Несогласный. Рассказ.

— И не надоело тебе? – негромко спросил Первый.

Они сидели у костра, а над ними черным сводом неведомого храма раскинулось черное средиземноморское небо.

Второй налил в свою видавшую виды чашку вино из кожаного бурдюка, положил аккуратно на землю рядом с собой. Поднял чашку чуть перед собой.

— Пожелал бы тебе здоровья, но…

— Не паясничай, — нахмурился Первый.

Второй выпил чашку до дна, перевернул ее и посмотрел задумчиво, как несколько капель упало на землю.

— Ты никогда не спрашивал себя – зачем? – продолжил Первый. – Ведь не раз, не два, не три – а сто тридцать три раза ты разбиваешь голову об эту стену, умираешь позорно, истекая кровью, мочой и калом – смерть крайне непристойна, поверь мне, я-то знаю – и снова продолжаешь и продолжаешь биться головой о стену и умирать. И ведь часто – от рук тех, кого ты считал своими, оболганный и обесчещенный. Казалось бы – пора что-то понять, нет?

Второй, не глядя на собеседника, встал, потянулся, размял ноги.

— Есть такое слово – надо, — пробормотал он. – И кто, если не я?

Видно было, что долгий разговор его утомил.

— Слушай, не занимайся словоблудством. Изреки еще какую-нибудь банальность. Например, «экономика должна быть экономной».

— А нет? Не должна? – язвительно спросил Второй. – Да и вообще по части банальностей — кто бы говорил.

— Истина всегда проста. Сложности создает Враг человеческий, чтобы запутать и сбить с правильного пути.

— Ты просто даосистом становишься, — снова съязвил Второй.

— С тобой невозможно разговаривать, — искренне пожаловался Первый. – Неубедительность своей позиции ты прикрываешь иронией. Виляешь, цепляешься к словам. Когда изобретут Всемирную паутину и социальные сети, тебе ведь цены не будет. Комментарии будешь писать. По 85 драхм за штуку. Этим лукавого, кстати, ты мне и напоминаешь. Иногда кажется – при всем моем хорошем отношении к тебе, что все-таки ты на его стороне. Опять же – каждый раз ваши рано или поздно начинают взрывать мои церкви и обижать тех, кто верен мне. Это тоже крайне показательно.

— Не за это их обижают, как ты мягко выражаешься. А за то, что они да надсмотрщики с палками держат людей на веревке – видимой и невидимой. Надсмотрщики страхом, твои – иллюзиями. При этом сами в них не верят.

— От кого я слышу про иллюзии? Вот уж кто здесь мастер иллюзий – так это ты. Вы ведь каждый раз обещаете – а потом вдруг – внезапно! — все оказывается ровно наоборот. Обещаете мир – и захлебываетесь в междоусобной войне, обещаете гуманизм – и занимаетесь расстрелами заложников, обещаете свободу – и заставляете людей ходить строем. В стране сарматов – или кто там потом жить после них будет — ваши вообще пообещали царство Божие на земле – а вместо него провели Олимпиаду. В стране Син ваши же обещали десять лет упорного труда и тысячу лет счастья, в итоге зачем-то воробьев перебили. А вот счастья так и не пришло. Настанет день – и тебе ведь перестанут верить. И ты останешься один. Истинно говорю – будешь совсем один и спрашивать себя станешь: ради чего были эти моря крови? И не будет тебе ответа. Потому что только любовью можно исправить мир. Если этот мир вообще можно исправить.

— Не начинай про моря крови. Про моря крови, если я с тобой мериться начну – поругаемся на пару миллениумов. Ну и — про совсем один. Подожду – я человек терпеливый. Подрастут новые ребята. И мы опять начнем с начала, — серьезно сказал Второй. — Пока не пробьем эту проклятую стену. И за ней будет другой и лучший мир.

— Ты в это веришь? Что там, за стеной, другой мир? Да ты еще более религиозен, чем я, судя по всему. И знаешь, вон в Зевса или в Осириса сколько сотен лет верили – да не сотен, тысяч лет. А потом – как отрезало. Перестали. Так и в твой другой и чудесный мир перестанут верить.

— Я бы на твоем месте поаккуратнее с такими аналогиями. Потому что ты ведь – и твои потом, все время говорите, что не за горами Страшный Суд, Армагеддон и прочие прелести – а их как не было, так и нет. А вот кровососы человеческие как были, так и есть.

— Дьявол силен и легионы его бесчисленны.

— Вот мне только не надо эту антинаучную муть про Врага рода человеческого, хорошо? Ты сам прекрасно знаешь – что Враг – это жадность, зависть, лень, садизм, власть, равнодушие – и они в самих людях, а не от дурацких негуманоидов с рожками. Для малограмотных галилейских рыбаков и мытарей, конечно, объяснение сойдет, но меня уволь. И вообще — я материалист и диалектик. Только человек – и все от человека. Ну и – мир этот от твоего пресловутого царства, которое все не приходит, тем отличается, что мы его сами строить будем. Своими руками.

— Кто будет строить? У вас же все время – то один предателем окажется, то другой вдруг вывернется наизнанку, то третий продаст. Что тоже говорит о том, что ничего у вас тут не выйдет. Потому что люди не ангелы.

— Человек может предать или сломаться – а вот идеи не предают. Тем более про предательства, опять же… Петух не прокукарекает, как кое-кто от тебя трижды откажется. Не говоря про того парня из Кариота, который как раз сейчас стучит синедрионским об опасном враге стабильности и властной вертикали. Хочешь, кстати, я со своими ребятами встречу этих гадов в Гефсимании – тут у меня есть хорошие бойцы-сикарии, кинжальщики, немного религиозные, правда – что с вас, иудеев взять, но зато смелые и отчаянные ребята: «смерть римским оккупантам и их еврейским пособникам!» и все такое?

— Нет, не нужно! — испуганно сказал Первый. — Только не это!

— Подставь другую щеку – и далее по тексту? Жалко тебя, честное слово. И вообще ваших, ранних, которые не зажрались еще. Которых львы на стадионах будут разрывать – на потеху римским гопникам.

— Себя пожалей. И тех, кто под твоим знаменем цвета крови умирает и еще умрет. Гордыни вообще в тебе – как в каком-нибудь римском патриции.

— Какой из меня патриций, не смеши. Но вот то, что ты называешь уделом человеческим: терпи, тащи свой крест, надейся на лучшее не здесь, так там, all we need is love и все такое – это ты прав, это не по мне. Я с таким уделом крайне не согласен и другим категорически не советую.

Повисла тишина. Наверное, все это говорили они друг другу так часто, что каждый заранее знал слова и аргументы другого, как актеры знают реплики партнеров в спектакле, который выходит тысячный раз. И, однако, все равно говорили – уже и непонятно, кому – то ли своему собеседнику, то ли сами себе.

— Ладно, — сказал Второй. – Пойду я, пожалуй. Пора мне.

Он снова встал, прицепил к поясу свой меч. Перехватив укоризненный взгляд Первого, брошенный на оружие, пожал плечами.

— Не мир я принес, но меч. Сам же сказал. А мог бы так: не мир я принес, а «калашников». Сарматы знали толк в оружии для плебса.

Первый не стал снова начинать препирательство, хотя явно хотел. Спросил просто.

— И куда ты на этот раз?

— Посмотрю. Может к потомкам галлов в Лютецию – там тектоны*-работяги первый раз попробуют сами, без кровососов и паразитов. Может в Иберию — там будет славная res publica. Может на Север, к потомкам сарматов – в город имени твоего первого ученика, кстати. И, как и он, этот город тоже трижды отречется, правда только от своего имени. Но там очень хорошее дело очень серьезные ребята начнут, нужно помочь. А может попозже еще куда. Где полыхнет. Где людям надоело рабство. А оно, рабство, людям рано или поздно надоедает. Даже если оно в красивой обертке. Такова сущность человека. Жаль что ты, сам тектон, то есть человек рабочий, и не понимаешь.

(* «плотник», русск.-цслав. тектонъ (еванг. 1383 г.; см. Срезн. III, 945). От греч. τέκτων; Этимологический словарь русского языка Макса Фармера, в более ширком смысле – человек, работающий руками)

Первый грустно посмотрел на него.

— И опять кровь, и опять мечты, которые или захлебнутся кровью или утонут в болоте тщетности и людского несовершенства. Ты так ничему и не научился, к сожалению.

Второй явно не захотел начинать все по новому кругу.

— И не научусь, уж извини.

Потом добавил.

— Вообще, знаешь, ты не обижайся, если опять где твоим достанется. Они ведь  сами часто делают все, чтобы их ненавидели. За все их вранье, за службу царям и ворам. Так что мы не со зла.

— Очень хочется в это верить. Что не со зла. И не по наущению Зла. И не ради Зла.

Первый тоже встал, стал собирать свои нехитрые вещи.

— А ты все туда же? – спросил Второй.

— У меня-то выбор небольшой, — подтвердил Первый, вздохнув печально. – Иерусалим, Пилат, Голгофа.

Потом они обнялись и каждый пошел своей дорогой.