Немецкий Октябрь 1923 г. и советская внешняя политика * Статья

Вопросы истории,  № 3, Март  2012, C. 36-55

Макаренко Павел Васильевич — кандидат исторических наук, доцент Воронежской государственной лесотехнической академии.

Освещая события 1923 г. в Германии, советские и немецкие (ГДР) историки стремились показать объективный характер германского «революционного» кризиса и готовность авангарда немецкого пролетариата, руководимого коммунистами, к ниспровержению существующего политического строя и созданию советской Германии¹. Им приходилось оставлять в стороне вопрос о вмешательстве высшего московского партийного руководства и Исполкома Коминтерна осенью 1923 г. во внутренние дела Германии. Историки ФРГ, напротив, освещали события «немецкого Октября» в плане экспорта революции в Германию советской Россией и считали действия Москвы примером двойственности в ее политике, подрывавшей отношения с Берлином, с которым СССР после Рапалльского договора официально поддерживал дружественные связи². Расширение доступа к архивным материалам, введение в научный оборот протоколов «особой папки» заседаний Политбюро ЦК РКП(б) и других рассекреченных документов позволило за последние годы заполнить ряд лакун в истории советско-германских отношений С. З. Случ и Л. Н. Нежинский отмечают сдержанность германского правительства, вынужденного руководствоваться прагматическими соображениями и не разрывать отношения с Россией³. Вместе с тем остается малоизученным вопрос о влиянии деятельности Политбюро ЦК РКП(б) и Исполкома Коминтерна на советско-германские отношения. Вследствие авантюрных планов московского руководства советским дипломатам приходилось действовать в сложной, противоречивой обстановке, в которой трудно было сохранять нормальные отношения с правительством Германии.

1923 год явился годом испытаний и проверки на прочность Рапалльского договора. Его ратификация германским рейхстагом, состоявшаяся лишь к концу 1922 г., свидетельствовала о том, что правящие верхи Германии с большими колебаниями и сомнениями шли на закрепление курса по сближению с большевистской Россией. Многократные заверения германского посла У. фон Брокдорфа-Ранцау о готовности Германии к сотрудничеству Советским Союзом, его сентенции об общности судеб обеих стран, оказавшихся париями в послевоенной Европе, не меняли его точку зрения об опасности большевистских идей для Германии⁴.

Торгпред Б. С. Стомоняков сообщал И. В. Сталину о том, что немецкая печать обращает внимание на трудности экономического сближения с Россией, среди которых на первом месте стояла пропаганда советским правительством идеи мировой революции и его надежда на революционизирование немецких рабочих. Финансовый и промышленный капитал получал основания сомневаться в намерениях большевистского правительства по отношению к правительству Веймарской Германии. Расширению деловых отношений мешало обесценивание немецкой марки и плохое состояние транспорта в России⁵, а также отсутствие правовых гарантий и советская монополия внешней торговли; Наркомат внешней торговли и другие ведомства запрещали немецким фирмам вести самостоятельную торговлю непосредственно с советскими заказчиками, что приводило ко взаимному недовольству и нареканиям. Немецкая сторона жаловалась, что «советское правительство не пускает немецкого купца на русский рынок», советская заявляла о своем «разочаровании в совместной экономической работе» с Германией⁶.

Правительство В. Куно ощущало возросшую к 1923 г. политическую и экономическую изоляцию страны и не скрывало намерений установить тесное сотрудничество с СССР. В нем оно рассчитывало найти союзника в борьбе против угроз Франции и Бельгии, настроенных на ужесточение мер по отношению к Германии вплоть до оккупации ее западных земель. Предпринятые в Лозанне наркомом Г. В. Чичериным попытки достигнуть сближения России с Францией были расценены в Германии как отход советского правительства от курса Рапалло, сговор с Францией. Заявление наркома о том, что предстоящее франко-советское сближение не будет иметь антигерманский характер, было воспринято немцами с недоверием⁷. Брокдорф-Ранцау в беседе с Л. Д. Троцким зондировал почву о возможности поддержки Германии Россией в случае нападения Франции и, учитывая уклончивые ответы последнего, еще до начала рурского кризиса пришел к выводу о том, что на такую поддержку рассчитывать не приходится⁸.

Опасения германского правительства относительно возможности вторжения войск Франции и Бельгии на территорию Рура и Рейнской области оправдались 11 января 1923 года. Весомого повода для вторжения не было, так как правительство Й. Вирта, а затем сменившего его Куно стремилось выполнять репарационные обязательства. Советская Россия была единственной страной, осудившей оккупацию германских западных территорий, произведенную с согласия держав Запада и в нарушение Версальского договора и международного права. 13 января ВЦИК РСФСР выступил с Обращением к народам всего мира в защиту суверенных прав немецкого народа. Этот шаг доброй воли был оценен германскими властями, выразившими в своем меморандуме благодарность за воззвание ВЦИК и «понимание того тяжелого положения, в котором оказалась Германия»⁹.

Правительство Куно в ответ на франко-бельгийскую оккупацию прибегло к политике «пассивного сопротивления». 13 января оно заявило о прекращении всех репарационных платежей и торговых поставок Франции и Бельгии, компенсируя за счет государственного бюджета германским промышленникам убытки и выплату заработной платы рабочим и служащим оккупационной зоны. На длительное финансирование «пассивного сопротивления» кабинет Куно не располагал средствами. Остро стоял вопрос с продовольствием. Полпред Н. Н. Крестинский сообщил М. М. Литвинову в Москву: «Внутренних запасов хлеба в Германии хватит до половины марта, картофеля на больший срок, не хватать будет мяса и жиров»¹⁰. Было ясно, что рано или поздно эта политика, лишенная государственного финансирования, будет обречена на провал.

Рурский кризис привел к обострению общей ситуации в Европе. Правительства Чехословакии и, особенно, Польши были не прочь последовать примеру Франции и удовлетворить свои репарационные, а заодно и территориальные претензии к Германии. Президент Ф. Эберт исключал возможность военного столкновения с Польшей и Францией, заявляя, что «войны с Польшей не будет». МИД и рейхсвер Германии не разделяли это мнение и делали попытки выяснить, как будет вести себя Россия в случае вторжения Польши в Верхнюю Силезию. Генерал Х. фон Сект добивался от находившегося в Берлине К. Б. Радека ответа на вопрос: можно ли Германии рассчитывать на военную поддержку со стороны России в случае польско-германской войны. Радек отделался общими фразами, а в письме Сталину он просил точных директив для Крестинского, находившегося в «неслыханно тяжелом положении» и не знавшего, что ответить немцам на их предложения о военном сотрудничестве в случае конфликта с Францией и Польшей. Радек, знавший о состоянии советских вооруженных сил, рекомендовал Сталину «отбояриться» от предложения немцев о военном союзе и не разглашать правду о слабости Красной армии, мощь которой оказалась на поверку чистым «блефом»¹¹. Оценивая реальное положение в немецком рабочем движении и слабость германской компартии, Радек в то же время чувствовал приближение нового подъема революционных настроений в московском руководстве. В связи с этим он советовал Сталину не вмешивать Исполком Коминтерна в германско-французский конфликт, а «если это и случится, то не заходить в поддержке немецких коммунистов слишком далеко»¹².

Москва проявляла заинтересованность в перерастании рурского кризиса в революционный. Л. Д. Троцкий заявлял Н. И. Бухарину 18 января 1923 г.: «Германская буржуазная республика нам не друг, но немецкий народ является особым объектом небывалого по подлости угнетения и порабощения»¹³. Члена Политбюро ЦК РКП(б), председателя РВС не тревожила судьба веймарской демократии, он готов был поддержать развязывание гражданской войны в Германии, называя «правильным сочетанием борьбу КПГ против оккупации Рура с борьбой против правительства Куно»¹⁴. Член ПБ ЦК РКП(б), председатель Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьев обдумывал возможность практических действий германской компартии по использованию рурского конфликта для борьбы за свержение правительства Куно и образование рабочего правительства¹⁵.

Линия, на которой основывалась советская внешняя политика в месяцы после Рапалло, по мнению немецких дипломатов, была рассчитана на «двойную дипломатическую игру». Генеральный консул П. Шлезингер сообщал из Москвы, что под громкие слова о взаимопонимании, оказания содействия и поддержке «русские из хаоса в Европе хотят извлечь себе пользу», а сама «Германия является для России только объектом этой политики»¹⁶.

Чичерин, недовольный необдуманными шагами московских верхов, рушившими с большим трудом достигнутые связи с Германией, указывал первому секретарю полпредства СССР в Германии А. П. Устинову «осторожнее обращаться с нашими германскими отношениями»: они «далеко не идеальные, но в общем и целом это есть нечто конкретное»¹⁷. Под этим понималось намечавшееся сотрудничество рейхсвера и Красной армии и расширение в перспективе торгово-экономических связей.

Захват Рура франко-бельгийскими войсками затруднял размещение в Германии новых советских заказов и вывоз уже оплаченных товаров из оккупированных территорий. Сокращение советских заказов и перенос их в другие страны ущемлял германские экономические интересы¹⁸. Но эти действия вполне осознанно были рассчитаны на ускорение краха правительства Куно и перерастание рурского кризиса в революционный кризис, что подтверждалось целенаправленной антиправительственной пропагандой коминтерновских агентов в Германии¹⁹.

Брокдорф-Ранцау, пытаясь найти выход из сложившегося положения, начал переговоры о закупке в России зерна и других сельскохозяйственных продуктов в обмен на поставку немецких промышленных товаров. Ввиду недостатка валюты в обеих странах это было действенной мерой, спасительный особенно для экономики Германии. Поставки зерна из СССР имели для немцев двойную выгоду — избавляли от траты валюты на закупку зерна на Западе и одновременно давали возможность сбывать товары немецкой промышленности. 1 марта 1923 г. в Москве было заключено предварительное соглашение, по которому Советский Союз обязывался продать Германии 25 млн. пудов хлебного и кормового зерна, в том числе не менее 15 млн. п из урожая 1923 года²⁰. В подписанном 5 июля окончательном договоре советский экспорт зерна был снижен до 20 млн. п, и Германия обязывалась половину стоимости хлебных поставок оплачивать в твердой валюте (около 51 млн. золотых марок); эти деньги советская сторона обещала использовать исключительно на оплату новых промышленных заказов Германии²¹.

«Хлебный договор» заложил основу для проходивших в Москве торговых переговоров. Попытка советского правительства вести переговоры одновременно с Францией снижала доверие немецких правящих кругов к его заявлениям о расширении торговли с Германией. Брокдорф-Ранцау усматривал в этом опасность для отношений двух стран и высказал сомнение в том, что «отношения к России и сохранение их станут ядром и осью германской внешней политики»²².

Советское руководство опасалось, что рурский кризис резко сузит возможность советско-германского военного сотрудничества. Проведенные в феврале-июне 1923 г. по инициативе Москвы переговоры ни к чему не привели²³. Выяснилось, что немецкая сторона не в состоянии оказать СССР помощь вооружением, да и сам рейхсвер слабо вооружен. Начальник Генерального штаба РККА П. П. Лебедев, а затем и начальник управления ВВС РККА А. П. Розенгольц уклонились от обязывающих советскую сторону заявлений о совместных действиях с Германией против Польши. Чичерин, принимавший участие в этих переговорах, убеждал Ранцау в том, что «Россия не в состоянии вести успешную войну против Антанты»²⁴, из чего германский посол заключал, что русские не выступят в защиту Германии и заинтересованы только в укреплении с ее помощью своей армии. Он советовал генералу О. Хассе в переговорах с РККА не забывать, что «непосредственной целью советского правительства является мировая революция» и поэтому «было бы безумием создавать русскую армию и вооружать ее германским оружием, которое она сможет обратить против нас самих». Ранцау считал, что советская Россия «вряд ли будет с Германией проводить освободительную войну 1812 года» и пожертвует ради мировой революции доверием к себе²⁵.

Успеху переговоров мешали явно завышенные требования советской стороны о поставке огромного количества оружия для сокращенной до 500 тыс. человек армии (1,5 млн. винтовок, 50 — 60 тыс. пулеметов, 3 — 5 тыс. танков, 800 — 900 млн. снарядов и т.п.). Не позволяя втянуть Германию в подготовку военной базы для мировой революции, генерал фон Сект обещал лишь 100 тыс. винтовок. Немцы видели, что русских интересует прежде всего финансовое участие Германии в восстановлении военной промышленности СССР и ставили условием политические уступки, включая установление германской монополии на производство оружия в России и запрещение допуска специалистов других стран к восстановлению советских военных заводов. Выдвигалось также в качестве условия официальное заявление СССР о военной поддержке Германии против Польши²⁶.

На секретных переговорах с рейхсвером в Берлине (23 — 30 июля 1923 г.) Розенгольц по поводу выдвинутых немцами условий ограничился общими фразами о том, что прежде чем ожидать военной помощи от РККА, необходимо вооружить ее соответственно. Ему не удалось продвинуться дальше парафирования уже подготовленных ранее договоров о производстве в СССР (Златоуст, Тула, Петроград) боеприпасов и военного снаряжения для рейхсвера. В Берлине и Москве были недовольны итогами переговоров. Руководство рейхсвера заявляло о готовности создать фонд для выполнения своих финансовых обязательств перед руководством Красной армии. Но Радек, не обладавший дипломатическим тактом, огорошил Брокдорфа-Ранцау заявлением о том, что «советское правительство не собирается связывать себе руки и свободу действий теми паршивыми миллионами, которые вы нам даете». Что касается требований о германской монополии в отношении советской военной промышленности, то Радек, подчеркивая желание советской стороны сохранить независимость от Германии, похвалился, что «во Франции мы купим самолеты, а из Англии нам тоже будут делаться [военные] поставки»²⁷, хотя это вряд ли было санкционировано Политбюро ЦК и, скорее, представляло собой очередную радековскую «отсебятину». Неуступчивость Розенгольца, неоправданная бравада Радека снижали интерес рейхсвера к продолжению секретных военных переговоров.

Позиция Москвы была к тому же ослаблена очередным конфликтом с Лондоном. 8 мая 1923 г. заместителю наркома иностранных дел Литвинову был вручен меморандум английского министра иностранных дел Э. Керзона, в котором отмечались факты постоянного нарушения советской стороной одного из главных условий советско-британского соглашения, подписанного в марте 1921 г., — обязательства воздерживаться от враждебных действий или пропаганды в отношении друг друга. При этом, как отмечает Нежинский, «во многом, о чем говорилось в меморандуме, британская сторона была права». В меморандуме содержалось предупреждение, что если в течении 10 дней советское правительство «не примет на себя полного и безусловного удовлетворения предъявленных требований», то «правительство Великобритании пойдет на разрыв существующих между странами отношений»²⁸.

Большевистское руководство не могло пойти на разрыв с ведущей державой послевоенной Европы. Но, дипломатически урегулировав конфликт, советское правительство использовало меморандум Керзона в пропагандистских целях. Были организованы многочисленные митинги и демонстрации под лозунгами: «Нас не запугать!», «Руки прочь от Советской России!», партийные агитаторы клеймили империалистов вообще, и английских в частности, заявляли о нависшей военной угрозе. В пропагандистских целях была использована и гибель полпреда в Италии В. В. Воровского, убитого в Лозанне русскими белоэмигрантами М. М. Конради и А. П. Полуниным²⁹. Это позволило советскому руководству говорить о начале нового наступления мирового капитала против СССР и необходимости подготовки отпора «акулам империализма».

Используя тему военной опасности для СССР, Исполком Коминтерна в то же время вынашивал план реализации идеи мировой революции, в котором Веймарской Германии отводилась первостепенная роль. Эту непоследовательность советской внешней политики отмечали немецкие дипломаты, осведомленные о деятельности агентов Коминтерна (Радека, Ю. Мархлевского и др.), проводивших коммунистическую пропаганду, участвовавших в организации борьбы немецких коммунистов за власть. По словам Брокдорфа-Ранцау, Чичерин думал, что «правительство Германии готово отдать половину страны французам, а другой половине предстояло стать коммунистической»³⁰. При встречах с немецкими дипломатами Литвинову приходилось лицемерить, притворяясь, будто ему об упомянутых послом лицах «абсолютно ничего не известно», и заявляя, что инкриминируемые советской стороне обвинения являются «вымыслом досужей фантазии германской полиции». Но он же просил Зиновьева проявлять «сугубую осторожность» в коминтерновских действиях и «не давать лишнего повода в руки враждебных нам элементов» в Германии³¹. Крестинский также постоянно улаживал в Берлине инциденты, возникавшие на почве арестов коминтерновских эмиссаров, и ощущал подозрительное отношение германских властей к деятельности советского полпредства; по его оценке, наступал «поворот во внешней политике Германии против СССР»³².

Формированию у советского руководства ложного представления о готовности германской компартии и немецкого пролетариата к решительным революционным действиям способствовали поступавшие из Берлина отчеты и доклады коминтерновских агентов. Руководство КПГ также представляло ситуацию в стране весьма близкой к революционной³³. Это побудило Зиновьева добиваться, чтобы Политбюро ЦК приняло коминтерновскую линию в советской политике по отношению к Германии. Находясь в отпуске в Кисловодске, Зиновьев убеждал Сталина в том, что «кризис в Германии назревает очень быстро… начинается новая глава германской революции», и предлагал поставить на заседании Политбюро вопросы «о снабжении немецкой компартии оружием» и «мобилизации человек 50 лучших боевиков для отправки их в Германию»³⁴. Выводы о том, что Германия стоит накануне пролетарской революции, Зиновьев сделал под влиянием поступавшей из Германии преувеличенной информации. Радек — секретарь ИККИ, эксперт по германским проблемам — протестовал против экстремистской позиции Зиновьева и поддерживавшего его Бухарина, утверждавших, что «Германия стоит перед началом целой полосы решающих боев». Он пытался удержать германскую компартию от несвоевременного революционного выступления и обвинял Зиновьева и Бухарина в том, что они «толкают коммунистов на резню». Радек обратился за поддержкой к Троцкому, который, сославшись на «нехватку информации о внутриполитическом положении в Германии», не дал ясного ответа, но признал общую оценку положения Радеком «убедительной и правильной» и осудил «форсирование революционного развития в Германии» правящим большинством в ЦК РКП(б)³⁵.

Поводом для попытки захвата власти германскими коммунистами стали события начала августа — всеобщая забастовка за отставку правительства Куно. Руководство компартии рассчитывало на победу. Зная настроение московского руководства и подогреваемый собственными впечатлениями, председатель КПГ Г. Брандлер на пленуме ЦК 5 августа 1923 г. заявил, что Германия находится «накануне краха буржуазного режима и уже вступила в гражданскую войну». Политбюро обсудило ситуацию, сложившуюся в Германии. Зиновьев, первым из его членов, сделал вывод о нарастании мощного революционного вала и трубил тревогу³⁶. К середине августа он составил набросок тезисов «Положение в Германии и наши задачи». В них отмечался рост влияния КПГ в массах, немецким коммунистам, по заключению Зиновьева, следовало ориентироваться на вооруженное выступление, РКП(б) — готовиться поддержать германскую революцию хлебом, оружием, боевиками. Предусматривались меры по укреплению боеготовности Красной армии, улучшению отношений с сопредельными странами и демонстрация «самых дружественных отношений с правительством Штреземана»³⁷. Зиновьев рисовал радужные, в случае победы революции, перспективы для Германии и СССР и даже помышлял о воплощении в жизнь ленинского лозунга «Соединенных штатов рабоче-крестьянских республик Европы», когда объединение советских республик и советской Германии станет прочной базой «для победы социалистических форм хозяйства во всей Европе»³⁸.

Эта коминтерновская линия по отношению к Германии противоречила курсу Рапалло и не сразу нашла поддержку в ЦК РКП(б). Сталин, учитывая последствия нарушения советской стороной договорных обязательств с Германией о невмешательстве во внутренние дела, опасался также, что из-за германских событий страны Антанты развяжут войну в Европе. Втянуться в такую войну не входило в планы советской политики. Наркомат иностранных дел, и особенно инициатор курса мирного сосуществования, нарком Чичерин, противостояли коминтерновской линии. Чичерин, однако, не имел на политическом Олимпе ключевого влияния на решения по вопросам внешней политики.

Несмотря на возраставшую в верхах РКП(б) и в Исполкоме Коминтерна уверенность в успехе революционных действий, Сталин был далек от оптимизма. В письме Зиновьеву и Бухарину 7 августа он невысоко оценивал шансы на захват немецкими коммунистами власти, не имея четкой программы, поддержки большинства рабочего класса и крестьянства. Он предупреждал: «Если сейчас в Германии власть… упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем случае». А в худшем случае — их разобьют вдребезги и отбросят назад… По-моему, немцев надо удерживать, а не поощрять»³⁹.

Веру в правильность коминтерновской политики в ЦК РКП(б) и ИККИ подкрепляло обострение внутриполитической обстановки в Германии. Новому правительству Г. Штреземана, пришедшему к власти после отставки кабинета Куно, не удалось уладить кризисную ситуацию, которую большинство в Политбюро ЦК и Исполкоме Коминтерна ошибочно воспринимало как революционную. Положение ухудшалось с каждым днем: невиданная инфляция, рост цен, безработица вызывали стихийные бунты, начались погромы продовольственных магазинов. Пытаясь стабилизировать экономическую ситуацию, Штреземан был вынужден отказаться от непосильного для бюджета страны финансирования политики «пассивного сопротивления» и пошел на поиск сотрудничества с Францией.

Сообщения о попытках контакта Германии с Францией были встречены в Москве более чем насторожено. Наркомат иностранных дел опасался смены правительством Штреземана внешнеполитической ориентации с восточной на западную и отказа от курса Рапалло, вступления Германии в Лигу наций⁴⁰. Чичерин не верил, что Германия, вступив в Лигу наций, будет продолжать политику сотрудничества с СССР и невмешательства в его внутренние дела⁴¹. Между тем сохранялось доброжелательное отношение рейхсканцлера Штреземана и президента Эберта к советской России, несмотря на различие политических и экономических структур обеих стран, что отмечал Крестинский⁴². Для германского правительства СССР оставался пусть и ненадежным, но единственным союзником. Брокдорф-Ранцау постоянно запрашивал Чичерина, какие меры намерено принять советское руководство, если французы захватят Берлин, а Польша начнет военные действия против Германии⁴³. В ответ звучали общие, ни к чему не обязывавшие заверения.

Инициатива Зиновьева, истолковавшего экономические трудности и массовое недовольство политикой кабинета Штреземана как симптомы приближающегося революционного кризиса, в итоге была поддержана советским руководством. Вскоре Сталин изменил свое первоначальное мнение и уже 20 сентября 1923 г. под воздействием односторонней информации из Берлина заговорил о победе германской революции почти как свершившемся факте и о якобы назревшем перемещении «центра мировой революции из Москвы в Берлин»⁴⁴. После некоторых колебаний Москва пошла на одностороннее нарушение своих обязательств невмешательства во внутренние дела Германии в целях вооруженного переворота.

На закрытом заседании Политбюро ЦК РКП(б) 23 августа отмечалось, что «германский пролетариат стоит перед решительными боями за власть». Политбюро ставило конкретные задачи «по политической подготовке советских трудящихся к грядущим событиям», «мобилизации боевых сил» и соответствующей «дипломатической подготовке», а также «экономической помощи германским рабочим». Было решено для помощи им выделить через Профинтерн один миллион золотых марок и объявить о сборе средств в СССР для поддержки германской революции⁴⁵.

Для реализации плана подготовки германской революции была создана строго законспирированная «комиссия Политбюро по международному положению» (Зиновьев, Радек, Сталин, Троцкий и Чичерин), состав которой постоянно пополнялся и включал лиц, занимавших ключевые посты в партии и государстве. Члены этой комиссии, каждый на своем участке, вели подготовку германской революции. Чичерин по поручению Политбюро зондировал возможную реакцию румынского правительства на ожидаемые события в Германии. Аналогичные шаги предпринимались и в отношении других сопредельных стран. Троцкий энергично провел мобилизационные меры в армии, прикрываемые лозунгом обороны СССР от возможной войны против стран Антанты⁴⁶. Он убеждал командный состав Красной армии в неизбежной победе германской революции, подчеркивая, что у немецких коммунистов больше шансов на успех, чем было у большевиков в 1917 году. Не считаясь с реальной ситуацией в Германии, руководство ЦК РКП(б), КПГ и Коминтерна переоценивало влияние и авторитет немецких коммунистов в стране, не учитывало отсутствие революционных настроений в массах, требовавших хлеба, работы и улучшения своего материального положения, но отнюдь не революционной борьбы за коммунистическое будущее. Мало того, вожди РКП(б) и ИККИ надеялись на поддержку немецких коммунистов социал-демократами, но идею единого фронта трактовали лишь как маневр или политический лозунг, как союз, особенно с левыми социалистами, лишь на условиях, выгодных для коммунистов. Сталин предложил, чтобы представители ЦК КПГ вошли в социал-демократические правительства Саксонии и Тюрингии, выступив, таким образом, инициатором «парламентской комбинации», осужденной позднее в Политбюро и ИККИ. Он полагал, что в случае согласия социал-демократов пойти на максимальные уступки коммунистам, выиграет КПГ, а если социал-демократы не согласятся, то в этом случае они разоблачат себя, и в выигрыше вновь останутся коммунисты. В обоих случаях «колеблющиеся слои рабочих будут завоеваны на сторону коммунистов»⁴⁷. Такой беспроигрышный для коммунистов вариант политического «альянса» с германской социал-демократией, предложенный Сталиным, был принят комиссией Политбюро ЦК, а позднее — совещанием представителей зарубежных компартий, проходившим с 21 сентября в Исполкоме Коминтерна.

Для подготовки и непосредственного руководства вооруженным восстанием в Германии Политбюро создало специальную «четверку», в которую вошли Ю. Л. Пятаков, К. Б. Радек, нарком труда В. В. Шмидт и Н. Н. Крестинский⁴⁸. Включение Крестинского в состав подобной «четверки» ставило самого полпреда в сложное и двусмысленное положение. С одной стороны, Крестинский должен был демонстрировать заботу об укреплении дружественных отношений с правительством Штреземана, а с другой — согласно директивам Политбюро ЦК — оказывать содействие экстремистским действиям по свержению этого правительства. Это показывает, насколько «серьезно» относилось советское руководство к Рапалльскому договору, который еще недавно рассматривался им как «единственный образец» и от которого В. И. Ленин обещал отступить «лишь из-за больших выгод»⁴⁹. Такой «большой выгодой» выглядел к осени 1923 г. призрак мировой революции, вскруживший головы московскому руководству, и оно было готово теперь пожертвовать Рапалльским договором.

Понимание двусмысленности своего положения заставило Крестинского обратиться к Литвинову: «Мы аккредитированы при германском правительстве и до тех пор, пока это правительство не сменится другим… не можем ничего предпринять на свой страх и должны занимать выжидательную позицию»⁵⁰. Видимо для того, чтобы как-то облегчить положение Крестинского и других советских полпредов, Чичерин разработал циркуляр, утвержденный на заседании ПБ, с рекомендацией полпредам «тщательно избегать всего того, что может вызвать обвинение во вмешательстве во внутренние дела» других стран, а также «соблюдать благоразумную сдержанность и такие дипломатические формы, которые не поссорили бы нас с существующим правительством данной страны». Полпредам запрещались «открытый контакт с рабочими организациями и выступления на собраниях, являющиеся недопустимыми при нынешнем международном положении»⁵¹. Указанный циркуляр не исчерпывал предмет тревоги. Вскоре Чичерину пришлось предупреждать советника полпредства в Берлине СИ. Бродовского об опасности неосторожных высказываний в официальной переписке о нелегальной деятельности Коминтерна в Германии ввиду возможности ареста дипломатической почты германскими властями⁵².

Прибывшие в Германию Радек и Пятаков были разочарованы склоками в ЦК КПГ, дезорганизацией партии и состоянием военно-технической подготовки к восстанию⁵³. Не приходилось говорить и о завоевании компартией на свою сторону большинства немецкого пролетариата⁵⁴. Радек сообщал Зиновьеву о глубоком кризисе в КПГ, об отстранении от работы по подготовке восстания лидера берлинской организации Рут Фишер, заявившей Радеку: «Вы заварили кашу, вы и расхлебывайте!» Он советовал Зиновьеву, изменив внешность (остричь свои кудри), приехать нелегально в Германию на неделю, чтобы самому убедиться в том, что «ничего другого сделать нельзя»⁵⁵.

Брандлер, возвратившийся после семинедельного пребывания в Москве, был вынужден вопреки своим московским радужным прожектам заявить в ИККИ о том, что «положение с вооружением катастрофически плохое»⁵⁶. Позднее Брандлер объяснял причину нехватки оружия тем, что излишне доверял сообщениям русских товарищей о закупке его и не знал, что они расходовали деньги не по назначению⁵⁷. В октябре стало известно о причастности С. Гуральского (псевдоним Август Клайне) к расхищению средств, направляемых из Москвы на оружие для германской Красной армии. Гуральский был в то время представителем ИККИ в ЦК КПГ и одновременно секретарем ЦК германской компартии и членом военной «тройки». По свидетельству Радека, Гуральский проявил небрежность и халатность в закупках вооружения и заслуживал немедленного отзыва в Москву⁵⁸.

В Москве знали о нехватке оружия, но это не смущало коминтерновское руководство. В ПБ ЦК и ИККИ существовала уверенность в том, что положение дел еще можно исправить, а германская компартия сумеет повести за собой широкие массы. В руководстве же КПГ преобладало иждивенческое настроение и возлагалась надежда на приехавших «московских товарищей», которые вооружены опытом проведения «русского Октября» и знают, как разрешить все проблемы, возникшие на пути к германской революции. В низах партии надеялись на то, что Красная армия придет в Германию на помощь немецкому пролетариату и развитие германской революции пойдет по московскому сценарию.

Наркоминдел работал осенью 1923 г. с максимальной нагрузкой. Многие его сотрудники были командированы в сопредельные с Германией страны для организации поддержки германской революции европейским пролетариатом. В Москве работники Наркоминдела, принимая полученные из Германии донесения, переводили их на русский язык и размножали для членов ПБ, ИККИ и германской комиссии. Наркомат обеспечивал связь между коминтерновской агентурой в Германии и московским руководством. Все депеши, направляемые в Германию, шифровались и через НКИД поступали в берлинское полпредство, которое нелегально доставляло их по адресам⁵⁹. Крестинский отвечал за поддержание эффективной воздушной связи между Москвой и Берлином, позволявшей получать информацию скорее, нежели сухопутной курьерской связью. Он нелегально встречался с руководителями КПГ и принимал участие в работе «четверки». Нарком Чичерин постоянно участвовал в заседаниях ПБ ЦК и в работе германской комиссии.

Наряду с форсированной военной подготовкой выступления была развернута пропагандистская кампания в печати. «Правда», «Известия» и другие официальные органы в каждом номере публиковали сведения о событиях в Германии, не всегда достоверные. Смысл их заключался в том, чтобы убедить общественное мнение СССР в неизбежности революционного взрыва в Германии и решимости немецких рабочих пойти по пути русского Октября. Открыто звучали призывы поддержать еще не состоявшуюся германскую революцию. Троцкий в статье «Можно ли контрреволюцию или революцию сделать в срок?» (Правда, 23.IX) требовал от германской компартии календарного подхода, почти графика проведения революционных акций. Статью Троцкого Брокдорф-Ранцау расценил как «закамуфлированную инструкцию для КПГ» и заявил протест⁶⁰. Чичерину пришлось разъяснить германскому послу, что статья в «Правде» появилась по ошибке, причем журналистами было «искажено ее содержание и предназначалась она якобы для Болгарии»; Троцкому пришлось давать объяснение по этому поводу в ЦК⁶¹.

Вскоре после этих объяснений Зиновьев выступил в «Правде» с серией статей под общим названием «Проблемы германской революции», открыто изложив задачи для немецких революционеров в борьбе за власть⁶². В призывах к 6-й годовщине Октябрьской революции, утвержденных ПБ ЦК РКП(б), часть лозунгов, посвященных событиям в Германии, выглядела наглядным доказательством реальных намерений советского правительства (свержение правительства Штреземана, солидарность с рабочей трудовой Германией)⁶³. Чиновники германского МИД заявляли в Берлине Крестинскому, а Брокдорф-Ранцау в Москве Чичерину и Литвинову протесты против поддержки советским руководством прямого вмешательства Коминтерна во внутренние дела Германии. Брокдорф-Ранцау писал, что советское правительство «бесспорно, готовит катастрофу в Германии»⁶⁴.

Заявления Чичерина и Крестинского германским дипломатам о том, что советское правительство не может нести ответственности за деятельность Коминтерна, «как не несет английское правительство ответственности за деятельность анархистов, которым оно предоставило право убежища, и как не отвечает бельгийский король за деятельность II Интернационала», означали откровенно циничное нежелание признать правду о единстве действий ИККИ и ЦК РКП(б) и их вмешательстве в германские внутренние дела, которую отрицать было уже практически невозможно. Между тем Чичерин настоятельно рекомендовал советнику Полпредства в Берлине Бродовскому «проявлять абсолютную твердость и выражать негодующий протест против недобросовестного приписывания нашему правительству того, к чему оно не имеет отношений»⁶⁵. В ответ на жалобу Бродовского о том, что таким «опровержениям немцы не верят», Чичерин его успокаивал: «Это не должно вас смущать. Чем больше немцы не верят, тем резче вы должны опровергать».

Немецкая сторона тщательно следила за всеми приготовлениями советского правительства к вооруженному перевороту в Германии. Штреземан запрашивал через германское посольство Москву о назначении денежных средств, направляемых Профинтерном в Германию, подозревая, что из этого источника финансируется нелегальная деятельность КПГ против правительства. Ощущая растущее недоверие немецких правящих кругов, Чичерин советовал Крестинскому «принимать все меры для сохранения хороших отношений с правительством Штреземана»⁶⁶.

Несмотря на всю конспирацию, советскому полпредству не удалось избежать разоблачений. Полиция обнаружила в Берлине два склада-тайника с оружием. В закупке оружия для немецких коммунистов был обвинен военный атташе советского полпредства М. Петров. Сообщение об этом было опубликовано в социал-демократической газете «Vorwarts», а затем и в других немецких газетах различного политического толка, усвоивших «враждебный тон по отношению к СССР»⁶⁷.

Наркоминдел не исключал возможности разрыва дипломатических отношений. Чичерин рекомендовал Крестинскому «тщательно пересмотреть, уничтожены ли все секретные бумаги» в полпредстве, и советовал внимательнее «следить за содержанием дипкурьерской почты». Он старался любыми путями ликвидировать инцидент со складами оружия и Петровым и уверить немецких дипломатов в неизменности внешней политики в отношении Германии. Перемена же внешнеполитического курса «целесообразна лишь после нашего перехода в контрнаступление»⁶⁸, то есть успешного начала германской революции. К удивлению советской стороны Штреземан на заседании комиссии рейхстага по иностранным делам корректно обошел вопрос о складах оружия в Берлине и причастности к этому делу советского военного атташе, сосредоточив внимание на необходимости прекращения «пассивного сопротивления» в Руре. Даже некоторые лидеры СДПГ, никогда не испытывавшие дружественных симпатий к Коминтерну и большевистскому руководству (Г. Мюллер, Г. Гильферинг и др.), заявили, что «в правительстве нет ни одного министра, который хотя бы сколько-нибудь был за перемену курса по отношению к России»⁶⁹.

Сотрудники полпредства старались вести себя так, будто ничего не произошло, зато немецкая сторона стала менее расположенной к встречам. Прекратились ставшие традиционными при Крестинском завтраки и обеды в посольстве с приглашением видных немецких политиков, промышленников и финансистов. Штреземан дал печати указания меньше писать о России (и хорошего и дурного). Это расценивалось советской стороной как «тактический шаг» и «отражение определенной экономической ситуации»⁷⁰. Что касается рейхсвера, то группа генерала фон Секта выступала за сохранение отношений с Россией. Сект назвал публикацию в «Vorwarts» «чрезмерной бестактностью»; он считал, что «при нынешнем положении инцидент по делу Петрова должен быть разрешен в дипломатическом порядке»⁷¹.

Резко протестуя против «большевистского вмешательства» во внутренние германские дела, правительство Штреземана до разрыва отношений с Москвой не доводило. Объясняя причины такого поведения, Нежинский указывает на нежелание немецкой стороны создавать наряду с прямым конфликтом Германии с державами Антанты, и особенно с Францией, «еще один очаг напряженности для страны на востоке». Кроме того, «в Берлине оценивали продолжавшиеся активные контакты с Москвой как «фактор давления» на Париж, Лондон и Вашингтон». Наконец, «германское руководство гораздо лучше ориентировалось» во внутриполитической обстановке и поэтому «скептически воспринимало надежды Москвы развернуть в Германии пролетарскую революцию»⁷².

События в Германии развивались в противоречии с ожиданиями ПБ ЦК РКП(б) и ИККИ. Несмотря на голод, нищету и безработицу, обрушившиеся на трудовые слои (более двух третей рабочих были частично или полностью безработными), революционного взрыва не происходило. Крестинский сообщал в Москву, что «ни германской забастовки, ни перехода власти к другому правительству в Германии, скорее, не произойдет». В отличие от того, что докладывали коминтерновские эмиссары, он высказывал предположение о том, что если и произойдет смена буржуазного правительства, то «не вооруженным путем, а парламентским»⁷³.

Председатель ИККИ Зиновьев на пленуме ЦК РКП(б) отстаивал противоположную точку зрения, отразившуюся и в тезисах, одобренных Политбюро ЦК. Он считал, что «пролетарский переворот в Германии неизбежен» и «шансы на победу велики», так как германская компартия завоевала «большинство широких слоев пролетариата» и «в ближайшем будущем будет в состоянии повести их за собой»⁷⁴. Приход к власти 10 и 16 октября в двух германских землях — Саксонии и Тюрингии — конституционным путем левых коалиционных правительств (коммунистов и социал-демократов) был воспринят в Москве как подтверждение близости революции в Германии. Крестинский, напротив, отмечал «еще большую пассивность» немецких рабочих в условиях революционных выступлений, «чем в августе», и утверждал, что «политические лозунги теряют свой смысл»⁷⁵.

Рабочие и безработные выдвигали «лозунги только экономического характера», что напоминало происходившее перед отставкой правительства Куно. Толпы требовали от правительства выдать каждому неработающему единовременное пособие по 10 млрд. марок и две буханки хлеба⁷⁶. 5 октября полпред сообщал Чичерину о том, что «если бы сейчас была сделана попытка к активному выступлению, то это привело бы к безусловному поражению с очень тяжелыми последствиями для германского рабочего класса на ближайшие годы»⁷⁷.

Между германской и советской сторонами постоянно происходили конфликты. 10 октября после заявления германского МИД о намерении правительства Штреземана ликвидировать инцидент со складами оружия газета «Правда» опубликовала статью, в которой президент Эберт был назван «убийцей», пытающимся «задушить саксонских рабочих». Оскорбление президента было расценено в Германии как оскорбление самого германского государства. Стандартные заявления Чичерина о непричастности советского правительства к этому выпаду и о том, что оно «при нынешнем положении событий в Германии нисколько не толкает ее к революции, а наоборот, играет сдерживающую роль»⁷⁸, звучали для немецких дипломатов не только не убедительно, но и оскорбительно. Возмущение также вызывали выступления Троцкого 20 октября на съезде металлистов и 21 октября на собрании красных командиров, в которых прозвучали призывы оказать помощь германскому пролетариату в его борьбе против своего правительства. Признавая вину собственного правительства в попытках разжечь революционные страсти в Германии, Крестинский считал обоснованным то, что немцы могут «ставить нам в вину» статьи «Правды», а также «обращения Троцкого, Бухарина и Сталина к немецким рабочим», в результате чего «немцы, за исключением коммунистов, не могут особенно дружелюбно относиться и к советскому правительству и его представительству в Берлине»⁷⁹.

Вопреки словам Крестинского о том, что «правительство Штреземана не способно что-то сделать во внешней и внутренней политике»⁸⁰, оно сумело в конце сентября — начале октября провести экстренные меры, позволившие пресечь вспышки революционных выступлений, и не допустило их распространения. Удалось сократить рост инфляции и начать выдачу зарплаты в более стабильной валюте. Все это способствовало уменьшению социальной напряженности в Германии в целом.

«Рабочие правительства» Саксонии и Тюрингии не оправдали надежды московского руководства, отказавшись от революционных мер: вооружения рабочих, установления контроля над предприятиями и банками, роспуска полиции с заменой ее рабочей милицией, материального улучшения трудящихся слоев населения. С вступлением частей рейхсвера в Саксонию (21 октября) и Тюринию (2 ноября) коммунисты вышли из состава этих правительств. Попытка «четверки» и руководства ЦК КПГ привлечь к организации «немецкого Октября» фабзавкомы завершилась провалом. 21 октября в Кемнице делегаты всегерманской конференции фабзавкомов ответили отказом на предложение Брандлера объявить всеобщую забастовку, которая, по замыслам коминтерновского руководства, должна была перерасти в вооруженное восстание. У «четверки» и ЦК КПГ не оставалось иного выхода, как принять ряд самостоятельных решений, не согласованных с московскими инстанциями, направленных на отступление без боя, временно отказавшись от вооруженного восстания, но сохраняя веру в возможность успеха в недалеком будущем.

Весть об отказе ЦК КПГ от вооруженного восстания, сообщение о поражении коммунистического путча в Гамбурге вызвали глубокое разочарование в Москве. В докладах и письмах Радека и Пятакова Зиновьеву и Политбюро ЦК вырисовывалась неприглядная картина того, как шла подготовка германской революции. В Саксонии у коммунистов было всего лишь 700 винтовок, а в Берлине — 360. В Гамбурге восставшие бросались в бой с голыми руками и вовсе не имели оружия. Руководство германской компартии вело себя растерянно, не имело поддержки и связи с партийными массами. Члены ЦК, по выражению Радека, «бегали как овцы», шарахаясь от одной крайности к другой. «Центральное руководство КПГ совершенно дезорганизовано», сообщал Радек в Политбюро ЦК РКП(б), «его призывы, которые оно бросало «направо» и «налево», не были поддержаны массами», «партия теряет авторитет»⁸¹. Столь нелестные отзывы шокировали коминтерновское руководство, создававшее германской компартии ложный авторитет как самой боевой секции Коминтерна после РКП(б). Из докладов «четверки» следовало, что ни руководство компартии, ни рабочий класс оказались совершенно не готовы к планируемой Москвой вооруженной акции. Радек и Пятаков оправдывали свое решение отказа от «решающего боя» тем, что «вооруженное выступление в подобной ситуации означало бы верный разгром», и были в этом недалеки от истины⁸². Еще до гамбургских событий западные оппоненты Коммунистического Интернационала предупреждали о фатальной неизбежности краха идеи вооруженного восстания. Э. Фиммен — генеральный секретарь Амстердамского объединения профсоюзов — писал Зиновьеву о том, что «победа рабочего класса в борьбе против собственной буржуазии более чем сомнительна» и «германская революция будет непременно с самого начала проиграна, если германская буржуазия будет в состоянии опереться на чужие штыки»⁸³.

Гамбургский путч, обросший легендами благодаря усилиям некоторых советских историков⁸⁴, стал возможен только потому, что кучке гамбургских коммунистов во главе с Э. Тельманом противостояли всего лишь силы местной полиции и добровольцев. Но и этих сил хватило для того, чтобы до подхода частей рейхсвера к Гамбургу ликвидировать эту вооруженную акцию⁸⁵. Что касается коммунистов Саксонии, то их, по мнению генерального консула в Гамбурге Г. Л. Шкловского (Бабушкина), «воспитывали иначе, подготавливая к коалиции с левыми социал-демократами», а не к вооруженному восстанию⁸⁶.

Мизерное число активных участников баррикадных боев, проходивших в предместьях Гамбурга и носивших «локальный характер», отсутствие поддержки как со стороны гамбургских рабочих, «сознательно не пожелавших взять винтовки в свои руки», так и со стороны пролетарских масс всей страны подтверждало путчистский характер этого выступления коммунистов. Крестинский считал поэтому гамбургское выступление лишь «вспышкой в одном из наиболее раскаленных углов», то есть нетипичным для остальной Германии, и признавал, что «среди рабочих нет и стихийной тяги к таким выступлениям и в ближайшее время другой такой вспышки и общего выступления не будет»⁸⁷.

В связи с событиями в Гамбурге советские дипломаты испытывали затруднения в отношениях с германскими властями. Крестинский рекомендовал Шкловскому избегать нежелательных «выступлений и солидаризации с той или другой из борющихся сторон», то есть занимать нейтральную позицию⁸⁸. Нейтралитет советских представителей в Германии не избавлял их от неприятностей, доставляемых советской прессой, усилившей в конце октября нападки на немецкое правительство. Германский МИД заявил протест по поводу новых оскорблений. Брокдорф-Ранцау неоднократно писал в Берлин, что в таких условиях, когда Москва не прекращает антигерманской пропаганды, работать в России совершенно невозможно, и просил своего отзыва в Германию⁸⁹. Политбюро ЦК, учитывая необходимость сохранения до победы германской революции отношений с правительством Веймарской Германии, запретило органам советской печати употреблять оскорбительные выражения по адресу Эберта и германского правительства. Неудачным было признано назначение в состав берлинской «четверки» Крестинского, связанного своей официальной должностью. Но вместо Крестинского, не разделявшего взгляды Радека и Пятакова на перспективы германской революции, было предложено «назначить тов. из ВЧК» — И. С. Уншлихта.

Несмотря на то, что «отступление без боя» и срыв плана вооруженного восстания привели ЦК КПГ к политическому банкротству, а саму партию на грань полного развала, Радек и отдельные члены германского ЦК (Г. Брандлер, К. Цеткин, Э. Гернле) считали, что необходимо во что бы то ни стало продолжить форсирование подготовки вооруженного восстания и вооружать рабочих⁹⁰. Такие призывы звучали на фоне признания полной деморализации руководства КПГ. Радек жаловался Зиновьеву на то, что «кроме Брандлера, Пика и Ульбрихта ни на кого ни в малейшей степени нельзя положиться», а «верхушка [ЦК КПГ] настолько совершенно растеряна», что ему с Пятаковым приходится «буквально ударами прикладов приводить ее в порядок»⁹¹.

В Москве между тем шел поиск «козлов отпущения», ответственных за срыв восстания. Первым делом ПБ ЦК и ИККИ объявили германскую социал-демократию, и особенно ее левых лидеров, главным тормозом на пути к неосуществившейся победе немецкого пролетариата⁹².

По мере поступления новой информации, в том числе и от берлинской оппозиции во главе с Фишер, расширялся круг виновников октябрьской неудачи. 5 ноября 1923 г. Зиновьев в проекте закрытого письма ИККИ к ЦК КПГ, составленном им по поручению международной комиссии Политбюро, наряду с левыми социал-демократами обвинял и брандлеровское руководство в переоценке степени готовности партии и масс к захвату власти в стране. Все это не мешало Исполкому питать иллюзии, требуя: «При условии выдержанной, настойчивой работы в течение нескольких недель… вновь поставить перед собой те задачи, какие были поставлены в октябре, но на этот раз с успехом»⁹³. Таким образом, несмотря на провал первоначального плана вооруженного восстания, курс на захват власти оставался неизменным. Сталин также выступал за продолжение «октябрьского штурма», но, учитывая, что «германское правительство имеет в своем распоряжении достаточную силу для того, чтобы давать коммунистам тумаки», считал необходимым для компартии «завоевание большинства среди рабочих города и деревни»⁹⁴. По мнению Троцкого, КПГ и ИККИ упустили благоприятную революционную ситуацию для захвата власти. Он признавал пассивность ЦК германской партии, видел его вину в том, что массы отошли от КПГ, изменив тем самым соотношение противоборствующих сил; по его расчету, для победы достаточно будет иметь поддержку лишь меньшинства германского пролетариата при полупассивной поддержке большинства населения⁹⁵.

В то время как германская компартия была внутренне дезорганизована, ПБ ЦК РКП(б) и ИККИ требовали от ее руководства в течение двух-трех недель повторить штурм. Пятаков 6 ноября в письме Сталину подтверждал неподготовленность КПГ к восстанию, отмечал глубокий внутренний кризис в ее рядах, отсутствие поддержки рабочего класса, слабую вооруженность⁹⁶. В отличие от Радека, сохранявшего веру в победу германской революции, он 18 ноября пытался доказать Сталину, что КПГ «как нормальная партия не существует»⁹⁷.

К концу ноября в Политбюро ЦК и Исполкоме Коминтерна стали более критически оценивать положение в Германии. К этому времени большевистское руководство уже осознавало, что опыт «пролетарской революции» в этой стране потерпел полный провал. Оппоненты большевизма обращали внимание советского руководства на его схематический, упрощенный подход к оценке внутриполитического положения в Германии. Бывший рейхсканцлер Германии Й. Вирт отмечал, что советское правительство ошибалось в оценке темпов германской революции, на деле «Германия скорее идет к контрреволюции, чем к революции», а «общественное настроение начало сдвигаться не влево», как этого хотело бы советское руководство, а вправо⁹⁸.

Правительство Штреземана в то время действительно находилось в сложной ситуации, отражая удары «слева» — попытку коммунистического путча в конце октября — и «справа»: в начале ноября 1923 г. состоялся «пивной путч» фашистов. Стремясь удержать ситуацию в стране в своих руках, оно пошло на непопулярные среди немецких социалистов меры — применение военной силы для подавления бунтовщиков и введение осадного положения в мятежных районах. В результате социал-демократические министры вышли из состава кабинета. Попытка Штреземана сохранить «большую коалицию», пополнив свой кабинет представителями правых партий, встретила отпор со стороны президента Эберта, пригрозившего своей отставкой в случае прихода правых партий в правительство.

В ноябре 1923 г. в связи с распадом «большой коалиции» авторитет Штреземана снизился, и он потерял поддержку со стороны ряда буржуазных партий. 1 декабря был сформирован новый кабинет, возглавляемый лидером партии центра В. Марксом, в котором Штреземан получил пост министра иностранных дел. Косвенным образом к отставке кабинета Штреземана приложило руку и советское правительство, дестабилизируя подготовкой «германского Октября» и без того неустойчивую внутриполитическую ситуацию в стране. Сам Штреземан в последние дни своего канцлерства сказал Крестинскому, что «наговоры советской прессы о том, что он изменил свое отношение к России к худшему, совершенно безосновательны и он был и остается другом России»⁹⁹.

Доминировавшая в советской политике коминтерновская линия к 1923 г. потерпела поражение. Это стало точкой отсчета в установлении равновесия между противоположными линиями советской внешней политики: реальной и революционной. В последующие годы Москва стремилась к нормализации отношений с Берлином и после майского инцидента 1924 г., связанного с советским торгпредством, дала новые гарантии невмешательства во внутренние дела Германии. Однако бесконфликтное состояние редко сохранялось, так как ИККИ при поддержке ПБ ЦК ВКП(б) своей антигерманской пропагандой вызывал правительство и МИД Германии на ответные действия. При каждом советско-германском инциденте немцы напоминали советским дипломатам об октябрьских событиях 1923 г., положивших начало недоверия к реальной советской внешней политике. Немецкая пресса еще в ноябре подняла вопрос о пребывании в Германии в качестве представителя ИККИ Радека и его активном воздействии на КПГ при подготовке к восстанию. В качестве доказательства в «Borsen-Kurier» было опубликовано письмо Фишер Зиновьеву, свидетельствовавшее о нелегальной деятельности Радека в Германии¹⁰⁰. «Deutsche Allgemeine Zeitung» сообщала о советских агентах, организовывавших по указанию из Москвы антиправительственные акции, и аресте 15 подданных России за эту деятельность¹⁰¹. Крестинскому предстояли нелегкие беседы с В. фон Шубертом, Гаушильдом, Х. фон Мальцаном и другими чиновниками Аусамта относительно пребывания члена «четверки» Радека в Германии.

Вопрос о Радеке удалось замять. Однако в связи с активизацией борьбы кабинета Маркса против немецких коммунистов следовало ожидать новых разоблачений агентов Коминтерна¹⁰². Решением ПБ ЦК Зиновьеву, О. А. Пятницкому и Уншлихту было поручено «составить списки подлежащих отзыву работающих в Германии товарищей, наиболее скомпрометированных подпольной работой»¹⁰³. Этими мерами Политбюро стремилось предотвратить намечавшийся разрыв между СССР и Германией. Еще при канцлерстве Штреземана германское правительство в ответ на вмешательство СССР во внутренние дела страны отклонило договор о поставках русского хлеба в обмен на немецкие промышленные товары, подписанный торгпредом Стомоняковым. В ответ Политбюро освободило Наркомвнешторг от возложенного на него обязательства по поставке 10 млн. пудов хлеба в Германию и предложило «использовать уже доставленный хлеб так, как НКВТ сочтет нужным»¹⁰⁴. Москва не выполнила поставку хлеба, предназначенного для германской революции, рассматривая этот шаг как ответную реакцию на провал планов КПГ по организации вооруженного восстания¹⁰⁵.

Однако разгром войсками рейхсвера локальных выступлений немецких коммунистов и рабочих не отразился на секретных контактах советской стороны с руководством рейхсвера. Крестинский писал Литвинову 28 ноября о том, что «только рейхсвер сохраняет к нам дружественные отношения»¹⁰⁶.

В целом к концу 1923 г. советско-германские связи и контакты существенно ухудшились, о чем с тревогой сообщил в Москву Крестинский. Германское правительство не пошло на разрыв отношений с Россией и сохранило свою восточную ориентацию, но после «немецкого Октября» стали «пробуксовывать» советско-германские переговоры о заключении торгово-экономических и политических договоров и соглашений. Для Германии 1923 г. стал переломным в ее восточной политике. Встретив после октябрьских событий 1923 г. долгожданное взаимопонимание со стороны западных держав, и прежде всего США и Великобритании, германское правительство стало на путь сближения с Западом. Это сближение облегчало международное и экономическое положение страны, укрепляло основы буржуазно-демократического строя Веймарской Германии на основе привлечения в ее экономику американских инвестиций, ослабления репарационного давления со стороны Франции и Бельгии и вывода оккупационных войск этих стран из Рурской области.

Примечания

1. ДАВИДОВИЧ Д. С. Революционный кризис 1923 г. в Германии и гамбургское восстание. М. 1963; ЕГО ЖЕ. Гамбург на баррикадах. М. 1985; ОРЛОВА М. И. Уроки немецкого октября: очерк развития немецкой историографии революционного кризиса 1923 г. в Германии. М. 1965; ЕЕ ЖЕ. Революционный кризис 1923 г. в Германии и политика Коммунистической партии. М. 1973.

2. СУХОРУКОВ С. Р. Западногерманская буржуазная историография советско-германских отношений 1917 — 1932 гг. М. 1976; STRIEFLER Ch. Kampf um die Macht. Kommunisten und Nationalsozialisten am Ende der Weimarer Republik. Brl. 1993, S. 299, 384; WINKLER H. Die Vermeidung des Burgerkrieges. Zur Kontinuitat sozial-demokratischen Politik in der Weimarer Republik. In: Nation und Gesellschaft in Deutschland. Munchen. 1996; Zwischen Tradition und Revolution: Determinanten und Strukturen sowjetischen Aussenpolitik 1917 — 1941. Leipzig. 2000; u.s.w.

3. ВАТЛИН А. Ю. Коминтерн и Германия в 20-е годы. — Вестник МГУ. Сер. 8, 1998, N4; ЕГО ЖЕ. Германия в XX веке. М. 2005; ПАТРУШЕВ А. И. Германия в XX веке. М. 2004; МАКСИМЫЧЕВ И. Ф. Германский фактор в европейской политике России. 1914 — 2004. М. 2004; ЕРИН М. Е. Веймарская республика в новейших исследованиях российских историков. Ярославль. 2005; БАБИЧЕНКО Л. Г. Политбюро ЦК РКП(б), Коминтерн и события в Германии в 1923 г. — Новая и новейшая история, 1994, N2; ЧЕРНОПЕРОВ В. Л. Дипломатическая деятельность В. Коппа в подготовке большевиками «германского Октября» в 1923 г. Иваново — Нижний Новгород. 2006; ЕГО ЖЕ. Дипломат В. Л. Копп и его роль в формировании советской внешней полики в отношении Германии (1919 — 1924 гг.). Автореф. докт. дисс. Нижний Новгород. 2007, с. 39 — 41; СЛУЧ С. З. Германо-советские отношения в 1918 — 1941 гг. — Славяноведение, 1995, N6; 1996, N3; НЕЖИНСКИЙ Л. Н. В интересах народа или вопреки им? Советская международная политика в 1917 — 1933 гг. М. 2004.

4. Советско-германские отношения 1922 — 1925 гг. Документы и материалы. Ч. 1. М. 1977, док. N40, с. 86.

5. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 325, оп. 2, д. 45, л. 151 — 155.

6. Там же; Советско-германские отношения 1922 — 1925. Ч. 1, док. N49, с. 101.

7. Там же, док. N49, с. 100 — 101.

8. Akten der deutschen auswartigen Politik (ADAP). Serie A. Bd. 6. Gottingen. 1988. dok. N289, S. 590.

9. Документы внешней политики СССР (ДВП). Т. 6. М. 1962, док. N71, с. 150 — 151; РГАСПИ, ф. 325, оп. 2, д. 41, л. 28.

10. Архив внешней политики РФ (АВП РФ), ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49936, л. 4.

11. Там же, л. 16, 3. Троцкий сообщал Радеку, что «армии для ведения военной деятельности недостаточно», имея в виду сокращение Красной армии к моменту оккупации Рура до 600 тыс. человек (РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 789, л. 3). После гражданской войны Красная армия оставалась по-прежнему плохо вооруженной, слабо обмундированной и испытывала недостаток в командном составе (РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 508, л. 61).

12. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49936, л. 3.

13. РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 508, л. 42.

14. Там же, ф. 558, оп. 11, д. 789, л. 4.

15. Там же, ф. 495, оп. 19, д. 219; ф. 82, оп. 2, д. 221, л. 67. Копия записки Зиновьева Сталину.

16. ADAP. Serie A. Bd. 7. Gottingen. 1989, Dok. N63, S. 136; Anm. 4, S. 138.

17. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49936, л. 5.

18. Там же, л. 33; РГАСПИ, ф. 325, оп. 2, д. 45, л. 150; ADAP. Serie A. Bd. 7. Dok. N223, S. 551.

19. А. фон Мальтцан высказал секретарю советского посольства Михайльскому свое недовольство тем, что «Россия поддерживает антиправительственное движение в Руре» и «оказывает финансовую поддержку германской компартии, которая переводом через Шведский банк получила из Москвы 51 тыс. долларов» (АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49936, л. 47).

20. Akten der Reichskanzlei. Das Kabinett Cuno. Boppard am Rhein. 1968, Dok. N214, S. 4; ADAP. Serie A. Bd. 7, Dok. N120, S. 284 — 285.

21. Советско-германские отношения 1922 — 1925 гг. Ч. 1, док. N105, с. 192 — 193.

22. ADAP. Serie A. Bd. 8. Gottingen. 1990, Anm. 2, S. 22; Anm. 4, S. 23, 25; Dok. N8, S. 24.

23. ГОРЛОВ С. А. Совершенно секретно: Москва-Берлин. 1920 — 1933 гг. Военно-политические отношения между СССР и Германией. М. 2001, с. 75 — 81.

24. ADAP. Serie A. Bd. 7, Dok. N110, S. 253.

25. Ibid., Dok. N226, S. 227, 228. Генерал О. Хассе заявил Брокдорфу-Ранцау, что согласен с этим взглядом и о «военном союзе» с советской Россией не может быть и речи» (ibid., S. 228).

26. Ibid., S. 515; Dok. N221, S. 546; Bd. 8, Dok. N59, S. 142 — 143; ZEIDER M. Reichswehr und Rote Armee 1920 — 1933. Wege und Stationen einer ungewbhnlicher Zusammenarbeit. Munchen. 1993, S. 75 — 78.

27. ADAP. Serie A, Bd. 8, Dok. N88, S. 228 — 229; Dok. N85, S. 221 — 222; ГОРЛОВ С. А. Ук. соч., с. 48.

28. НЕЖИНСКИЙ Л. Н. Ук. соч., с. 158; ДВП. Т. 6, с. 302.

29. РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 513, л. 34.

30. ADAP. Serie A. Bd. 7, Dok. N157, S. 347.

31. РГАСПИ, ф. 359, оп. 1, д. 7, л. 95 — 97.

32. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49936, л. 95, 96.

33. БАБИЧЕНКО Л. Г. Ук. соч., с. 127.

34. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 734, л. 29 — 30.

35. Там же, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 20; ф. 325, оп. 1, д. 518, л. 27.

36. ГИНЦБЕРГ Л. И. Рабочее и коммунистическое движение в борьбе против фашизма (1919- 1933). М. 1978, с. 117; КУУСИНЕН О. В. Неудавшееся изображение «немецкого Октября». М. -Л. 1924, с. 10.

37. РГАСПИ, ф. 324, оп. 1, д. 512613, л. 1 — 21; ф. 495, оп. 293, д. 295, л. 120 — 145.

38. Там же, ф. 17, оп. 2, д. 101, л. 10об.

39. Там же, ф. 558, оп. 11, д. 708, л. 15.

40. Даже участие Германии в работе транспортной комиссии Лиги наций, куда она была приглашена, рассматривалось Чичериным как «первый шаг для вступления в Лигу наций» (АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 77, д. 49933, л. 57).

41. Там же, п. 76, д. 1098, л. 53.

42. Там же, ф. 82, оп. 4, п. 4, д. 4, л. 23; ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 7 — 8.

43. Там же, ф. 165, оп. 3, п. 113, д. 73, л. 15; ф. 4, оп. 13, п. 77, д. 49933, л. 71.

44. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 139, л. 18 (ответ Сталина Тальгеймеру, 13.IX.1923).

45. Там же, ф. 17, оп. 162, д. 1, л. 4, 17; оп. 3, д. 375, л. 6.

46. По инициативе Троцкого был произведен подсчет численности войск стран Антанты, кото* рые могли быть вовлечены в оккупацию Германии, усилена подготовка командного состава военных академий (там же, ф. 325, оп. 1, д. 414, л. 47, 48, 50).

47. ФИРСОВ Ф. И. К вопросу о тактике единого фронта в 1921 — 1924 гг. — Вопросы истории КПСС, 1987, N10, с. 118.

48. Выехавшая в Германию «четверка» была неполной, так как задерживался выезд «Васьки» (Шмидта). Кандидатура «Васьки» категорически отвергалась «Андреем» (Радеком) и «Арвидом» (Пятаковым), считавшими «Ваську» непригодным «для этого дела». Это вызывало обиду и недовольство Сталина, выдвигавшего «Ваську» на нелегальную революционную работу в Германию. Заручившись поддержкой ПБ, Сталин настоял на включении «Васьки» в состав «четверки», и тот был «немедленно введен в работу» в середине ноября (РГАСПИ, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 144; ф. 558, оп. 11, д. 785, л. 32).

49. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 45, с. 185, 193.

50. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 100.

51. РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 375, л. 9 — 10.

52. АВП РФ, ф. 165, оп. 3, п. 113, д. 73, л. 4.

53. РГАСПИ, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 92, 205. О слабой технической подготовке КПГ сообщал в Москву также эмиссар Коминтерна, секретарь ИККИ М. Ракоши. По его оценке, соотношение вооружения коммунистов и контрреволюции составляло 1 : 20 (там же, ф. 495, оп. 293, д. 637, л. 58).

54. Член ЦК КПГ Я. Вальхер на заседании ИККИ в январе 1924 г. признавал, что партия имела осенью 1923 г. влияние в 200 из 1400 местных комитетов профсоюзов и только 5 тыс. из 70 тыс. фабзавкомов контролировалось немецкими коммунистами (там же, ф. 495, оп. 2, д. 25, л. 189).

55. Там же, ф. 326, оп. 3, д. 21, л. 92, 81.

56. РГАСПИ, ф.17, оп 2, д.109, л.23.

57. Unabhangige Kommunisten. Der Briefwecksel zwischen Heinrich Brandler und Jssac Deutscher, 1949 bis 1967. Brl. 1981, S. 127, 130.

58. РГАСПИ, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 81.

59. БАБИЧЕНКО Л. Г. Ук. соч., с. 136.

60. Статья Троцкого была напечатана и в Берлине в органе ИККИ (Inprekorr, 6.X.1923, N40, S. 957 — 959). О протесте Брокдорфа-Ранцау, высказанном Радеку, по поводу статьи Троцкого, см.: ADAP. Serie A. Bd. 8, Dok. N165, S. 421.

61. Об этом объяснении Троцкого см.: РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 414, л. 64.

62. Статьи Зиновьева одновременно публиковались на немецком языке в Берлине в бюллетене ИККИ (Inprekorr, 20.IX.1923, N42, S. 985 — 987; 27.X.1923, N43, S. 1057 — 1052; 17.XI.1923. N46, S. 1081 — 1083.

63. РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 389, л. 12.

64. ADAP. Serie A. Bd. 8, Dok. N161, S. 411.

65. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 77, д. 49933, л. 69.

66. Там же, л. 71.

67. «Unser Gesammelte ist Petrow — wir wissen von nichts!» — Vorwarts, 29.IX.1923, N449 (Morgenausgabe). Статьи в других немецких газетах: «Die kommunistischen Waffenlager». — Deutsche Allgemeine Zeitung, 26.IX.1923, N445; «Die Entente und die Waffenfunde». — Berliner Tageblatt, 26.IX.1923, N452; «Die Berliner Waffenlager der Bolschewisten». — Deutsche Zeitung, 26.IX.1923, N444.

68. АВП РФ, ф. 165, оп. 3, п. 113, д. 73, л. 18, 19.

69. Там же, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 37, 28 — 29.

70. Там же, д. 49937, л. 62.

71. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 50.

72. НЕЖИНСКИЙ Л. Н. Ук. соч., с. 6, 170.

73. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 20, 59.

74. РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 139, л. 23 — 24.

75. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 83; ф. 82, оп. 6, п. 41, д. 4, л. 39.

76. Курс американского доллара по отношению к германской марке составлял в те дни 4- 5 млрд. бумажных марок (там же, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 87).

77. Там же, л. 64.

78. АВП РФ, ф. 165, оп. 3, п. 113, д. 73, л. 39.

79. Там же, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 73.

80. Там же, л. 69.

81. РГАСПИ, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 71, 72.

82. Радек признавал: «Мы намерены были взять власть сперва в Саксонии и притянуть в ее защиту рабочих других областей. Это оказалось практически невозможным» (там же, л. 72).

83. Там же, ф. 82, оп. 2, д. 224, л. 46.

84. См., напр.: ДАВИДОВИЧ Д. С. Революционный кризис 1923 г. в Германии и Гамбургское восстание. М. 1963; ЕГО ЖЕ. Гамбург на баррикадах. М. 1985.

85. Крестинский утверждал, что части рейхсвера прибыли в Гамбург «уже после ликвидации восстания… В борьбе против восстания принимали участие полицейские и добровольцы» (АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 108).

86. РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 224, л. 48.

87. Там же, ф. 359, оп. 1, д. 7, л. 115; АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 100.

88. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 100.

89. Там же, л. 102; РГАСПИ, ф. 359, оп. 1, д. 7, л. 118.

90. РГАСПИ, ф. 82, оп. 2, д. 242, л. 53, 56.

91. Там же, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 80.

92. РГАСПИ, ф. 495, оп. 1, д. 86, л. 21 — 27.

93. Там же, ф. 324, оп. 1, д. 127, л. 1 — 4, 6.

94. Там же, ф. 558, оп. 11, д. 785, л. 25; ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 141.

95. РГАСПИ, ф. 325, оп. 1, д. 250, л. 25 — 27; д. 415, л. 25 — 27; д. 520, л. 14 — 15.

96. По данным Пятакова, КПГ на начало ноября имела лишь 11 тыс. винтовок, 2 тыс. револьверов и 150 пулеметов (ф. 558, оп. 2, д. 6367, л. 3 — 4).

97. Там же, оп. 11, д. 785, л. 29 — 30.

98. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 112, ф. 82, оп. 6, п. 11, д. 4, л. 58.

99. Там же, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49946, л. 160.

100. Die Reichstags-Kommunisten unter Moskauer Befehl: Ein Brief Karl Radeks. — Berliner Borsen-Kurier, 27.XI.1923; РГАСПИ, ф. 359, оп. 1, д. 7, л. 161.

101. Kleine Deutsche Allgemeine Zeitung, 28.XI.1923, N552.

102. Согласно агентурным сведениям, германское правительство создало особый фонд в один миллион золотых марок для этих целей и изгнало коммунистов из рейхстага и ландтагов. В ряды германской компартии были внедрены тайные агенты полиции и других служб (Abw. Ag, 81. Berlin, 30.XI.1923 (пер. с нем.); Abw. Коллекция агентурных донесений из Германии. (РГАСПИ, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 170. (Ag, 137. Berlin, 30.11.1923) (пер. с нем.).

103. Там же, ф. 17, оп. 162, д. 1, л. 33.

104. Там же, ф. 359, оп. 1, д. 7, л. 155; ф. 17, оп. 162, д. 1, л. 23.

105. Пассивная позиция советского правительства в вопросе о доставке хлеба для германской революции вызвала жалобу немецких коммунистов в Москву, обвинявших Стомонякова и советское торгпредство в «саботаже революции» (там же, ф. 326, оп. 2, д. 21, л. 39 — 40. Стомоняков — Сталину. Копии Зиновьеву, Троцкому, Радеку, 17.X.1923).

106. АВП РФ, ф. 4, оп. 13, п. 78, д. 49937, л. 155.