялось не только издательство, но и тираж для субсидируемой советским бюджетом попутнической книги иностранного писателя. По тем временам он был немалым.

Возможно, Сталин расценил акцию с визитом и книгой Фейхтвангера как элемент предвыборной агитационной пропаганды. Полным ходом шла подготовка к выборам в Верховный Совет СССР первого созыва. Впервые всем без ограничений (кроме заключенных тюрем и лагерей) было предоставлено право избирать и быть избранными во всесоюзный «парламент». Публикация книги Фейхтвангера именно в данный момент создавала иллюзию возможности и реального существования конструктивной критики сталинского режима.

Беседа Сталина с Фейхтвангером стала предпоследней в череде философских встреч с западными гуру. Гибель организаторов и кураторов визитов западных пилигримов (Аросева, Бухарина, Таля, Кольцова, Бабеля и др.) и станет ответом на пасквильную книгу Жида и на безответные призывы Ромена Роллана к Сталину проявить гуманизм в отношении жертв террора. А после беседы с Рафаэлем Альберти и Марией Тересой Леон в марте 1937 года Сталин вообще прекратит тратить время на общение с кумирами западной интеллигенции⁷⁵. Ритуал паломничества интеллектуальных вождей поколения к кремлевскому трону станет еще одной, на этот раз концептуальной, жертвой великой чистки. Помпезный ритуал, рождение которого казалось таким многообещающим….

Советская классификация западных писателей образца 1934 года

Вожди сталинского призыва постоянно составляли иерархические списки деятелей искусства — своих (подсудных и подконтрольных режиму) и заграничных (контролируемых весьма условно). В 1934 году Александр Фадеев назвал советских лидеров людьми, спаянными «исключительным новым видом дружбы» — «мужественной, принципиальной, железной и веселой богатырской»⁷⁶. С другой стороны, Осип Мандельштам за год до этого увидел в сталинской богатырской дружине «сброд тонкошеих вождей».

«Богатыри» или «сброд» — категории эстетическо-моральные. Если эти люди — богатыри и были примитивными, то все же прагматиками. Сталинских вождей, помимо маниакальной мелочной скопидомности в финансовых делах, преследовало нормированное, «списочное» видение мира как внутри собственной страны, так и во взглядах на зарубежье. Видимо, человеческий Вавилон казался им пирамидальной структурой с ячейками наподобие квадратов с фигурками пионеров, доярок, шахтеров, милиционеров, зэков, партработников из известной картины Гриши Брускина «Фундаментальный лексикон» (1986). Такое видение мира требовало во всех областях жизни постоянной практической инвентаризации и уточнения номенклатурных списков живых душ: престижных (непрестижных), первостепенных (второстепенных), вменяемых (неуправляемых), фигур ценных и ненужных. В каждый конкретный момент происходил тотальный бухгалтерский учет и переучет, сортировка на людей необходимых и на тех, которыми можно было пренебречь, на лиц перспективных и, наоборот, недостойных приложения финансовых, полицейских и политических усилий Страны Советов.

В разделе «деятели культуры» в Советском Союзе 20—30-х годов, в царивших тогда условиях отсутствия минимального подобия независимых СМИ, индустриального шоу-бизнеса или коммерческой поп-культуры, во времена, когда окружающий мир еще не стал неоглобалистской всемирной деревней, именно иностранные писатели-попутчики оказались в глазах Кремля едва ли не самой престижной номенклатурной категорией. В то время Сталин не без подсказки со стороны еще не уничтоженного, просвещенного и западнического партийно-идеологического истеблишмента посчитал, что западные интеллектуалы — это ценный, достойный коллекционирования товар. Это объясняло повышенное внимание учреждений сталинского режима и его чиновников к зарубежным работникам пера. Кроме того, вождь полагал, что театр — это важнейшее из искусств, а газеты и журналы — важнейшие из СМИ. Результатом комбинаций этих приоритетов и стал жанр бесед Сталина с иностранными писателями, тексты которых частично опубликованы, а частично все еще упрятаны в архивы.

К моменту созыва Первого съезда советских писателей в августе 1934 года был составлен достаточно полный по тем временам номенклатурный список иностранных литераторов, особо ценных для советского режима, в культивировании которых он был заинтересован. До этого наиболее благоприятная возможность для инвентаризации западных попутчиков представилась в 1928 году, когда праздновали столетие со дня рождения Льва Толстого. Однако тогда пацифистская и непротивленческая составляющая празднества (в чем была заслуга Александры Львовны Толстой) и бюрократические конфликты в партийно-государственном аппарате (между наркомом просвещения Анатолием Луначарским и менее рафинированными чиновниками из Агитпропа ЦК) помешали Кремлю полностью использовать идеологический КПД «зеркала русской революции» и допущенных к этому зеркалу иностранцев. Соответственно гостевое присутствие на торжествах в Москве и в Ясной Поляне не соответствовало ни значению «глыбы» и «матерого человечища» (по словам Ленина), ни рекламно-коммерческому потенциалу продажи за рубеж результатов десятилетнего социалистического эксперимента в Советской России.

Михаил Яковлевич Презент — работник аппарата ЦИКа, негласный помощник фактического советского президента Авеля Енукидзе⁷⁷  и конфидент главного пролетарского поэта Демьяна Бедного — современник тех событий и особа, приближенная к власти, — отметил тогда в своем полуофициальном «дневнике» (запись от 18 сентября 1928 года):

«Несколько записей о толстовских торжествах. Торжества начались 10. IX. В этот день вечером в Большом театре состоялось открытое заседание юбилейного комитета⁷⁸. Было огромное количество желающих попасть в театр, но билеты, распределяющиеся юбилейным комитетом, фактически секретарем [начальника Главискусства Наркомпроса РСФСР] Свидерского — Богоевской и Всес. О-вом культ. связи с заграницей, были так умело разверстаны, что четверть театра пустовала и заседание началось с опозданием на (нрзб.) часа. Это было не торжество, а интернациональный провал, ибо Запад был представлен смехотворно. Франция и Англия отсутствовали. Америку представлял проф. Дана⁷⁹, который уже давно, года полтора, кажется, находится в России и которому в театрах, как говорят досужие журналисты, не дают уже бесплатных мест. Австрию представлял Стефан Цвейг, встреченный овацией, — его произведения русские любят. Он говорил и писал, что, к сожалению, поздно получил приглашение, он даже не подготовился к выступлению перед русской публикой. То же повторил и Бернхард Келлерман⁸⁰. Он чуть ли не из газет узнал, что он приглашен на Толстовские торжества. На вечере присутствовал Сергей Львович Толстой, но ни он, ни «толстовцы» и «толстоведы» не выступали. Назначенный на 13. IX вечер в Большом зале консерватории был отменен, т. к. в юбилейном комитете (правительственном) не хватило денег, чтобы заплатить за зал 1800 р. 14. IX состоялось два вечера — один казенный в Академии Худож. Наук, другой — в Политехн. музее — вечер вегет[арианского] О-ва и толстовского музея. На этом последнем было «весело»: Горбунов-Посадов⁸¹  потребовал отмены смертной казни, прекращения милитаристской политики и прочих вещей, противоречащих толстовским идеям. Речь его прерывалась аплодисментами. За два дня до этого в антракте на спектакле в Малом театре вышел какой-то гражданин и тоже произнес аналогичную речь. Его быстро вывели какие-то люди».

Во время Толстовских торжеств в 1928 году тактиче­ский провал с использованием иностранных попутчиков не перечеркнул стратегической правильности наступательной инициативы. Практика определения значения каждого отдельно взятого представителя всемирной интеллектуальной элиты (какой ее представляло советское руководство) продолжилась без ограничения во времени. После Великой Отечественной войны аппарат Кремля и Старой площади время от времени давал четкие ориентировочные указания в вопросе об утилитарности западноевропейских и американских писателей. Так, на заседании Оргбюро ЦК 27 августа 1947 года было заслушано сообщение главного редактора «Литературной газеты» Владимира Ермилова⁸²  о планах публикаций на страницах газеты статей и других произведений иностранцев. Ермилов скажет: «Нельзя помещать Франсуа Мориака». Наоборот, приветствовалось «обращение к тем людям, которые не сожгли мосты: Хемингуэй, Стейнбек, Шоу, Пристли»⁸³. Характерно, что по метафорической ассоциативности на этом же заседании, через один пункт, в повестке дня в «порядке контроля» поставят вопрос «О ходе выполнения решения Политбюро от 14 сентября 1946 года “О выписке и использовании иностранной литературы”»⁸⁴. Всегда наготове имелся список подлежащих сожжению книг авторов, «сжегших мосты».

Через несколько лет Политбюро примет предложение так называемого Комитета информации при МИД СССР (супершпионского ведомства СССР) об использовании французской газеты «Трибюн де насьон» в нужных для сталинского режима целях⁸⁵. Инструкции: «избегая выступлений с просоветских позиций», газета «должна обеспечивать свою политическую линию в соответствии с интересами советской внешней политики». На месте этой работой должен был руководить корреспондент «Правды», а позднее незабвенный ведущий телеразговоров с советскими зрителями 60—70-х годов Юрий Жуков⁸⁶  (привлечен Комитетом информации к разведывательной работе). Решено привлечь Пертинакса⁸⁷  (за «антиамериканские взгляды»), Эмиля Бюре [Буре] — бывшего редактора «Ордре»⁸⁸, Ива Фаржа — бывшего министра снабжения⁸⁹, Луи Мартена Шофье — католика из «Летр Франсез»⁹⁰  и т. д. В политической области декретировался союз с английскими лейбористами и партией Уоллеса в США. На 1949 год на эти цели предполагалось выделить для газеты 39 тысяч 500 американских долларов⁹¹  (около восьмисот тысяч долларов в ценах 2003 года).

После антирапповского постановления 1932 года на международном литфронте были сделаны организационные выводы, а в расстановку сил внесены коррективы. Культурно-агитпроповский аппарат отныне стал избегать услуг бездарных и полуграмотных пролетарских крикунов, валютных эквивалентов РАПП из Международного бюро писателей или из Международной организации революционных писателей. Был сделан однозначный выбор в пользу признанных и безусловных авторитетов — формально беспартийных попутчиков. Был взят курс на отказ от мелочного и тотального контроля из Москвы, от культивирования всего и всех из пролетарской Мекки, в сторону узурпирования, присвоения или даже покупки состоявшихся талантов, уже занявших престижное место на мини-олимпах в своих собственных странах. Отныне авторы должны были завоевать признание именно у себя на родине. Желательно — вне официальных структур местных компартий, организаций — спутников Коминтерна и связанных с ними ассоциаций и обществ.        Только затем это признание сертифицировалось в Москве.

Первый съезд советских писателей, помимо организационного оформления в единый союз инженеров человече­ских душ отечественного производства, документально зафиксировал наличие весьма представительной группы интеллектуалов всеевропейского и даже мирового масштаба, готовых служить стране побеждающего социалистического реализма. Время после провального празднования столетия Толстого не было растрачено зря. Не вина съезда ССП, что об одних из этих светочей никто не слышал у них на родине, а другие очень быстро покинули ряды попутчиков сталинского эксперимента. Модель шлифовалась.

В резолюции съезда по докладу Карла Радека о международной литературе, которую частично составил Андрей Жданов (а сам доклад просмотрел Каганович), было выделено несколько категорий западных писателей, на коих предлагалось ориентироваться режиму⁹². Первая группа — гости съезда, симпатии которых к СССР, социалистическому строительству, новой культуре были «глубоко» оценены съездом. Это: датчанин Мартин Андерсен-Нексё⁹³, французы Мальро, Луи Арагон, Жан Ришар Блок⁹⁴, турецкий писатель Якуб Кадри Караосманоглу⁹⁵, немецкие эмигранты Бредель⁹⁶, Бехер⁹⁷, Теодор Пливье⁹⁸ , а также китаец Ху Ланьчи и Анабель Эллис⁹⁹.

Вторая, более ценная, когорта писателей физически отсутствовала на съезде: Ромен Роллан, Андре Жид, Анри Барбюс, Бернард Шоу, Теодор Драйзер, Эптон Синклер¹⁰⁰, Генрих Манн и Лу Синь. Эти люди были на порядок более престижным «кадровым капиталом». Однако под разными предлогами они вежливо отказались от приглашения в Москву. Делегаты посылали им «братский» привет и присуждали почетный титул «лучших друзей трудящегося человечества»¹⁰¹.

Подобная классификация делила друзей советского народа на две группы. Одна — более молодая по возрасту, оперативно-мобильная, доступная для вызова в Москву по первому требованию. Вторая — своеобразная каста солидных мастеров, которые были оберегаемы для значительных акций. Но была еще и третья категория — группа стратегического резерва. В мае 1934 года Кремль утвердил несколько иной список приглашенных на писательский съезд иностранных гостей («Разрешить Оргкомитету ССП пригласить на съезд в качестве гостей следующих иностранных писателей»¹⁰² ): французы Барбюс, Роллан, Вайян-Кутюрье¹⁰³  и Мальро, испанцы Альберти, Сендер¹⁰⁴ , Хоакин Ардериус¹⁰⁵, Сесар Муньоз Арконада¹⁰⁶ , американцы Майкл Голд¹⁰⁷, Драйзер, Дос Пассос, Синклер, Андерсон¹⁰⁸, Хьюз¹⁰⁹, австриец Киш¹¹⁰, немцы Брехт, Манн, Фейхтвангер, Оскар Мария Граф¹¹¹, австриец Цвейг, а также китаец Лу Синь, датчанин Нексё и англичанин Бернард Шоу.

Сличение трех списков образца 1934 года (приехавших на съезд писателей, платонических друзей человечества и первоначально намечавшихся к приглашению) подтвердит наличие представительной третьей группы: буржуазно-демократических попутчиков и симпатизирующих наблюдателей советского эксперимента, к которым режим также мог обратиться за помощью. В этой третьей, особой группе самым ценным капиталом представлялись Томас Манн, Стефан Цвейг и не названные по имени Герберт Уэллс и Эмиль Людвиг. Последние имели беспрепятственный до­ступ к Франклину Рузвельту, Бенито Муссолини, Яну Масарику и т. д.

Мистер Твистер и интуристы

В том же решении Политбюро отмечалось: «обслуживание приглашенных иностранных писателей возложить на “Интурист” (под личную ответственность т. Курца)»¹¹² .

Сегодня может возникнуть вопрос: почему оперативно-чекистское обслуживание иностранных писателей поручалось «Интуристу», а не иностранной комиссии ССП, ВОКСу или Наркомпросу? Потому что в середине 30-х годов «Интурист» находился под тотальной опекой НКВД. Легализованная чекистская структура обслуживала видных иностранных гостей — реальных и вымышленных, таких, как мистер Твистер Самуила Маршака, немецкого импресарио-циркача из кинофильма «Цирк» Григория Александ­рова или Воланда (с группой сопровождающих) Михаила Булгакова. Сам же Мастер и его романный герой проходили по другому ведомству — четвертому отделению Четвертого (Секретно-политического) отдела Главного управления государственной безопасности Народного комиссариата внутренних дел СССР, а на чекистском жаргоне: «4 отд. СПО ГУГБ НКВД СССР».

15 июля того же предгрозового 1934 года в другом решении Политбюро об «Интуристе» особо отмечалось, что план «Интуриста» утверждается Культпропом ЦК ВКП(б). При этом предлагалось «обратить особое внимание на качество работы гидов, обеспечив при проведении экскурсий с интуристами толковые, исчерпывающие и политически выдержанные объяснения». Главный редактор Страны Советов зачеркнул нереалистическую инициативу: «12. И немедленно отменить по всей системе прием чаевых»¹¹³. 4 октября 1935 года, в последний год лубянского наместничества Генриха Ягоды, Политбюро зафиксировало следующее: «Поручить НКВД проверить специально деятельность “Интуриста”, связанную с показом наших заводов и фабрик». Отныне Воланда, Андре Жида, Лиона Фейхтвангера должны были встречать на должном уровне, во всеоружии, показом заводов и фабрик и правом одаривать чаевыми.

После смещения Ягоды, а затем и Ежова новый нарком — Лаврентий Берия одной из своих первых законодательных инициатив воспротивится планам формальной передачи «Интуриста» в систему НКВД. 7 декабря 1938 года он советует Сталину и Молотову: «Факт перехода “Интуриста” в ведение НКВД безусловно станет известен за границей. Капиталистические туристические фирмы и враждебная нам печать этот факт постараются использовать для развертывания травли вокруг представительств “Интуриста”, будут называть их филиалами НКВД и тем самым затруднят их нормальную работу, а также своей провокацией будут отпугивать лиц из мелкой буржуазии и интеллигенции от поездок в СССР. Исходя из указанных соображений, считаю целесообразным “Интурист” изъять из ведения НКВД». Сталин поддержит реалистическое предложение Берия: «ТТ. Молотову, Микояну. Кажется, т. Берия прав. Можно бы передать “Интурист” Наркомвнешторгу.
И. Сталин. 10/ I — 39 г.»¹¹⁴ . Начиная с 1939 года ино­странные туристы на территории страны победившего социализма формально попадают под опеку Наркомата внешней торговли, что соответствовало валютно-экономическому статусу гостей…

Карманные расходы иностранных писателей

Оставался нерешенным вопрос с карманными расходами иностранных писателей во время их путешествий по СССР. Он также рассматривался индивидуально, согласно табели о рангах. В зависимости от этой виртуальной бухгалтер­ской ведомости иностранные писатели получали соответственные тиражи переведенных на русский язык книг и гонорары за них.

13 декабря 1935 года заведующий Отделом печати и издательств ЦК Таль информировал вождя и секретарей ЦК о том, что за весь 1935 год в Советском Союзе было издано «сто книг иностранных названий». На 1936-й год предполагалось увеличить эту цифру до 138. Авторы по странам делились следующим образом. Франция — Арагон, Барбюс, Блок, Жид, Мальро, Роллан; Германия — Бехер, Вольф, Генрих и Томас Манны, Фейхтвангер, Франк (все они беженцы от гитлеровского режима); США — Дос Пассос, Драйзер, Синклер Льюис; Англия — Гексли [Хаксли], Форстер, Шоу. Все эти авторы так или иначе фигурировали в согласованных номенклатурных списках «друзей». Случайных людей, а тем более «врагов» здесь быть не могло. Координация цензурно-издательских инициатив производилась четко.

Таль вносил в статистический обзор элемент идеологической демагогии: «Для антифашистских писателей, изгнанных или эмигрировавших из своих стран — а иногда просто бойкотируемых на родине буржуазными издательствами, такое издание становится часто единственным путем широкого общения писателя с массовым читателем, для многих из них оно становится весьма существенным источником средств к существованию».

Гослитиздат выплачивал все гонорары в советских деньгах — «совдензнаками» (на языке тех лет) после приезда авторов в СССР. Все это иллюстрировано в незабываемых сценах продления контракта в фильме «Цирк» Александрова. В валюте допускалась оплата в пределах 5—10 % от суммы гонорара. Например, за шесть томов собрания сочинений Андре Жиду выплатили 1500 валютных рублей (обменный курс, естественно, устанавливал Сталин). Столько же — Генриху Манну. Самым оплачиваемым автором в тот год был Лион Фейхтвангер — 1800 рублей. В абсолютных цифрах в 1935 году выплаты составили 21 тысячу золотых руб., помимо 10 тысяч, ассигнованных на оплату валютных обязательств Горького и «оплаченных по его указанию за границей». Отдел печати предлагал на 1936 год удвоить сумму валютных дотаций попутчиков и оставить без изменения 10 тысяч горьковских золотых. Это соответствовало бы тем минимальным суммам, «какие выплачивают наиболее культурные издательства Европы или Америки советским писателям при опубликовании их произведений за границей»¹¹⁵ .

¹ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1291. Л. 15.

² Андре Жид (1869—1951) — французский писатель, в середине 30-х годов играл ведущую роль в антифашистском движении западноевропейской интеллигенции. В июле-августе 1936 года посетил Советский Союз. Написанная под впечатлением этой поездки книга «Возвращение из СССР» стала одним из важнейших свидетельств против сталинского режима, появившихся в 30-е годы (Gide Andre. Retour de l’URSS. Paris: Gallimard, 1936. В 1937 году в том же парижском издательстве вышло в свет дополнение к первой книге: Retouches a mon Retour de l’URSS).

^2а Эмиль Людвиг (1881—1948) — немецкий писатель. В декабре 1931 года посетил СССР, где имел беседу с И. В. Сталиным.

³ См.: Роллан Ромен. Московский дневник / Перевод с француз­ского М. Ариас, комментарии Н. Ржевской // Вопросы литературы. 1989.№ 3—5.

⁴ Shaw George Bernard. The Rationalization of Russia / Edited with an Int­­roduction by Harry M. Geduld. Bloomington: Indiana University Press, 1964.

⁵ Алексей Иванович Ангаров (1898—1939?). В 1936—1937 годах вплоть до ареста исполнял обязанности заведующего Отделом культурно-просветительной работы ЦК. Расстрелян.

⁶ Людвиг Маркузе (1894—1971) — в 20-е годы работал в Берлине и Франкфурте как театральный критик. Кроме указанных далее в письме Ангарова биографий, написал биографии Георга Бюхнера (1922) и Стриндберга (1922). Его собственная автобиография выйдет в свет в 1960-м году. В середине 20-х годов познакомился и женился на Эрне (Саше) Рейх. В 1933-м они были вынуждены бежать из Германии, а в 1939-м — из оккупированной нацистами Франции. Они переехали в Лос-Анджелес. В 1944 году Маркузе станет американским гражданином, а на следующий год начнет преподавать немецкую литературу и философию в Университете Южной Калифорнии. После выхода на пенсию чета возвратится в Германию (Западную).

⁷ Карл Людвиг Бёрне (1786—1837) — публицист и критик, выросший в семье состоятельного франкфуртского еврея. Бёрне не знал жизни в гетто. Он говорил: «Счастье быть одновременно и немцем, и евреем». Его идеи легли в основу идеологии «Молодой Германии».

⁸ «Neue Deutsche Blдtter» («Новый немецкий журнал») — выходил в Москве, но выпуск его был приостановлен.

⁹ Издательство «Керидо» — основано в 1915 году в Амстердаме португальским евреем Эммануэлем Керидо (1871—1943). С 1933 до 1940 года одна из редакций этого издательства публиковала произведения немецких писателей-эмигрантов, покинувших Германию из-за гитлеровского террора. Осенью 1937 года здесь вышло первое издание книги Фейхтвангера «Москва 1937». Издательство существует и в наши дни.

¹⁰ Речь идет об Игнатии Лойоле (1491?—1556) — испанском дворянине, основателе ордена иезуитов.

¹¹ Совместно с В. Бределем и И. Бехером Фейхтвангер был редактором издаваемых в Москве немецких журналов «Дас Ворт» (1936 — 1939) и «Интернационале Литератур». См. также: Мюллер Р., Колязин В. Ф. «Я охотно принимаю приглашение к сотрудничеству». Переписка В. Беньямина с редакцией журнала «Дас Ворт». 1936—1937 гг. // Исторический архив. 1998. № 1. С. 105—123.

¹² Машинописный подлинник. Подпись — автограф. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Ед. хр. 956. Л. 46.

¹³ В информации о дипломатической или чекистской шифровке по принципу «испорченного телефона» перепутано несколько географических понятий. Не «Санари-Вар-сюр-Мер», а городок Санари-сюр-Мер, который находится на реке Вар во французской провинции Приморские Альпы — Лазурный берег в районе Ниццы.

¹⁴ Михаил Яковлевич Аплетин (1885—1981) — после ухода с поста председателя иностранной комиссии Союза советских писателей занимался литературной критикой.

^14а Дело так называемого «Антисоветского объединенного троцкист­ско-зиновьевского центра», по которому были привлечены 16 человек, в том числе Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов и др. Обвинение было сфабриковано. Суд состоялся 19—24 августа 1936 года. Все обвиняемые приговорены к расстрелу.

¹⁵ Андрей Андреевич Андреев (1895—1971) — член Политбюро и секретарь ЦК. В середине 30-х годов был главным штатным куратором литературы и искусства по линии Политбюро.

¹⁶ Машинописный подлинник на бланке Инокомиссии ССП на Кузнецком мосту, дом № 12. Документ оприходован в Техническом секретариате Оргбюро ЦК 9 ноября 1936 года № 366 (РГАСПИ. Ф.  17. Оп. 114. Ед. хр. 956. Лл. 48, 48об.).

¹⁷ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Ед. хр. 956. Л. 50.

¹⁸ Там же. Л. 46.

¹⁹ В «Докладе о проекте Конституции Союза ССР» Сталин так расшифровал свое понимание интеллигенции: «инженерно-технические работники», «работники культурного фронта» и «служащие вообще». Говоря о классах в советском обществе, Сталин сказал: «Остался рабочий класс. Остался класс крестьян. Осталась интеллигенция» (Правда. 1936. 26 ноября). В выступлении на пленуме ЦК ВКП(б) 12 октября 1937 года Сталин дал четкое указание по предстоящим выборам в Верховный Совет СССР: «Нельзя переполнять Верховный Совет трактористами, трактористками, комбайнерами и теребильщиками и забывать, что у нас есть интеллигенция партийная, есть искушенные политики не только в Москве, но и в областях» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1120. Л. 89). В октябре 1938 года при редактировании лозунгов к очередной годовщине Октябрьской революции в лозунге № 39 предлагалось прославление-здравица: «Советская интеллигенция — это новая интеллигенция, подобно которой не знала еще история человечества!» Сталин снизил cтепень следовавшей за этим экзальтации: «Да здравствует наша советская, народная интеллигенция!» Из предлагавшегося варианта лозунга: «Больше внимания политическому воспитанию и большевистской закалке советской интеллигенции!» Сталин зачеркнул важное уточнение: «интеллигенции — кадров нашего государственного аппарата» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1203. Л. 89).

²⁰ «Соль земли» — слова Чернышевского из романа «Что делать?». Сталин имеет в виду народнические группы. К середине 30-х годов Сталин стал резко отрицательно относиться к деятельности народовольцев, видя в их террористической деятельности, в акте цареубийства недопустимые ассоциации с убийством Кирова, обвинение в котором было предъявлено многим бывшим руководителям большевист­ской партии на московских показательных процессах.

²¹ Сталин имеет в виду социалистическую партию «Земля и воля», основанную в 1876 году. В программу этой организации входила национализация земли, отмена налогов и свободная община. Аграрный вопрос выдвигался как основной. Раскол в «Земле и воле» привел к созданию двух партий: «Народной воли» и «Черного передела».

²² Энгельс говорил об упадке сен-симонизма (1843): «Сен-симонизм <…> который, точно сверкающий метеор, приковал к себе внимание мыслящих людей, исчез затем с социального горизонта… Его время миновало» (цит. по: История философии в 4-х томах, т. II. М.: Изд. Академии Наук СССР, 1957. С. 170). Маркс и Энгельс отмечали в Вильгельме Вейтлинге его склонность быть пророком, который носит в кармане «готовый рецепт осуществления царства небесного на земле» (Там же. С. 187).

²³ Имеются в виду религиозные войны во Франции (1562—1594) между католиками и гугенотами, Тридцатилетняя война в Германии (1618—1648) между поддержанными папой князьями и антигабсбургской коалицией протестантских князей.

²⁴ За девять месяцев до этого Политбюро с санкции Сталина запретило постановку на сцене МХАТа пьесы «Мольер» Михаила Булгакова.

²⁵ Зачеркнуто: «Как мне кажется, раньше было больше литературных произведений, критиковавших те или иные стороны советской жизни».

²⁶ Возможно, Сталин имеет в виду Павла Васильева (1910—1937) и ряд русофильских поэтов и писателей: Николая Клюева (1884—1937), Петра Орешина (1887—1938) и Сергея Клычкова (1889—1940). В данном случае, перед лицом немецкого писателя-антифашиста, Сталин намекает на то, что для его режима приоритетна борьба за «равноправие» наций, то есть против русского великодержавного шовинизма, и сама критика этой борьбы недопустима.

²⁷ Сталин постоянно классифицирует и группирует. В начале беседы он говорит о трех группах писателей вообще: писатели «за» (подразумевается, что за советскую власть), писатели «против» и «воздержавшиеся». Здесь же он рассуждает о существовании двух групп оппозиционных писателей: русских (подразумевается) националистах и тех, кто не хочет вести борьбу против «фашистских элементов». Возможно, что в последней группе зашифровывается часть бывших руководителей РАПП, которые группировались вокруг спецпайков, квартир и мебели из распределителей ОГПУ — НКВД смещенного наркома внутренних дел Генриха Ягоды. Под «фашизмом» в данном случае подразумевается «троцкизм». Именно обвинения в фашизме предъявят перед расстрелом Владимиру Киршону (1902—1938), Леопольду Авербаху (1903—1938) и другим руководителям бывшей РАПП.

²⁸ Эту мысль почти дословно Сталин высказал в августе 1934 года во время беседы с Гербертом Уэллсом: «Это называется у нас, большевиков, “самокритикой”. Она широко применяется в СССР».

²⁹ «Мы диалектику учили не по Гегелю», — сказал Маяковский. Сталин учил Гегеля по Плеханову. В 1937—1938 годах в ходе работынад главой о диалектическом и историческом материализме для «краткого курса истории ВКП(б)» Сталин прочитает (или перечитает) том Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Сталин отметит следующие слова: «Сова Минервы начинает летать только ночью. Когда философия начинает выводить свои серые узоры на сером фоне, когда люди начинают вдумываться в свой собственный общественный строй, вы можете с уверенностью сказать, что этот строй отжил свое время и готовится уступить место новому порядку, истинный характер которого опять станет ясен людям лишь после того, как сыграет свою историческую роль: сова Минервы опять вылетит только ночью. Нечего и говорить, что периодические воздушные путешествия мудрой птицы очень полезны: они даже совершенно необходимы» (выделенное курсивом подчеркнуто Сталиным) (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 251. 1938. М.: Государственное политическое издательство. С. 67. Пометки простым карандашом).

³⁰ Сталин имеет в виду «Избранные места из переписки с друзьями».

³¹ Фейхтвангер прибыл в Москву 1 декабря 1936 года. «Правда» приветствовала приезд «германского антифашистского писателя» статьей Е. Книпович «Творчество Лиона Фейхтвангера».

³² В сталинском архиве сохранились документы середины 30-х годов, которые одновременно подтверждают и опровергают этот тезис. В 1937 году вождь действительно запретил публикацию нескольких приветствий: работников ИЗОГИЗа, коллектива МХАТа и Краснознаменного ансамбля Красной Армии во время гастролей на Парижской выставке. В то же время десятки приветствий и рапортов были опубликованы. Например, 10 ноября 1937 года, в разгар «предвыборного» ажиотажа, Мехлис сообщает Сталину: «В “Правде” имеется огромнейшее количество резолюций собраний рабочих, колхозников, служащих о выдвижении кандидатами в Верховный Совет членов Политбюро. Мы не использовали и половины поступивших материалов. В связи с опубликованным сегодня письмом прошу указаний — можно ли продолжать печатание списков. Л. Мехлис». Речь идет о письме членов Политбюро с согласием баллотироваться в определенных избирательных округах. Сталин подчеркнул слова «продолжать печатание спи­сков» и написал: «Нужно продолжать печатание. Ст.». Поток экзальтированных резолюций продолжился (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 203. Л. 157; подлинник на бланке «Правды». Автографы Мехлиса и Сталина).

³³ Бабувисты — последователи Гракха Бабефа (1760—1797), французского коммуниста-утописта. Гебертисты — в эпоху французской революции группа единомышленников Жака Рене Гебера (1757—1794), одного из решительных сторонников террора, который вел борьбу с христианством за культ Разума. По настоянию Робеспьера он был казнен.

³⁴ 19 декабря 1934 года по заявлению Сталина Политбюро принимает решение: «Уважить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря в день пятидесятипятилетнего юбилея его рождения никаких празднеств или торжеств или выступлений в печати или на собраниях не было допущено» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1048. Л. 26). Выписки были посланы в Тифлис, в Киев, в газеты «Правда» и «Известия», в Ташкент, редакторам газет: «Заря Востока» — Григорьян, «Коммунист» — Попов, «Правда Востока», «Ленинградская правда» и т.д. Сталин по этому вопросу не голосовал. Решение, напечатанное на гектографе в тетрадях протоколов заседаний Политбюро, становилось достоянием местной политической элиты. Данный номенклатурный маневр неофициально мог быть связан с убийством Сергея Кирова в Ленинграде 1 декабря. После похорон Кирова немедленно началась кампания многочасовых партийных активов, которые стали подготовкой к первому этапу массовой чистки. В подобной исторической конъюнктуре празднование 55-летия вождя виделось неуместным. В 1939 году 60-летие Сталина совпадет с «зимней» советско-финляндской войной, ход которой окажется неблагоприятным для Красной Армии. Торжества также не состоятся. Во время 65-летия будет идти Вторая мировая война. Логично, что грандиозные празднества смогут быть организованы только в 1949 году во время 70-летия Сталина.

³⁵ В конспективной записи зав. Отделом печати и издательств ЦК Б. Таля (который выступил на беседе переводчиком, стенографистом, а затем и редактором текста) эта идея передана следующим образом: «Пытался несколько раз, ничего не выходит. Говоришь: нехорошо, неприлично, из скромности. 55-летие праздновать, решение воспретить, жалобы мешают праздновать победу, дело не во мне. Что я ломаюсь. Должно быть приятно, но я ломаюсь».

³⁶ ТАСС в своем сообщении «Школьные новостройки 1937 года» информировало, что к 7 ноября 1936 года в городах и рабочих поселках были готовы 1025 новых школ. Заканчивались еще 52 постройки. В 1937-м в Москве собирались дополнительно построить 80 новых школьных зданий (Правда. 1936. 15 ноября). Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б) на своем заседании 19—21 мая 1936 года также рассматривала ход выполнения постановления ЦК и СНК о новых школьных зданиях. Докладывал ревизор области культуры в этом высшем органе партийной полиции А. П. Шохин. В отличие от восторженного сообщения ТАСС, ход строительства был признан неудовлетворительным. Как горсоветы, так и наркоматы отставали от графиков. Строилось 860 школ вместо 912. В Ленинграде из 100 школ не приступили к строительству 26 (РГАСПИ. Ф. 589. Оп. 4. Ед. хр. 63. Л. 1. Протокол № 37 17 мая 1936 года).

³⁷ В конспективной записи Таля этот фрагмент выглядит так: «А то, что за границей недовольны, что делать? Нельзя сразу сделать людей культурными. 3000 школ. 1000 школ. В одной Москве 250 школ. Ленинград 150 школ. Стараемся поднять культурность. 5—6 лет. Культурный подъем медленно. Бурно и некрасиво».

³⁸ См.: «Выставка “Архитектура СССР”», заметка профессора Д. Аркина (Правда. 1936. 16 декабря).

³⁹ Выставка была организована Союзом советских архитекторов и открылась в Московском государственном музее изобразительных искусств 11 ноября 1936 года. На выставке были собраны все работы Рембрандта, имеющиеся в Советском Союзе. На ней были представлены 23 картины из Эрмитажа, 6 картин из Музея изобразительных искусств в Москве. На открытии выступил председатель Комитета по делам искусств при СНК СССР Платон Керженцев, который сказал: «Рембрандту <…> было тесно в рамках буржуазной Голландии, которая его не признавала» (Правда. 1936. 12 ноября).

⁴⁰ В записи Таля вопрос писателя зафиксирован следующим образом: «строит. выст. Рембр. выст. Keine Stalin-Buste».

⁴¹ В качестве конкретной иллюстрации передачи беседы Сталина в косвенной форме в книге Фейхтвангера приведем фрагмент из нее. В случае возникшего интереса в сравнительном анализе других фрагментов читатель сможет сам удостовериться в том, как немецкий писатель зашифровал в книге иные сталинские мысли. Шифровка была самым престижным видом литературного творчества большевистской партии, и немецкий писатель не мог не оценить подобного стилистического приема. Фейхтвангер в книге «Москва 1937»:

«Сто тысяч портретов человека с усами.

На мое замечание о безвкусном, преувеличенном преклонении перед его личностью он пожал плечами. Он извинил своих крестьян и рабочих тем, что они были слишком заняты другими делами и не могли развить в себе хороший вкус, и слегка пошутил по поводу сотен тысяч увеличенных до чудовищных размеров портретов человека с усами — портретов, которые мелькают у него перед глазами во время демонстраций. Я указываю ему на то, что даже люди, несомненно обладающие вкусом, вы­ставляют его бюсты и портреты — да еще какие!— в местах, к которым они не имеют никакого отношения, как, например, на выставке Рембрандта. Тут он становит­ся серьезен. Он высказывает предположение, что это люди, которые довольно поздно признали существующий ре­жим и теперь стараются доказать свою преданность с уд­военным усердием. Да, он считает возможным, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким обра­зом дискредитировать его. “Подхалимствующий дурак, — сердито сказал Сталин, — приносит больше вреда, чем сотня врагов”. Всю эту шумиху он терпит, заявил он, только потому, что он знает, какую наивную радость до­ставляет праздничная суматоха ее устроителям, и зна­ет, что все это относится к нему не как к отдельному лицу, а как к представителю течения, утверждающего, что построение социалистического хозяйства в Советском Союзе важнее, чем перманентная революция» (Фейхтвангер Лион. Москва 1937. М.: Захаров, 2001. С. 62—63).

⁴² При подготовке новой программы ВКП(б) в конце 30-х — первой половине 40-х годов Сталин составил заметки «О буржуазной демократии», в которых, в частности, запечатлел такую глубокую мысль: «2) Буржуазная демократия обанкротилась, она превратилась в политику (зачеркнуто: систематического) демократич[еского] обмана народа: обманывают во всем, по всем вопросам врут: и внешней политики, обманывают насчет мира, обманывают насчет войны, обманывают на выборах, обманывают после выборов, обманывают народ во всем» (заметки Сталина «К программе ВКП (б)». РГАСПИ. Ф. 588. Оп. 11. Ед. хр. 122. Лл. 42—43).

⁴³ Тезис VII конгресса Коминтерна (август 1935 года). О том, что «вопрос о создании правительства единого фронта станет в порядок дня как непосредственная практическая задача», что вопрос этот «сделается решающим, пробным камнем для политики социал-демократии данной страны», заявил на конгрессе Георгий Димитров (cм. его доклад «За единство рабочего класса, против фашизма» в кн.: VII конгресс Коммунистического Интернационала и борьба против фашизма и войны. Сборник документов. М.: Изд. политической литературы, 1975.
С. 204).

⁴⁴ Правительство Народного фронта в Испании пришло к власти в результате победы на выборах в кортесы 16 февраля 1936 года коалиции коммунистов, социалистов, профсоюзов и левых республиканцев.

 ⁴⁵ Марсель Кашен, (1869—1958) — член Политбюро ЦК Французской компартии, член Президиума Исполкома Коминтерна. Сыграл значительную роль в организации движения Народного фронта во Франции. Эрнст Тельман (1886—1944) — председатель ЦК компартии Германии, член Президиума Исполкома Коминтерна; 3 марта 1933 года был арестован гестаповцами и погиб в концлагере Бухенвальд.

⁴⁶ Отчет о процессе публиковался в «Правде», а затем, по решению Политбюро, принятому еще до судебного фарса, вышел отдельной книгой. Сталин редактировал некоторые материалы этого процесса. См.: Процесс антисоветского троцкистского центра (23—30 января 1937 года). Судебный отчет по делу антисоветского троцкистского центра <…> по обвинению Пятакова Ю. Л., Радека К. Б., Сокольникова Г. Я. <…> и др… М.: Верховный суд СССР. 1937.

⁴⁷ С августа 1936-го до конца года Сталин радикально изменил свое отношение к драматургии процесса. В августовские дни Ежов в черновике своего программного письма к вождю утверждал: «Стрелять придется довольно внушительное количество. Лично я думаю, что на это надо пойти и раз навсегда покончить с этой мразью». В то же время он пояснял: «Понятно, что никаких процессов устраивать не надо <…> Очень туго подвигается исполнение вашей директивы по прощупыванию военной линии троцкистов». В ЧК в 1933 и 1934 годах «были также сигналы и о существовании блока. Все это, однако, прошло безнаказанно <…> очень хочу вас подробно проинформировать о внутренних делах в ЧК <…> Сейчас, мне кажется, нужно приступить и к кое-каким выводам из всего этого дела для перестройки работы самого наркомвнудела <…> В среде руководящей верхушки чекистов все больше и больше зреют настроения самодовольства, успокоенности и бахвальства <…> люди мечтают теперь только об орденах за раскрытое дело <…> Трудно даже поверить, что люди не поняли, что в конечном счете это не заслуги ЧК, что через пять лет после организации крупного заговора, о котором знали сотни людей, ЧК докопалось до истины» (РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 52. Л. 188). Однако, став наркомом внутренних дел, Ежов по заданию Сталина приступит к подготовке нового, январского (1937 года) процесса.

⁴⁸ Крушения на советских железных дорогах происходили постоянно. Воинский эшелон на станции Шумиха потерпел крушение 27 октября 1935 года. Во время катастрофы погибли 29 красноармейцев и столько же были ранены. Этот эпизод будет фигурировать на январском (1937 г.) процессе в Москве: «…обвиняемый Князев по указанию руководителя диверсионно-вредительской работы на железнодорожном транспорте Лифшица и по прямому заданию агента японской разведки г-на Х…» и так далее. Например, 26 октября 1935 года Политбюро рассмотрело вопрос «О крушении поезда на станции Шимановская».

Решено: «а) Привлечь к судебной ответственности по делу о крушении на станции Шимановская наряду с другими виновниками начальника второго железнодорожного отделения Кирьянова. б) Исключить из партии и привлечь к судебной ответственности парторга куста Шимановская — Бобрик. в) В отношении непосредственного виновника крушения машиниста Ребеко признать необходимым применение высшей меры наказания». Менее чем через десять дней, 5 ноября, — новое решение Политбюро «О крушении поезда на ст. Стальной Конь Московско-Курской ж. д.»: «Утвердить приговор выездной сессии линейного суда Московско-Курской железной дороги о расстреле машиниста Ноздрина, главного виновника крушения поезда 6 октября на станции Стальной Конь» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 18. Лл. 182, 185). Следует подчеркнуть, что Сталин в разные годы по-разному решал проблемный вопрос о квалификации железнодорожных и иных катастроф. В понимании террористического режима в зависимости от политической целесообразности авария могла быть объявлена: несчастным случаем, техногенной катастрофой, итогом саботажа спецев, акцией троцкистов, диверсией террористов, подрывом немецких шпионов и т. д. до бесконечности. Объединяло эти классификации то, что нередко после их применения в судебной практике расстреливали невинных людей.

⁴⁹ В двух черновых конспективных записях данные о количестве погибших в железнодорожной катастрофе красноармейцев разнятся: «Убито при крушении 35 красноармейцев»; «убито 25—30». В окончательном варианте стало: «десятки» (Там же. Л. 50).

⁵⁰ М. С. Богуславский, Л. Н. Дробнис и И. А. Князев — фигуранты московского январского процесса «антисоветского троцкистского центра».

⁵¹ Процесс Пятакова и др. начнется 23 января 1937 года. В черновике письма Сталину, помеченного 11 августа 1936 года, Ежов докладывал, что вызывал Пятакова и сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на августовском процессе… Согласно Ежову, Пятаков «виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены и безразлично относился к встречам с ее знакомыми». Ежов добавил, что Пятаков «просит лично расстрелять приговоренных к расстрелу, в том числе и бывшую жену». Вместо этого отдали под суд самого Пятакова, и в числе других он был расстрелян (РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 52. Лл. 174—175).

⁵² В черновой записи последняя реплика Сталина выглядит несколько иначе: «Товарищ Фейхтвангер сможет много интересного узнать, если он сможет присутствовать на этом процессе» (Там же. Л. 53). Здесь характерно употребление слова «товарищ» по отношению к некоммунистическому писателю, который в самых благоприятных для советской действительности обстоятельствах мог считаться лишь попутчиком. 22 января 1937 года Политбюро примет решение: «14. Не возражать против присутствия на процессе иностранных писателей Фейхтвангера и Андерсена-Нексё» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 20. Л. 166).

⁵³ Пьеса «Калькутта, 4-е мая» была издана массовым тиражом в СССР в 1936 году в Журнально-газетном объединении (руководителем Объединения был Михаил Кольцов).

⁵⁴ В заключительном слове по Отчету ЦК на Х съезде РКП(б) Ленин говорил: «Не надо теперь оппозиции, товарищи, не то время! Либо — тут, либо — там, с винтовкой, а не с оппозицией. Это вытекает из объективного положения, не пеняйте» (Ленин о партийном строительстве. М.: Госполитиздат, 1956. С. 610—611).

⁵⁵ В дни накануне XV съезда партии Сталин с дотошной скрупулезностью следил за ходом внутрипартийного голосования. 31 октября 1927 года в 22 часа 30 мин. (расшифровано 1 ноября в 9 часов утра) секретарь Ленинградского комитета партии Н. К. Антипов (1894—1938) направил шифровку в Москву на имя Сталина: «Сообщение о выводе из Цека Троцкого и Зиновьева было сделано 24 октября на нескольких крупных рабочих коллективах, в том числе на Треугольнике и Красном Выборжце, первом из них из 2000 человек против решений ЦК голосовало 22 и трое воздержалось. Во втором семь против». С целью перепроверить эту информацию Сталин немедленно направляет запрос Кирову (начальнику Антипова в Ленинграде): «Ты сообщил мне ночью, что на Треугольнике было 1500, из коих за оппозицию голосовало 24. Я так и передал в Правду. А сегодня Антипов сообщает, что на Треугольнике было 2000, из них 22 голосовало за оппозицию. Кому верить. Сталин» (№ 5123/ш. 1 ноября. 17 час 10 мин) (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 63. Л. 29).

⁵⁶ Рудольф Гесс (1894—1987) — личный секретарь Гитлера, с 1933 года — его заместитель по нацистской партии.

⁵⁷ В апреле 1935 года Бухарин уже сообщал Сталину о том, во что обходилась такая «вера» Радеку: «Радек болен и нервно истощен: он опухает, его вдруг одолевает сонливость, покрывается симметрической нервной сыпью». Просит отпустить на шесть недель на юг Франции. Во Францию Радека не отпустили, а Сталин переслал это письмо «на контроль» (как тогда говорили) Николаю Ежову (РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 52. Л. 28).

⁵⁸ Машинописный экземпляр. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 820. Лл. 3—22.

⁵⁹ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 820. Л. 58об.

⁶⁰ Б.М. Таль (1898—1938) — в 1935—1937 годах заведующий Отделом печати и издательств ЦК. 11 августа 1936 года Политбюро утвердило кадровые назначения в газете «Известия». Бухарин был фактически отстранен от руководства газетой, Таль одновременно стал первым заместителем ответственного редактора главной правительственной газеты страны. Постановили: «…коллегиальную систему руководства ликвидировать <…> 14 августа доложить о результатах <…> Поручить т.т. Талю, Стецкому, Мехлису и Ежову привести в порядок аппарат “Известий”, в частности, секретарский аппарат “Известий”». (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1118. Л. 73). В 1933 — 1935 годах Таль был редактором газеты «За индустриализацию». Расстрелян. Алексей Иванович Стецкий (1896—1938) — заведовал Агитпропом ЦК в 1930—1938 годах. Расстрелян.

⁶¹ Александр Яковлевич Аросев (1890—1938) — старый большевик. 17 августа 1933 года Аросев подарил Сталину свой роман «Корни» (М.: Госиздат «Художественная литература», 1933). Дарственная надпись на экземпляре: «Учитель и вождь Иосиф Виссарионович! Этой и последующими работами хотел и хочу показать механизм и настроение в нашей подготовительной к революции работе, чтобы яснее был виден наш тип и не наш тип. Сердечный привет А. Аросев. 17 VIII — 33. Москва». Книга из коллекции Государственной общественно-политической библиотеки Министерства культуры РФ была представлена в марте 2003 года на выставке «“Дорогому товарищу Сталину…” (книги, подаренные И. В. Сталину с автографами авторов)». Расстрелян.

⁶² РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 820. Л. 2.

⁶³ Поскребышев Александр Николаевич (1891—1965) — заведующий Особым сектором ЦК ВКП(б), которого Хрущев в докладе на ХХ съезде назовет «верным оруженосцем» Сталина. Одно из отделений Особого сектора было так называемым «личным архивом» Сталина, другое выдавало цензурные разрешения на публикацию любых материалов, связанных с реальным или мифическим Сталиным-Джугашвили (документов, воспоминаний, фотографий), а также произведений искусства сталинианы (стихотворений, киносценариев, повестей, романов и т. д.).

⁶⁴ Маршалл Маклюэн (1911—1980) — канадский философ, теоретик исследований средств связи и новых СМИ в век электроники. Объявил о конце «галактики Гуттенберга» — линейного, последовательного восприятия действительности, столетиями навязываемого человеку образом и смыслом печатного слова. По мнению Маклюэна, вместе с телевидением наступила эра синхронного, нелинейного и хаотичного восприятия мира, когда возникал конфликт между печатным словом и визуальным образом. В своем ставшем классическим труде «Understanding media» («Познание СМИ»; 1964) Маклюэн делает парадоксальный вывод о том, что в век электронных СМИ средство передачи информации и есть сама информация. То есть информация — это диктор или политик на экране телевизора, а не текст их сообщения или заявления. Этот вывод определил стратегию и тактику политиче­ской рекламы последней трети ХХ века. Оказалось, что телезрители не вникают в смысл сообщений, останавливаясь на поверхностном образе (политик хорошо выглядит, говорит четко, внятно и т. д.).

⁶⁵ Машинописный подлинник. Подчеркивания рукой неизвестного. Подпись и дата — автограф Таля (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 820. Л. 84).

^65а Там же. Л. 82.

⁶⁶ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 699. Лл. 35—50.

⁶⁷ Там же. Л. 52.

⁶⁸ Там же. Лл. 53—54. Рукописный автограф на французском языке.

⁶⁹ 10 июля 1932 года анонимный сотрудник Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС) докладывал Молотову о том, что во время пребывания турецкой делегации «т. Петров сообщил мнеразговор с Вами и Ваши директивы ВОКСу о том, что сейчас имеет место особое оживление деятельности шпионажа, поэтому ВОКСу нужно быть особо бдительным» (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1448. Л. 78).

⁷⁰ РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1448. Л. 55.

⁷¹ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 699. Л. 60. Пометка на Л. 60об.: «Возвращено т. Мехлисом 8 мая 1939 г. без статьи».

⁷² РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 820. Л. 85.

⁷³ РГАСПИ. Ф. 77. Оп 1. Ед. хр. 840. Л. 1.

⁷⁴ РГАСПИ. Ф. 77. Оп 1. Ед. хр. 820. Л. 91.

⁷⁵ Рафаэль Альберти (1902—1999), Мария Тереса Леон (1903—1988) — испанские поэты и литераторы. Муж и жена. После победы Франко в гражданской войне в Испании эмигрировали во Францию, затем переехали из Марселя в Аргентину. Возвратятся в Испанию измноголетнего изгнания только 27 апреля 1977 года. Поэт будет избран в национальный парламент, но быстро откажется от статуса депутата. В августе 1934 года Альберти был гостем Первого съезда советских писателей. Именно после встречи с Альберти и Леон в марте 1937 года в Москве Сталин потеряет интерес к контактам с левой западноевропейской интеллигенцией. Занятый разрешением головоломок большой чистки и деталями стратегического курса на сближение с нацистской Германией, он перестанет считать победу Народного фронта в Испании и в других западноевропейских странах реальной перспективой и сделает окончательный выбор в пользу внешнеполитического агрессивного тоталитаризма (будущий раздел Польши, оккупация Прибалтийских государств, аннексия Молдавии, война с Финляндией и т. д.).

⁷⁶ Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет. М., 1934. С. 234.

⁷⁷ Авель Сафронович Енукидзе (1877—1937). Будучи секретарем Президиума ЦИК Союза ССР, почти единолично контролировал финансовые потоки Кремля и ведал специальной кассой для высшей советской номенклатуры. Председатель комиссии по руководству академическими театрами СССР (1930—1935), член первого комитета по празднованию столетия со дня гибели Пушкина, по строительству Дворца советов и других комиссий. В конце 1934 — начале 1935 года он впадет в немилость и будет привлечен к ответственности за нераскрытие так называемого «заговора» в Кремлевской библиотеке и среди охраны Кремля. Расстрелян.

⁷⁸ На торжественное заседание правительственного Толстовского комитета был приглашен весь дипломатический корпус, аккредитованный в Москве, члены правительства СССР и РСФСР, представители партийных, научных и советских организаций Союза. Заседание открылось большим докладом Луначарского, затем последовали доклады П. Н. Сакулина (1868—1930, историк и литературовед, академик с 1929 года) и представителя Академии наук. Заседание открылось в 18 часов (Накануне толстовской недели. Торжественное заседание в Большом театре в Москве // Правда. 1928. 9 сентября). См. также: Вечер памяти Толстого в Большом театре // Правда. 1928. 11 сентября.

⁷⁹ Имеется в виду Гарди Ден.

⁸⁰ Бернхард Келлерман (1879—1951) — немецкий писатель.

⁸¹ Иван Иванович Горбунов-Посадов (1864—1940) — русский писатель, издатель и педагог. Руководил издательством «Посредник», основанным Львом Толстым.

⁸² Владимир Владимирович Ермилов (1904—1960) — бывший рапповец, литературный критик и литературовед. Сталинская премия (1950).

⁸³ Заметки Поспелова с заседаний Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б) (РГАСПИ. Ф. 629. Оп. 1. Ед. хр. 95а. Л. 71). Петр Николаевич. Поспелов (1898—1979) — член редколлегии и заведующий отделом партийной жизни газеты «Правда», в 1934—1937 годах — руководитель группы печати Комиссии партийного контроля. В 1955 году, будучи секретарем ЦК, станет главным автором всемирно известного «секретного» доклада Хрущева на ХХ съезде «О культе личности и его последствиях».

⁸⁴ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 116. Ед. хр. 317. Л. 3.

⁸⁵ Работа эта продолжится и после смерти Сталина. «Трибюн де насьон» в номере от 20 февраля 1959 года, например, писала о том, что роман «Туманность Андромеды» советского фантаста Ивана Ефремова войдет в мировую литературу наравне с романами Уэллса.

⁸⁶ Георгий (Юрий) Александрович Жуков (1908—1991) — журналист и писатель, политический обозреватель газеты «Правда» и чекист, Герой Социалистического Труда и кандидат в члены ЦК КПСС, председатель Советского комитета защиты мира. 19 мая 1952 года в Политбюро вносят предложение: назначить Жукова «членом редколлегии и заместителем главного редактора газеты “Правда” по вопросам международной жизни, освободив его от обязанностей корреспондента газеты “Правда” во Франции». Сталин переправляет название должности на качественно новый для списка номенклатурных реестров пост: «членом редколлегии и главным редактором газеты “Правда” по вопросам международной жизни» (РАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1620. Л. 151). 30 июня 1952 года заместитель главного редактора «Правды» Ильичев направляет Сталину просмотренные министром иностранных дел А. Вышинским и заместителем премьера Молотовым так называемые «Указания редакции “Правды” корреспондентам “Правды” в капиталистических странах». Их сообщения «носят крикливый характер» (Сталин заменил на «поверхностный»), написаны они в «крикливо-агитационном стиле», отмечаются «грубые и оскорбительные выпады в адрес правительств и официальных лиц» («в ряде корреспонденций т. Жукова»). Должны быть изжиты «фальшивая крикливость», «механиче­ское воспроизведение публикаций в коммунистической прессе», а также прекратиться «участие в различных собраниях, митингах, демонстрациях, носящих антиправительственный характер». Предлагалось «советоваться с послами и посланниками» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1624. Лл. 148—151). В конце 50-х годов Жуков будет работатьпредседателем Государственного комитета (министерства) по культурным связям с зарубежными странами (ГККС).

⁸⁷ О ком идет речь, установить не удалось.

⁸⁸ Эмиль Буре был издателем и журналистом.

⁸⁹ Ив Фарж (1899—1953) — французский общественный и политический деятель, один из руководителей французского и международного движения сторонников мира. Публицист, писатель, художник. Во время оккупации Франции активный участник движения Сопротивления. В июне — ноябре 1946 года, работая министром снабжения, разоблачил ряд крупных спекуляций вином, хлебом, боролся с коррупцией чиновничества. В 1948 году становится одним из организаторов французского филиала просоветского движения в защиту мира. Был председателем Национального совета мира Франции (основан в 1950) и со времени создания членом Всемирного Совета Мира и его Бюро (1950). Международная Сталинская премия (1952). Погиб в результате автомобильной катастрофы в Тбилиси, когда в марте 1953 года приехал в СССР на похороны Сталина. Похоронен в Париже.

⁹⁰ Луи Мартен Шофье (1902—1975). В 1920-х начал карьеру журналиста-хроникера религиозной жизни Франции для газеты «Фигаро». Затем работал главным редактором журналов «Вю», «Лю» и «Ванерди». В 1938 году становится сотрудником «Пари Суар» и «Пари-матч». Автор многих романов. Во время нацистской оккупации Франции был основателем Национального совета писателей. Арестованный гестаповцами в мае 1944 года, был отправлен в концлагерь Берген Белзен. Эта трагическая глава в биографии католика-журналиста отражена в его романе «Человек и зверь» (1947). В 1956 году стал основателем Союза писателей за свободу. В 1957-м ему присуждена Большая национальная премия по литературе.

⁹¹ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 40. Лл. 183, 195—196.

⁹² Доклад Радека «Современная мировая литература и задачи пролетарского искусства» по решению Сталина был отправлен на цензуру Кагановичу и Молотову. Кагановича смутили несколько моментов стилистического и концептуального порядка. Например, тезис о том, что в 1914 году «мировая литература пела песнь войны. Только в то­неньком ее слое, на самом левом фронте мелкобуржуазных писателей, слышен был жалобный писк человеческой креатуры, размалеванной (так в тексте. — Л. М.) жерновами войны». На полях отмечен знаком вопроса и более сомнительный тезис: «Большинство буржуазных писателей мира будут готовы принять фашизм. Если бы германские фашисты не поспешили со своим походом против литературы, что объясняется тем фактом, что большинство германских писателей евреи, они бы имели не только Герхарта Гауптмана на своей стороне, они бы имели целые хоры, воспевавшие германский фашизм» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 792. Л. 83. Пометка: «Доклад поступил из секретариата т. Кагановича в Особый сектор 26.3.39 г.»).

⁹³ Мартин Андерсен-Нексё (1869—1954) — датский просоветский писатель, автор социал-реалистических романов о датском пролетариате. Умер в Дрездене (ГДР).

⁹⁴ Жан Ришар Блок (1884—1947) — французский писатель и общественный деятель. Автор романов «На грузовом пароходе», очерков «Испания! Испания!», а также книги «Земляные орехи и бананы».

⁹⁵ Якуб Кадри Караосманоглу (1889—1975) — турецкий писатель.

⁹⁶ Вилли Бредель, (1901—1964) — немецкий писатель-коммунист, участник гражданской войны в Испании. В 1962 году будет назначен президентом Академии искусств ГДР.

⁹⁷ Иоганнес Роберт Бехер (1891—1958) — немецкий писатель, основатель и президент Культурбунда в ГДР, министр культуры ГДР и президент Академии наук. 3 августа 1933 года Культпроп ходатайствует перед высшим руководством страны о выдаче Бехеру 600 долларов на два месяца для поездки в Прагу, Швейцарию и Францию. Цель поездки была явно конспиративной: для «организации передаточных пунктов по связи с Германией и Японией». В сопроводительной справке Алексей Стецкий объяснял: «Целью поездки тов. Бехера является объезд немецких писателей, находящихся в эмиграции, и установление связи, как с революционными, так и с левобуржуазными и антифашистскими кругами; организация общего Союза антифашистских немецких писателей с комфракцией, действительно руководящей этим союзом, и основание заграничного антифашистского немецкого журнала с привлечением крупных антифашистских писателей». Какое отношение имело «основание заграничного антифашистского немецкого журнала» к «передаточным пунктам по связи с Германией и Японией», можно только догадываться (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 114. Д. 385. Лл. 74. 74об.).

⁹⁸ Теодор Пливье (1892—1955) — немецкий писатель-антифашист. Автор романа «Кули германского кайзера». В последние годы жизни отойдет от прокоммунистических позиций. В Западной Германии выйдут его романы «Москва» (1952) и «Берлин» (1954). Умер в Лозанне (Швейцария).

⁹⁹ Данные о Ланьчи и Анабель Эллис установить не удалось.

¹⁰⁰ Эптон Синклер Билл (1878—1968) — американский писатель. Кроме прочего, известен своим сотрудничеством с Эйзенштейном по съемке фильма «Да здравствует Мексика!». Умер в штате Нью-Джерси (США).

¹⁰¹ Правда. 1934. 27 августа.

¹⁰² РГАСПИ. Ф.17. Оп. 163. Д. 1022. Л. 126. Решение Политбюро от 9 мая.

¹⁰³ Поль Вайян-Кутюрье (1892—1937) — французский левый литератор, один из основателей ФКП, редактор органа компартии газеты «Юманите».

¹⁰⁴ Рамон Сендер (1901—1982) — испанский писатель, умер в эмиграции в Калифорнии (США).

¹⁰⁵ Хоакин Ардериус (1885—1969) — испанский писатель. Активно участвовал в борьбе против диктатуры Примо де Риверы. Основатель журнала «Новая Испания» (1930). Во время гражданской войны был председателем испанского МОПРа (Международная организация помощи рабочим). После победы Франко жил в эмиграции в Мексике, исполнял обязанности пресс-секретаря посольства Испании в изгнании. Один герой его романа «Преступление» (1934) говорит: «Книга должна быть дешевой, социальной и революционной. Но издательств для таких книг нет. Мы, социально-революционные писатели, должны есть свои рукописи, в то время когда они так нужны массам». Умер в изгнании в Мексике.

¹⁰⁶ Сесар Муньоз Арконада (1898—1964) — самый известный представитель литературы социалистического реализма в Испании. Член компартии Испании с 1931 года (для интеллигенции в то время это было редкостью). Характерны названия его романов: «Турбина» (1930) — о конфликте новой технологии в отсталой испанской деревне, «Бедные против богатых» (1932), «Раздел земли» (1934). Был литературным редактором газеты «Mundo obrero» — органа КПИ. В 1938-м ему присуждена Национальная литературная премия. После победы Франко был заключен в концлагерь для перемещенных лиц во Франции. Затем приехал в СССР. Переводил на испанский классиков русской и советской литературы: Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Маяковского, Александра Блока. Работал над романом о жизни генерального секретаря компартии Испании Хосе Диаса (1895—1942). Умер в изгнании в Москве.

¹⁰⁷ Майкл Голд (1894—1967) — американский писатель, автор романа «Евреи без денег». Отечественный историк джаза Алексей Баташев в интернет-статье «Как Америка чуть не присоединилась к СССР под звуки джаза» пишет о событиях середины 20-х годов: «А в то время в редакции американской просоветской газеты “Дейли уоркер” был литератор по имени Майкл Голд. Еще в 20-е годы, вскоре после возникновения РАПП, он объявил себя главой Американского филиала Ассоциации пролетарских писателей <…> он участвует в проходящем в Харькове Конгрессе пролетарской культуры <…> громогласно и с большим апломбом заявляет, что джаз — пролетарское искусство,рожденное угнетенными беднейшими слоями американского общества — неграми и евреями <…> Свой тезис Майкл Голд подкрепил своей же повестью “Евреи без денег”, уже в 1931 году изданной у нас по-русски. В своей газете он публикует серию статей о джазе “афро-идиш”, его революционном содержании и народных пролетар­ских корнях».

¹⁰⁸ Шервуд Андерсон (1876—1941) — американский писатель. Один из его романов — «Белый бедняк» — повествует о сельскохозяйственной общине в индустриальную эпоху.

¹⁰⁹ Ленгстон Хьюз (1902—1967) — американский негритянский писатель, историк, публицист.

¹¹⁰ Эгон Эрвин Киш (1885—1948) — чешско-австрийский писатель, сражался в Интербригаде, в 1940—1946 годах — в антифашистской эмиграции.

¹¹¹ Оскар Мария Граф (1894—1967) — немецкий писатель, с 1938  года — в эмиграции в США.

¹¹² РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1022. Л. 126.

¹¹³ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1029. Лл. 11, 13.

¹¹⁴ Там же. Ед. хр. 1207. Лл. 70—72.

Незамедлительно после победы Октябрьской революции образ советской России и «русский вопрос» стали дежурными факторами во внутриполитической жизни некоторых зарубежных стран, в первую очередь в Западной Европе и в США. Одновременно с этим использование западных оценок советского эксперимента превратилось в важный конъюнктурный инструмент в идеологических и культурологических построениях большевистского режима. Инструмент этот будет применяться по обе стороны от рекомендованной в декабре 1919 года верховным советом Антанты восточной границы Польши (т. н. линии Керзона) довольно долго, часто, по поводам и без таковых.

В чем западные оценки представляли интерес для кремлевского руководства? Отсутствие в царской, а затем в советской России демократических институтов контроля над учреждениями режима, а также стабильных, конституционных правил игры объективно создавало из западного анализа положения дел в России своеобразный эталон при проведении ревизии, являясь определенным поводом и доводом для корректировки рекламного образа страны. Поэтому Ленин постоянно следил за западными публикациями о советском опыте, а в 30-е годы Сталин с интересом читал бюллетени Бюро международной информации ЦК (издаваемые под руководством Радека), перехваченные цензурой обзоры сообщений аккредитованных в СССР иностранных корреспондентов, а также служебные вестники иностранной информации ТАСС. На полях этих сброшюрованных тетрадей и скрепленных гектографированных страниц вождь часто вел диалог (в основном, увы, ругательски-хамский) с телеграммами инкоров, авторов опубликованных на Западе материалов, и советских журналистов.

Тем не менее политику постоянного привлечения в 20—30-е годы к кремлевскому двору западных интеллектуалов и востребованность их экспертизы трудно объяснить одним лишь курьезным интересом вождей услышать дозированную критику небывалого эксперимента. Советский послеоктябрьский проект был первым и последним в истории России хождением во власть не просто революционеров, а эмигрантов, то есть людей, проведших за пределами страны и в оппозиции к свергнутому и казавшемуся вечным царскому режиму более одного года. Некоторые из вождей прожили за границей целые десятилетия. Приехав в новую Россию и заняв высшие государственные, партийные, военные, полицейские должности, эти бывшие подданные многонациональной и многоконфессиональной, но авторитарной Российской империи в определенной степени возрождали в России импортированную с парламентского Запада атмосферу многокультурности и многоязычия. Именно эти реэмигранты-большевики и стали культивировать визиты западных гостей, журналистов, писателей, философов. Да, существовал антагонистический конфликт большевиков с западноевропейской социал-демократией, с левыми профсоюзами. Значительной была роль и влияние на Западе антибольшевистской белой эмиграции. Однако Москва на время все-таки превратилась в космополитическую столицу вселенной Коминтерна. В итоге более разрушительным и трагическим станет не противостояние с Западом, а именно конфликт вождей-эмигрантов с российскими большевиками  без  эмигрантского опыта.

Партийная чистка 20-х годов отодвинула Троцкого, Радека, Зиновьева, чету Каменевых (Льва Борисовича и его супругу — сестру Троцкого и руководителя ВОКСа Ольгу Давыдовну), Луначарского, Чичерина, Аросева , Бухарина и многих других на второй, третий, четвертый политические планы, выдавила их в сферу культурного строительства, второстепенную по логике остаточного принципа. В мае 1933 года из эмиграции возвратился Максим Горький. Он создал свой салон, или интеллектуальный штаб, именно с опорой на реэмигрантов. Закавказские большевики-сибариты (Енукидзе, Элиава^1-2 , Карахан³ ) также культивировали утонченное эстетство, правда с ориенталистским уклоном (развитие культурных обменов с кемалистской Турцией, шахским Ираном, чествование Шота Руставели и культ его «Витязя в тигровой шкуре» и т. д.).

Для Горького, Радека, Бухарина, Кольцова, Эренбурга и компании дружба, переписка, общение, совместные советско-европейские проекты, грандиозные антифашистские конгрессы, рекламируемые вояжи к Роллану, Андре Жиду, Мальро, Пикассо были перманентным воссозданием атмо­сферы западного дискуссионного клуба, поддержанием иллюзии какого-то предсказуемого миропорядка и спокойствия, пусть фиктивной, но охранной грамотой для выживания в анархическом хаосе революционной крестьянской России.

Ленин в 1920 году говорил о свойственном всем капиталистическим странам «“взбесившемся” от ужасов капитализма мелком буржуа»⁴ . Не менее взбесившимися от ужасов многоукладной российской жизни оказывались и вернувшие­ся на родину из многолетней эмиграции Ильичевы соратники. Демьян Бедный на допросе, устроенном ему в 1936 году Владимиром Ставским⁵, вспомнит: «Когда в Октябрьские дни народ побежал, так я начал их ругать в печати. А Ленин мне тогда намылил голову и говорит: “Разве вы не понимаете? Несчаст­ный народ”»⁶ . Западные друзья слуг этого «несчастного народа» оставались эфемерными, но гарантами того, что о космополитических заложниках не забудут. Не случайно, что Ромен Роллан будет одним из немногих бомбардировать Сталина ходатайствами о помиловании Бухарина. А Эптон Синклер, просивший Сталина в 1931 году за Сергея Эйзенштейна, в 1938 году повторит этот крик отчаяния и за своего немецкого издателя Герцфельда. Тогда за месяц до «хрустальной ночи» Синклер обратится из далекой Калифорнии к Сталину:

Я получил сведения, что моему германскому издателю в течение 20 лет (“Маликферлаг” в Берлине) Вифленду Герцфельду, который в настоящее время проживает в Праге как эмигрант, угрожает серьезная опасность в связи с приказом чехословацких властей о высылке германских эмигрантов в Германию, если они не выедут за границу до 11 октября. Такая же опасность угрожает его жене и брату.

Пожалуйста, предоставьте им право убежища в СССР.

Эптон Синклер»⁷ .

Сталин — получатель и редактор иностранной информации

Письменные телеграммы аккредитованных в СССР ино­странных корреспондентов перехватывались чекистами и чекистками в служебных помещениях Центрального телеграфа на улице Горького в Москве⁸ . Если корреспонденции передавались по телефону, то уже в конце 30-х годов по решению Политбюро все телефонные разговоры записывались на магнитофонную пленку, стенографировались и расшифровывались⁹ . Обзорные материалы переводились на русский язык, печатались на машинках и подавались начальникам и самому вождю цензурным ведомством Уполномоченного Совета народных комиссаров (министров) СССР по охране военных и государственных тайн в печати. Например, 6 октября 1951 года руководитель этого цензурного монстра генерал К. Омельченко представляет Сталину сводку № 279-а телеграмм, отправленных в тот день иностранными корреспондентами за границу¹⁰ . Тема: отклики корреспондентов на «Ответ товарища Сталина корреспонденту “Правды” насчет атомного оружия». В действительности вождь давал ответы самому себе: он лично составил вопросы, лично и ответил.

Служебные выпуски информации ТАСС готовились для всей высшей номенклатуры и рассылались по спискам. В выпуске № 84/с за 14 апреля 1939 года без комментариев был помещен перевод статьи Роя Говарда¹¹ о Советском Союзе, опубликованной в газете «Нью-Йорк уорлд телеграмм» за 29 марта. За два месяца до этого, 16 февраля, Политбюро рассмотрело «Вопрос НКИД»: «Не отказывая Рой Говарду в визе, предупредить его, что он не должен рассчитывать вторично на интервью»¹² . Дело в том, что 1 марта 1936 года Сталин уже встречался с Говардом и дал ему обширное интервью, опубликованное в миллионах экземпляров. Весной тридцать девятого года стал намечаться советско-нацистский детант. Сталин потерял интерес к общению с американскими медиа-магнатами. Рой Говард был оставлен в Москве без внимания. Итог оказался весьма нелестным для сталинской рекламной пропаганды.

В статье Говарда о СССР, предусмотрительно посланной из Парижа, ставился диагноз положения дел в сталин­ской Москве конца 30-х годов: тотальная вакханалия террора. Автор, в частности, утверждал, что «если судить о Совет­ском Союзе по Москве, которая является витриной страны, то ондвигается по нисходящей кривой. За последние два года, по общему мнению, тысячи политических, военных и экономических руководителей были расстреляны, сосланы или ликвидированы тем или иным путем. В результате этого наблюдается дезорганизация в военной области и в промышленности, страх, скрытность и чуранье иностранцев в тех кругах, которые были задеты последней чисткой.

Шпионы, осведомители и агенты-провокаторы наводняют Москву до такой степени, что в ней всякий человек является подозрительным. Иностранные посольства содержат специальные штаты электротехников из подданных своих стран. Единственная обязанность этих электротехников заключается в периодических осмотрах всех помеще­ний с целью обнаружения диктографов, устанавливаемых агентами НКВД¹³ . Таких диктографов обнаруживают множество. Недоверие, тайна и по­дозрение окутывают всю обстановку вечным липким туманом. Это, ко­нечно, не ново, но с точки зрения сегодняшнего дня положение, по-видимому, является наихудшим за последние десять лет <…>

Советский Союз является темным пятном на новой европейской карте. Ни одна газета и даже официальное совет­ское агентство ТАСС не дают картины жизни в масштабе всей страны так, как к это­му привыкли американские читатели. В СССР факты, касающиеся насе­ления и не касающиеся политики или правительства, не считаются новостями в американском смысле. Поскольку каждый существует для государства, то действия отдельных лиц не считаются важными, если они не связаны или не задевают государство. Какое-либо событие, имеющее большой интерес для данной мест­ности, освещается местной газетой. Но подробности этого события не сообщаются остальной печатью, если только это не содействует славе Союза Советских Социалистических Республик. В результате аккредитованные диплома­ты и иностранные корреспонденты выписывают десятки газет, выходящих в городах, разбросанных по всей стране. Из этих газет они выбирают такие единичные факты, какие имеются относительно того, что происходит вне Москвы. С точки зрения газетной информации Москва и Кремль представляют всю Россию. Если в результате этого картина, преподносимая внешнему миру, является неверной, как это часто и происходит, то в этом повинна прежде всего система. До тех пор пока управляет так или иначе диктаторское правительство, невозможна адекватная информация о том, что происходит среди 175-миллионного населения крупнейшей на земле страны»¹⁴ .

Резолюция Сталина на тексте перевода статьи Роя Говарда директивна в своей категоричной лаконичности: «Изгнать представителя этой газеты из Москвы».

При господстве подобной философии, карающей любую нежелательную информацию и ее носителей (Сталин всю жизнь раздраженно относился к «сплетням», то есть к любой отрицательной по отношению к себе и своему режиму информации), высылка журналистов была обычным оружием властей.

1 июля 1937 года Политбюро под безобидным заголовком «Вопрос НКИД»¹⁵  зашифровало следующее решение: «Выслать из СССР корреспондента венской газеты “Нейе Фрейе Прессе” Бассехеса, как журналиста, дающего заведомо клеветническую информацию об СССР»¹⁶ .

В начале 50-х годов министр иностранных дел Андрей Вышинский передаст на суд Сталина информацию о подготовленной в ООН конвенции по свободе информации. Сталин отредактирует указания по условиям ее принятия для советского представителя в ООН Андрея Громыко. В инструкцию о том, что конвенция должна «содействовать распространению правдивой и объективной информации», Сталин добавит: «независимой от диктата издательских трестов и синдикатов». Если с этой поправкой можно согласиться, то более спорным, но не менее красноречивым стало редактирование вождем еще одного тезиса — о запрете использования свободы слова и печати «в целях пропаганды фашизма и агрессии». Сталин зачеркнет это требование и заменит его запретом пропаганды «расовой дискриминации и распространения клеветнических слухов»¹⁷. Запрет «расовой дискриминации» был демагогической дымовой завесой и экспортной дезинформацией для зашифровки истинных причин неудовольствия вождя. В СССР в атмосфере нараставшей антисемитской вакханалии вводились цветные фотографии для анкет (этот технологический прорыв обеспечивало немецкое трофейное оборудование), а также такие биометрические параметры анкетных данных, как цвет глаз и цвет волос. При этом главный архитектор этого режима с трибуны ООН требует запрета «расовой дискриминации». В действительности вся затея с указаниями Громыко сводилась к директивному пресечению того, что Сталин называл «распространением клеветнических слухов», то есть циркуляции информации как таковой, в первую очередь о самом вожде и о его режиме.

Возвращаясь из эпохи зрелого сталинизма к 20-м и 30-м годам, отметим, что критические или благожелательные оценки западных наблюдателей были подобием негативного или конструктивного анализа, который могла бы провести несуществующая внутренняя оппозиция. В западном анализе опыта Советской страны баланс критического и апологетического в разные эпохи варьировался. Зависело это от маятника внутриполитической конъюнктуры в соответствующих странах, от международной обстановки в целом. При этом положительные и восторженные отзывы режим немедленно приплюсовывал к собственному хору демагогических славословий и театрально-экзальтированного энтузиазма. Отрицательное воспринималось весьма раздраженно и болезненно даже в первые годы советского эксперимента.

Начиная с конца 20-х годов в центре западного восприятия советского эксперимента все чаще оказывались образы трех лидеров Октября: умершего Ленина, живого вождя Сталина и антивождя в изгнании — Троцкого.

Литератор Каутский и журналист Истмен против большевиков

Первая масштабная теоретическая и практическая критика большевистского эксперимента была осуществлена в 1918—1919 годах в книге «Терроризм и коммунизм» вождя австрийской социал-демократии Карла Каутского¹⁸ . Она немедленно вызвала гневную отповедь председателя Совнаркома Ленина (см. его брошюру «Пролетарская революция и ренегат Каутский»). Кроме ответа Ленина, массовым тиражом был напечатан памфлет военного наркома и председателя реввоенсовета республики Троцкого «Терроризм и коммунизм»¹⁹ . Казалось, что нарком по делам национальностей Сталин останется молчаливым свидетелем этой полемической схватки. В действительности, верный своей иезуитско-фискальной тактике, Сталин предпочел выбрать привилегированную роль ученика и наблюдателя уникального спора трех великих современников о французской буржуазной революции и не менее великой — русской. Втайне от современников будущий единый и неделимый вождь Октября для сугубо собственного, единоличного, служебного пользования прочитал и откомментировал перечисленные книги всех трех титанов. При этом на полях книги Каутского он одарил венского старца следующими эпитетами: «подлец», «идиот», «сволочь», «старый хрен» и «дурак». Весьма нелестные ругательные ярлыки заменяли для Сталина содержательную критику взглядов на большевистский эксперимент престарелого вождя немецкой и австрийской социал-демократии.

Следующий кризис самоидентичности большевистского режима в контексте западных и американских оценок советского эксперимента совпал с выходом в свет в 1925 году книги-свидетельства американского коммуниста Макса Истмена «С тех пор, как умер Ленин»²⁰ . Одновременно издали апологетическую биографию Троцкого авторства того же Истмена: «Лев Троцкий. Портрет молодого человека». Связь между двумя издательскими проектами была очевидной. Первая книга завладела вниманием высшей партийно-государственной власти на весь летне-осенний сезон 1925 года²¹ . О второй по канонам фальшивой большевистской пуританской этики молчали (дескать, не в биографии Троцкого дело, речь идет о чести, достоинстве и памяти великого Ленина). Книжки Истмена до такой степени околдовали Кремль, что парализовали многие идеологические, внешнеполитические и народнохозяйственные проекты молодого сталинского руководства. Книге о смерти Ленина, об обстоятельствах ее появления на свет и последствиям ее публикации были посвящены многочисленные директивные решения Политбюро. Еще больше документов осталось за кадром истории: переписка Сталина с соратниками, справки, лихорадочные проекты постановлений, черновики статей-ответов Крупской и Троцкого, переводы книг Истмена, согласования между ведомствами, координация полушпионских акций со стороны ОГПУ, военной разведки и коминтерновской агентуры, ажиотаж партийной полиции. В архиве Сталина сохранились десятки, если не сотни, материалов, подобных записке без даты на бланке «К заседанию Политбюро»: «Расследовать обязательно нужно. Об этом поговоримте во вторник. Меня больше всего интересует то, чтобы определить отношение Троцкого к делу о брошюре Истмена и поставить вопрос об открытом отмежевании Троцкого от Истмена и его “труда”. Я думаю, что брошюра написана с ведома (а может быть, даже по директиве) Троцкого»²² .

За несколько лет до этих событий, в случае с книгой Каутского, ничего подобного еще не происходило. Тогда Ленин и Троцкий ответили полемическими памфлетами, и это закрыло двери дискуссионного клуба. Рязанов даже приступил к изданию многотомного собрания сочинений Каутского²³ .

В 1925 году гнетущая чекистско-большевистская мгла стала ощущаться повсюду. Книгу Истмена Сталин не мог оставить без внимания по определению. В этом была новизна сталинского стиля руководства идеологией и культурой, отныне становившегося обязательным законом советской политики на многие десятилетия вперед. Атеистический режим воспринимал духовное как материальное. По сути дела, он мобилизовал колоссальную энергию сопротивления и перманентных контрударов на борьбу с бумажными тиграми.

В чем же был обнаружен смертный грех Макса Истмена? Тот процитировал прощальные письма и статьи Ленина (т. н. завещание), нарушил сталинское представление о правилах игры, проник в казематы византийских тайн новых кремлевских царедворцев, занялся распространением «клеветниче­ских слухов».

Эта история высветила и другую важную тенденцию в изначально проблемном опыте общения СССР с Западом. Как и в случае с т.н. «секретным» докладом Хрущева в феврале 1956 года на ХХ съезде партии, текст которого появится на Западе уже через несколько месяцев после события, ленинское завещание также стало достоянием западной общественной и политической мысли почти немедленно по его обнаружении, а не после того же ХХ съезда, когда текст одного из ленинских «Писем к съезду» как божественное откровение процитирует Хрущев. В СССР разрыв между событиями в обоих случаях займет три десятилетия. Рассекреченный хрущевский доклад появится в СССР почти одновременно с фрагментами «Архипелага ГУЛАГа» в 1989 году²⁴ .

Ножницы в уровне информированности и в степени до­ступности знаний о России за границей и внутри страны останутся постоянной обратно пропорциональной величиной в интеллектуальной истории советского общества и ее западного восприятия (вспомним изданные на Западе еще в 60-е годы собрания сочинений Мандельштама, Гумилева, Ахматовой, Пастернака). Подчас даже попутчики-интуристы имели больше сведений о стране своего временного и ограниченного пребывания, чем знали (или думали, что знают) их кураторы с принимающей стороны.

Сталин был совершенно прав в том, что ленинские документы попали к Истмену от Троцкого. Именно после этой истории общение с западными журналистами и писателями стало приравниваться ЦК—ЧК к контактам с официальными представителями враждебных стран. Несанкционированное общение отныне расценивалось как предательство, попытка совершить измену Родине, перейти на сторону врага или, в лучшем случае, совершить деяния, направленные на подрыв советского общественного и государственного строя. Такая практика подозрительности и шпиономании возрождала на новом историческом витке царскую традицию цензурно-карательного отношения к иностранной печати и иностранным подданным. Одновременно она доводила до гипертрофии роль в цензуре госбезопасности.

Чекистское обеспечение правильного восприятия иностранцами Советского Союза

Структура контроля и давления на иностранцев в СССР была отшлифована к роковому тридцать седьмому году. Сис­тема диктата в теории почти не отличалась от методов полицейского террора по отношению к советским подданным. Отличия касались форм конкретных развязок следственно-розыскной деятельности (арестов, допросов, пыток, приговоров, расстрелов, ГУЛАГа, реабилитации). В случае с иностранными корреспондентами этот список чаще всего ограничивался административной высылкой за пределы СССР.

10 июня 1937 года второй, оперативный отдел Главного управления государственной безопасности (ГУГБ) НКВД СССР решением директивной Инстанции (Политбюро) был разделен на два подразделения. Было решено: «а) выделить из второго отдела всю технику (радио, телефон, тайнопись, перлюстрация) в самостоятельный 12 отдел оперативно-разведывательной техники. б) За вторым отделом оставить функ­ции: наружной разведки, розыска скрывшихся преступников, производства арестов, наблюдение за дипломатическим корпусом»²⁵ . Можно предположить, что где-то между «скрывшимися преступниками» и «дипломатическим корпусом» помещалось и «обслуживание» иностранных корреспондентов.

28 марта 1938 года оргструктура ГУГБ была скорректирована в очередной раз²⁶ . Само Управление госбезопасности было признано громоздким подразделением, где не было «четкого разделения работы между его отделами, ряд отраслей хозяйства и культуры не обслуживаются вовсе или обслуживаются недостаточно». Императивными признавались «задачи наиболее полного охвата оперативно-чекистскими мероприятиями всех отраслей хозяйства, культуры и управления и для наиболее успешной борьбы с проявлениями всех видов контрреволюции». Отныне третьему отделу Первого управления — отделу контрразведки (КРО) — вменялось в обязанность «чекистское обслуживание иностранных посольств, консульств, торговых представительств и колоний иностранцев на территории СССР; контингенты национального населения сопредельных буржуазных фашистских государств: немцы, поляки, латыши, иранцы, корейцы и т. п.; реэмигранты, политэмиграция, МОПР²⁷ , ИККИ²⁸ , Профинтерн²⁹ , иностранные издательства, внедрение в иностранные разведывательные органы, НКИД, НКвнешторг, Интурист и т. п.». В этом перечне — вся наглядная архитектура анатомического театра репрессивного аппарата невиданного в истории государства тотального террора, в который превратился в те годы СССР. Примечательно, что наедине с собой режим и его первосвященники, жрецы и слуги забывали о приличиях демагогической идеологии. Согласно сверхсекретной документации, фашисты, коминтерновцы-антифашисты и интернационалисты, дипломаты, свои и чужие фактически оказывались в одной стилистической категории врагов. Всех их курировал один контрразведывательный отдел Лубянки. Советские граждане и иностранные подданные, политэмигранты и дипломаты с визово-паспортным иммунитетом на территории СССР попадали под один полицейский тоталитарный колпак.

Еще нагляднее подобный цинизм становился при расшифровке сферы деятельности четвертого, секретно-политиче­ского отдела (СПО) ГУГБ — главного коллективного палача советской культуры и искусства. СПО курировал следующие контингенты отечественной интеллигенции (последовательность перечисления строго сохраняется по документу): троцкисты, правые, меньшевики, эсеры, бундовцы и другие антисовет­ские партии и группировки; духовенство, сектанты, интеллигенция — артисты, писатели, художники, врачи; система НКпроса; Комитет искусства, научные учреждения³⁰ .

Следует еще раз подчеркнуть, что на мистическом уровне государственного строительства полицейский режим все-таки относил интеллигенцию к имманентно чуждой, враждебной, антагонистической и криминально-болезненной категории. Иначе бы она не «обслуживалась», за ней бы «наружно» не наблюдали, не «устанавливали», не разыскивали, не арестовывали, не стирали бы в лагерную пыль в одной упряжке с другими заклятыми врагами режима: троцкистами, эсерами, бундовцами, православным духовенством и сектантами.

В сравнении с полусекретной номенклатурой партийных и государственных учреждений в чекистском делопроизводственном хозяйстве образца тридцать седьмого — тридцать восьмого годов виден беспрецедентный цинизм при проведении словесной характеристики объектов контролируемого общества. Нет и намека на большевистскую идеологическую демагогию: есть обыкновенный фашизм.

Все эти отделы постоянно деструктивно уничтожали врагов среди своих, чужих среди друзей. Тысячи людей агентурно разрабатывались, карались и миловались именно СПО ГУГБ НКВД СССР и его подразделениями на местах. А ведь еще были бесконечные зловещие аббревиатуры типа КСК СНК³¹ , КПК ЦК³² , ОРПО ЦК ВКП(б)³³ .

Чем не дыр бул щыл убешщур скум вы со бу р л эз Алексея Крученых³⁴, чье фонетическое пророчество 1913 года в этой тотальной аббревиатуре вперед на весь ХХ российский век в зауми полубезумия зашифровало трагедию миллионов замученных соотечественников? 

В результате хаотической деятельности носителей аббревиатур в условиях тотальной слежки, перекрестных провокаций, доносов, прослушек, склеек, сбросов компрометирующей информации у подданных бывшей Российской империи и у иностранцев в сталинской Москве не оставалось свободной территории для неконтролируемых маневров и несанкционированных контактов. Субъекты и объекты оказывались просвеченными рентгеновскими лучами исторической неизбежности.

Краткий обзор жанров чекистского литературного творчества

Понятно, что такие структуры, как СПО ГУГБ НКВД СССР и его подразделения на местах, оставили необъятные «литературные» архивы. В виде лирического отступления приведем краткий обзор жанров чекистского творчества. На низшей ступени информационного обеспечения диктатуры пролетариата стояла «Агентурная записка». На ней фиксировались кличка источника (например, «Минарет») и фамилия принявшего «записку» чекиста (подлинная). «Записка» в стиле газетного сообщения повествовала о месте, времени и содержании встречи разработчика с разрабатываемым.

— Сейчас работаю над сценарием “Первой Конной”, работа и интерес­ная, и волокитная³⁶ . Главная беда в том, что материалы необходимые не достанешь. Достать-то я их все равно достану, но время идет. Дело в том, что в уважаемом Наркомате обороны страшенная камарилья, склоки и т. п. закулисные истории. Буденный, узнав о том, что сценарий буду писать по инициативе Ворошилова, встал в амбицию: “Пусть Клим и материалы дает”. Обиделся, значит.

Вопрос к Лавреневу (мой): “А если бы инициатива была со стороны Буденного?”

Лавренев: “То Ворошилов бы начал палки в колеса вставлять. Там у них такое делается, я те дам. Во всесоюзном масштабе, что называется”.

По словам Лавренева, он поставил условие Ворошилову, напишет сценарий и чтобы получил 3-х месячный отпуск в Париж. Ворошилов якобы согласился.

О своих взаимоотношениях с Наркоматом Обороны (о взаимоотношениях, конечно, на короткую ногу) Лавренев любит распространяться везде и всюду: и в клубе, и при встрече со знакомыми на улице, и даже в магазине, покупая папиросы. Рассчитывает главным образом на эффект, который производят на невольных слушателей его высказывания, причем слушатели, конеч­но, бывают приятно удивлены, узнавая, что говорит известный писатель Лавренев.

По законам жанра «Агентурная записка» могла содержать обобщающий вывод, реже — конкретную просьбу санкционировать арест. Как правило, чекисты не советовали «Что делать?». Чаще они отвечали на вопрос «Кто виноват?». Решение об аресте должно было исходить от партийно-государственного руководства.

Следующий вид творчества представляла обобщающая «Справка» под грифом «Агентурно». Агентурные «Записки» сводились воедино в «Агентурные справки»-обзоры. На них фигурировали реальные имя и профессия «источника». В середине 30-х годов такая «Справка» визировалась одним из крупных руководителей Наркомата внутренних дел (заме­стителем наркома или начальником управления) и, часто через секретариат наркома или минуя его, подавалась в Центральный Комитет партии. Руководство партии и государства реализовывало свое право на приоритетное получение информации.

В «Справке» в обобщенной форме подводились итоги деятельности конкретного кандидата на арест, основанные на информации нескольких агентов. В «Справке», согласно канонической форме партийной характеристики, приводились анкетные данные о кандидате: год и место рождения, партийность, социальное происхождение, родители. Человека Икс опутывала сеть показаний реальных, а чаще всего мнимых соучастников. У автора и получателя формально грамотной записки создавалась иллюзия существования контрреволюционной группы и заговора. В то же время содержание информации о составе преступления было нередко вульгарно-склочным. Например, писатель Н. «в очереди у булочной передавал провокационные измышления о том, что якобы в деревнях вымирают люди и распространено людоедство». Или, «остановившись у одной из очередей», П. «произнес следующую речь: “Энтузиазм, товарищи. Энергичнее жмите. Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять. Вперед, за селедкой”». Упоминание о крепостях было дословным цитированием одного из лозунговых афоризмов Сталина. Подобный материал, достойный рассказов Зощенко, подводился под одного из арестованных вождей оппозиции (например, Льва Каменева), подтверждался показаниями арестованного К. и, что наиболее важно, подписывался начальником Секретно-политического отдела ГУГБ. В такой форме с формальной просьбой об указаниях он отсылался наркому или секретарям ЦК для санкции на арест. Санкция, как правило, давалась.

Разновидностью «Агентурной справки» была «Агентурная сводка». Она также подписывалась руководителем чекист­ского подразделения, но для цензурного редактирования подавалась не непосредственно в ЦК, а сначала начальству в НКВД. Например, заместитель начальника отдела Б. Берман — замнаркому Якову Агранову³⁸ . Агранов решал, как дальше поступать с «сигналом».

Особым видом информационной поддержки была перлюстрация писем. При этом указывались: автор и получатель корреспонденции, их адреса и должности. Перлюстрированные письма также посылались в ЦК. С усовершенствованием техники на Старую площадь подавались стенограммы прослушек — «справки о зафиксированном оперативной техникой 31 декабря 1946 г. разговоре <…> со своей женой». Практиковалось подпольное «стенографирование» бесед. Писатель Z или дирижер Y изливали душу в исповеди на казенной квартире, а за перегородкой сидели стенографисты (стено­графистки) и все cказанное фиксировали на бумаге. Расшифрованный текст передавался по командной цепочке.

Ноябрь 1936 года. Владимир Ставский — Николаю Ежову. Не писатель и руководитель Союза советских писателей Ставский — наркому внутренних дел Ежову, а член Комиссии Партийного Контроля Ставский — председателю этой Комиссии Ежову:

«Сообщаю, что 16.11 этого [1936] года мне позвонил Д. Бедный и просил посетить его, чтобы “пока не поздно, рассказать, как произошла история с “Богатырями”³⁹ . Я заехал к нему, в течение почти двух часов Д. Бедный говорил, — стенограмму его речи прилагаю. Был он крайне взволнован, говорил бессвязно. Провожая меня, он выразил опасение, что его вышлют из Москвы, что он уже распорядился, как будет жить семья»⁴⁰ .

На основании подобных сигналов, подаваемых из ведомства «щита и меча», «ум, честь и совесть нашей эпохи» (большевистская партия) вершила судьбами людей и строила свою кадровую политику. В случае с Лавреневым он не только не поехал в Париж на три месяца ни в тридцать пятом, ни в тридцать седьмом, но и от работы над сценарием о 1-й Конной был отстранен. Фильм будет снят по сценарию Всеволода Вишневского. Понятно, что все пилигримы, допускаемые к кремлевскому двору, все иностранные корреспонденты и дипломаты в Москве были опутаны этой паутиной шпионажа, доносов, провокаций и предательства. Да и в случае с советскими подданными всю эту агентурную информацию проверяли и принимали во внимание при награждениях деятелей искусства и рядовых советских людей орденами, присуждении им премий, выдаче разрешений на выезд за границу, поступлении на самую незначительную номенклатурную должность.

Высшим проявлением почтовой и фельдъегерской связи между Лубянкой и Кремлем были письма и докладные наркомов Ягоды, Ежова, Берии, Абакумова, Круглова — Сталину, Молотову, Жданову, Маленкову, в Политбюро. После убийства Кирова 1 декабря 1934 года на роль главного рассказчика и поставщика фельетонов и историй — случаев из раздела криминальной хроники — вместо Генриха Ягоды выдвинулся Николай Ежов. По мнению Сталина, творчество руководителей тайной полиции во главе с Ягодой и стилистически, и концептуально, и философски устаревало. Оно не оказалось на высоте сложных задач, которые ставили перед штабом большевистской революции новая эпоха, угрозы и вызовы германо-итальянского фашизма на Западе и япон­ских самураев на Востоке. Нужны были новые истории и новые рассказчики, которые добавили бы в полицейскую летопись Страны Советов элементы делового и внятного цинизма и отбросили демагогическую шелуху о гуманизме и классовой справедливости. Пора было возвращаться к реальным делам и работе, к возрожденному на новом историче­ском этапе царскому казенному делопроизводству и к жандармско-охранному мастерству масштабных провокаций школ полковника Зубатова, попа Гапона, пиротехника Азефа и социал-демократического аппаратчика и агента-провокатора Романа Малиновского.

При подготовке первого московского процесса Ежов выступает наблюдателем и критиком. Формально процесс готовили чекисты. Диссонансным аккордом к финалу судилища прозвучит выстрел в элитном дачном поселке Болшево под Москвой. Недалеко от показательной коммуны НКВД в горниле педагогической поэмы перековывались бывшие беспризорники и деклассированные элементы. Здесь на одной из дач ЦИК Союза ССР покончил с собой Михаил Томский — бывший член Политбюро, профсоюзный вождь и один из лидеров правого («бухаринского») блока. Ежов продолжает свою рукопись — отчет для Сталина. Он немедленно выезжает в Болшево и продолжает рассказ: в беседе с ним вдова Томского называет «фамилию товарища, игравшего роль в выступлении правых». Это фамилия наркома внутренних дел Ягоды. Томская хотела сообщить эту тайну лично Сталину, так как начальник Cекретно-политического отдела ГУГБ Г. А. Молчанов допрашивал с пристрастием (через год Молчанов исчезнет). К моменту завершения процесса Лазарь Каганович и Серго Орджоникидзе предложили Ежову выехать в Сочи к отдыхавшему там Сталину и лично проинформировать вождя о новых деталях дела, с тем чтобы получить ценные указания. Далее в черновике-отчете на имя вождя следует детективно-ликвидаторская цепочка: «2. Позавчера Аркуса^41-42  и Туманова⁴³  ликвидировали. Дело Членова выделили особо. Он нам еще понадобится по линии допросов Глебовой⁴⁴ . Ягода сказал Агранову: “Ежов и Молчанов знают фамилию, но не хотят мне сообщить. Видимо, речь идет обо мне”»⁴⁵.

Так до бесконечности: поток сознания в ключе социалистического реализма. Сталин усваивал эту информацию и передавал ее своим иностранным собеседникам.

Режиссура второго московского процесса — метафора сталинской юстиции

Сталин лукавил, подозревая плохую организацию первого московского процесса. Ведь он сам сконструировал его идеологическую и медийную составляющую. Хотя задумана она была несколько посредственно и примитивно. Сравним информационную поддержку двух процессов в режиссуре Сталина и в исполнении Политбюро и Старой площади.

19 августа 1936 года Политбюро приняло решение «О процессе к-р троцкистско-зиновьевской террористической группы». Все детали были обговорены в шифровке Ежова и Кагановича Сталину от 17 августа⁴⁶ . Решение — краткое и неэффектное. Например, «считать возможным допустить на процесс послов иностранных государств, выдав им билеты персонально».

Подготовка второго процесса как театрализованного действа оказалась качественно иной. Решение Политбюро от 22 января 1937 года детально фиксировало многие нюансы режиссерской трактовки: «1) В печати именовать процесс: “Процесс антисоветского троцкистского центра” <…> 2) Исключить из числа свидетелей Штиклинга и Леоненко⁴⁷ <…>  4) Утвердить следующий состав суда: председательствующий, члены суда <…> 5) Процесс вести в Октябрьском зале Дома союзов <…> 6) Допустить послов иностранных государств или их заменяющих, если последние изъявят желание присутствовать на процессе. 7) Допустить на процесс иностранных корреспондентов буржуазной и коммунистической печати». Поименно перечисляются девятнадцать особо ценных советских центральных, местных, а также московских газет на иностранных языках (в том числе «Ленинградская правда», «Заря Востока», «Уральский рабочий», «Звезда», «Советская Сибирь», «Горьковская коммуна», «Молот», «Бакинский рабочий», «Москоу дейли ньюс»). «Вызвать свидетелей, экспертов. Установить следующий порядок допроса обвиняемых: Пятаков, Радек, Сокольников. 12) Принять предложение тов. Таля о порядке освещения процесса в печати. 13) Допустить по спецпропускам представителей рабочих, колхозников, интеллигенции от разных областей Союза. Персональный состав определить Андрееву и Ежову. 14) Не возражать против присутствия на процессе иностранных писателей Фейхтвангера и Андерсена-Нексё. 15) Предложить тт. Стецкому, Талю и Вышинскому издать от имени Нарком­юста полный стенографический отчет судебного процесса на французском, немецком, английском и испанском языках. Срок издания 5 дней после окончания процесса»⁴⁸ .

Особое приложение для Б. Таля: «О порядке освещения в печати материалов о процессе» 1. «Правде», «Известиям», «За индустриализацию», «Гудку», «Рабочей Москве» — ежедневно уделять полторы полосы, а остальным газетам — полосу. Обвинительное заключение, речь прокурора и приговор — печатать полностью. Весь материал по процессу обязан проходить через ТАСС, «имеющий для этого специальный аппарат». «Кроме того, печатать в газетах статьи и отклики по ходу процесса». Все материалы публикуются с визой Стецкого, Таля, Мехлиса, Вышинского и Агранова (чрезвычайная комиссия Политбюро для рекламно-идеологического освещения процесса). При этом ничего не сказано о радио — этой живой радиогазете. «4. Обязать комиссию сдавать ежедневный отчет о процессе в газету не позже одного часа ночи»⁴⁹ .

В этом сценарии чувствуются уроки режиссуры проведения съездов партии, комсомола и профсоюзов, утверждения отчетных докладов ЦК, основных речей и резолюций по ним или съезда писателей 1934 года с подробным расписанием ролей и порядком освещения его хода работы в печати. Номенклатурное творчество в очередной раз становилось фантастикой на грани сказки. Только художественный вымысел оборачивался вполне реальными статьями Уголовного кодекса, лагерями и расстрелами.

Концептуально-пропагандистскую убогость первого процесса по сценарию нужно было преодолеть на втором судилище. Международным гарантом сертифицированности идеологического продукта должны были стать Лион Фейхтвангер и в меньшей степени другой лояльный попутчик Страны Советов — датчанин Мартин Андерсен-Нексё, а также такие особо ценные западные корреспонденты в Москве, как Вальтер Дюранти или дипломаты типа американского посла в СССР Джозефа Дэвиса⁵⁰ .

Вальтер Дюранти

Были у Сталина и протокольные беседы-интервью с американскими корреспондентами и гостями. Рой Говард уже упоминался. Сталин давал интервью Юджину Лайонсу ⁵¹  в 1930 году и Вальтеру Дюранти в 1930 и 1933-м⁵² . Но журналисты элитой не считались. Аккредитованные в Москве на постоянной основе, по престижу они были на порядок ниже дипломатов. Кроме того, некоторые из них родились в цар­ской России и приехали в СССР как бы к себе на историческую родину. Наемные труженики западных информационных трестов, буржуазных концернов по покупке, переработке и полуфабрикатной торговле информацией, корреспонденты западных СМИ подчинялись двойной дисциплине: гнету и диктату своих работодателей и контролю полицейских кураторов и провокаторов из ЧК-ОГПУ-НКВД и НКИД, которые в любой момент могли выдворить журналиста из страны вместе с букетом сопутствующих проблем. В последние годы жизни Сталин будет общаться с западными журнали­стами лишь в единичных случаях и то не непосредственно, а путем передачи ответов на их вопросы в письменном виде.

В 1925 году едва ли не самый лояльный (в будущем) трубадур Сталина из числа наличных американских журналистов, корреспондент «Нью-Йорк таймс» в Москве Вальтер Дюранти оказался на один шаг от принудительной и скандальной депортации из Союза ССР, и сам факт обсуждения его «дела» на Политбюро стал наглядной иллюстрацией постоянных уточнений правил игры властей с представителями зарубежных СМИ. 27 октября по сообщению замнаркома иностранных дел Литвинова⁵³  Политбюро постановило «выслать из пределов СССР американского корреспондента Дюранти за злостную клевету на деятелей Соввласти»⁵⁴ . Однако через два дня решение было отменено. Можно только гадать почему. Возможно, с Дюранти провели беседу в компетентных органах. 29 октября Политбюро поручило «расследовать, какими путями дошли до Дюранти полученные им сведения, а равно каким образом Андрейчин⁵⁵  узнал, что вопрос о высылке стоит в повестке Политбюро»⁵⁶ . Утечка информации возмутила кремлевских небожителей (напомним, что в этом же году произошел скандал, связанный с книгой Макса Истмена).

17 ноября 1926 года Дюранти из своего офиса в Дмитровском переулке на Петровке обратится к Сталину с просьбой об интервью. Он сообщит вождю дежурные сведения о себе: в Москве с 1921 года, пресс-отдел НКИД может подтвердить, что он посылал из Москвы сообщения «честным и объективным образом». Дюранти находит важнейший механизм для привлечения внимания вождя к своей особе. Он доказывает свою незаменимость в формировании правильного образа Генерального секретаря: «Ваше положение было в большой степени неправильно интерпретировано и не понято, я чувствую, что было бы весьма желательным в настоящий момент дать подлинные факты к анализу положения дела, насколько проще и точнее это возможно».

Разыгрывая дипломатическую «оперу», Дюранти не останавливается на арии трубадура культа личности. Следует информация исключительно политической важности: «Когда я был в Америке прошлой весной, я был принят президентом Кулиджем, господином Гувером, господином Келлогом, сенатором Бора и др. для конфиденциального обсуждения русских дел⁵⁷. Я говорю это не в духе личной похвальбы, а просто для того, чтобы убедить Вас в том, что любое сообщение, которое Вы пожелаете сделать мне, будет встречено с серьезным и достойным вниманием в Соединенных Штатах»⁵⁸ .

Не ранее 30 ноября 1930 года чекист Миронов направил Сталину агентурное сообщение «Анонима» о впечатлении, произведенном на Дюранти беседой со Сталиным: «Дюранти ушел под сильным впечатлением беседы, утомленный — как он сказал — как бы после большого физического напряжения. Он сначала решил дать три телеграммы: 1) личность, 2) общее европейское положение и 3) СССР и Америка. Затем ему показалось, что такую массу материала удобнее всего будет обработать в форме журнальной статьи, которую он протелеграфирует в Америку для журнала, издаваемого его газетой. Однако, обменявшись телеграммами с европейским директором “Нью-Йорк таймс”, он последовал его совету и решил сейчас же дать две телеграммы — одну об Европе, Америке и СССР с небольшими штрихами, относящимися к личности собеседника, и другую — уже специально посвященную портретной зарисовке — жанр, в котором Дюранти особенно хорош.

Как мне передавал один иностранный корреспондент, инкоры очень удивлены тем, как разнятся впечатления о беседе у Лайонса и Дюранти. Первый передает свои впечатления как от встречи с простым, добродушным, почти наивным человеком. Дюранти же говорит о большой, концентрированной, почти мрачной силе»⁵⁹ .

В недалеком будущем Дюранти окажется самым услужливым по отношению к сталинскому режиму американским журналистом. В 1936 году видный советский дипломат и эмиссар Сталина в Соединенных Штатах Константин Уман­ский⁶⁰  сообщит в Кремль из Нью-Йорка: «Дюранти в этот приезд сюда вел себя особенно дружественно. На одном из завтраков с банкирами в Нью-Йорке выступил с речью, в которой (кстати говоря, будучи в не совсем трезвом виде, что с ним случается все чаще) без стеснения ругал американцев за провинциализм, за увлечение внутренним политиканством накануне неизбежных военных потрясений, за недооценку успехов СССР и значения торговли с ним и т. д. Статьи его Вам известны. Кое-что найдете в первом бюллетене на русском языке о сов[етской] информации в ам[ериканской] прессе, посылаемой этой почтой. Беллетристиче­ские опыты Дюранти особым успехом не пользуются и ничего ему не обещают. Он снова начал понимать, что СССР составил его славу и что совсем от Москвы он не может отказаться. Предоставление ему приличной квартиры вместо нынешнего безобразия несомненно приковало бы его в большей степени к Москве. Очень прошу Вас серьезно заняться этим вопросом. Значение Дюранти для нас здесь по-прежнему громадное, в Москве мы его явно недооцениваем (Уман­ский)»⁶¹ .

Отношения соввласти с иностранными корреспондентами отличались не только атмосферой неприкрытой купли-продажи, но и иезуитскими двойными стандартами; они сопровождались жесткими полицейскими требованиями секретности, шифруемости и постоянными закулисными интригами. Результатом всего этого было нежелание называть причины проблем и конфликтов своими или хотя бы отдаленно подлинными именами.

Система гибких скидок, поблажек и либеральных привилегий искусно применялась НКВД по подсказке Кремля по отношению к иностранным дипломатам, журналистам. Постоянных правил игры не было, они менялись по нескольку раз в год. Логику искать в них бесполезно, точно так же как выстраивать рационалистические схемы и формулы в механизме принятия решений сталинским руководством.

7 декабря 1937 года Политбюро в подборке решений «Вопросы НКИД» рассмотрело вопрос «О жалобах иностранных дипломатов». Решили: «Предложить НКВД: 1. Не чинить препятствия выезду за границу советских гражданок, вышедших замуж за иностранных дипломатов или других иностранных граждан, в случае высылки или добровольного выезда последних из СССР, если нет основания подозревать фиктивность браков <…> 4. Не чинить препятствий иностранным дипломатам к вывозу за границу их личных книг и библиотек»⁶² . 8 апреля 1938 года Политбюро в развитие предыдущего решения рассмотрело вопрос НКИД и НКВТ: «1. Прекратить установившуюся практику выдачи разрешений на вывоз членами иностранного дипломатического корпуса предметов старины и искусства, запрещенных к вывозу действующими таможенными правилами»⁶³ . «Личные книги и библиотеки», разрешенные к вывозу за четыре месяца до этого, относились к «предметам старины и искусства» или нет?

Похоже, что бюрократические структуры царской России с присущими им многовековой охранительной и ксенофоб­ской психологией и шпиономанией перекочевали в совет­скую систему. При этом «царские» бюрократы-делопроизводители в советских условиях манипулировали «новыми» кадрами выдвиженцев и назначенцев по праву спецев настолько умело, что последние в беспамятстве ведомственной некомпетентности оказывались заложниками монархического делопроизводства, доставшегося новой власти в наследство вместе с чиновниками, мебелью, курьершами, агентурой, дипломатическими шифровальщиками, печатными машинками, сургучными печатями и скоросшивателями старого режима.

7—8 июня 1906 года Николай II получил депешу от Совета Министров: «Вашему Императорскому величеству благоугодно было на одном из переданных Председателю Совета Министров всеподданнейших писем, в которых обращалось внимание на некоторые появившиеся в последнее время газетные статьи крайнего направления, положить следующую резолюцию». Знакомая ситуация. Текст монаршего вердикта на появление «газетных статей крайнего направления»: «Действительно отвратительные статьи. Раз газеты толкают на революцию — следовало бы их прямо закрывать. Нельзя законными мерами бороться с анархиею. Правительство обязано спасти народ от вливаемого в него яда, а не сидеть только на законе»⁶⁴ .

Как выбирали сталинских собеседников

Подтекстом конъюнктурного интереса советской стороны к иностранцам нередко была вульгарная конспирология: убедить гостей в реальности тайных акций международного империализма и его внутренней агентуры. Каждому гостю отводилась своя характерная роль в этом театре. В 1932 году Барбюс — ключевая фигура в подготовке Амстердамского антивоенного конгресса, организатор журналистского сообщества (субсидии его газете «Монд»). В 1934 году председатель ПЕН-клуба Герберт Уэллс — гарант получения поддержки среди либеральных кругов на Западе съезду советских писателей (Уэллс наивно рассчитывал добиться от Сталина разрешения на вступление ССП в международный ПЕН-клуб). В 1935 году от Ромена Роллана ждали идеологической поддержки Парижского конгресса деятелей культуры. От Мальро в 1936 году — обеспечения всеевропейской поддержки республиканской Испании. В Андре Жиде в 1935—1936 годах видели главного координатора мобилизации западноевропейской интеллигенции под знаменами Советского Союза в условиях «единого фронта». Лион Фейхтвангер в 1937 году — символ перегруппировки сил немецкой антифашист­ской эмиграции. Наконец, от Рафаэля Альберти в том же 1937-м ждали обеспечения просоветской радикализации испанской интеллигенции в условиях неблагоприятного развития событий на Пиренейском полуострове. И так далее. Вечное ожидание.

Сталин в любой конкретной ситуации искал главное действующее лицо, начальника над другими или ответственного за мероприятие. Созыв комиссии за таким-то. Иногда в скобках пояснялось: «с заменой имярек». Режим, следуя иерархическому инстинкту всегда и во всем назначать персонально ответственного, при подготовке поездок в СССР иностранных гостей и с советской стороны выдвигал негласного руководителя, по сути становившегося заложником в случае провала каждой организуемой акции (Бухарин, Радек, Кольцов, Эренбург и т. д.).

Ритуал общения Сталина с западными пилигримами исчезнет вместе с естественным физическим или насильственным уходом из жизни людей, которые этот жанр культивировали. Сталин был вменяем и внушаем. Когда жили западники Горький, Бухарин, Радек, Кольцов, Аросев, Таль, Стецкий — люди, знавшие иностранные языки, европейскую культуру и жизнь на Западе, — привлечение к сталинскому двору именитых интеллектуальных вождей поколения было для них не только престижной, но весьма материалистической акцией, еще одним личным успехом на внешнеполитическом фронте. «Партия» западников коминтерновско-интернационалистского толка убеждала Сталина в необходимости таких визитов. Вождь и приглашал гостей под персональную ответственность ходатаев. Не станет людей, ценивших эстетику общения с западным миром, исчезнут и западные пилигримы на кремлевском дворе. После физического уничтожения этих лоббистов чудом оставшийся в живых Илья Эренбург в подобных занятиях замечен уже не будет. Он уйдет в тень сразу же после скандала с поездкой Андре Жида. Проделать этот маневр в роковом тридцать седьмом было фигурой высшего политического пилотажа. Хотя западным писателям и после войны попытаются навязать полувоенные структуры организаций типа Всемирного Совета Мира, но они окажутся мертворожденными демагогическими проектами.

Пилигримы, сопровождающие и обслуга

Кураторами пилигримов с принимающей стороны были не только девушки-переводчицы из «Интуриста». Подключались смежные структуры — ВОКС, иностранная комиссия Союза советских писателей, отдел печати Наркомата иностранных дел, ЦК Международной организации рабочей помощи и т. д.

Важную роль играли дублеры, сопровождающие именитых гостей. В коллективной группе или в свите иностранного гостя случайных людей не бывало. При Барбюсе состоял Альфред Курелла — член КП Германии, первоначально приставленный Москвой к Барбюсу для усиления большевистского влияния в амстердамском антивоенном комитете⁶⁵ .

С точки зрения достижения наиболее эффективных результатов поездок западных пилигримов «групповой туризм» гостей оказывался менее продуктивным, чем одиночный. Это станет очевидным в случаях с Бернардом Шоу и леди Астор⁶⁶ , Ролланом и его женой Марией Павловной Кудашевой, с Андре Жидом и группой его молодых единомышленников. Те, кто прибывал в СССР в одиночестве, добивались больших профессиональных успехов, чем гости, обремененные свидетелями. Такова закономерность. Эмиль Людвиг, Герберт Уэллс, Лион Фейхтвангер приезжали в Москву одни, как в командировку. Проект неизбежно венчался успехом. И наоборот. В случае с Ролланом и его русской женой поездку омрачила переменная облачность. Провал ознаменует поездку Жида и его тургруппу поддержки из молодых учеников писателя. Полупровальными окажутся результаты и у Бернарда Шоу по причине говорливости леди Астор и особенностей провокационного характера самого гостя.

С увеличением количества свиты гостей возрастала вероятность компромата, поставляемого НКВД. Для пуритански-мещанского сталинского «узкого круга» руководства негативная информация из курьезной детали часто превращалась в решающий фактор в механизме принятия решений, а процесс сбора компромата — в самоцель и стержень мироздания. Уничтожая миллионы людей, полуграмотные кремлевские вожди краснели и негодовали при любом нетрадиционном развитии сюжета.

Например, компроматом виделась аура скандальной связи Уэллса с баронессой М. Будберг. 8 июля 1938 года директор Гослитиздата С. Лозовский сообщит Сталину и Молотову о том, что Будберг «забрала в свои руки представительство интересов Горького за границей. Дело идет не только о потере нескольких тысяч фунт[ов] ст[ерлингов], а о том, что баронесса Будберг — заведомо подозрительный тип. После обыска у нее в Сорренто в 1925 г. стало известно, что она является агентом Интеллидженс Сервиса. У нее на руках несколько сотен писем Горького и некото­рые рукописи, которые она припрятала. Теперь эта ловкая баба устроилась в качестве утешительницы при Герберте Уэльсе (так в тек­сте. — Л. М.) с явной целью обделывать свои темные дела за спиной этогопи­сателя»^67-68 . Был ли компромат на Андре Жида, посмевшего приехать в СССР за казенный счет с компанией молодых интеллектуалов? Возможно, что да. Возглас Жданова на полях перевода книги: «Защитник гомосексуалистов!» — едва ли был спонтанным взрывом эмоций⁶⁹ .

Для Сталина — пленника патриархальных представлений о ролях важно было создание идеальных условий для исполнения традиционно-заурядной роли «хозяина-мужчины». Пожалуй, лишь Фейхтвангер и Эмиль Людвиг отвечали этому стереотипу (опять-таки в представлении Сталина).

Женщины в делегациях и на встречах оказывались отягчающим ситуацию обстоятельством. При декларируемом Сталиным равноправии полов, при его маниакальном повторении редакторских указаний с требованием симметрии: спортсмены — спортсменки, трактористы — трактористки, комбайнеры — комбайнерши, колхозники — колхозницы, после снятия этого тонкого слоя демагогической риторики выступало реальное отношение Сталина к женщинам, а именно: патриархальное мракобесие. В реальном сталинском мироздании женщине не отводилось даже подсобной роли помощницы-домработницы.

В середине мая 1936 года секретарь ЦК Н. И. Ежов переслал Сталину два письма: одно от лидера украинского филиала большевистской партии Станислава Косиора⁷⁰  и письмо из ссылки в Минусинске его брата — Владимира Косиора. Ст. Косиор: «Николай Иванович — посылаю тебе письмо моего брата Владимира — троцкиста». Ежов затребовал у НКВД прислать для ознакомления дело арестованного, репетируя рассмотрение ходатайств родственников репрессированных (по той же схеме, что в 1934 году рассматри-
валось дело Осипа Мандельштама). Затем Ежов переслал документы Сталину в форме инсинуированного неформального доноса на Ст. Косиора. На записке Ежова Сталин начертал директивную резолюцию — трафаретный образец будущего разрешения всех спорных вопросов по схожим сюжетам:

«Тов. Ежов.

По всему видно, что Вл. Косиор — чуждый рабочему классу субъект, враг советской власти и шантажист.

Мерилом всего — партии, рабочего класса, власти, законности — является для него судьба его жены, и только она.

Видно, Вл. Косиор порядочный мещанин и пошляк, а жена его “попалась” основательно, иначе он не пытался бы шантажировать его брата в самоубийстве. Поразительно, что Ст. Косиор находит возможным вмешиваться в это шантажистское дело. И. Сталин»⁷¹ .

Намек на саму возможность выяснить истинное, а не декларируемое отношение Сталина к женщине (равно как и к другим темам), уличить его в этом отношении, приводил вождя к неконтролируемому эмоциональному взрыву.

В начале апреля 1930 года на волне критики «головокружения от успехов» в колхозном строительстве некто Николай Иванович Кин из Херсона пытался образумить вождя:

«Теперь немного относительно раскулачивания. Кулака-то мы лик­видируем, а нищету и беспризорность развиваем, выбрасываем детей кулаков ни в чем не повинных на улицу. С одной стороны, боремся с беспризорностью, эпидемией и преступностью, тратим большие день­ги на это дело, а с другой стороны — разводим. Об этом необходимо подумать. Теперь в отношении роста материального положения рабо­чих: до 1928 г. материальное положение с каждым годом росло и креп­ло, укреплялся авторитет нашей партии и сов­власти не только внутри страны, но и за границей, а теперь мы дошли до того, что уже есть нечего, в кооперативе пусто, на базаре дорого, очереди в кооперативе растут, проклинают все на свете. Я уже не думаю о взрослых, но надо же подумать о детях наших, которые недоедают и недопивают, растет поколение больное и хилое. Всякие налоги на рабочих растут неимоверно, как то: квартирная плата, паи в рабкоп⁷²  в раз­мере месячного заработка, вклады, госзаймы, лотереи и прочие от­числения, так что не успеваешь поворачиваться, и когда приходит получка, то тебе причитается 20—25 руб., и приходится отказывать не только себе, но и своим детям. Так что жизнь стала каторжная, так что мы перещеголяли иностранного рабочего в отношении всяких налогов. Мы в несколько раз живем хуже их, и народ от такой жизни стал настоящим дикарем и озверел до невозможности».

Далее: «При росте народного хозяйства безуслов­но должны быть трудности, но из этого вовсе не следует, что мы долж­ны идти к нищете. Вдумайтесь хорошенько в этот вопрос, побывайте в рабочих массах, особенно среди женщин, послушайте, что они говорят, послушайте, что говорят рядовые партийцы-рабочие,говорят, что если бы Ленин был жив, то этого бы не было и что Ленин мог ра­ботать коллективно со всеми старыми членами партии, а Сталин их всех разо­гнал»⁷³ .

22 апреля последовал гневный ответ-отповедь Сталина «Николаю Ивановичу Кину»:

«Тов. Кин!

Письмо Ваше получил. Если бы Вы могли отдать себе отчет в том, о чем Вы пишете в своем письме, Вы поняли бы без труда, что Ваши нападки несправедливы. Пройдет время, горячка отойдет, и Вы поймете, что Вы неправы от начала до конца. Поэтому я не берусь разубеждать Вас, коль скоро бабьи переговоры на базаре успели уже растрепать Ваши чувства, пусть время поработает над Вами»⁷⁴ .

Характерно, что Сталин с маниакальной одержимостью сконцентрировал раздраженное внимание именно на приглашении побывать «в рабочих массах, особенно среди женщин». Это приглашение — минимальная, одна сотая часть длинного послания Кина — страстного, но аргументированного, эмоционального, но тонально-спокойного протеста против людоедской коллективизации. Но именно это приглашение побывать на базаре джигит Сталин выбрал для ответного удара. Именно деталь и привела главного формалиста и натуралиста Страны Советов к тому, что ответу на этот вызов посвящена вся записка. Объективно ответ — оскорбителен. Принципиально — применим и для анализа отношения Сталина к произведениям художественной литературы, искусства (например, повести Платонова «Впрок», пьесе Афиногенова «Ложь» или киносценарию Довженко «Украина в огне»). Деталь для вождя — диалектика и материалиста все-таки играла решающую роль и затмевала целое. Ценное качество для политика-диктатора в авторитарной полукрепостниче­ской стране…

Тем не менее в случае с «Кином» с точки зрения функциональной эффективности произошел досадный для режима и поэтому немедленно засекреченный сбой, редчайшая для историографии сталинской машины зафиксированная осечка. Редкая именно потому, что в архивах по непонятной причине остались следы провала идеологической перебранки. В подавляющем большинстве случаев режим оставлял для истории картину благоприятную. Такого человека, как Кин, в природе не существовало! Кто-то послал Сталину заурядную анонимку, донос на его коллективизацию. Вождь, не разобравшись, ответил. Ответ отправили по каналам фельдъ­егерской спецсвязи в режиме реального времени в Херсон (заколдованное место — родина Троцкого), о чем был предупрежден местный обком большевистской партии. Фельдъегери пришли по указанному адресу. Искомого человека по фамилии Кин там не оказалось. Гоголевско-кафкианский сюжет. Тыняновский «Подпоручик Киже». Антисталинская провокация удалась. Всю переписку по щекотливому вопросу запрятали в архив на отведенные ей законом о «тайне личной жизни» семьдесят лет. Помощник Сталина Иван Товстуха⁷⁵  — в Херсон:

На имя т. Сталина было получено прилагаемое при сем письмо некоего Н.И. Кина. Посланный тов. Сталиным ответ Н. И. Кину был возвращен почтой, ввиду ненахождения Кина по указанному в его письме адре­су. По поручению т. Сталина прошу Вас проверить, есть ли вооб­ще в г. Херсоне такой Н. И. Кин или это вымышленные фамилия и ад­рес. Пом. секретаря ЦК Товстуха»⁷⁶ .

Вскоре после этого Иван Товстуха будет переведен на научно-руководящую работу в Институт Ленина…

Анонимному «Кину» удалось высветить рентгеном слабое звено, которое могло потянуть всю цепочку. Тривиальное «ищите женщину» сработало как провокационный детонатор. Беспрецедентно школярский провал старого конспиратора — Сталина с письменным ответом и его отправкой по почте не затмил отблеска открытия, нужного нам для восстановления картины взаимного общения Сталина и приглашенных им западных пилигримов. Деталь в очередной раз становилась важнее целого.

Главный редактор Страны Советов, искушенный мастер финалов, Сталин при публикации текста своей беседы с Уэллсом зачеркнул окончание диалога, который раскрывал сталинский механизм манипуляции собеседником:

«Сталин. Не для того, чтобы Вам польстить, а совершенно искренне должен сказать Вам, что разговор с Вами мне до­ставил большее удовольствие, чем разговор с Бернардом Шоу.

Уэллс. Наверное, леди Астор никому не давала слова сказать.

Сталин. Шоу потребовал (заменено: пожелал. — Л. М.), чтобы она присутствовала.

Уэллс. Еще раз благодарю за эту замечательную беседу.

Записал: К. Уманский»⁷⁷ .

Зная о враждебном соперничестве Уэллса и Шоу, Сталин не мог не использовать подобную информацию.

Сталинская модель общения. Этап подготовки встреч

Сначала согласовывался принципиальный вопрос о возможности приема гостя Сталиным. Приведем несколько подобных просьб образца тридцать шестого года. Это просьбы советских граждан к вождю — Мейерхольда и Кольцова (по­следний в качестве куратора и ходатая за двух французских Андре: Мальро и Жида).

Ходатайство № 1

«Дорогой Иосиф Виссарионович,

Мысли мои об объеме и значении Вашей работы всегда останавливали мое долголетнее желание повидаться с Вами. Однако сейчас, когда я знаю, что Вы вплотную стали интересоваться искусством и, в частности, театром, я считаю необходимым просить Вас о свидании для того, чтобы рассказать Вам о своих планах на ближайшие 3—5 лет, в связи с возможностью, которая откроется мне с окончанием строительства нового здания.

Передовая «Правды» от 8-го августа («Привить школьникам любовь к классической литературе») заставляет меня и как коммуниста, и как художника чувствовать ответственность мою, и я хочу изложить Вам ряд моих мыслей по этому поводу⁷⁸ .

Знаю также, что и по линии человеческой — свидание с Вами даст мне зарядку, бодрость, возможность избавиться от депрессии, в которой я нахожусь как художник, и работать по-новому.

Последствия письма — пометка Поскребышева: «Сообщить, что сейчас нет т. Сталина. П.». Пометка помощника Сталина Бориса Двинского⁸⁰ : «Мейерхольду сказано 31 августа 1936 г. БДв.».

Режиссера не обманули. Именно 14 августа открывается пропуск в журнале регистрации посетителей кабинета Сталина. С предчувствием затравленного гения Всеволод Эмильевич послал депешу в Кремль накануне московского показательного процесса. Ответ ему «скажут» после окончания судилища. Для его личной судьбы зловеще реальным станет и другой сигнал с кремлевского холма. 7 сентября «Правда» опубликует постановление ЦИК Союза ССР об установлении высшего звания для советской художественной интеллигенции — Народного артиста СССР и указ о первых награжденных счастливцах. Мейерхольда среди тринадцати награжденных не окажется. В эти другие времена и при других именах Мейерхольда покидало классовое чутье и инстинкт выживания. К сожалению, это началось не в одночасье. За полтора года до этого, в конце января 1935 года, Зинаида Райх кокетливо приглашала уже опального Авеля Енукидзе на салонные посиделки в Брюсов переулок в дни, когда судьба Авеля была решена…

Сегодня в Москву приехал Андре Мальро, являющийся теперь во Франции крупнейшим после Андре Жида писателем, работающим с нами. Несмотря на свою молодость, он чрезвычайно популярен и при этом очень активен как оратор и общественник-антифашист. Мальро организационно возглавлял во Франции борьбу за освобождение Димитрова и конгресс защиты культуры. Сейчас он нами выдвигается в качестве генсека Международной ассоциации писателей защиты культуры.

Мальро рассказывает интересные факты об огромной работе гитлеровцев во Франции, с затратой большой энергии и средств по обволакиванию общественного мнения, печати, вплоть до толстых журналов и интеллигенции. Он заверяет, что не будь летом нашего конгресса в защиту культуры — нечто в этом роде непременно организовали бы прогитлеровские круги. В данный момент они ведут кампанию с якобы левых пацифистских позиций против Ромен Роллана, за его высказывание в пользу англо-франко-советского сближения.

Мальро пробудет в СССР 10 дней. С ним будут обсуждаться деловые вопросы международной работы среди писателей. Послезавтра мы едем с ним, как было условлено, к Горькому.

Мальро просит свидания:

1) с товарищем Сталиным

2) с тов. Андреевым

3) с тов. Димитровым (личная встреча) ⁸¹ 

4) с тов. Косаревым⁸² .

Поддерживаю его просьбу. Кроме того, рекомендовал бы предложить Мальро остаться до съезда комсомола, где его выступление имело бы определенный эффект. Он должен, правда, выступать 18 марта в Париже на диспуте о социалистическом реализме, но тов. КОСАРЕВ мог бы его убедить перенести диспут.

Отметок о приеме Сталиным Андре Мальро не обнаружено. Сталин не любил смешивать жанры, например интеллектуальной беседы и отчета о разведывательных операциях. Ведь остались заслуживающие серьезного доверия косвенные свидетельства о том, что в Испании Мальро будет работать в интересах советской военной разведки. 26 июля 1936 года, через неделю после начала фашистского мятежа, когда в советской разведывательной переписке франкисты еще называются нейтральным словом «повстанцы», Мальро оказывается на передовом рубеже сбора стратегически решающей информации. Полпред из Парижа «особым шифром» сообщает Сталину и Литвинову о том, что писатель вернулся из Мадрида, где он встречался с президентом Испанской республики и членами правительства. Мальро авторитетно докладывает, что «в распоряжении последнего остается не более двух тысяч авиабомб». Из Франции в Испанию немедленно вылетают шесть самолетов. В течение недели — еще четырнадцать. Но катастрофически не хватает летчиков: нужно послать до тридцати человек пилотов. Из шифротелеграммы Наркомата иностранных дел: «Собеседники Мальро заверили его, что, имея хотя бы шесть летчиков, правительство могло бы разгромить главные силы повстанцев, держащихся в горах на расстоянии 90 километров от Мадрида»⁸⁴. В 30-е годы Мальро, который в конце земного пути станет министром культуры Франции, своей разведывательной деятельностью на благо мировой революции и сталинского режима сам совершал фигуры высшего пилотажа на всемирном тушинском аэродроме. Масштаб и значение его авантюр времен испанской гражданской был несравним с шанхайскими сценами его «Условий человеческого существования» времен китайской революции двадцать седьмого года. Предсказанные сюжеты становились реальностью для него самого, для Кольцова, Эренбурга, Хемингуэя.

Но похоже, что практикующие революционеры Кольцов и Мальро авторитетами для Сталина не были. Для вождя вообще не было постоянных авторитетных величин. Хотя многие из попутчиков и будут выполнять важные задания советской разведки и Агитпропа в Европе, их отличала интеллектуальная черта агрессивной инициативности, левацко-троцкистского романтизма, которые в Кремле не приветствовались. Наоборот, рассеянное критиканство и несколько инфантильная обиженность тона, которую в общении с вождем выбрал Илья Эренбург, оказывались выигрышными лотерейными билетами. Такое отстраненное «небожительство» отвечало сталинскому стереотипу о роли и месте беспартийного интеллигента в структуре советской власти.

Под интеллектуальным влиянием Михаила Кольцова находились многие современники, в том числе и партийно-писательский босс, ответственный секретарь правления Союза советских писателей и одновременно заведующий Отделом культурно-просветительской работы ЦК ВКП(б) Александр Щербаков. Вместе с Кольцовым они сообщали Сталину, Андрееву, Ежову о всемирной антифашистской писательской организации: «На работу руководства Ассоциации очень благотворно повлияла поездка Андре Мальро в СССР и его беседы с тт. Андреевым, Горьким, Косаревым. Мальро уехал с большой зарядкой. В конце июня [1936 года] в Москву едет Андре Жид, осенью — Фейхтвангер и Томас Манн»⁸⁵.

Если прием невозможен — нельзя ли тогда хотя бы короткую встречу — где-нибудь в театре или в другом месте? Андре Жид будет в отчаянии, если так и уедет, не получив личного контакта с Вами.

Отметок о приеме Сталиным Андре Жида также не обнаружено. Обида французского писателя на невнимание станет настолько сильной, что выльется в скандальную и несколько отчаянную акцию опубликования в Париже «антисоветской» книги.

Публикация бесед Сталина и интерлюдия с международным ПЕН-клубом

Процесс подготовки бесед Сталина к печати также приобретал полурелигиозную скрупулезность. Летом — осенью 1934 года Сталин отдыхал в Сочи. Коллеги оставались на хозяйстве в Москве. Уэллс — за границей. Но из кавказского далека Хозяин контролировал все фазы истории публикации беседы. Здесь было все: согласование поправок с Уэллсом, рассылка текста беседы членам Политбюро для комментирования и голосования, принятие формального решения, волнение автора по поводу типографской задержки номера журнала «Большевик», радость от получения сигнального экземпляра, почтовое отправление журнала подписчикам.

28 сентября 1934 года Сталин дает указание Борису Двинскому о заголовке. Вместо «Беседа с английским писателем» нужно сказать: «Беседа т. Сталина с английским писателем». «Авторскую надпись над заглавием “И. Сталин” вычеркните»⁸⁷ .

Культивируя беседы с заграничными визитерами, Сталин редактировал реплики, шлифовал свои афоризмы и максимы. Из беседы с Людвигом в декабре 1931 года: «Людвиг. Вы курите папиросу. Где ваша легендарная трубка, г-н Сталин? Вы сказали когда-то, что слова и легенды проходят, дела остаются. Но поверьте, что миллионы за границей, не знающие о некоторых ваших словах и делах, знают о вашей легендарной трубке. Сталин. Я забыл трубку дома». Здесь при редактировании текста беседы Сталин не удержался и присовокупил комментарий к собственным словам, хотя Людвиг не спрашивал его об отношении к легендам вообще: «Я вовсе не против легенд, когда они отражают народную мудрость». Начертал, но все же зачеркнул. Далее по тексту: «Сталин. Мы, русские большевики, давно разучились поражаться. Людвиг. Да и мы в Германии тоже. Сталин. Да. Вы скоро перестанете поражаться в Германии»⁸⁸ . В этом вождь оказался абсолютно прав.

В июле 1934 года в конце беседы со Сталиным Герберт Уэллс сообщил ему, что пробудет в СССР только неделю из-за обязательств по постановке кинокартины и не останется на августовский съезд ССП. При этом добавил, что намерен поговорить с советскими писателями об их вступлении в ПЕН-клуб, который он возглавлял после смерти Голсуорси⁸⁹ . По признанию самого Уэллса — это организация слабая, но она имеет секции во многих странах. В этом ее сила. Уэллс: «Что еще важнее, выступления ее членов широко освещаются в печати». Далее он допустил непозволительную стили­стическую вольность и предпринял несанкционированное объяснение задач ПЕН-клуба: «Эта организация настаивает на праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционных. Я рассчитываю поговорить на эту тему с Максимом Горьким. Однако я не знаю, может ли здесь быть представлена такая широкая свобода…» Сталин, судя по стено­грамме, во время беседы промолчал, предпочитая не отвечать на бестактность. Однако при редактировании текста и подготовке его к публикации в главном теоретическом журнале большевистской партии вождь не мог оставить такого многозначительного многоточия без внимания и дописал в текст заочной пикировки: «Это называется у нас, большевиков, “самокритикой”. Она широко применяется в СССР».

Сталин джентльменски предупредил своего помощника Бориса Двинского: «Эту последнюю мою поправку сообщите Уманскому для передачи Уэллсу»⁹⁰ . Напомним, что Константин Уманский был пресс-секретарем НКИД, а Борис Двин­ский — почти что наркомом иностранных дел засекреченного сталинского правительства — Особого сектора ЦК. Видимо, Сталин искренне питал иллюзию, что помимо подконтрольной ему тоталитарной советской прессы и ее коминтерновских спутников беседа будет опубликована в виде стенографического отчета ведущими мировыми СМИ.

Вовлечение советских писателей в деятельность ПЕН-клуба оказалось несбыточной мечтой для многих поколений западных и отечественных поэтов, очеркистов и романистов. Дилемма о разрешении организациям советских писателей присоединяться или нет к ПЕН-клубу была неновой и для Сталина. Она возникла по крайней мере уже за пять лет до предложения Уэллса. Но в 1929 году главным партийным штабом в литературе была РАПП. Что могли тогда обсуждать «митреватые кудрейки» и «кудреватые митрейки» (по образному определению Маяковского) с буржуазными европейскими писателями масштаба Голсуорси и Уэллса? С другой стороны, отпускать российско-советских полубуржуазных попутчиков типа Евгения Замятина, Бориса Пильняка на подобные собрания за границу без рапповских комиссаров также представлялось классовым самоубийством.

Взвесив все аргументы, Старая площадь 6 июня 1929 года вынесла отрицательный вердикт о нецелесообразности посылки советских делегатов на съезд ПЕН-клуба в Вене. Подобное предложение завизировал своей подписью один из руководителей Агитпропа Платон Керженцев⁹¹  (подлинный автор записки — «референт по художественной литературе С. Розенталь»)⁹² . Сформировалось мнение: оправдать решение не посылать делегацию отсутствием подписи СССР под литературной конвенцией. Рекламная классовая демагогия о пролетарско-чистой литературе и о буржуазных попутчиках оставлялась в стороне, для служебного пользования. Решающими становились прозаические буржуазные мотивы финансовой невыгоды и разорительного участия. Вполне могло случиться так, что на заседаниях ПЕН-клуба «высокая идеология» антисоветизма будет подкреплена «непосредственно материальными требованиями» и претензиями к советским издательствам, которые с первых дней Октябрьской революции печатали переводы западных авторов. Участие в ПЕН-клубе означало бы, что советскую Россию заставят платить за использование авторских прав при публикации тысячных и миллионных тиражей пиратских книг.

Чиновники звена выше среднего (Керженцев) не могли сами выносить однозначные решения. Они, как и литературоведы с Лубянки, лишь представляли на рассмотрение руководства альтернативные варианты. Если Сталин и «узкий круг» все же решат, что целесообразно послать делегацию, то отправлять следовало бы Александра Серафимовича или Федора Гладкова (но они не говорят на иностранных языках), а также Анатолия Луначарского (Керженцев не знал, что в эти дни вождь пришел к решению выгнать Луначарского из Наркомпроса, использовав как предлог скандальное с точки зрения кремлевского пуританизма поведение супруги наркома — госпожи Розенель)⁹³ . Абрама Эфроса и Бориса Пильняка посылать нельзя (причина, по Керженцеву, в том, что они «если не антисоветские, то нейтральны»). Викентий Вересаев⁹⁴  не подходит по конкретной причине: «в 1927 он не выступил против “Письма писателей из России”». Итог: писатели — кандидаты на роль делегатов ненадежны. Валюты нет ни на выплату гонораров иностранным авторам, ни даже на транспортные расходы для делегации. Если пенклубовцы после таких препятствий все же захотят проводить свой съезд с участием советских писателей, то пусть его проводят в СССР. Большевистская партия, как правило, предпочитала не пересматривать свои принципиальные решения. Даже повторное, личное предложение Уэллса Сталину не могло изменить отношения к проблеме. Вступление СССР в ПЕН-клуб произойдет ровно через шестьдесят лет, под занавес перестройки, демократизации и гласности, в 1989 году.

В отличие от беседы с Фейхтвангером, диспут Сталина с Уэллсом был опубликован в СССР и в Великобритании, но напечатанные вместе с основным согласованным текстом комментарии Уэллса были настолько наивны, что на него набросился его вечный оппонент — великий скептик и пересмешник Бернард Шоу. Видимо, старец инстинктом гения почуял, что в Кремле шел разговор в том числе и о нем, и о леди Астор⁹⁵ . Отредактированный текст дискуссии незамедлительно попал к Карлу Радеку по каналам спецсвязи Бюро международной информации. Карл Бернардович доложил о нем
вождю.

«Дорогой тов. Сталин!

Тов. Литвинов передал мне предложение редакции журнала “Нью стейтсмен”⁹⁶ , который напечатал стенограмму Вашего разговора с Уэльсом, написать статью по поводу комментария Уэльса к его разговору с Вами. Тов. Литвинов просит написать эту статью. Так как дело идет о разговоре с Вами и в статье нельзя не комментировать этот разговор, а кроме того, тов. Литвинов просит высмеять Уэльса (и он прав, ибо иначе нельзя ответить на статью Уэльса), то считаю, что мне нужно получить Ваши указания, как статью писать, на что бить.

Я думаю, что высмеивание должно быть только формой статьи, а центр должен состоять в показе, что является социальным источником глупости Уэльса. Надо показать те буржуазные предрассудки интеллигенции, которые ей мешают понять то, что происходит, и показать значение Вашего разговора с этой интеллигенцией через голову Уэльса, иначе получится только насмешка и руготня, вызывающая впечатление, что ругаемся потому, что не удалось прельстить девушку.

Прилагаю перевод статьи Уэльса.

P. S. Только что получен номер “Нью стейтсмен” со статьями Шоу и Толлера⁹⁷  по поводу выступления Уэльса. Шоу местами очень удачно высмеивает Уэльса, а дальше величает Вас как оппортуниста и националиста. Думаю, что первую часть статьи Шоу можно было бы пустить в нашу печать. Завтра вечером получите перевод этой статьи»⁹⁸ .

У Кремля не было возможности контролировать людей по ту сторону колючей проволоки. Даже союзники, пересекая границу крепости, взятой большевиками, немедленно начинали между собой интеллектуальную драку.

Смерть ритуала

В начале традиции была ленинская беседа с Гербертом Уэллсом. Не просуществовав и двух десятков лет, ритуал умер в памятном 1937-м. Тогда обозначился отказ советского режима от коминтерновского видения мира. Документальный запрет на достижение всепланетарного мессианства будет зарегистрирован в 1943 году во время инсценировки роспуска Коминтерна и замены «Интернационала» в качестве государственного гимна СССР великодержавным «Союзом нерушимым».

Сталин, попрощавшись с Фейхтвангером, не проявил интереса к публикации беседы с писателем отдельной брошюрой и массовым тиражом. Именно тогда, зимой рокового тридцать седьмого года, вождь предпринял последнюю попытку навести мост общения с интеллектуальной элитой Западной Европы. В книге — кладезе сталинской мудрости, в реестре его бессмертных резолюций, под датой 16 марта 1937 года за № 1228 зарегистрирован запрос Потемкина о возможности приема директора парижской газеты «Фигаро»⁹⁹  — Люсьена Ромье¹⁰⁰ . Вердикт Сталина: «Тов. Литвинову. Если т. Литвинов считает необходимым, могу повидаться с г. Ромье. И. Сталин»¹⁰¹ . Встреча с французским журналистом не состоялась.

Что на протяжении десяти лет импонировало Сталину в этих беседах? Театральный ритуал? По прошествии семи десятилетий их содержание нередко выглядит набором комплиментарных любезностей и тривиальных общих мест. Драматургия предполагала медленное начало разговора, заявку главных тем, драматургическое развитие беседы, формулирование директивной идеи, ее доказательство и дипломатическую победу вождя — триумф Иосифа Сталина. Скрытое значение ритуала станет очевидным лишь через несколько лет. Добытые во второй половине 20-х — середине 30-х годов навыки общения со свободными людьми, а не с крепостными подчиненными, Сталин будет мастерски применять в беседах с иностранными политическими деятелями, президентами, премьерами, послами, генералами, журналистами, особенно в годы Великой Отечественной войны, а также на встречах с клонированными вождями марионеточных стран народной демократии после окончания всемирной бойни. Без мастер-классов Шоу, Людвига, Уэллса, Барбюса, Роллана, Фейхтвангера, Роя Говарда, Дюранти, Альберти не было бы столь успешных театральных мизансцен и примеров актер­ского мастерства Сталина в составе «большой тройки» с Черчиллем и Рузвельтом в Москве, Тегеране, Ялте, с их наследниками Трумэном и Эттли в Подстдаме, а также с Мао Дзэдуном, Чжоу Эньлаем и Лю Шаоци.

В опубликованных при жизни вождя беседах с Людвигом и Уэллсом доминанта дебатов была философско-историче­ской. В случае с неопубликованными диспутами с Барбюсом, Ролланом и Фейхтвангером сердцевиной бесед оказывался полугазетный анекдот «не для печати», прозаический полукриминальный сюжет.

В беседе с Барбюсом в 1927 году — заговор белогвардейцев, рассказ о группе дворян-офицеров, которые хотели отравить газом весь съезд Советов с его тремя — пятью тысячами делегатов.

В беседе с Ролланом в 1935 году главное откровение — история «кремлевского заговора». На этот раз членов Политбюро с целыми семьями на казенных квартирах в Мо­сковском Кремле собирались убить библиотекарши через зараженные белым порошком книги и при помощи полуграмотных раскулаченных уборщиц. До встречи с Ролланом Сталин поведал сюжет этой гофманиады своим коллегам:

«Единственный человек, который имеет доступ в квартиры наших руководящих людей, — это уборщица, которая убирает помещения, это библиотекарша, которая приходит на квартиру под предлогом привести книги в порядок. Кто она, мы часто этого не знаем. Существуют самые разнообразные яды, которые можно использовать очень легко. Насыпал яду в книгу, — берешь книгу, читаешь и пишешь, насыпал яду на подушку, ложишься в постель и дышишь, а через месяц — кончено»¹⁰² .

Доминанта в беседе с Фейхтвангером в январе 1937 года — троцкистские заговоры: взорванные шахты, железнодорожные крушения, иные шпионские страсти.

Навязчивость идеи заговора и угрозы убийства заставляла вождя с болезненной настойчивостью убеждать в их реальной опасности иностранцев и пытаться заразить гостей своими фобиями. Искались исторические аналогии из английской революции XVII века, из времен Великой французской революции XVIII века (в беседе с Людвигом), из русской истории Петровской эпохи (с Уэллсом). В историче­ской наглядности и в школьной незамысловатости виделось желание Сталина придать универсальность идее о тотальной угрозе и глобализации террора и тем самым оправдать в лице мирового общественного мнения свою террористиче­скую диктатуру. По сути дела, это была вульгарная теория заговора, иллюстрированная на уровне бульварной газеты. Интеллектуально она не достигала даже границы предгорий теории перманентной революции Троцкого.

Сталин рассказывал своим иностранным гостям истории, байки, делился сплетнями, домыслами. Бесконечные диверсии, заговоры, покушения на убийства, теракты, подрывы, аварии, акты саботажа, отравления, происки врагов, коварство замаскированных шпионов, двурушников, вредителей — все это было постоянной темой в разговорах с соратниками и дебатах, происходивших в процессе выработки любого поворота кремлевского курса.

Радек был непревзойденным мастером манипуляции западными интеллектуалами. 10 ноября 1935 года полпред СССР в Великобритании Иван Майский¹⁰³  отправил из Лондона в Москву на имя вождя развернутый меморандум с ходатайством о переводе на русский язык книги супругов Вебб «Советский коммунизм: новая цивилизация?»¹⁰⁴ . Среди остатков личной библиотеки Сталина сохранился этот массивный кирпич¹⁰⁵ . На нем посвящение: «Иосифу Сталину с уважительным почтением авторов»¹⁰⁶ .

Майский утверждал, что эта рукопись — явление «исключительное в почти безбрежной иностранной литературе об СССР». Полпред пояснял: «Мне незачем говорить Вам о политической истории и политической физиономии авторов — это всем очень хорошо известно». Они — «классиче­ские представители английского реформизма». Сиднею — 76 лет, а Беатрис — 78. Книга написана «солидно, обстоятельно и с добросовестностью». Старики затратили на нее четыре года работы. Консультировались лично у полпреда, в полпредстве, в торгпредстве и в других официальных советских учреждениях в Англии. Майский признался, что он лично в «деликатной форме влиял на общее направление их мыслей и направлений». Авторы отправляли главы книги на цензурный просмотр в Москву. В итоге получилась книга на 1150 страниц в двух томах. По мнению рецензента-дипломата, книгу, помимо добросовестности, отличал «дух глубокой симпатии к СССР»:

«Это симпатия умного и образованного реформиста, который, подводя итог своей долгой “фабианской” жизни, усумнился в абсолютной истинности реформистского символа веры и которому на склоне лет пришла в голову беспокойная мысль: “А ведь, пожалуй, эти молодые варвары из Страны Советов правы! Пожалуй, они как раз указывают человечеству его дальнейшие пути”». Веббы говорили о книге как о своем политическом завещании. Книга не лишена ошибок и недочетов, но «даже в наиболее критических местах книги нигде нет злостности или сознательного желания уколоть», — заключал свое ходатайство Майский.

В целях создания объективной картины Майский уточнял, что в 1925—1927 годах, когда он был советником полпредства в Лондоне, Веббы не входили в круг «друзей» СССР. Не появлялись они и на приемах в полпредстве. До 1929 и 1930 годов они вообще не интересовались Советским Союзом. Как же объяснить такой трудно мотивированный, на восьмом десятке лет жизни, поворот? Характерный ответ англосаксонских аристократов передан Майским: они «особо заинтересовались Советским Союзом, когда мы стали в широких размерах проводить коллективизацию». До великого перелома и последовавшего голодомора супруги считали, что «социалистический город не совладает с индивидуалистической крестьянской стихией». Но после побед на фронте сельского хозяйства они убежденно воскликнули: «Это уже совсем иное дело!» Пока Сидней Вебб был членом лейбористского правительства, поездка в СССР была невозможной. После падения правительства лейбористов, переждав холодные месяцы из-за опасений за свое здоровье, бывший министр с супругой весной 1932 года в первый раз посетили СССР и окончательно убедились в жизнеспособности социалистического государства.

Авторы делают вывод, что СССР представляет собой рождение новой цивилизации, советский опыт «элиминирует капиталистическую погоню за выгодой», что в войне и мире СССР выживет, как и всякая другая великая держава. Распространится ли советский опыт на другие страны? Конечно да! Книга хорошо идет по подписке в Англии и в Америке. Авторы спрашивают о возможности перевести ее в СССР. Майский коленопреклоненно кладет свою челобитную к престолу вождя: «Я пока не дал им никакого определенного ответа. Как только появятся первые экземпляры книги, я вышлю их Вам, и тогда необходимо будет решить, что мы будем делать с работой Веббов. С коммунистическим приветом. И. Майский»¹⁰⁷ .

Хитрец и бывший меньшевик Майский не предлагал перевести не существующую пока в типографской форме книгу, но Сталин сделал смелый шаг, принял неординарное решение. На восковой бумаге мышино-серого цвета с отпечатанным на ротаторе машинописным текстом челобитная записка полпреда СССР в Великобритании Майского по поручению Сталина была разослана в качестве официального материала Политбюро за № П2514¹⁰⁸ . Адресаты почты: члены и кандидаты, а также Ежов и Радек. К записке Майского приложена краткая аннотация-оглавление. Резолюция Сталина: «По-моему, следовало бы перевести на русский язык как книгу Вебб, так и книгу Дюранти (последняя выпущена в САСШ)»^108а. 4 декабря Политбюро принимает единственно возможное решение: «Перевести на русский язык книгу Веббов “Советский коммунизм”»¹⁰⁹ . Выписка послана Карлу Радеку (на реализацию). В СССР в середине 30-х годов разрешения на перевод книги иностранного автора случайно уже не выдавались. За подобным санкционированием часто скрывалась воля вождя.

Выписка означала, что книге супругов Вебб предстояло стать очередным проектом руководимого Карлом Радеком Бюро международной информации ЦК. Радек должен был придать английскому содержанию книги советскую форму. Любовь к СССР супругов Вебб была позднего происхождения, она проснулась в престарелой чете после начала коллективизации и совпала с потерей Сиднеем министерского поста. Англосаксонская разновидность любви к Сталину и к Советам часто появлялась на свет именно при возникновении проблем с адаптацией носителей этой любви к условиям человеческого существования на их собственной родине («кембриджская пятерка»¹¹⁰  и Бернард Шоу не исключения). При этом любовь к Родине прогрессивного человечества часто принимала материалистические формы: перевод своих не признанных на родине бессмертных творений или напечатанное в миллионных тиражах интервью с вождем, субсидии для написания книги, поездка на кавказские или крымские курорты, получение автографа на портрете или фотографии и более прозаические пожелания…

Перевод монументальной книги супругов Вебб был готов через шесть месяцев, к маю 1936 года. Фабианские колебания Веббов сильно чувствовались и в русскоязычной версии. В Кремле в развитие первоначального утвердили новое решение. Не отменяя сценария буффонадой комедии, но корректируя его.

Решение Политбюро от 29 мая 1936 года: «Принять предложение т. Радека об издании книги Веббов “Советский коммунизм — новая цивилизация” в количестве 2000—3000 экземпляров для распространения по списку»¹¹¹ . Тираж по тем временам глобальных идеологических и полиграфических акций был мизерным («Москву 1937» Фейхтвангера издадут тиражом в двести тысяч экземпляров). Упоминание о «распространении по списку» расшифровать не трудно. Пайковая литература нормировалась тогда по номенклатурным спискам и закрытым книжным распределителям. В сопроводительном документе к этому решению о нормированном издании монументального труда присутствует более подробное разъяснение о том, что делать с полукрамольной книгой:

«Несмотря на то, что книга Веббов вообще написана в весьма положительном тоне, все же в книге имеется ряд мест, которые делают печатание ее в открытом издании нецелесообразным. Тов. Радек предлагает: объявить в печати, что книга издается, в витринах выставить несколько экземпляров, а книгу распространить в 2000—3000 экз. по списку. Отказ же от издания книги для нас затруднителен»¹¹² .

Анекдотическому предложению суждено будет стать одной из последних законодательных инициатив Карла Бернардовича Радека. Именно в те дни последнего лета на свободе полиглота и изумительного политтехнолога и авантюриста Радека, пылавшего неугасимым пламенем коминтерновского огня, любитель мизансцен Сталин обязал его курировать перевод проекта сталинской конституции на языки разъединенных наций. Этим символическим партийным поручением открывался последний и окончательный дрейф Радека в сторону Лубянской площади и одноименной мо­сковской улицы в ее Большом и Малом вариантах. К нему накопились вопросы по многим направлениям советской внутренней и внешней политики. Не только по подбору и расстановке международных кадров попутчиков и составления текстов эффектных передовых статей, заявлений ТАСС. Супруги Вебб еще несколько лет будут фигурировать в дипломатических отчетах о советских внешнеполитических акциях в Англии. Роль их однозначно можно определить как важных агентов влияния сталинского режима.

Горькие последствия визита Жида.

Русский перевод книги Фейхтвангера

Антипатия Жида и Сталина оказалась взаимной. Предательство Жида в виде книги и послесловия к ней надолго не даст покоя обитателям Кремля. Даже спустя год после визита Политбюро все еще будет отдавать приказы Кольцову написать книгу-отповедь: «1. Уполномочить т. Кольцова написать ответ на книгу А. Жида. 2. Разрешить приезд в СССР мексиканской делегации международного антифашистского конгресса писателей»¹¹³ . Увы, приказ о книге-ответе оказался еще одним из невыполненных вердиктов Политбюро. Невыполненных и забытых (но формально не отмененных) решений, в том числе и в части издательских планов, было немало. Из-за корректив, которые вносило время. Из-за кадровых решений по тем или иным организационным вопросам, которые выносила тайная полиция. Революционер-практик Михаил Кольцов играл роль Карла Радека на полях боев в Испании, а не в главном штабе кадровых и идеологических махинаций с реальными и мнимыми попутчиками. Он зарабатывал свой московский смертный приговор на фронтах испанской гражданской, окопы братоубийственных битв которой предвещали вторую мировую бойню.

Опыт с антисоветским пасквилем-книгой Жида был учтен в Москве. Его повторения в случае с книгой Фейхтвангера режим допустить не мог. В августе тридцать седьмого с русским текстом перевода рукописи знакомится Всеволод Вишневский. Один из главных идеологов режима Андрей Жданов берет на себя анонимную роль автора предисловия. В архиве сохранился машинописный автограф этого преди­словия Жданова, в котором показательна одна мудро зашифрованная мысль. Хотя она по-сталински туманна, но и сегодня ее приказной императив допускает однозначное прочтение: «предать забвению Ж.»¹¹⁴ . «Ж.» — это, вероятнее всего, «Андре Жид». Удалось ли его предать забвению? Или своей книгой и послесловием к ней Жид не только похоронил иллюзию возможности антифашистского попутничества при спонсорстве сталинского режима, но и сыграл исключительную роль в противодействии тоталитарной экспансии сталинизма среди западноевропейской интеллигенции? Одновременно и книга Фейхтвангера «Москва 1937» стала своеобразной превентивной эпитафией, надгробным камнем широкому антифашистскому фронту, внятной установкой совет­ского режима не только на игнорирование критики французского нобелевского лауреата, но и завуалированным сигналом о возможности радикального поворота руля в сторону взаимопонимания с тоталитарными режимами. Фактически именно антифашист Фейхтвангер выполнил задание, порученное Кольцову.

Тень Жида продолжала преследовать Кольцова комплексом неискупленной вины и неминуемой статьей обвинительного заключения. Все затеи с международными ассоциациями писателей, бюро антифашистской интеллигенции, комитетами, генеральными секретариатами оказались проваленными¹¹⁵ . Одна из причин провалов заключалась в недоступности западноевропейских актеров и их неподсудности правосудию Андрея Вышинского, Николая Ежова и Лаврентия Берии. Советские правила игры на свободных от полицей­ского прессинга клиентов и агентов влияния не действовали и требуемого эффекта не оказывали.

Действовала, однако, разрушительная по своей деструктивной силе ссора и соперничество тех советских деятелей, которые в теории и на практике должны были быть единомышленниками и участниками группового проекта. Например, конфликт между Михаилом Кольцовым и Ильей Эренбургом. Взаимные обвинения, упреки, недомолвки, жалобы этих друзей — врагов, соперников и антагонистов заполоняли шифровальные линии связи НКВД, НКИД, военной разведки.

Одна иллюстрация этого грустного явления, которое также может стать предметом отдельного исследования. 23 мая 1937 года. Шифровка Кольцова (только Сталину): «2. Есть немало желающих поехать на конгресс писателей в Испанию, но мы отбираем твердых антифашистов. Жид не поедет, его отговорил Мальро, который встречается и по-видимому потихоньку дружит с Жидом (сейчас Мальро в Испании). Эренбург просил меня освободить его от работы по подготовке к конгрессу, ссылаясь на усталость и порчу своих отношений с французами. В чисто личном порядке он мне сказал, что по-прежнему не верит в возможность при нынешнем положении в Испании провести там конгресс, а кроме того, он после истории с Жидом боится второй раз влипнуть. В этих условиях, без Мальро и Эренбурга, руководство подготовкой конгресса из Парижа взяли на себя Арагон и Блок, которые надеются справиться с этим делом. Фейхтвангер несколькими телеграммами потребовал встречи со мной. Я остановлюсь у него по пути в Испанию»¹¹⁶ .

Служение Сталину и советскому режиму — любовь к искусству или меркантильный расчет?

Завершая краткий обзор теории и практики ритуала посещения западными паломниками престола сталинской славы на примере поездки в Москву Лиона Фейхтвангера, остается ответить на вопрос: было ли бескорыстным безумие за­блуждавшихся западных интеллектуалов?

Помимо прямых расходов на поездки в СССР производились также выплаты наличными за написанные, переведенные на русский язык и изданные в СССР книги, а также за будущие произведения. Одновременно допускались: косвенные «чаевые» в виде комиссионных за услуги, выдача субсидий на всевозможные издательские проекты, оплата счетов за проведение съездов, пленумов.

Приведем примеры типовых выплат из гулаговской платиновой и золотой касс.

Гонорары западным попутчикам за реализацию идеологических проектов. 1 июля 1936 года Политбюро разрешает приобрести во Франции архив Маркса — Энгельса за 10 миллионов франков. О роли посредника — Анри Роллана: «Комиссионные Роллану входят в сумму 10 000 000 французских франков. Роллан должен будет дать расписку в получении им этой суммы в качестве вознаграждения за посредничество по продаже архивов» ¹¹⁷ . Сумма комиссионных однофамильца великого гуманиста не оговаривается.

Оплата похоронно-ритуальных расходов, пенсий для ближайших родственников и сотрудников усопшего попутчика. В случае с Анри Барбюсом — автором первого канонического литературного труда о Сталине — траурные мероприятия государственного масштаба сначала предполагалось провести в Москве. Из проекта решения Политбюро от 30 августа 1935 года о похоронах Барбюса: «Похоронам не придавать чисто коминтерновский, а более широкий общественный характер». Далее зачеркнут пункт: «После кремации в Москве и соответствующих почестей хоронить прах не в Москве, а в Париже, куда перевезти, по просьбе друзей и родственников»¹¹⁸ . Бухгалтерская точность бывшего сапожника Кагановича (Сталин отдыхал на юге) определила и количество статистов похорон. Решая арифметическую задачу, Каганович снял ограничение на число провожающих, но зачеркнул уточнение: «Определить объем демонстрации рабочих и служащих в Москве примерно в 100 тыс. чел.»¹¹⁹ . Следующим этапом увековечения памяти писателя была материальная помощь его семье и ближайшим соратникам. 17 ноября того же года Политбюро выделяет вдове писателя — Э. Барбюс «в счет авторских 100 тыс. франков, из коих 50 тыс. фр. — на получение наследства, 30 тыс. франков для оплаты долгов и 20 тыс. фр. — жене на расходы»¹²⁰ .

После этого возникает новый вопрос. 13 января 1936 года секретарь Барбюса Андре Видаль от имени Комитета по сооружению памятника писателю обращается в Москву с просьбой: «Комитет по сооружению памятника Барбюсу хотел бы просить уральских рабочих прислать нам могильную плиту, которую мы поставим в склепе на кладбище Пер-Лашез. Считаете ли Вы это дело возможным? Речь идет о том, чтобы достать один из этих прекрасных камней Урала или другой области СССР, обтесать его соответственно размерам, которые мы Вам сообщим, и переслать нам его в таком виде, чтобы его можно было сразу уложить. Если это возможно, то мы просим на этом камне никаких украшений не делать, а только написать фамилию и даты рождения и смерти. Нет надобности Вам говорить о том, что эту работу необходимо сделать как можно скорее. И Вы, конечно, отлично понимаете, какое значение этот жест будет иметь во Франции». 10 февраля председатель МОПР Елена Стасова передает эту законную просьбу французских товарищей лично Сталину. Решение: «Удовлетворить просьбу Комитета по сооружению памятника Анри Барбюса о присылке в Париж уральскими рабочими надмогильной плиты для склепа»¹²¹.

Другой вид бюджетных субсидий западным попутчикам заключался в форме оплаты сценариев и иных литературно-художественных услуг (помимо гонораров за книги). 23 июля 1936 года в момент подготовки поездки Фейхтвангера в СССР Политбюро соизволяет отпустить Главному управлению кинофотопромышленности на оплату сценария «Семьи Оппенгейм»¹²²  валютную субсидию: «Разрешить тов. Шумяцкому оплатить писателю Фойхтвангеру (так в тексте. — Л. М.) за сценарий по роману “Семья Оппенгейм” до 5 тыс. долларов, ассигновав ему эти средства за счет резервного фонда СНК СССР»¹²³ .

Три года спустя поступит аналогичное прошение по тому же действующему лицу (Фейхтвангер) и по аналогичному сюжету (оплата сценария). 28 июля 1939 года Молотов обратится в Политбюро по вопросу экранизации романа Фейхтвангера «Изгнание», «поручив написание сценария автору романа. Л. Фейхтвангер высказывается за экранизацию этого романа в СССР по политическим и художественным соображениям. Для оплаты авторской работы отпустить комитету до 35 тыс. франков. Совнарком Союза ССР считает целесообразным удовлетворить просьбу Комитета по делам кинематографии»¹²⁴ .

Последний факт не лишен характерной для советского режима неоднозначности и загадочности. За три недели до подписания Молотовым и Риббентропом пакта большевист­ского СССР с нацистской Германией Политбюро выделяет деньги на написание антинацистского сценария одному из главных врагов гитлеровского режима, эмигранту-еврею, живущему в Париже, — Лиону Фейхтвангеру. Сумма во французских франках была по тем временам немалая. Но уже через месяц первый фильм «Семья Оппенгейм», созданный Григорием Рошалем¹²⁵ , на два года исчезнет с советских экранов (дабы не оскорблять национальные чувства германских партнеров по антипольской и антизападной коалиции). Вопрос заключается в следующем: если пакт готовился заранее, то почему Политбюро выделяло деньги Фейхтвангеру? Остается невыясненным и другое: получил ли Лион Фейхтвангер ассигнованные ему 35 тысяч французских франков и приступил ли романист к работе над сценарием?

Правдоподобным будет предположение о том, что оплата услуг Фейхтвангера до написания книги «Москва 1937» и после ее выхода в свет шла в том числе и в форме завуалированных гонораров за составление киносценариев. Сценарий «Семьи Оппенгейм» был написан родственницей режиссера фильма Серафимой Рошаль. В рекламных проспектах лишь указывалось на то, что кинофильм был авторизован немецким писателем. Созданию второго фильма помешал пакт Молотова — Риббентропа и начало Второй мировой…

Свои собственные, советские инженеры человеческих душ в исполнении ролей на международной арене также были недешевы. Прямые расходы на поездку в Испанию на писательский конгресс в 1937 году обошлись советской валютной казне в астрономическую по тем временам сумму. 17 апреля главное казначейство империи ГУЛАГа щедро распределило колымские золотые червонцы: на расходы делегации совет­ских писателей на международный конгресс в защиту культуры ассигновать 15 тысяч долларов, по тысяче на каждого члена делегации (включая проезд). Это равнозначно примерно двадцати тысячам долларов на человека в масштабе цен 2003 года. Далее: «Отпустить в качестве помощи от СССР Международной ассоциации на проведение конгресса и проезд иностранных делегатов — 20 000 долларов»¹²⁶ . Много ли это было по тогдашним советским меркам? В июне 1935 года Сталина попросили разрешить Ивану Лупполу¹²⁷  после конгресса в Париже съездить в Италию и Англию на 2—3 недели для ознакомления с «аналогичными институту учреждениями». Вождь разрешил, но счел нужным выделить всего лишь 300 валютных рублей¹²⁸ .

Окончательная дегенерация жанра

(иллюстрация из антикосмополитического 1949 года)

О вариации «большевизанствующего» попутничества образца 20-х — начала 30-х годов, перешедшего в ледниковый период послевоенного сталинского режима, говорит утвержденная ЦК программа поездки Луи Арагона и Эльзы Триоле¹²⁹  в Советский Союз образца 1949 года. Кульминацией визита должна была стать их встреча с академиком Трофимом Лысенко, поездка в лавру в Загорск и посещение меро­приятий декады таджикского искусства в Москве. Александр Фадеев докладывал Молотову: «Луи Арагон — убежденный сторонник теории Лысенко. По его инициативе редакция журнала “Эроп”¹³⁰  посвятила теории Лысенко специальный номер, в котором была помещена статья Луи Арагона. Целью этого выпуска была пропаганда учения Лысенко»¹³¹ . Это пример неоднозначной эволюции бывшего попутчика Андре Бретона и Сальвадора Дали. Режим не оставлял никакой свободной территории для умственного маневра своим почетным консулам за пределами одной шестой земного шара. В том числе и бывшим сюрреалистам.

Даже великому скептику и пересмешнику Бернарду Шоу вплоть до его предсмертного вздоха помогали идти по этой жизни Агитпроп ЦК ВКП(б) и Министерство финансов Союза ССР. В 1949 году девяностолетнего циника хотели привезти в Москву на Всемирную конференцию сторонников мира («в качестве гостя»)¹³² . С пометкой «коммунист» был приглашен и Шон О’Кейси¹³³ , но два хрестоматийных критика приехать не смогли, пообещав прислать приветствия. Приехали более предсказуемые западные интеллектуалы (хотя и не такого калибра, как Шоу или О’Кейси), чья рекламная поддержка оказалась выигрышной в тактическом плане для внутреннего пользования, но не в интеллектуально-стратегическом, международном масштабе.

Издание произведений Бернарда Шоу по причинам внешне­политической конъюнктуры продолжалось и в годы воинственного антикосмополитизма и борьбы с низкопоклонством перед Западом. Пьесы Шоу не фигурировали в качестве враждебных экспонатов в постановлении ЦК 1946 года о репертуаре драматических театров. Не критиковались они и в сопроводительной литературе по данному вопросу. В злополучном сорок шестом вышел однотомник пьес Шоу. В эти годы пьеса «Пигмалион» шла более чем в восьмидесяти театрах Союза, соперничая по показателю массовости с боевиками Чирскова, Николая Вирты, Анатолия Софронова и Вадима Кожевникова — этих «черных полковников» послевоенной советской драматургии. Шоу знал об этом и потребовал причитавшиеся ему авторские.

20 августа 1949 года «глаза и уши» Лаврентия Берии во Внешнеполитической комиссии ЦК (не путать со штаб-квартирой советской разведки — Комитетом информации МИД), ее председатель и бывший главный редактор тбилисской газеты «Заря Востока» журналист В. Г. Григорьян¹³⁴  сообщал Сталину о том, что издательство «Художественная литература» готова выплатить Шоу 90 тысяч рублей. Одновременно Комитет по делам искусств при Совете Министров СССР (в его ведении находились все советские театры) не возражал перечислить на личный счет драматурга за показ пьес престарелого автора астрономическую сумму в 750 тысяч рублей. В результате этих выплат Бернард Шоу мог превратиться в одного из самых высокооплачиваемых «советских» драматургов. Но старцу неконвертируемые советские денежные знаки были не нужны. Он обратился в советское посольство в Лондоне с просьбой прислать английские фунты стерлингов. Для подобной авторизованной утечки капитала требовалось решение Политбюро и согласие Сталина.

Тот факт, что царская Россия и ее правопреемник СССР не присоединились к Бернской конвенции 1886 года об авторском праве, не помешал Сталину разрешить перечислить Шоу в Англию одну четверть причитавшейся ему суммы в английских фунтах (10 тысяч фунтов стерлингов).

«Учитывая заявление Б. Шоу в беседе с сотрудником советского посольства и дружественное отношение Шоу к Советскому Союзу», по предложению финансистов со Старой площади и ревизоров с Лубянки сумма изымалась из бюджетных счетов издательства «Художественная литература» и Управления по охране авторских прав Союза совет­ских писателей, а переводилась в Лондон по каналам Общества культурных связей с заграницей. Послу СССР в Великобритании Зарубину¹³⁵  была отправлена в Лондон депеша: «Поручите вашему работнику Горшеневу» встретиться с Шоу; «если со стороны Шоу не имеется возражений, он может сообщить адрес и номер текущего счета, на который будет переведен гонорар»¹³⁶ .

По отношению к своим советским доморощенным талантам или обедневшим белоэмигрантам с красными паспортами кремлевская теория и практика поведения были иными. Престарелым, больным, пенсионного возраста деятелям советского искусства субсидии не выплачивались, орденами они награждались не самыми престижными, а новые почетные звания им старались не присуждать вообще. Так было в случае с композиторами Сергеем Василенко¹³⁷  и Сергеем Прокофьевым, с кинопевцом великого Октября Дзигой Вертовым. Обнищавшим и больным эмигрантам также не разрешали возвращаться в СССР. Ни к чему не привели просьбы о репатриации Николая Метнера¹³⁸ .

25 декабря 1952 года личный фотограф Бернарда Шоу Джон Грэхем обратился в Посольство СССР в Великобритании с просьбой переслать Сталину письмо и приложенную к нему фотографию писателя. Посол Г. Пушкин¹³⁹  прежде всего сообщил в Москву результаты проверки ритуальной чистоты самого фотографа: «по сведениям, полученным из нашего посольства в Лондоне, Д. Грэхем не принадлежит ни к какой политической партии и опасается открыто связывать себя с прогрессивными организациями, хотя утверждает, что он симпатизирует этим организациям». К письму на имя «Уважаемого маршала Сталина» фотограф прилагал портрет, сделанный 13 августа 1950 года, — «самый последний портрет Шоу, когда ему было 94 года»: «Как частый гость г-на Шоу, я знаю, как он был бы рад, если бы Вы имели эту фотографию: г-н Шоу был большим поклонником Вашего превосходительства <…> Я не занимаюсь политикой, но я полагаю, что для Вашего превосходительства это не имеет значения»¹⁴⁰ .

В истории с Шоу характерна временная связь между приглашением на всемирную конференцию «сторонников мира» и выдачей значительной суммы подъемных денег и транспорт­ных бонусов. По-видимому, ирландца хотели заманить из Англии щедрым талоном на «отоваривание» в «распределителе».

Хотя содержание беседы Сталина и Бернарда Шоу остается тайной по сей день, вождь всю жизнь оставался лояльным поклонником старца. Не случайно, что в 1939 году, оправдывая свой новый курс на союз с Гитлером и агрессию против Финляндии, Сталин выбрал именно Бернарда Шоу в качестве адвоката тоталитаризма и обвинителя лицемерного Запада. Одна его эпатажная статья обильно цитировалась в написанной Сталиным анонимной передовой для «Известий» за 9 октября 1939 года «Мир или война», посвященной речи Гитлера в Рейхстаге.

В роковую осень начала Второй мировой Сталин утверждает: «Теперь уже никто не может оспаривать, что война в Польше закончилась несколько недель назад. Польская армия интернирована или взята в плен. Полностью обанкротивше­еся правительство Польши бежало за ее пределы». Критикуя с идеологических позиций демократические страны, Сталин иронично отмечает, что Западом «борьба против идеологии гитлеризма выдвигается в качестве основной и даже единственной причины и цели современной войны». Он продолжает, что «в этом отношении заслуживает внимания статья Бернарда Шоу, опубликованная в журнале “Нью cтейтсмен энд нейшн”». Шоу: «Оправдания для войны нельзя найти, сколько бы мы ни болтали относительно свободы, демократии и всего того, что мы упразднили у себя в стране. Наша задача сейчас — это заключить мир с Герма­нией и со всем остальным миром, а не совершать еще большего зла, которое разрушит жизнь нашего народа».

Сталин делает диалектико-материалистический вывод: «Следует признать, что Бернард Шоу во многих отношениях прав»¹⁴¹ . Прав прежде всего в том, что критиковать нужно не Адольфа Гитлера и нацистскую Германию, а «демократиче­ские» правительства Запада. Заручившись такой серьезной интеллектуальной поддержкой, Сталин полностью переписывает окончание передовой (выделенные слова зачеркнуты Сталиным): «Попытка игнорировать мирные предложения Германии, отказаться даже от их обсуждения снимает рыцарскую маску с подлинных виновников и поджигателей войны». Следует новый финал статьи, написанный Сталиным: «Попытка игнорировать мирные предложения Германии» — «значит взять на себя ответственность за дальнейшее развязывание войны, следовательно, взять на себя ответственность за те колоссальные жертвы, которые связаны с войной»¹⁴² .

К июню 1950 года в Москве получат текст очередной программной статьи Шоу, где об англичанах говорилось как о «нации дураков», с презрением отмечалось, что «разумное избрание правителей несовместимо с избирательным правом». Заместитель генерального секретаря ССП Константин Симонов искренне возмутится этими идеями и в письме к Молотову назовет статью «вздорной выходкой кокетничающего своим нигилизмом Шоу». Симонов найдет и виновников: «Эта выходка является результатом влияния и давления на Шоу его окружения»¹⁴³ . Возмущение осталось сноской к сданной в архив переписке, а соавторская симпатия Сталина к «кокетничающему нигилизмом» Шоу — важным геополитическим фактором. К сожалению, среди западноевропейских интеллектуалов Шоу был отнюдь не одинок в своем флирте со сталинизмом, даже в его форме послевоенного мракобесия.

12 сентября 1950 года Григорьян сообщает Сталину о том, что председатель английского Общества культурных связей с СССР Д. Н. Притт просит разрешения посетить одно из исправительно-трудовых учреждений СССР (по нынешней исторической номенклатурной словарной классификации — лагерь ГУЛАГа)¹⁴⁴ . Английский юрист обосновывает необходимость такой экскурсии планами издания в Великобритании своей очередной книги с «разоблачением клеветниче­ских измышлений англо-американской пропаганды о принудительном труде в СССР». Идея в Москве понравилась. Аппарат ЦК с помощью правоохранительной и весьма компетентной референтуры МГБ остановил выбор на Крюковской колонии. Традиции «Интуриста» и ВОКСа времен рытья Беломорканала оставались фирменным блюдом экскурсионного обеспечения путешествий из-за железного занавеса.

В деле — запрос ЦК министру МВД Круглову¹⁴⁵  и ответ высшего милицейского чина секретарю ЦК Суслову: «Тов. Круглов сообщил тов. Суслову М. А. , что Крюковская колония¹⁴⁶  находится в хорошем состоянии и надлежащий показ будет обеспечен»^146а. Лояльность доктора Притта была исторически и традиционно гарантирована. Кадры симпатизантов и большевистских попутчиков из Великобритании были намного предсказуемее визитеров из романо-германских стран. Эффективность коэффициента их полезного действия, отдача на каждый рубль капиталовложений были документально доказуемы. Так было в 30-е годы в случае с Уэллсом, Шоу, супругами Вебб, в 50-е с канадским священником и лауреатом Сталинской премии мира Эндикоттом¹⁴⁷  и в 70-е с австралийским англичанином и лауреатом Ленинской премии мира Джеймсом Олдриджем¹⁴⁸ .

Доктор Притт сообщал в Москву, что в 1936 году он уже посещал «исправительно-трудовые лагеря в СССР, после чего написал книгу, которая была издана на восьми языках и сыграла положительную роль». Вот только советский режиссер подобных фокусов с привлечением иностранных гастролеров и организатор визита Притта бесподобный Карл Радек сам тем временем превратился в пыль в одном из таких лагерей или тюрем.

Эпилог

В один из сентябрьских дней тридцать седьмого года, в тиши кабинета на Старой площади в Москве, главный кадровик большевистской партии Георгий Маленков просматривал бумаги на очередного номенклатурного выдвиженца. Этот новый кадр подходил лишь для неприметной руководящей должности. Маленков согласился с назначением, но ему не понравилась фамилия кандидата — заведующего сельскохозяйственным отделом Воронежского обкома партии Левина. Тогда генерал-бюрократ, своими объективками и справками отправивший на эшафот сотни, если не тысячи людей, во всех сопроводительных документах на нового назначенца с маниакальной дотошностью отточенным простым карандашом проставляет в фамилии кандидата над буквой «е» две точки и превращает ее из иудейско-библейской «Левин» в крестьянско-русскую «Лёвин».

Примерно в те же дни на двух крупнейших советских киностудиях приступают к съемкам двух антигитлеровских фильмов: «Семья Оппенгейм» на «Мосфильме» и «Доктор Мамлок» на «Ленфильме». Первый — по роману Лиона Фейхт­вангера, второй — по пьесе Фридриха Вольфа¹⁴⁹ . Двум этим кинокартинам будет суждено стать единственными в том мире и в то время фильмами, где в открытую говорилось о зверином антисемитизме нацистского режима. Еще до «хрустальной ночи», до Освенцима, доктора Менгеле и Эльзы Кох. На «Мосфильме» снимался фильм по роману Фейхт­вангера, а в главном кадровом бастионе режима, который финансировал дорогостоящее производство этого фильма, чиновник высшего ранга придавал семитским фамилиям этнически приемлемую славянскую фонетику и графику. Жаль, что Маленкову не дали том «Анны Карениной» с задачей проставить в тексте точки над каждым упоминанием фамилии Левина. В этом типичном противоречии видится и природа неоднозначности сталинского режима, и изначальное существование альтернативного потенциала для любого, самого непредсказуемого, поворота политического руля.

Возможность нацистско-большевистского сговора определилась в сознании столпов советского режима еще до заключения пакта: на мистическом уровне проставления точек в фамилии «Левин», в сталинских указаниях для советской печати сдерживать персональную критику вождей «третьего рейха»¹⁵⁰ . После августа 1939 года многие западные интеллектуальные вожди поколения, с восторгом перечисленные в реестрах Первого писательского съезда, примут решение пойти своим путем. Сталинский режим останется наедине с новыми германскими «друзьями». Флирт с тоталитаризмом оказывался смертельно опасным и рискованным занятием. При этом приглашенные осенью тридцать шестого в Москву Маркузе и Фейхтвангер сами лишь чудом не попали в лапы гестаповцев в оккупированной Франции. Правда, им двоим повезет: они спасутся и переедут в Америку.

В дни празднования сорокалетия Октябрьской революции в 1957 году в юбилейном номере журнала «Огонек» была опубликована небольшая автобиографическая заметка Л. Фейхтвангера под характерным названием «Испытание временем». Писателю оставалось чуть больше одного года жизни (он умрет в Лос-Анджелесе). Эссе можно считать своеобразным подведением итогов. Фейхтвангер говорит о себе одновременно в первом и третьем лице («мой друг Г. Л.»). О сюжете рассказанного нами эпизода из номенклатурной истории советской литературы он пишет:

«Пришло время, когда в Москве предстали перед су­дом внутренние изменники и саботажники. Даже некото­рые верные друзья Советско­го Союза начали впадать в сомнения, многое казалось им невероятным. Они отказывались принять эти фак­ты. Мой друг Г. Л. тоже их не принимал, но он прогла­тывал их.

Я присутствовал по жела­нию Сталина на одном из процессов, и я передал мое­му другу то, что сказал мне Сталин, рассказал также со всей возможной точностью о моих впечатлениях и об об­щем фоне, на котором проте­кали эти процессы. Мой друг заявил: “Еще никогда в исто­рии человечества не было сделано шага вперед без борьбы, без крово-пролития. Даже самые высокие мысли­тели соглашались с этим —от Фукидида до Веньямина Франклина. Вожди, даже сто­ящие во главе справедливого дела, остаются людьми, они подвержены людским слабо­стям и заблуждениям…”

Пришло второе испытание. Советский Союз заключил договор о ненападении с Гит­лером. Антифашисты целыми группами отходили от Совет­ского Союза. Мой друг Г. Л. не дал себя сбить с толку. Он был убежден, что Совет­ский Союз имел правильные, разумные основания для за­ключения договора о ненапа­дении и что цель Советского Союза — построение социали­стического общества — оста­лась неизменной. Его высме­ивали. Самые близкие люди покинули его. В своем эмиг­рантском уединении он ушел в себя еще больше».

 Апофеозный финал эссе: «Сороковая годовщина Ок­тябрьской революции — это один из лучших дней в его жизни»¹⁵¹ .

⁵ В. П. Ставский (Кирпичников; 1900—1943) — секретарь РАПП (1928—1932), ответственный секретарь правления Союза писателей СССР (1936—1939), редактор журнала «Новый мир» (1937—1941), депутат Верховного Совета СССР 1-го созыва. Один из главных проводников ежовского террора в писательской организации. Погиб на фронте.

⁶ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Ед. хр. 257. Л. 40.

⁷ Машинописный экземпляр. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 804. Л. 18. На тексте перевода послания Сталин оставил каракули и пометки, среди которых, кроме слов «Зеленый пар», разобрать ничего не удалось.

¹⁰ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1130. Л. 49.

¹¹ Выдающийся американский журналист и создатель агентства ЮПИ Рой Уилсон Говард (1883—1964).

¹² РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 24. Л. 105.

¹³ 9 января 1937 года Николай Ежов докладывал Сталину: «Направляю квартирное расписание (дислокация) воинских частей Германской Армии на 1935—36 год. Документ  изъят нами 4/I с. г. в несгораемом шкафу германского военного атташе в Москве генерала КЕСТРИНГ, сфотографирован и положен на прежнее место <…> Изъятие и фотографирование документа было проведено лично старшим лейтенантом Государственной Безопасности тов. БИРО Б. Ф., успешно производящим в течение ряда лет выемки в здании Германского посольства и его военного атташе в Москве. В особых и трудных условиях непосредственного проведения выемок в зданиях Германского посольства и его военного атташе, тов. Биро Б. Ф. проявляет инициативу, смелость, находчивость и выдержку…» Ежов предлагает наградить Биро орденом Красной Звезды с формулировкой: «За особые заслуги в деле б-бы с контрреволюцией». Резолюция Сталина красным карандашом: «За» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1134. Л. 73). Оказалось, что в январе тридцать седьмого года в дни, когда Фейхтвангер готовился к встрече с вождем, контрреволюция свила свое очередное гнездо в Леонтьевском переулке, в здании посольства нацист­ской Германии. Уже весной этого года Биро будет арестован НКВД, объявлен частью заговора и позднее расстрелян.

¹⁴ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 207. Л. 36.

¹⁵ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 21. Л. 88.

¹⁶ Статьи в венской «Нейе Фрейе Прессе» давно стали привлекать внимание как Советов, так и белой эмиграции. Парижские «Последние новости» 19 июля 1932 года перепечатали корреспонденцию Н. Бассехеса из советской столицы, озаглавленную «“Жажда жизни” в Мо­скве»: «Советский гражданин устал от “пуританизма”, в нем все сильнее пробуждается жажда жизни (удовлетворять ее, конечно, могут лишь немногие). На террасе “Метрополя” до недавних пор монополизированной “валютными иностранцами”, все чаще начинают появляться и советские граждане. Журналисты, писатели, художники, артисты собираются там по вечерам. Подчас можно увидеть здесь и Калинина в кругу друзей. Все сильнее посещаются рестораны при других крупных гостиницах: Националь, Савой <…> Начинают открываться новые рестораны с оркестрами, строятся новые гостиницы. Москва, словом, европеизируется. Советское радио начало передавать вальсы Штрауса. Говорят, что скоро будут разрешены модные танцы. Поэзия машин перестала увлекать. И в литературе, и в театре, и в кинематографе замечается некий отход от “пуританизма”».

 ¹⁷ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 211. Лл. 28, 35.

¹⁸ Карл Каутский (1854—1938) — австрийский социал-демократ, соратник Энгельса, крупнейший философ-марксист, непримиримый идейный противник большевизма. Его книга «Терроризм и коммунизм» вышла в переводе с немецкого (Берлин: изд. Т-ва И. П. Ладыжникова, 1919). На экземпляре штампы: «Библиотека Агитотдела ЦК РКП», «Библиотека И. В. Сталина №…..» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 91).

¹⁹ См. экземпляр среди остатков личной библиотеки Сталина: Троцкий Л. Терроризм и коммунизм. Пг.: Коммунист, 1920 (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 3. Ед. хр. 364).

²⁰ Макс Истмен (1883—1969) — американский журналист и редактор. Издал много книг по современной ему советской литературе. Наиболее известная из них: «Люди искусства в военных формах. Исследование литературы и бюрократизма» (Нью-Йорк, 1934).

²¹ Документальная хроника дела Истмена представлена в сборнике документов: Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925—1936 гг. / Составители Л. Кошелева, В. Лельчук, В. Наумов и др. М.: Россия молодая, 1995. С. 9—30.

²² РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 130. Л. 176.

²³ Давид Борисович Рязанов (1870—1938) — директор Института К. Маркса и Ф. Энгельса (1921—1931). Редактор советских академических изданий сочинений Маркса, Энгельса, Плеханова, Гегеля и Каутского на русском языке. Закат карьеры Рязанова был молниеносным, хотя чудовищная ненависть к нему Сталина была застарелой. Еще 2 марта 1930 года Каганович написал «Прив[етствие] от ЦК Рязанову на торж[ественном] засед[ании] Комакадемии». Молотов отметил: «Калинин, говорят, открывает собрание, ему и поручить (без протокола). Мол.». Сталин, Молотов и Каганович проголосовали за текст приветствия «тов. Рязанову от ЦК», приветствуя в его «лице неутомимого борца за торжество идей великих учителей международного пролета риата» Маркса, Энгельса, Ленина (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 113. Ед. хр. 868. Л. 75). Но уже ровно через год, в феврале 1931 года, к следующему дню рождения, Рязанов будет исключен из партии, арестован и сослан в Саратов. Карл Радек обратится к Сталину: «Дорогой товарищ Сталин. А. Л. Рязанова известила меня, что на их квартире изъят ОГПУ сундук с моим личным архивом» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 789. Лл. 25, 54). Последует справка Поскребышева: «Разбор архива т. Радека будет закончен через неделю. Задержка произошла главным образом из-за документов на немецком языке. Составляется опись на документы с указанием содержания каждого документа». 19 сентября 1934 года Рязанов еще сможет обратиться из саратовской ссылки к либеральному Авелю Енукидзе. Он пожалуется на «удачливых “молодых людей”» «нацвопросной профессии» и на «молодых людей медицинской профессии» (РГАСПИ. Ф. 329. Оп. 2. Ед. хр. 2. Л. 69). По тематике письмо напоминает стихи из воронежских тетрадей Осипа Мандельштама. 25 августа 1935 года Политбюро примет решение «О работе Института Маркса-Энгельса-Ленина» — об этой «величайшей сокровищнице марксизма-ленинизма, равной которой нет в мире», где в 1932 году закончено второе и третье издание сочинений Ленина в тридцати томах, а главное то, что «опубликован ряд исключительной важности документов, скрывавшихся от партии Рязановым, и проведена большая работа по выкорчевыванию остатков рязановщины». Это решение станет окончательным приговором Рязанову — еще одному западнику в большевистской когорте. В качестве основной задачи ИМЭЛ на ближайшие три-четыре года поставлено следующее: «в) приступить к изданию сочинений Сталина» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1164. Л. 113). Рязанов погибнет в годы ежовщины.

²⁴ Сам стенографический отчет, то есть текст того, что реально сказал Хрущев с трибуны Большого Кремлевского дворца, якобы «не обнаружен» и по сей день. Хранители неосоветских архивов утверждают, что доклад не стенографировался.

²⁵ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 21. Л. 55.

²⁶ Для воссоздания общей хроники бесконечных внутричекистских пертурбаций см.: Кокурин А., Петров Н. Лубянка. М.: Международный фонд «Демократия», 1997. С. 19—20.

²⁷ МОПР — Международная организация помощи борцам революции.

²⁸ ИККИ — Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала.

²⁹ Профинтерн — Красный интернационал профсоюзов.

³⁰ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 23. Л. 4. Особая папка Протокола № 60 заседания Политбюро, пункт 7. «Вопрос НКВД» («Об изменении организационной структуры ГУГБ НКВД»).

³¹ Комиссия Советского контроля при Совнаркоме.

³² Комиссия Партийного контроля при ЦК ВКП(б) — своеобразная уголовная полиция большевистской партии.

³³ Отдел руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) — главный штаб кадровой политики большевистской партии, ее контрразведка.

³⁴ Алексей Крученых (1886—1968) — поэт, художник, издатель, основатель русской заумной поэзии, один из главных теоретиков русского авангарда. «Дыр бул щыл…» — начальная строчка из одноименного стихотворения, помещенного в книге «Помада» (1913).

³⁵ Б. А. Лавренев (1891—1959) — русский советский писатель. Дважды лауреат Сталинской премии.

³⁶ 14 января 1935 года Ворошилов обратился в Политбюро по вопросу о 15-летии 1-й Конной армии. Нарком предложил: «1) Переработать и озвучить фильм о 1-й Конной армии (изданный к 10-летию 1-й Конной)». Напротив этого предложения Сталин начертал синим карандашом: «Надо бы создать новый фильм о Конной армии. Ворошилова, Буденного и Щаденко наградить орденом Ленина. За.
И. Сталин» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1053. Л. 49). Это решение стало основой для сценарной работы Лавренева.

³⁷ Заверенная машинописная копия. РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Ед. хр. 64. Л. 8.

³⁸ Я. С. Агранов (1893—1938) — видный советский чекист, в разные годы был начальником Секретно-политического отдела ОГПУ (курировавшего в том числе и всю советскую литературу и культуру), заместителем председателя ОГПУ, первым заместителем наркома внутренних дел. Расстрелян.

³⁹ Опера-фарс «Богатыри» Демьяна Бедного на музыку Александра Бородина была поставлена А. Таировым в Камерном театре в Москве. 13 ноября 1936 года спектакль посетил Молотов. После этого Политбюро принимает решение о запрете спектакля.

⁴⁰ РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Ед. хр. 64. Л. 13.

^41-42 Г. М. Аркус (1896—1936) — заместитель председателя правления Госбанка СССР.

⁴³ Н. Г. Туманов (1887—1936) — управляющий Промбанка СССР, член коллегии наркомата финансов. 20 августа 1936 года Каганович и Ежов докладывали Сталину о том, что на московском процессе были целиком подтверждены данные предварительного следствия, в частности «сообщение о воровстве государственных средств на нужды организации при помощи Аркуса и Туманова» (Сталин и Каганович. Переписка. 1931—1936 гг. / Составители О. В. Хлевнюк и др. М.: РОССПЭН, 2001. С. 637).

⁴⁴ Т. И. Глебова (Афремова; 1895—1937) — сотрудница издательства «Аcademia», последняя жена Л. Б. Каменева. Расстреляна.

⁴⁵ РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Ед. хр. 52. Лл. 174—175, 188.

⁴⁶ См.: Сталин и Каганович. Переписка. 1931—1936 гг. С. 630.

⁴⁷ Штиклинг и Леоненко — фигуранты показательного процесса в Новосибирске в конце 1936 года. Процесс предварял московское шоу суда над «параллельным центром». В новосибирском процессе девять подсудимых — хозяйственных и инженерных работников Кемеровского рудника (Кузбасс) — обвинялись в стандартных террористически-диверсионных преступлениях, вредительстве и убийстве рабочих. В част­ности, в том, что 23 сентября 1936 года они организовали взрыв на шахте, в котором погибли десять шахтеров. Штиклинг был немецким инженером.

⁴⁸ Лубянка: Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД / Составители В. Н. Хаустов и др. М.: Международный фонд «Демократия», 2004. С. 54—55.

⁴⁹ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 20. Лл. 166, 169.

⁵² Вальтер Дюранти (1884—1957) — американский журналист. С начала 20-х годов провел многие годы в Москве. В своем отношении к СССР и Сталину — полный антипод Лайонса, Истмена и Роя Говарда. Его отношение к советской сталинской действительности очевидно из названия одной из книг: «Я пишу так, как мне хочется» (1935). Хотелось ему писать исключительно «за советскую власть» и «за товарища Сталина». Осенью 2003 года в США начнется полемика по поводу присуждения в 1932 году Дюранти и «Нью-Йорк таймс», которую он представлял в Москве, Пулитцеровской премии за репортажи из Советского Союза. В 1933 году в условиях геноцида украинского крестьянства и катастрофического голодомора, унесшего жизни миллионов крестьян, Дюранти на страницах «Нью-Йорк таймс» отрицал эти факты. Инициаторами протеста станут американо-украинские организации (см.: «Нью-Йорк таймс». 29 октября и 13 ноября 2003 года).

⁵³ М. М. Литвинов (1876—1951) позднее станет наркомом иностранных дел СССР.

⁵⁴ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 2. Лл. 184—185.

⁵⁵ Болгарин Г. И. Андрейчин (1894—?) — в 1921—1925 годах член ВКП(б). Арестован 12 мая 1949 года. Обвинялся в шпионской деятельности в пользу американской и английской разведок. По мнению МГБ, «с 1923 года являлся активным троцкистом, непосредственно был связан с Троцким, Радеком, Раковским и другими врагами народа, вместе с которыми проводил подрывную деятельность против ВКП(б) и Советской власти» (см. опубликованные в Интернете обществом «Мемориал» т.н. «Сталинские списки» из фондов Архива Президента Российской Федерации). В конце жизни Г. И. Андрейчин станет заведующим отделом информации Министерства иностранных дел Народной Республики Болгария.

⁵⁶ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 2. Л. 183.

⁵⁷ Калвин Кулидж (1872—1933) — тридцатый президент США (1923—1929). Кулидж и госдепартамент непоколебимо твердо держались политики непризнания СССР, несмотря на растущие экономиче­ские отношения между обеими странами. Герберт Кларк Гувер (1874—1964) — тридцать первый президент США (1929—1932), в 1921 году — руководитель поставок продовольствия в Россию по линии «Американской администрации помощи», министр торговли с 1921 до 1928 года. Фрэнк Биллингс Келлог (1856–1937) — американский государственный деятель и дипломат, госсекретарь США в 1925–1929 годах. Сенатор У. Бора (1865—1940) — председатель комиссии сената США по иностранным делам в 1924—1933 годах, сторонник установления дипломатических отношений с СССР.

⁵⁸ Готовность Дюранти к конструктивному сотрудничеству была, безусловно, замечена. Подлинник на английском. Пометки: «На перевод» и «В личный архив. 23 декабря 1926 года» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 726. Л. 154).

⁵⁹ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 726. Л. 156.

⁶⁰ К. А. Уманский (1902—1945) — заместитель заведующего, заведующий отделом печати и информации НКИД СССР, затем посол СССР в США и Мексике. Погиб в авиационной катастрофе.

⁶¹ «Выписка из письма советника Полпредства СССР в Вашингтоне тов. Уманского от 21 мая 36 г. № 109». Машинописный текст. Пометка Поскребышева: «т. Стал[ину]. П.» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1079. Лл. 56—57).

⁶² РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 22. Л. 72.

⁶³ Там же. Ед. хр. 23. Л. 9.

⁶⁴ Особые журналы Совета Министров царской России. 1906 год / Отв. составители Б. Д. Гальперина и А. Е. Иванов. М.: АН СССР, Институт истории СССР, 1982. С. 30 и далее.

 ⁶⁵ См. «Записку» Пятницкого Кагановичу от 1 апреля 1933 года (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 120. Ед. хр. 96. Л. 12). Альфред Курелла (1895—1975) — член компартии Германии с 1919 года. В 1919—1934 годах — секретарь Исполкома Коммунистического интернационала молодежи. После создания ГДР — активный член Социалистической единой партии Германии.

⁶⁶ Нэнси Уитчер Астор (1879—1964) — английская общественная и политическая деятельница. Родилась в США. В 1919 году была избрана в английский парламент и стала первой женщиной-депутатом в его истории. В 30-е годы ее популярность упала, в первую очередь из-за поддержки политики умиротворения нацистской Германии.

^67-68 РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Ед. хр. 976. Л. 33.

⁶⁹ См.: Максименков Леонид. «Сумбур вместо музыки». Сталинская культурная революция 1936—1938. М.: Юридическая книга, 1997. С. 203.

⁷⁰ С. В. Косиор (1889—1939) — член Политбюро; после снятия с должности первого секретаря ЦК КП(б) Украины работал заместителем председателя Совнаркома СССР. Расстрелян.

⁷¹ РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Ед. хр. 52. Лл. 122—123.

⁷² Рабкоп — рабочая кооперация.

⁷³ Курсив мой. — Л. М. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 753.
Лл. 114—117.

⁷⁴ Курсив мой. — Л. М. Там же. Л. 123. Рукописный автограф красным карандашом.

⁷⁵ И. П. Товстуха (1889—1935) — один из ближайших помощников Сталина, в 1926—1930 годах заведующий Секретным отделом ЦК. Урна с его прахом замурована в Кремлевской стене.

⁷⁶ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 753. Л. 121. Машинописный подлинник. Подпись — автограф.

⁷⁷ Последнее слово всегда оставалось за вождем. Сталин дописал: «Сталин. Благодарит за беседу» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Ед. хр. 3151. Л. 23).

⁷⁸ В передовой, в частности, говорилось: «В начальных школах, например, вовсе не читают Пушкина, откладывая ознакомление учащихся с великим русским поэтом до старших классов <…> В восьмом классе на русский язык уделено всего три часа в шестидневку, из которых на литературу — только два часа. Три часа в шестидневку! <…> Среди преподавателей весьма распространены “теории” вульгарных социологов». Третья полоса газеты была целиком посвящена этой теме. Под заголовком «Художественная литература в средней школе. Против вульгарных социологов и их наркомпросовских покровителей» были опубликованы статьи В. Ермилова, В. Шкловского, М. Горького и др.

⁷⁹ Машинописный подлинник. Подпись — автограф Мейерхольда (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 775. Л. 99).

⁸⁰ Б. А. Двинский (1894—1973) — заместитель заведующего Секретным отделом, а затем — Особого сектора ЦК. Ближайший помощник Сталина. Позднее — секретарь Ростовского обкома партии.

⁸¹ Г. М. Димитров (1882—1949) — вождь болгарской компартии, генеральный секретарь Исполкома Коминтерна. Умер в санатории «Барвиха» под Москвой.

⁸² А. В. Косарев (1903—1939) — генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ. Расстрелян.

⁸³ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 754. Лл. 77, 77об.

⁸⁴ На бланке шифрограммы Секретно-шифровального отдела НКИД. Пометка Сталина: «Арх. Ст.». На шифровке — примечание рукой неизвестного: «Относительно даты отправки этой телеграммы запрошен Париж. СШО». Время и дата: 28—7—15 ч. 30 мин (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 214. Л. 29).

⁸⁵ РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 1. Ед. хр. 1016. Л. 13.

⁸⁶ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 754. Л. 78.

⁸⁷ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Ед. хр. 3151. Л. 53.            

⁸⁸там же. Оп. 11. Ед. хр. 1153. Л. 14.

⁸⁹ Джон Голсуорси (1867—1933) — английский писатель, автор «Саги о Форсайтах», лауреат Нобелевской премии.

⁹⁰ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Ед. хр. 3151. Л. 53.

⁹¹ П. М. Керженцев (1883—1940) достигнет должности председателя Комитета по делам искусств при СНК СССР, фактически первого федерального министра культуры СССР (1936—1938). Умрет на посту заместителя директора «Малой советской энциклопедии».

⁹² РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 113. Ед. хр. 872. Лл. 159—160.

⁹³ Наталья Александровна Розенель-Луначарская (1900—1962; в девичестве Сац, по фамилии композитора Ильи Саца — второго мужа ее матери) — артистка Малого театра, снималась в кино. В 1925 году стала супругой наркома просвещения Анатолия Луначарского (1875—1933). Поездки за границу г-жи Розенель нередко сопровождались скандалами: ее роскошные туалеты, щедрые и откровенные интервью буржуазной печати (в частности, перепалка за границей (!) с супругой Максима Литвинова), съемки в немецких кинофильмах вызывали резкие комментарии пуританской коминтерновской печати в Западной Европе. В конце марта 1929 года Политбюро запретило Розенель очередной выезд за границу. Кроме этого, и другим представителям высшей советской номенклатуры были запрещены поездки за границу вместе с женами. Начиналась волна массового невозвращенчества советских чиновников. Кремль и сталинский режим защищались. 5 мая 1930 года, когда Луначарский уже будет смещен с поста наркома, Политбюро примет более либеральное решение «О поездке т. Луначарского»: «а) Разрешить т. Луначарскому поездку в Гейдельберг на два месяца вместе с женой. б) Поручить т. Смирнову переговорить с т. Луначарским» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Ед. хр. 784. Л. 42). Затем запрет будет снят и с родственников г-жи Розенель-Сац, и она вместе с братом (в качестве секретаря Луначарского) будет сопровождать в Женеву своего мужа, ставшего дипломатом с чрезвычайными полномочиями.

⁹⁴ В. В. Вересаев (1867—1945) — русский писатель. Лауреат Сталинской премии.

⁹⁵ Беседа Сталина и Уэллса. Стенографический отчет и дискуссия / Бернард Шоу, Уэллс, Кейнс, Эрнст Толлер и др. Лондон: Нью стейтс­мен энд нейшн, 1934 (на англ. языке).

⁹⁶ Этот журнал стал результатом объединения в 1931 году журналов «Нью стейтсмен» (основан в 1913 г.) и «Нейшн и Атенеум» (последний был основан в 1828 г.). У истоков журнала стояли Сидней и Беатрис Вэбб и Бернард Шоу. Их целью была пропаганда идей социализма среди влиятельных кругов британского общества. Объединенный журнал отличался радикальным либерализмом. В конце 50-х годов тираж журнала составлял до ста тысяч экземпляров.

⁹⁷ Эрнст Толлер (1893—1939) — немецкий писатель-антифашист. 1 апреля 1933 года нацистский министр пропаганды Геббельс заявил: «Два миллиона немецких солдат поднимутся из могил во Фландрии и Голландии, чтобы заклеймить еврея Толлера, который написал, что “идеал героизма — один из самых идиотских идеалов”». В сентябре 1933 года Толлер эмигрировал в Лондон, где написал автобиографию «Я был немцем». Участвовал в международной антифашистской деятельности. Осенью 1936 года переехал в США, где работал над сценариями для голливудских фильмов. Он надеялся, что ему будет предоставлена творческая свобода и он сможет писать на многие темы, в том числе и о росте фашистской угрозы в Европе. Однако фильм по его сценарию «Палачи тоже умирают» был изменен до неузнаваемости. В 1939 году Толлеру сообщили об аресте и заключении в концлагерь в Германии сестры и брата. 22 мая 1939 года в Нью-Йорке он покончил с собой.

⁹⁸ Машинописный подлинник, подпись Радека — автограф. Пометок Сталина или иных указаний на машинописном переводе статьи нет (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 792. Л. 121).

⁹⁹ Старейшая французская ежедневная газета. Издается с 1826 года в Париже.

¹⁰⁰ Люсьен Ромье (1885—1944) — начал журналистскую карьеру после Первой мировой войны. В 1925—1927 годах впервые работал главным редактором «Фигаро». После начала Второй мировой войны стал ближайшим советником профашистского маршала Петена. Член коллаборационистского Национального совета, а с августа 1941 года — министр правительства Виши. С сентября 1943-го стал рассматриваться как наследник престарелого маршала Петена. Руководил работой над составлением текста новой французской конституции. Его большое влияние вызывало неудовольствие германских оккупационных властей. Подал в отставку 31 декабря 1943 года и умер через несколько дней.

¹⁰¹ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 801. Л. 70.

¹⁰² Из выступления Сталина на заседании Оргбюро ЦК 27 марта 1935 года (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1118. Л. 96).

¹⁰³ И. М. Майский (1884—1975) — в 1929—1933 годах полпред в Финляндии, затем посол в Великобритании; в 1943—1946 годах заместитель наркома иностранных дел СССР.  

¹⁰⁴ Сидней (1859—1947) и Беатрис Поттер (1858—1943) Веббы — видные представители английского фабианства — реформист­ского течения левоцентристского толка. Сидней был членом лейбористской партии и министром.

¹⁰⁵ Из двадцати тысяч книг личных библиотек Сталина на квартире в Кремле и на «Ближней» даче в Кунцево реально на сегодняшний день в архивах учтено только около пятисот книг и журналов, то есть чуть больше двух процентов. После 1953 года исчезло 97 процентов бесценных книг.

¹⁰⁶ Книга из коллекции Государственной общественно-политиче­ской библиотеки Министерства культуры РФ (ГОПБ МК РФ).

¹⁰⁷ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1086. Лл. 110—114.

¹⁰⁸ «П» означает «Политбюро», а цифра соответствует порядковому номеру регистрации рассылки материала с момента начала работы Политбюро последнего созыва, то есть после XVII съезда ВКП(б).

^108а РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1086. Л. 110.

¹⁰⁹ При этом зачеркнут вопрос: «Кому еще?» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1086. Л. 109).

¹¹⁰ Из официальной интернет-аннотации к документальному фильму «Кембриджская пятерка» (главный консультант — генерал-лейтенант КГБ СССР в отставке Вадим Кирпиченко. Съемка и монтаж проведены телевизионной информационной службой СВР для телеканала «Культура». Продолжительность фильма 53 минуты. 2000 г.). Из аннотации: «Неоценим вклад этой группы в информирование руководства СССР в предвоенный период и в победу над фашистской Германией, в создание справедливого послевоенного мироустройства и в ликвидацию ядерной монополии США. Зрители смогут узнать, какую информацию получала наша разведка от этих, поистине бесценных агентов. Кто они такие, выходцы из каких кругов, какое общественное и служебное положение занимали в Великобритании? Ради чего они пошли на сотрудничество с советской разведкой, почему они не считали себя и не могли считать предателями своей родины? Почему и в Великобритании их очень многие также не считают предателями? Как формировалась эта агентурная сеть, не имеющая аналогов в мире? Почему и как британская Фемида не смогла привлечь ни одного из них к уголовной ответственности?» Главные действующие лица «пятерки»: Гай Берджесс — первый секретарь английского посольства в США; Энтони Блант — крупный специалист в области изобразительного искусства, директор картинных галерей королевских дворцов, во время войны служил в контрразведке; Джон Кернкросс — работал в МИД Великобритании и Министерстве финансов, во время войны являлся сотрудником дешифровальной службы; Дональд Маклин — начальник американского отдела МИД Великобритании; Ким Филби — заместитель директора службы английской разведки в ЦРУ. Все они были агентами сталинской разведки.

¹¹¹ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1109. Л. 120.

¹¹² Там же. Л. 121. Машинописная записка с голосованием и резолюцией Сталина: «За предл[ожение] т. Радека. И. Ст.».

¹¹³ Решение от 13 июля 1937 года «О международном антифашист­ском конгрессе писателей» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1156.
Л. 47). Согласие на приезд группы мексиканских «писателей» следует воспринимать с долей саркастического скепсиса. Троцкий уже полгода находился в Мехико-сити, и интерес Кремля к «писателям» был прагматически конъюнктурным. Возможно, это косвенное свидетельство того, что уже готовилось убийство Льва Давыдовича.

¹¹⁴ РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 1. Ед. хр. 840. Л. 2.

¹¹⁵ Особая тема международных конгрессов интеллектуалов 1932—1937 годов и советских культурных акций за пределами СССР (например, успешное участие в работе Всемирной выставки в Париже в 1937 году МХАТа, советского кинематографа и Краснознаменного ансамбля песни и пляски п/у Александрова) в данной статье не рассматривается.

¹¹⁶ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 214. Лл. 67—68.

¹¹⁷ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 20. Л. 3.

¹¹⁸ Там же. Оп. 163. Ед. хр. 1076. Л. 133.

¹¹⁹ Там же. Ед. хр. 1072. Л. 2об.

¹²⁰ Там же. Оп. 162. Ед. хр. 18. Л. 188.

¹²¹ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1093. Л. 142.

¹²² Экранизация романа Фейхтвангера «Семья Опперман» (1933).

¹²³ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1116, Лл. 119—120.

¹²⁴ Там же. Ед. хр. 1233. Л. 98.

¹²⁵ Г. Л. Рошаль (1898—1983) — советский кинорежиссер, дважды лауреат Сталинской премии.

¹²⁶ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 21. Л. 27.

¹²⁷ И. К. Луппол (1896—1943) — литературовед и крупный руководитель Литфронта. Репрессирован сталинским режимом.

¹²⁸ РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163 Д. 1066. Л. 35.

¹²⁹ Эльза Триоле (1896 — 1970) — французская писательница, жена Арагона, сестра Лили Брик.

¹³⁰ Ежемесячный французский литературно-художественный журнал. Основан Роменом Ролланом в 1923 году.

¹³¹ 16 сентября 1949 года Фадеев — Молотову о программе пребывания в СССР Луи Арагона и Эльзы Триоле (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 137. Д. 45. Л. 377).

¹³² РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1529. Л. 59.

¹³³ Шон О’Кейси (1880—1964) — левый ирландский писатель, драматург и литературный критик.

¹³⁴ В. Г. Григорьян (1901—1983) — ответственный редактор газеты «Заря Востока» (Тбилиси; 1933—1944). Затем работник Агитпропа ЦК. В 1949—1953 годах — председатель Внешнеполитической Комиссии ЦК ВКП(б).

¹³⁵ Г. Н. Зарубин — посол СССР в Великобритании с августа 1946 года. До этого был послом в Канаде.

¹³⁶ Григорьян — Сталину 20 августа 1949 года (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1529. Л. 204).

¹³⁷ С. Н. Василенко (1872—1956) — русский советский композитор. Автор музыки к кинофильму «Джульбарс», прославлявшему «доблест­ный труд» советских пограничников-чекистов и их собак. Лауреат Сталинской премии.

¹³⁸ Н. К. Метнер (1879—1951) — русский композитор, после Октябрьской революции жил и умер в эмиграции.

¹³⁹ Г. М. Пушкин (1909—1963) — посол СССР в Великобритании, с мая 1952 года заместитель министра иностранных дел.

¹⁴⁰ Грэхем послал и репродукцию с портрета Сталина с просьбой подписать ее (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1703. Лл. 1, 2).

¹⁴¹ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Ед. хр. 1123. Л. 31.

¹⁴² РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 1123. Лл. 32—37.

¹⁴³ РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Ед. хр. 998. Л. 47.

¹⁴⁴ Деннис Новел Притт был автором в том числе следующих книг: «Закон, класс и общество», «Нераскаявшиеся агрессоры: анализ западно­германской политики», «Лейбористское правительство 1945—1951 гг.», «Госдепартамент США и холодная война», «Дело Мосли», «Падение Французской республики», составителем комментариев к сборнику госдепартамента «Нацистско-советские отношения. 1939—1941 гг.». Притт посвятил сталинской России по крайней мере три книги: «На Московском процессе», «Суд над Зиновьевым», а также «Свет над Москвой. Анализ советской политики с новой главой о Финляндии».

¹⁴⁵ С. Н. Круглов (1907—1977) — министр внутренних дел СССР в 1945 — январе 1956 года.

¹⁴⁶ Крюковская колония общего режима была расположена на территории нынешнего г. Зеленограда.

^146а РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 1561. Лл. 71—72.

¹⁴⁷ Джеймс Эндикотт (род. 1898 — ?) — канадский священник. Председатель Комитета защиты мира в Торонто, затем председатель Национального конгресса сторонников мира. Лауреат Международной Сталинской премии «За укрепление мира между народами» (1952).

¹⁴⁸ Джеймс Олдридж (род. в 1918 г.) стал известен в СССР после перевода его просталинского романа «Дипломат» (1949). Один из руководителей Агитпропа В. С. Кружков сообщал Суслову 21 декабря 1951 года об этом романе: «В связи с тем, что автор уделяет много места описанию встреч своих героев с товарищем Сталиным <…> советскими государственными деятелями, вопрос об издании романа требует решения ЦК ВКП(б)» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 133. Ед. хр. 319. Лл. 102—103). В русский текст перевода романа будет внесено около пятисот цензурных изменений. Олдридж не возражал.

¹⁴⁹ Фридрих Вольф (1888—1953) — немецкий драматург. Член компартии Германии с 1928 года. В 1933-м эмигрировал в СССР, где написал антифашистские пьесы, в том числе «Профессор Мамлок». Во время Великой Отечественной войны принимал участие в антинацистской пропаганде, обращённой к гитлеровским войскам. Награжден орденом Красной Звезды. После 1945-го вернулся на родину. Был послом ГДР в Польше. Дважды лауреат Национальной премии ГДР.

¹⁵⁰ Например, 20 сентября 1936 года Политбюро рассмотрело во­прос тт. Литвинова и Сурица. Решили: «Отклонить предложение тт. Литвинова и Сурица о посылке ноты протеста германскому правительству по поводу выступления Гитлера и других на Нюренбергском съезде» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Ед. хр. 20. Л. 78).