«Таким образом, в выступлениях некоторых историков возрождается великодержавно-националистическая идеология, враждебная ленинско-сталинской политике укрепления дружбы народов, берется под защиту реакционная политика царского самодержавия, делаются попытки идеализации буржуазных порядков».
Немногим более двух лет назад журнал «Вопросы истории» (1988, № 11) опубликовал «Письма к друзьям» А. М. Панкратовой1, содержащие ее впечатления и выводы, порожденные совещанием историков, проходившим с перерывами в мае — июне 1944 г. в ЦК ВКП(б) под руководством секретарей ЦК А. С. Щербакова, А. А. Андреева и Г. М. Маленкова. Сейчас появилась возможность расширить наши знания об этом совещании и о том, что было связано с ним. Материалы самого совещания, официальные документы, предшествовавшие его созыву или отражавшие его итоги, не публиковались. Между тем такие документы от имени ЦК ВКП(б) готовились и до совещания и после него. К их числу принадлежит и публикуемая ниже записка, составленная в аппарате ЦК ВКП(б) в ходе подготовки к совещанию и поданная за 11 дней до его открытия (18 мая 1944 г.) на имя секретарей ЦК ВКП(б).
Документ извлечен из фонда 88 (on. 1, д. 1053, лл. 1—27) Центрального партийного архива Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Он состоит из двух частей: собственно записки и дополнения к ней и подписан начальником Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) кандидатом в члены ЦК ВКП(б) Г. Ф. Александровым, редактором газеты «Правда» членом ЦК ВКП(б) П. Н. Поспеловым и заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) П. Н. Федосеевым. Записка отражает позицию руководящих идеологических работников, с которой они могли выйти на совещание по ряду важных спорных вопросов отечественной истории, а также дает в определенной мере представление об оценке ими состояния исторической науки в то время.
Наиболее полно выявить значение и место данного документа можно лишь во взаимосвязи с рядом других материалов, которые историкам пока еще недостаточно известны. Речь идет прежде всего о письмах Панкратовой в ЦК ВКП(б), в которых она ставила вопрос о положении в исторической науке; о стенограмме самого совещания, до сих пор не опубликованной; о подготовлявшихся проектах постановления ЦК ВКП(б) и тезисов по итогам совещания.
Все, что мы знаем об этом совещании, так или иначе связано с именем Панкратовой: она была, по существу, главным инициатором его созыва; на самом совещании играла, пожалуй, самую заметную роль, выступив три раза; она оставила свои записки о совещании; она же поплатилась за то, что имела собственное мнение о его ходе и итогах.
В 1942,1943 и 1944 гг. Панкратова направила в ЦК ВКП(б) ряд писем с просьбой помочь советским историкам разобраться в вопросах, при решении которых отдельные ученые, в частности А. В. Ефимов, Е. В. Тарле, А. И. Яковлев2, по ее мнению, отходят от марксизма-ленинизма. Знакомство с этой частью эпистолярного наследия Панкратовой позволяет сказать, что многие вопросы, поставленные в публикуемой записке, естественно, в трактовке ее составителей, и особенно в дополнении к ней, восходят к этим письмам. И на самом совещании, если судить по «Письмам к друзьям» (более точно об этом можно будет говорить, только ознакомившись с полной его стенограммой), наибольшее внимание уделялось именно этим вопросам. Речь шла об оценке прошлого России, ее деятелей, приукрашивании политики царизма, характеристике крестьянских войн, национальных движений, отказе от классового принципа при рассмотрении исторических событий, а также о книге «История Казахской ССР с древнейших времен и до наших дней», вышедшей в 1943 г. в Алма-Ате под редакцией М. Абдыкалыкова3 и А. Панкратовой и представлявшей собой первую попытку создания обобщающего труда по истории союзной республики.
Публикуемый документ подтверждает, что партийное руководство не разделяло подхода авторов названной книги к решению ряда принципиальных вопросов истории Казахстана. Кроме того, Панкратова подверглась критике и за приверженность «школе Покровского»4. Очевидно, поэтому на самом совещании секретари ЦК ВКП(б) не выступили в поддержку Панкратовой, как она того ожидала. Скорее (теперь это видно яснее), они могли выступить с критикой в ее адрес, но не сделали этого, думается, потому, что считали нежелательным также и усиление позиций ее оппонентов. Как известно, позже эта критика была высказана в рецензии на «Историю Казахской ССР» («Большевик», 1945, № 6) и в постановлении ЦК КП(б) Казахстана от 14 августа 1945 г. «О подготовке второго издания «Истории Казахской ССР» (изложено в первом томе этого издания).
О том, что руководящие партийные идеологи не были согласны и со взглядами оппонентов Панкратовой, свидетельствует текст дополнения к записке. Оно, по существу, почти полностью основано на критических замечаниях Панкратовой, которые она высказывала в их адрес и устно и в письмах, направленных в ЦК ВКП(б).
В ЦПА хранится несколько вариантов проекта постановления ЦК ВКП(б) по итогам совещания, а также тезисов о состоянии научной работы в области истории СССР, написанных Ждановым и направленных им в августе и сентябре 1944 г. Щербакову и Маленкову.
Сравнение публикуемого документа с проектами постановления и тезисов позволяет, во-первых, сказать, что в их основу положена именно эта записка, и прежде всего дополнение к ней; во-вторых, увидеть определенные изменения в позиции руководящих идеологических работников аппарата ЦК ВКП(б): одни аспекты усиливаются, другие ослабляются, третьи опускаются. Так, в проектах почти вовсе отсутствует сюжет, изложенный в первом разделе записки. В центре внимания оказалась критика тех, кто оправдывал колониальную захватническую политику царизма, не был согласен с оценкой царской России как жандарма Европы, отрицал учение о классовой борьбе как движущей силе истории и тем самым солидаризировался с представителями «буржуазно-монархической исторической школы» Милюкова5. Вместе с тем в проектах много места отведено негативным оценкам «школы Покровского» и вопросам борьбы с так называемыми националистическими ошибками, в связи с чем критике были подвергнуты X. Г. Аджемян, Б. Д. Греков6, А. В. Ефимов, Е. В. Тарле, А. И. Яковлев, а также А. М. Панкратова (особенно в связи с книгой «История Казахской ССР»),
В проектах обойден такой положительный момент, так проявившийся на совещании творческий подход некоторых историков к вопросу о присоединении ряда народов к России, отступление от сталинской трактовки этого явления как «наименьшего зла». Совсем не затронут вопрос о письме Сталина членам Политбюро ЦК ВКП(б) (1934 г.) «По поводу статьи Энгельса «Внешняя политика русского царизма» («Большевик», 1941, № 9), в непростительном замалчивании которого авторы записки резко упрекали советских историков. Таким образом, в проектах были подвергнуты критике и так называемые сторонники «школы» Милюкова и «последователи» Покровского. Закономерен в этой ситуации заключительный раздел тезисов — «Борьба на два фронта»: оба «уклона» рассматривались в нем как «работающие на буржуазию».
Почему же ни постановление ЦК ВКП(б), ни тезисы приняты не были? Одной из причин этого, вероятно, было нежелание даже частично признать правоту Панкратовой. Партийному руководству не могло понравиться, что широкой постановкой в своих письмах в ЦК ВКП(б) вопроса о положении в исторической науке, а также своей ортодоксальной позицией Панкратова как бы взяла на себя то, что ЦК, и прежде всего Сталин, считали своей неотъемлемой прерогативой. Не извиняло ее в глазах высшего партийного руководства даже то, что в своих письмах она искренне и с полным доверием обращалась к ЦК как единственному и непогрешимому толкователю проблем истории и исторической науки. По той же причине для «командиров идеологического фронта» нежелательно было касаться вопроса о «наименьшем зле» и письма Сталина о статье Энгельса: именно эта работа Сталина могла бы стать методологической основой для выводов и утверждений, что внешняя политика царской России не столь уж достойна осуждения.
Что же касается «Писем к друзьям», то их история имела продолжение, которое усугубило «вину» их автора перед аппаратом ЦК ВКП(б). Как известно, Анна Михайловна давала их своим единомышленникам. Распространялось среди них и последнее ее письмо, от 12 мая 1944 г., на имя Сталина, Жданова, Маленкова и Щербакова. Помимо оценки положения в исторической науке и необходимости обсудить его, в этом письме содержались критические замечания в адрес Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и его начальника Александрова.
В ЦК ВКП(б) стали поступать сообщения (возможно, инспирированные) из ЦК КП(б) Туркменистана, Саратовского обкома, из Казахстана, Москвы, в которых подобная деятельность Панкратовой объявлялась неправильной и политически вредной.
Александров незамедлительно прореагировал на сигналы «с мест». На имя Жданова, Маленкова и Щербакова он подал записку «Об антипартийном поведении историка А. М. Панкратовой». Она обвинялась в том, что апеллирует через голову ЦК к местным парторганизациям и группам историков; ложно информирует советскую общественность о «закрытом» совещании в ЦК; изображает себя единственным ортодоксальным историком, инициатором и вдохновителем созыва этого совещания и к тому же в фальсифицированном виде приводит реплики секретарей ЦК. Действия Панкратовой Александров квалифицировал как антипартийные, фракционные. Он заявлял о несогласии с данной ею общей оценкой совещания, утверждал, что ход его изображен Панкратовой тенденциозно, а обсуждение ее писем историками и партийными работниками способствует созданию нездоровой атмосферы групповщины среди историков и усилению националистических настроений среди историков Казахстана. Завершающая часть записки особенно четко отражает дух времени. Александров пишет, что «в антипартийном» поведении Панкратовой сказывается опыт, приобретенный ею за время пребывания в партии левых эсеров и «антипартийных троцкистских группировках Фридлянда — Ванага»7.
В начале сентября Панкратову вызвали для беседы в ЦК ВКП(б). Ее реакция на критику тоже была в духе времени: она признала (по ее словам, искренне) свою ошибку; согласилась с характеристикой, которую аппарат ЦК дал ее поступку; отступила даже в защите своего детища — «Истории Казахской ССР». Признав, что создание истории национальной республики — вопрос не только научный, но прежде всего политический, Панкратова приняла критику Александрова в адрес этой книги, хотя раньше решительно не соглашалась с ним.
В сентябре 1944 г. Панкратова была освобождена от обязанностей заместителя директора Института истории АН СССР. Партийный аппарат одержал верх. Его «бдительность» исключала как вторжение ученых в пределы компетенции партийной власти, так и любой прорыв свободной творческой мысли.
Документ выявлен аспирантом МГУ им. Ломоносова, ныне кандидатом исторических наук Рымбеком Муратовичем Жумашевым (Караганда), публикуется без сокращений, с учетом новейшей орфографии.
Публикацию текста, вступление и комментарий к нему подготовила И. В. ИЛЬИНА.
Ильина Ирина Викторовна — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института теории и истории социализма ЦК КПСС.
Секретарям ЦК ВКП(б) тов. МАЛЕНКОВУ Г. М.
тов. ЩЕРБАКОВУ А. С.
О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков
В организации научной работы в области истории имеют место крупные недостатки, а в появившихся за последнее время трудах некоторых советских историков содержатся крупные ошибки антиленинского характера. Среди части советских историков имеют хождение сочиненные немецкими историками реакционные легенды о прошлом русского народа, проявляются рецидивы антиленинских взглядов, свойственных «школе» Покровского, выражающихся в пренебрежительном отношении к истории русского народа, получили известное распространение буржуазно-националистические взгляды.
1. О влиянии реакционных взглядов немецких историков на современную русскую историографию
В трудах советских историков — Панкратовой, Рубинштейна8 и Яковлева содержатся ошибки антиленинского характера, совершенные под влиянием реакционных идей немецких историков, в свое время подвизавшихся в России или писавших о ней, — Байера, Шлецера, Миллера, Гакстгаузена, Клейншмидта9, имевших целью подчинить немецкому влиянию широкие слои русской интеллигенции и в конечном счете идеологически подготовить экспансию на Восток немецких захватчиков.
Реакционные немецкие историки всегда проявляли большой интерес к России. Засылаемые в Россию с далеко идущими политическими и идеологическими целями, эти историки создавали и прибирали к своим рукам исторические архивы, собирали и систематизировали исторические материалы с целью доказательства якобы организующей и миссионерско-культурной роли немцев в создании государственности русского народа.
Истинный облик немецких историков, проникавших в Россию, ясно виден из автобиографии немца Шлецера. Шлецер писал, что немец-историк в России может найти легкую и богатую наживу. «Не надо быть ни гением, ни ученым критиком; довольно просто уметь по-русски и быть прилежным, — ив короткое время можно было угостить публику квартантами и рассчитывать на похвалу и благодарность. Год, много два можно пожертвовать, чтобы в худшем случае, узнанное в России обратить в деньги в Германии» (Сборник отд. русского языка и словесности Ак. наук. T. XIII, 1875).
В свое время дворянско-буржуазные историки, находясь как бы под гипнозом псевдоученой деятельности немцев, всячески превозносили роль немецких историков в деле развития русской исторической науки. В конфликте между немецкими историками и Ломоносовым буржуазные историки открыто становились на сторону немцев. Так, небезызвестный буржуазный историк Милюков, превозносивший роль немцев в русской историографии, оплевывает Ломоносова и Щербатова10, создавших русскую историческую науку. «Ломоносов с Щербатовым, — пишет Милюков, — представляют мутную струю в историографии XVIII века: первый вследствие патриотическо-панегирического направления, второй — вследствие невежества в вопросах древней истории» (Милюков. Главные течения русской исторической мысли. Т. 1. М. 1898, с. 100).
Резкие и непримиримые выступления Ломоносова против немцев отражали противоречие, создавшееся в середине XVIII в. между интересами развития русской национальной науки и реакционными попытками немецких историков идеологически закрепостить Россию, доказать ее полную зависимость от Пруссии и этим самым расчистить дорогу для наступления на Восток. Немецкие историки утверждают, что государственность и культура были принесены в нашу страну немцами, что все крупнейшие преобразования в России были проведены под влиянием немцев. Так, например, немецкий историк профессор Клейншмидт писал, что Россия в начале XVIII века по своему культурному развитию стояла на одной ступени с Китаем и Абиссинией, а петровские реформы — создание Сената, ликвидацию боярской думы, создание Академии наук, посылку экспедиции Беринга — автор приписывает немецкой инициативе и немецкому влиянию (А. Клейншмидт. Три столетия русской истории. Берлин. 1896, с. 146).
Одним из наиболее ярких выражений указанных устремлений реакционной немецкой историографии, упорно и поныне развиваемых немцами, является небезызвестная антинаучная «теория» норманского происхождения Русского государства, якобы сложившегося под влиянием более «высокой» государственности и культуры немцев.
Изобретенная немцами «норманская теория» происхождения Руси и образования Русского государства впервые была выдвинута в XVIII веке немцем Байером, поддержана и развита немцами Миллером и Шлецером. Влияние этих немецких теорий было настолько сильно, что даже видные русские историки становились на точку зрения норманистов (Карамзин, Погодин11, Соловьев). «Норманская теория» утверждает, что славяне не способны были создать свое государство, что Русское государство было создано немцами. Эта теория говорит о примитивности общественного устройства славян, о дикости и отсталости их народной жизни, о культурной и политической зависимости от немцев и т. д. Немецкий историк Шлецер, состоявший на службе в Российской Академии наук, утверждал, что «все культурные элементы к восточным славянам, находившимся на уровне дикарей, были внесены скандинавцами».
Крупнейшие представители русской науки — Ломоносов, Костомаров, Гедеонов, Забелин, Ключевский, Марр12 и др. доказали несостоятельность этой теории. И все же эта теория имеет хождение до настоящих дней, находя защиту и поддержку у некоторых советских историков.
Учебник истории СССР для вузов, том 1 (под редакцией Бахрушина, Грекова, Лебедева13), вместо изложения научно обоснованного исторического материала, разбивающего «норманскую теорию», рассказывает о двухвековой дискуссии между норманистами и антинорманистами, а в заключение становится на сторону норманистов. «Длительный спор (около 200 лет) не дал окончательного решения вопроса, — говорится в учебнике, — однако обогатил нашу науку новыми фактами и в конечном счете значительно приблизил правильное решение вопроса. Северная Русь, по-видимому, связана со Скандинавией, а именно с частью Швеции на северном берегу Финского залива» (История СССР для истор. фак. Т. 1, с. 91).
С «норманской теорией» непосредственно связано утверждение немецких исследователей, что русская история начинается только с «призвания варягов». «Русская история, — пишет немец Шлецер, — начинается от пришествия Рюрика и основания русского царства, когда три совершенно различных народа, т. е. Новгородцы (славяне), Чудь (финны) и Руссы (норманы) соединились вместе и составили один народ. Это сделалось в половине IX столетия, или около 860 г.; почему да не прогневаются патриоты, что история их не простирается до столпотворения, что она не так древна, как Эллинская и Римская, даже моложе Немецкой и Шведской» (Шлецер. Нестор. Т. 1. СПб. 1809, с. 418—419). До Рюрика, по мнению Шлецера, возможно только географическое и этнографическое вступление в русскую историю.
Эти немецкие фальсификации повторялись в работах историков России XIX века, а также нашли свое место и в трудах советских историков, в частности в учебниках для средней и высшей школы. В учебнике «История СССР» ч. 1 под редакцией Панкратовой, изд. 1943 г., после беглых замечаний о славянах до IX века говорится: «Отдельные варяжские князья со своими дружинами захватили наиболее удобные пункты на «пути из варяг в греки» и обложили данью окрестное славянское население. Очень часто они уничтожали или подчиняли себе местных, славянских князей и становились на их место». Далее в учебнике Панкратовой излагается известная легенда о призвании варягов и делается вывод: «Рюрик — утвердился в Новгороде… Его брат Синеус сидел на Белоозере, другой брат Трувор — в Избор-ске. Два других предводителя варяжских дружин Аскольд и Дир завладели в стране полян Киевом. И на другом пути из Балтийского моря на Днепр по Западной Двине в Полоцком княжестве тоже утвердился выходец из Скандинавии». Изложив таким образом легенду как исторически документальный материал, Панкратова заключает: «Значительно позже, в XI в., сложилась легенда, будто новгородские славяне вследствие царивших между ними раздоров по собственному почину пригласили в 862 г. (год этот летописцем вставлен по догадке) Рюрика и его братьев. Этот рассказ имел целью доказать право потомков Рюрика на княжеское достоинство» (История СССР. Ч. 1, с. 36).
Из всего этого ясно, что Панкратова вслед за немецкими историками начинает русскую историю с Рюрика и навязывает советским людям немецкие фальсификации о варяжском происхождении Русского государства. По существу, Панкратова не признает государственности у славян до IX в., т. е. до так называемого «прихода варягов».
Автор книги «Русская историография», советский историк Рубинштейн берет под защиту основоположника «норманской теории» Байера. «Среди тщательных исследований Байера, — пишет Рубинштейн, — необходимо выделить постановку варяго-русского вопроса на основе непосредственного изучения скандинавских материалов». Выступления Ломоносова против немецких историков Рубинштейн считает ненаучными и снисходительно объясняет эти выступления «чувством национальной гордости» (Н. Л. Рубинштейн. Русская историография. М. 1941, с. 97). Рубинштейн, видимо, следует здесь за антирусской установкой немецкого историка Миллера, который, выступая против патриотизма Ломоносова, заявлял: «Историк должен казаться без отечества, без веры, без государя» («История Академии Наук» Пекарского14. Т. 1, с. 381). Но еще известный русский историк Иван Болтин приводил на этот счет немаловажное замечание Леклерка15: «Давно уже сказано, что историк не должен иметь ни отечества, ни родственников, ни друзей. Если бы сие правило было справедливым, то остались бы историки в классе людей самых презрительных: человек без отечества, без родни, без друзей ни самый ли есть нещастливейший и гнуснейший из тварей» (Болтин. Примечания на историю Древния и нынешния России Леклерка. T. II. 1788, с. 120).
Некоторые советские историки повторяют клеветнические утверждения немецких историков о том, что немцы основали русскую историческую науку и играли в ней ведущую роль. Немецкий историк Клейншмидт утверждал, что «Август-Людвиг Шлецер, собственно, был настоящим основателем русской истории» (Артур Клейншмидт, проф. Гейдельбергского университета. Три столетия русской истории. Берлин. 1898, с. 146. На нем. яз.). Рабски следуя за немцами, советский историк Рубинштейн пишет, что якобы неудачи русского историка Татищева16 в создании русской истории выдвинули Миллера, который стоял «в центре всей научной исторической работы во второй половине XVIII века в России» (Русская историография, с. 106). Неудачи историка Щербатова, рассуждает далее Рубинштейн, заставили взяться за разработку русской истории немца Шлецера, основное значение которого состоит в том «научном методе», которым он «вооружил русских историков» (там же, с. 165). В XIX в., по словам Рубинштейна, «первым представителем нового исторического направления был Иоганн-Филипп-Густав Эверс»17 (с. 223). Таким образом, подлинные основатели русской исторической науки Татищев и Щербатов изображаются Рубинштейном как посредственные подражатели немцев.
Для обоснования своих реакционных теорий и захватнической политики на Востоке немцы всячески развивали клеветническое положение о рабском характере славянских племен, якобы нашедшем свое выражение в психике, культуре и государственности славянских народов.
Следуя за реакционными немецкими историками в оценке славянских народов, проф. А. И. Яковлев пишет: «И на востоке и на западе нарицательным термином для обозначения невольника вообще сделалось племенное название именно «славян», прошедшее через ряд видоизменений и укоренившееся в разных вариантах едва ли не у всех европейских народов» (Холопство и холопы в Московском государстве XVII века, с. 13). Сомнительные филологические изыскания Яковлева должны доказать, что славянин на всех языках романской и германской групп означает «раб». Пытаясь обосновать свою антинаучную теорию о рабском происхождении славян, Яковлев пишет, что славянские племена были основным резервуаром рабов «для всего античного мира от Индии до Гибралтара» (с. 8). Факты говорят совершенно иное. Исследования Б. Грекова и др. историков доказали, что в Аттике преобладали рабы фракийского и малоазиатского происхождения, а не черноморского.
Такой же фальсификацией является утверждение Яковлева, что «в Римскую эпоху раб с Дуная, Днепра или Дона хорошо знакомая фигура на рабовладельческом базаре» (с. 9). Известно, что среди сотен тысяч рабов — карфагенян, галлов, греков, германцев — скифы не занимали сколько-нибудь заметного места. Французский историк Валлон18 доказал, что важнейшим резервуаром рабов для Рима были малоазиатские области. Эти антинаучные «изыскания» Яковлева являются перепевом немецких басен.
Известно, что еще Суворов высмеивал пруссаков, силившихся опорочить славян. Название «славянин» «от славы происходит», говорил Суворов. Даже такие, далеко не передовые русские историки, как, например, Милюков, учитывая данные филологии, признавали, что название «славянин» происходит от слова — «слава» (Милюков. Главные течения русской исторической мысли. Т. 1).
Фашистским измышлениям о славянских народах советские историки не противопоставили подлинно научных взглядов по этому вопросу. Подготовленная Институтом Академии наук СССР работа «Образование государств славянских народов» пересказывает десятки «теорий» различных буржуазных историков, главным образом немецких, и тем самым запутывает вопрос. Так, в статье академика Державина19 «Общественный строй у славян в древности» (до XI века) подробно излагаются по этому вопросу теории Кадлеца, Иречека, Арнольда, Бальцера, Буяка, Новотного, Бобжинского20 и других. В освещении и толкованиях различных буржуазных теорий совершенно тонут беглые замечания автора о современном научном понимании данной проблемы.
Так, например, акад. Державин, подробно излагая теории Кадлеца, повествует: «Почему славянские народы так долго, вплоть до начала X в., оставались при своих примитивных племенных организациях и не создали к этому времени крупных политических объединений? На этот вопрос Кадлец отвечает: во-первых, потому что с самого начала истории славяне не имели политического сознания, что стояло в связи с их натурою, с нехваткой энергии и мягким характером… Вторая причина, почему вплоть до X в. славяне не сумели создать крупных государственных объединений, заключается, по Кадлецу, в том, что, проявляя по отношению к чужеземцам достаточную мягкость характера и покорность, в своих внутренних взаимоотношениях славяне отличались раздорами и отсутствием единства».
Все эти клеветнические откровения, перешедшие впоследствии в писания Гитлера и Розенберга, завершаются мало вразумительными словами Державина: «Нет надобности говорить о том, что картина древнеславянского общества, как она рисуется Кадлецом, имеет очень мало сходства с подлинной исторической действительностью» (Образование государств славянских народов, с. 40). Ни единым словом автор не считает нужным опровергнуть и разоблачить измышления Кадлеца. Так же излагаются и другие буржуазные теории.
Таким образом, даже из ссылок лишь на последние работы советских историков — Панкратовой, Рубинштейна, Яковлева — видно, что эти историки в весьма важных вопросах отечественной истории находятся под сильным влиянием реакционных антирусских установок немецких историков, публично распространяют исторически фальшивые и чуждые нашему народу взгляды, засоряют головы советских людей идеологией явно немецкого происхождения и тем самым затрудняют нашу борьбу по морально-политическому разгрому фашизма.
2. О пренебрежительном отношении некоторых советских историков к историческому прошлому нашей родины
В учебниках и статьях по истории России Панкратовой, Бахрушина, Лебедева, Нечкиной21 и других сильно сказывается влияние антиленинских взглядов «школы» Покровского на историю России. В трудах названных историков умаляется и принижается великое историческое прошлое нашей Родины, замалчивается и искажается роль выдающихся деятелей русского народа.
История России до октября 1917 г. излагается в учебниках по истории СССР для средней школы (под ред. Панкратовой) и для вузов (под ред. Бахрушина, Лебедева, Грекова, Нечкиной) односторонне. В этих учебниках непомерно раздувается деятельность реакционеров, с излишней обстоятельностью рассматриваются реакционные мероприятия царизма, а прогрессивным деятелям и борьбе прогрессивных сил против сил реакционных уделяется мало внимания.
Так, в учебнике по истории СССР для вузов дается подробная характеристика личности и деятельности Аракчеева, архимандрита Фотия, Магницкого, графа Дмитрия Толстого, Победоносцева и других реакционеров. Авторы посчитали необходимым сообщить, какие слова вписал Павел I в аракчеевский герб при награждении Аракчеева графским титулом, не упустили такое «важное» обстоятельство, что Победоносцев произносил речи «бледный, как полотно, нервно волнуясь», а архимандрит Фотий был интимно близок к графине Орловой-Чесменской. В то же время в трехтомном вузовском учебнике ни слова не сказано, например, о выдающемся русском флотоводце Ушакове, а адмиралу Нахимову отведено всего лишь 3 строчки. Авторы учебников подробно расписывают бироновщину, реакцию Павла I, реакционные внутриполитические мероприятия Николая I, политическую реакцию 80-х годов, реакционную внешнюю политику царизма и т. д. Увлечение авторов учебников описанием реакционных теневых сторон в истории России приводит к ложному представлению, будто бы реакционные деятели и определяли лицо нашей страны.
Создается впечатление, что с конца XVIII в. Россия в своем развитии шла не вперед, а назад. Тем самым искажается подлинный исторический процесс, игнорируется важнейшее утверждение марксизма, что «поступательное развитие при всей кажущейся случайности и вопреки временным отливам в конечном итоге пробивает себе дорогу» (Энгельс). Сосредоточивая главное внимание на описании реакции, авторы учебников затемняют поступательно-прогрессивное развитие нашей страны со всеми противоречиями, присущими дореволюционной России, постоянное нарастание прогрессивных сил, которые в конечном итоге подготовили победу революции в России.
Пренебрежительное отношение к прошлому нашей страны проявляется в том, что в ряде книг по истории СССР принижается роль выдающихся деятелей русского народа — Ивана IV, Минина и Пожарского, Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, Радищева, декабристов, Белинского, Чернышевского, Добролюбова.
В учебнике для средней школы под редакцией Панкратовой об Иване IV говорится: «В историю Иван IV вошел с именем Грозного. Современников особенно поражала его жестокость, которая проявлялась с детских лет и развивалась в условиях ожесточенной борьбы с непокорными боярами. Борьба развила в нем и болезненную подозрительность. Неуравновешенный и вспыльчивый, Иван IV не всегда отдавал себе отчет в своих поступках. В припадке ярости он убил своего старшего сына, царевича Ивана, ударив его посохом» (часть 1, с. 140).
В учебнике для вузов (под редакцией Бахрушина, Грекова, Лебедева) дается столь же резко отрицательная оценка личности Ивана IV. «Иван IV умер 18 марта 1584 г. Личность Ивана Грозного в исторической литературе нашла себе очень разноречивую оценку. Карамзин отказывался дать разрешение психологической «загадке», которую представлял этот человек, сочетавший в себе черты «ангела» и «злодея». Ключевский видел в жестокостях Ивана IV результат условий, в которых протекало его детство. Психиатр Коваленский пришел к заключению, что Иван IV страдал психопатологическими извращениями. Не приходится отрицать большой природной жестокости Ивана IV, о ней согласно говорят современные русские и иностранные источники, часто склонные к преувеличениям». «У Ивана IV, несомненно, имеются некоторые черты патологические; на него находили припадки ярости; в один из таких моментов он убил своего старшего сына Ивана ударом жезла». «Разврат и пьянство, которым он предавался без удержа, рано его состарили, и он умер далеко не преклонных лет» (т. 1. с. 389—390, автор главы Бахрушин).
Авторы IV тома «Истории СССР», подготовленного Академией наук, в книге, посвященной XVII веку, из 1430 страниц текста только 15 страниц посвятили ополчению Минина и Пожарского и борьбе за изгнание поляков из Москвы. И даже на этих немногих страницах автор главы историк Готье22 ухитрился опорочить память Пожарского. Он приводит легенду немецкого происхождения, подхваченную Покровским, из которой следует, что Пожарский, якобы, предлагал брату германского императора Максимилиану занять русский престол. «Пожарский, — говорится в IV томе многотомной «Истории СССР», — отправил в Германию бывшего на русской службе немца-переводчика с грамотой, где были изложены «неправды» польского короля. На словах говорено было о возможности избрания царем брата императора эрцгерцога Максимилиана. Когда, год спустя, был получен от императора благоприятный ответ, царем был уже Михаил Романов» (т. IV, гл. 1, с. 170).
Во втором томе вузовского учебника по истории СССР (под редакцией Нечкиной) подробно описывается, как Наполеон руководил войсками в Бородинском сражении, детально описывается его поведение. В то же время авторы учебника ни слова не говорят о том, как Кутузов руководил русскими войсками в ходе сражения. Создается впечатление, что Бородинское сражение освещается не историком России, а наблюдателем из французского лагеря.
Даже в подборе иллюстраций для учебников средней школы сказывается пренебрежение к великим деятелям русского народа. В этих учебниках напечатаны портреты Чингисхана, Батыя, Тимура, Лжедмитрия, но нет портретов Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского.
Среди части советских историков существует явно неверный взгляд, согласно которому наука, литература, искусство в России всегда отставали в своем развитии от культуры Запада, а выдающиеся деятели России — ученые, писатели, деятели культуры и искусства являлись простыми подражателями деятелей Запада, не создав ничего оригинального. Так, например, учебник истории СССР для вузов следующим образом характеризует великого русского революционера Радищева: «Радищев — типичный ученик французских рационалистов и враг мистицизма, хотя в некоторых его философских представлениях материалистические идеи Гольбаха и Гельвеция неожиданно смешиваются с идеалистическими представлениями, заимствованными у Лейбница, которого Радищев изучал в Лейпциге. Его идеи о семье, браке, воспитании восходят к Руссо и Мабли. Общая мысль о свободе, вольности, равенстве всех людей сложились у Радищева под влиянием другого французского просветителя Рейналя23» (т. 1, с. 725—726).
Такая же характеристика дана великому русскому критику, революционеру-демократу Белинскому: «Белинский пережил четыре периода идейного развития. В 1834—1836 гг. он стоял на идеалистических позициях, увлекался философией Шеллинга и Фихте… В 1837—1840 гг. Белинский пережил тяжелый период «примирения с действительностью». Ложно поняв положение Гегеля «все [что] существует— разумно», Белинский стал было защищать самодержавие и крепостное право… Но в 1840 г. он понял свою ошибку… Он перешел на позицию левого гегельянства… В 1842 г. друг Белинского Герцен познакомил его с Фейербахом, и Белинский стал сторонником материализма»24 (т. II, с. 303).
В таком же духе характеризуются и другие представители передовой мысли России. При этом смазывается тот факт, что в России в XIX в. была великая культура, литература, искусство, которые оказывали большое влияние на развитие западной культуры. Авторы учебников по истории СССР извращают историю России и дают оценку истории русской культуры несовместимую с марксизмом.
Энгельс в письме Паприц — русской эмигрантке в Лондоне в 1884 г. писал: «Мне кажется, что Вы несправедливы к Вашим соотечественникам. Мы оба, Маркс и я, не можем на них пожаловаться. Если некоторые школы и отличались больше своим революционным пылом, чем научными исследованиями, если были и есть различные блуждания, то, с другой стороны, была и критическая мысль и самоотверженные искания чистой теории, достойные народа, давшего Добролюбова и Чернышевского. Я говорю не только об активных революционных социалистах, но и об исторической и критической школе в русской литературе, которая стоит бесконечно выше всего того, что создано в Германии и Франции официальной исторической наукой» (Соч. T. XXVII, с. 389).
Насколько сильны рецидивы «школы» Покровского у части советских историков, говорит тот факт, что они упорно сопротивляются пересмотру ряда ошибочных положений в оценке прошлого нашей страны.
В мае 1941 г. была опубликована работа товарища Сталина «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма», подвергавшая критике неверные положения в оценке внешней политики России. Опубликование этой работы товарища Сталина обязывало советских историков незамедлительно приступить к глубокой разработке внешнеполитической истории России, положить конец всем неправильным установкам по этому вопросу. В действительности же эта работа товарища Сталина замалчивается советскими историками. До сих пор в исторической литературе с момента опубликования статьи товарища Сталина не появилось ни одной работы на эту тему, за исключением подготовляемого к печати II тома «Истории дипломатии».
Характерно также, что в сборнике «Двадцать пять лет исторической науки в СССР», в статье «Задачи историков в условиях Великой Отечественной войны» А. Панкратова, говоря о необходимости изучать историю международных отношений нового времени, ни словом не упоминает о задачах, вставших перед историками в связи с опубликованием работы товарища Сталина «О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма». Перечисляя десятки работ по истории, подчас совершенно незначительных, вышедших за последние годы, Панкратова даже не упоминает об этой работе товарища Сталина. Это, конечно, не случайно. Работа товарища Сталина разбивает те антиленинские взгляды на русскую историю, которые распространялись «школой Покровского» и за которые Панкратова до сих пор так упорно цепляется.
Таким образом, в трудах некоторых советских историков — Панкратовой, Бахрушина, Нечкиной, Лебедева и поныне культивируется старое, осужденное партией пренебрежительное отношение к прогрессивным явлениям русской истории и выдающимся деятелям России, непомерно раздувается значение реакционных деятелей России, что никак не содействует воспитанию чувства национальной гордости у советского народа, любви к историческому прошлому нашей родины.
3. Антиленинские взгляды некоторых историков по национальному вопросу
В подготовленных за последнее время трудах советских историков — «История Казахской ССР» под редакцией Абдыкалыкова и Панкратовой, «Очерки по истории Башкирии», подготовленные Институтом истории Академии наук, ревизуется учение Ленина и Сталина по национальному вопросу и по существу проводится точка зрения реакционного буржуазного национализма на историю нашей Родины и взаимоотношения народов СССР до Октябрьской революции.
Россия изображается в этих исторических работах как злейший и самый опасный враг нерусских народов, а присоединение указанных народов к России рассматривается как абсолютное зло для них. Вместе с тем в этих работах не показывается ведущая роль русского народа в образовании и развитии многонационального государства в России.
Авторы «Истории Казахской ССР» и «Очерков по истории Башкирии» положили в основу своей работы антиленинскую методологию Покровского. Основное требование исторического материализма — исторически правдиво излагать историю народа, развитие его экономических, общественных, политических и культурных отношений, рассматривать всю историю народа как историю классовой борьбы — они предали забвению. Составители этих трудов неправильно трактуют такой коренной исторический вопрос, как присоединение казахов и башкир к России. Они игнорируют известные указания Правительственной комиссии по конкурсу на учебник истории СССР в отношении присоединения Украины и Грузии к России. В постановлении Правительственной комиссии указывалось: «Факт перехода, скажем, Грузии в конце XVIII столетия под власть России, так же как факт перехода Украины под власть России рассматривается авторами как абсолютное зло, вне связи с конкретными историческими условиями своего времени. Авторы не видят, что перед Грузией стояла тогда альтернатива — либо быть поглощенной шахской Персией и султанской Турцией, либо перейти под протекторат России, равно как перед Украиной стояла тогда альтернатива — либо быть поглощенной панской Польшей и султанской Турцией, либо перейти под власть России. Они не видят, что вторая перспектива была все же наименьшим злом».
Эта оценка целиком относится и к составителям «Истории Казахской ССР» и «Очерков по истории Башкирии», которые полностью игнорируют конкретную историческую обстановку, в которой происходило присоединение к России казахов и башкир.
В «Письме» в Бюро ЦК КП(б) Казахстана составители «Истории Казахской ССР» писали: «Говорить о завоевании царизмом Казахстана как о «наименьшем зле», не следует. Конкретно этот процесс завоевания происходил иначе, чем на Украине или в Грузии, — в иной исторической обстановке и в иную эпоху» (с. 10 «Письма»). Это утверждение авторов не научно и противоречит действительной исторической обстановке, сложившейся в Казахстане в период его подчинения России.
В тот период (XVIII век) казахский народ, как известно, находился под угрозой полного истребления со стороны варварских воинственных племен ойротов и китайцев. Казахстан в то время представлял собой конгломерат скотоводческих кочевых племен, почти непрерывно враждовавших между собой. Эпизодически возникавшие политические объединения были крайне неустойчивы и легко распадались. Казахстан был не способен защитить себя от опустошительных разбойничьих набегов завоевателей-варваров. На протяжении веков Казахстан подвергался непрерывным нашествиям соседних восточных варварских государств.
В 20—-30-х годах XVIII века джунгарские ойроты дважды прошлись огнем и мечом по Казахстану, вырезая целые казахские племена. Две трети Казахстана (Старший и Средний жузы) были покорены ойротами. Какая судьба ожидала всех казахов в этой борьбе, показывает участь самих ойротов, которые были почти поголовно вырезаны китайскими войсками, завоевавшими Джунгарию в 1758 году. С этого времени казахи оказались под смертельной угрозой со стороны китайцев. Казахские аулы подвергались также частым грабительским набегам калмыков и башкир. Таким образом, Казахстан стоял тогда перед перспективой порабощения варварскими племенами Востока или полного истребления.
Присоединение в этих условиях Казахстана к России, стране несравненно более цивилизованной, чем азиатские государства, и имевшей сложившуюся сильную централизованную власть, являлось для Казахстана наименьшим злом и спасением для казахского народа.
Именно поэтому наиболее дальновидные казахские ханы стремились искать защиты у своего западного соседа — России. Общеизвестно, что казахи несколько раз обращались к России с просьбой о принятии в русское подданство (в 1594,1717, 1725, 1730 годах). Наиболее передовые казахские деятели видели историческую необходимость присоединения Казахстана к России и дружбы с русскими и дали этому факту правильную оценку (поэт Бухар, Амангельды Иманов). После присоединения в 1731 г. Младшего жуза к России набеги на эту часть Казахстана почти прекратились.
Однако авторы «Истории Казахской ССР», вопреки этим очевидным фактам, утверждают, что присоединение Казахстана к России было абсолютным злом. «Наступление на казахскую степь, — заявляют они, — велось со всех сторон. Основным и наиболее опасным противником являлась царская Россия» (с. 189). Авторы дают неправильную, политически вредную оценку государственным деятелям Казахстана. Они рассматривают казахских прогрессивных деятелей, шедших на сближение с Россией, как врагов казахского народа, а деятелей, ратовавших за сближение с Китаем, Джунгарией, Хивой, Кокандом против России, всячески восхваляют за их «мудрую политику». «В настоящей книге, — пишут составители, — дан большой фактический материал, характеризующий предательскую роль в отношении своего народа, какую сыграли верхи казахского общества в деле его колониального порабощения» (с. 10. «Письма» в ЦК КП(б) Казахстана). В предатели зачислен хан Абульхайыр, добившийся присоединения Казахстана к России.
Составители неоднократно подчеркивают, что хан Абульхайыр обманул народ, пошел на подчинение России вопреки интересам казахского народа (с. 153,155).
Очернив хана Абульхайыра, составители делают в заключение такой вывод: «Ни одна из поставленных Абульхайыром задач не была выполнена. Более того, его попытка опереться на царское правительство и привести казахские ханства к подданству России вызвала противодействие и осуждение не только большей части его современников, но и потомков» (с. 161).
Одновременно в книге восхваляется хан Аблай, который, приняв для виду русское подданство, в то же время признал себя и подданным китайского императора и, оказавшись между двух сильных государств, не смог правильно ориентироваться и вел двуличную и противоречивую политику. Эта политика ничего кроме вреда казахам не принесла. Авторы вынуждены признать, что положение народных масс в это время сильно ухудшилось. Однако они утверждают, что, «несмотря на это, государственная деятельность Аблая соответствовала интересам казахского народа» (с. 169). Аблай характеризуется как мудрый дальновидный политик, храбрый воин и т. д. (с. 164). По мнению авторов книги, он «лучше многих других ханов понимал положение и политические задачи, стоявшие перед казахским народом» (с. 165), хотя факты не подтверждают этого. Даже такому политическому авантюристу, как султан Каратай, который думал единственно о захвате ханской власти и с этой целью боролся против России, составители книги дают благожелательную, положительную оценку.
Обвиняя Абульхайыра за переход в подданство России, составители истории Казахстана в националистическом духе идеализируют прошлый государственный строй казахов. Они освещают дело таким образом, будто казахские ханства были способны отстоять независимость Казахстана и лишь нежелание ханов поднимать народ на борьбу и их корыстные интересы привели Казахстан к потере независимости. Подобное толкование вопроса о прочности и мощи казахских ханств является антинаучной попыткой преувеличить уровень казахской государственности и тем самым изобразить Россию в роли ликвидатора казахских государств. На самом деле казахская государственность вплоть до присоединения Казахстана к России находилась в зачаточном состоянии.
Следуя своему основному тезису, что Россия — злейший враг казахов, авторы «Истории» установили ненаучную периодизацию истории казахского народа. Составители делят всю историю дореволюционного Казахстана на две части: Казахстан в период независимости (с древнейших времен до середины XIX века) и Казахстан — колония (с середины XIX века до Октябрьской революции). Такое деление противоречит действительной истории казахского народа. Общеизвестно, что Казахстан до подчинения России десятки раз подвергался завоеваниям и порабощению. Только татаро-монголы около 200 лет держали в порабощении Казахстан. О какой же независимости Казахстана могла идти речь в тот период? Таким образом, авторы без всяких к тому оснований считали многовековый период завоеваний Казахстана варварскими племенами периодом независимости.
Взаимоотношения Казахстана и Башкирии с Россией рассматриваются крайне односторонне, почти исключительно в плане колониального гнета. При этом авторы замалчивают прогрессивную роль России в отношении стран Востока (влияние на переход от кочевого скотоводства к земледелию и оседлости, проникновение более высоких форм быта, культуры и т. д.). Энгельс в письме к Марксу писал по этому поводу: «…господство России играет цивилизующую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар» (Из письма Энгельса от 23.V.1851 года).
Основное содержание истории казахов и башкир составители свели к описанию восстаний казахов и башкир против России. При этом авторы тщательно регистрируют всякое движение против русских, какие бы цели оно ни ставило, кем бы оно ни вдохновлялось и какие бы ничтожные размеры оно ни принимало. Так, в «Очерках по истории Башкирии» составители описывают «движения» 1572 и 1581 гг. В первом из этих «движений» участвовало человек 120, во втором — около 700, среди которых башкир было меньшинство.
Составители зачисляют в «народные движения» действия обычных разбойничьих шаек, разорявших без разбору как русские, так и башкирские и казахские поселения и аулы. С другой стороны, составители не отличают действительно народные движения от движений, вдохновлявшихся и направляемых рукой злейших врагов башкирского и казахского народов — ногайских и татарских ханов, джунгарских, ойротов и т. д. Так, восстание башкир 1662—1665 гг. вдохновлялось и руководилось крымским ханом, а также сибирским царевичем Кучуком. «Движение казахского народа» против России в 1855—56 гг., во главе которого стоял авантюрист бий Есет Котибаров (кстати сказать, превозносимый составителями как «храбрый батыр» и пр.), руководилось хивинским ханом. Есет был агентом Хивы в Казахстане. Среди казахов он не пользовался никакой поддержкой. Все его «войско» состояло из 1500 человек.
Прямым следствием такого построения истории является игнорирование авторами «Истории Казахской ССР» общественных и политических отношений у казахов. Составители не дали развернутой характеристики ни социальному, ни политическому строю в Казахстане XVIII и XIX веков, а лишь ограничились беглыми замечаниями по этому вопросу. Осталось не вскрытым, по существу, развитие классовых противоречий и классовой борьбы внутри казахского народа за этот период. В связи с этим создается ложное представление о существовавшем якобы единстве всех слоев казахского народа, независимо от их социального положения, идеализируется патриархально-феодальный общественный строй казахов. Вся внутренняя борьба в Казахстане рассматривается преимущественно не как результат классовых противоречий, а как борьба сторонников и противников сближения с Россией.
Авторы работ по истории Казахстана и Башкирии не учли важнейших принципиальных указаний товарища Сталина, содержащихся в книге «Марксизм и национально-колониальный вопрос», запутали вопрос о характере восстаний казахов и башкир против царизма.
Объединение многих народов в едином многонациональном Российском государстве произошло в форме подчинения всех народов России господствующему классу русской нации. Это объединение и не могло произойти иначе, в условиях классового эксплуататорского общества.
Эта насильственная форма объединения народов России естественно вызывала отпор со стороны угнетенных национальностей. Они поднимались на национальноосвободительную борьбу. Национально-освободительные движения угнетенных царизмом народов были постольку прогрессивны, поскольку они были направлены против национального гнета и сливались с борьбой трудящихся масс русского народа против самодержавно-крепостнического строя.
Эти общеизвестные положения марксизма не учтены авторами трудов по истории Казахстана и Башкирии.
Таким образом, в указанных работах по истории Казахстана и Башкирии авторы отошли от ленинизма в вопросе о взаимоотношениях народов, населяющих нашу страну, рассматривая присоединение казахов и башкир к России как абсолютное зло и изображая Россию злейшим врагом этих народов. Ошибочные установки авторов этих работ дают идейное оружие буржуазным националистам в их борьбе против ленинско-сталинской политики укрепления дружбы народов Советского Союза.
* * *
Институт истории Академии наук СССР и «Исторический журнал» превратились в замкнутые организации, оторванные от широких кругов историков.
Руководящие работники Института истории навязали историческим кадрам вредный антинаучный метод «артельной» работы по составлению исторических трудов — бригадой, скопом, ввиду чего советской общественности становятся известными лишь имена редакторов трудов по истории, а многочисленные кадры действительных авторов этих трудов остаются в тени. Таким путем были составлены: «История Казахстана» (под редакцией Абдыкалыкова и Панкратовой), учебник для средней школы по истории СССР (под редакцией Панкратовой), сборник «Двадцать пять лет советской исторической науки» (под редакцией Волгина25, Тарле и Панкратовой), учебник по истории СССР для вузов т. 1 (под редакцией Лебедева, Грекова и Бахрушина) и т. 2 (под редакцией Нечкиной). «Партизанская борьба в освободительных войнах Запада» (под редакцией Тарле). Труды молодых историков длительное время не рассматриваются и не продвигаются в печать Институтом истории. Так, например, двухтомная работа способного молодого историка Кожухова26 «Об Отечественной войне 1812 года» в течение трех лет не рассматривалась и не обсуждалась в Институте истории.
Ввиду того, что к активной самостоятельной научной работе не привлекаются широкие круги молодых историков, многие важнейшие вопросы исторической науки не разрабатываются, остаются втуне. К числу таких вопросов относятся прежде всего история нашей Родины за время советской власти и история большевистской партии, историки не создали ни одного серьезного научного труда по таким важным периодам истории советского государства, как восстановление хозяйства после гражданской войны, период индустриализации СССР, коллективизации. Советские историки до сих пор не удосужились основательно разоблачить фашистскую фальсификацию истории, измышления немцев об историческом развитии славянских народов, не создали собственных исследований по истории славянских народов.
В «Историческом журнале» и в Институте истории не обсуждаются и не подвергаются критике работы советских историков. Среди историков существует взаимная амнистия и недопустимая для большевиков терпимость к ошибкам исторического и принципиального характера. Так, Панкратова ни разу не выступила с критикой ошибок, содержащихся в работах Бахрушина, Яковлева, Тарле и других историков. Со своей стороны, указанные историки закрывают глаза на различного рода нелепости и ошибочные положения, содержащиеся в работах Панкратовой. Понятно, что подобная, совершенно ненормальная обстановка, существующая ныне в Институте истории, серьезно тормозит дальнейшее развитие исторической науки.
Ввиду явного неблагополучия в области исторической науки и вредного влияния на молодые кадры историков и на учащихся средней школы и вузов ошибочных взглядов некоторых советских историков требуется основательно поправить положение дел в Институте истории Академии наук СССР и в «Историческом журнале».
Г. Александров П. Поспелов П. Федосеев
Послано т. т.: Щербакову, Швернику, Михайлову, Киселеву, Шамбергу, Ицкову, Александрову, Яковлеву, Шкирятову, Федосееву.
Товарищу АНДРЕЕВУ А. А.
Товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.
Товарищу ЩЕРБАКОВУ А. С.
В дополнение к записке «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков» представляем Вам материал о великодержавно-националистических ошибках историков СССР. Ошибки эти допущены главным образом не в печатных трудах, а в устных выступлениях историков и в рукописях статей.
Г. Александров П. Поспелов П. Федосеев
Секретарям ЦК ВКП(б) тов. АНДРЕЕВУ А. А.
тов. МАЛЕНКОВУ Г. М. тов. ЩЕРБАКОВУ А. С.
О настроениях великодержавного шовинизма среди части историков
Просмотр стенограмм публичных выступлений некоторых историков и других материалов показывает, что в лекциях и публичных выступлениях, а также в рукописях статей ряда историков, особенно — Яковлева и Тарле проявляются настроения великодержавного шовинизма, обнаруживаются попытки пересмотреть марксистско-ленинское понимание русской истории, оправдать и приукрасить реакционную политику царского самодержавия, противопоставить русский народ другим народам нашей страны, принизить роль народных масс в истории и опорочить народные движения против самодержавия.
Так, проф. Яковлев на заседании 7.1—44 г. в Наркомпросе заявил: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. Но русскую историю делал русский народ. И, мне кажется, что всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмотиве… Этот мотив национального развития, который так блистательно проходит через курс истории Соловьева, Ключевского, должен быть передан всякому составителю учебника. Совмещать с этим интерес к 100 народностям, которые вошли в наше государство, мне кажется, неправильным… Мы, русские, хотим истории русского народа, истории русских учреждений, в русских условиях».
Это заявление Яковлева есть явное проявление великодержавного пренебрежительного отношения к нерусским народам.
Некоторые кадетствующие историки, исходя из необходимости покончить с «узким» классовым подходом и классовой оценкой исторических явлений, требуют коренного пересмотра марксистских принципов исторической науки.
Академик Тарле в своей лекции, прочитанной в Саратове, заявил: «Сейчас происходит очень большой пересмотр вопросов, которые казалось бы давно уже были решены». Академик Тарле предлагает пересмотреть и отказаться от «шаблонов» в исторической науке. Таким шаблоном он считает, например, известное положение марксизма-ленинизма о том, что царская Россия была жандармом Европы. Тарле пытается доказать, что монархия Александра I и Николая I проводила в период 1814—1859 гг. прогрессивную политику в Европе. «Когда, в самом деле, Россия всей своей колоссальной тяжестью, — говорит Тарле, — опрокинулась на либеральную Европу и ее задушила? Только в 1849 году. И это было единственный раз» (стеногр. от 25 февраля 1944 г.). С этой точки зрения Тарле оправдывает борьбу царизма с польским восстанием 1830—1831 гг.
Академик Греков в своем выступлении на совещании в издательстве Наркомата Военно-Морского флота заявил, что сейчас историки «отрезвели» и поняли, что государство и народ разделить невозможно. Отрезвление историков надо, очевидно, понимать как отказ от классовой оценки государства. «Когда Карамзин, — говорит Греков, — крупнейший человек своего времени, написал «Историю государства Российского», то наши либеральные историки обиделись — как это он пишет историю государства. В ответ на это появился довольно бездарный, но многотомный труд «История русского народа». Между тем эти две вещи совершенно неразделимы. Как можно народ от государства разделить?» Таким образом, академик Греков переносит отношения, сложившиеся в советской стране, — единство советского народа и советского государства — на историческое прошлое.
Как известно, вся кадетская и меньшевистская историография, исходя из этой же предпосылки о единстве государства и народа, объявляла всякое революционное движение антигосударственным и, следовательно, антиисторическим. Эта буржуазная точка зрения нашла откровенную защиту в писаниях некоего Аджемяна77
В статье, присланной в «Исторический журнал», Аджемян предлагает отказаться от рассмотрения исторических событий под углом зрения классовой борьбы, считая такой подход «детской болезнью левизны». Он далее предлагает пересмотреть установку по вопросу о революционной борьбе народов России. Аджемян определяет революционные восстания как реакционные, вследствие того, что эти восстания, по его мнению, подрывали силу самодержавной власти в России. Так, к реакционным восстаниям Аджемян относит крестьянские восстания Болотникова, Разина, Пугачева, а также движение декабристов.
«Желая выразить, — пишет Аджемян, — творческую роль народа, наша рассудочная историография льнула к образам Разина, Болотникова, Пугачева, Радищева, декабристов и опасалась деяний Дмитрия Донского, Ал. Невского, Ивана Грозного, Петра I, Суворова и других. Почему? Потому, что первые выступали против государства, вторые же наоборот, ратовали за укрепление и возвеличение государства. Первые разрушали, а вторые строили».
Говоря о восстании Пугачева, Аджемян указывает: «Их победа способна была поставить под удар политическую мощь России, могла вывести ее из числа мировых держав в силу отсутствия достойного зрелого преемника государства Романовых. При победе Пугачева Россия поверглась бы в пучину кровавого одичания» (цитируется по рукописи статьи автора в «Исторический журнал»).
Некоторые историки в буржуазном духе изображают значение преобразований Петра I. Так, проф. Сыромятников28 в своей книге «Регулярное» государство Петра I и его идеология», изданной в 1943 г., скатывается на позицию отрицания дворянско-помещичьей сущности петровского абсолютизма. По мнению Сыромятникова, Петр I проводил антифеодальные мероприятия. «Особое внимание автора привлекли антифеодальные тенденции петровского законодательства», — пишет Сыромятников (с. 3).
К числу таких «антифеодальных мероприятий» Сыромятников относит: закон 1714 г. «О единонаследии», лишивший дворян права распоряжаться своими землями по собственному усмотрению; введение «Табели о рангах», которым будто бы Петр «объявил войну» стремлению дворянства замкнуться в особое сословие, «широко открыв в его ряды доступ для всех, кто бы какого звания не был»; военную реформу Петра, которая «вытащила дворян на службу», урезав их стремления засесть в приобретенных поместьях. К числу «антифеодальных мероприятий» Петра I Сыромятников относит поддержку купечества, промышленников.
Профессор Сыромятников игнорирует тот факт, что в действительности эти мероприятия соответствовали коренным интересам дворянского класса в целом, укрепляли государство дворян и купцов, хотя они и ущемляли права отдельных группировок феодалов и вызывали оппозицию со стороны реакционных групп дворянства.
Некоторое возрождение националистической идеологии у ряда историков тем более опасно, что оно связано с идеализацией буржуазно-демократического строя и надеждой на эволюцию советского государства к обычной буржуазной республике. Не случайно, профессор Яковлев А. И. в своей рукописи «Пособие для изучения приказов и речей товарища Сталина» пишет об Англии: «Великобритания является классической страной политической свободы». Эта идеализация буржуазных порядков и буржуазно-реставраторские взгляды получили развернутое выражение в «диссертации» некоего Сазонова29, которую он представил в Институт экономики Академии наук. В своей рукописи «Введение в теорию экономической политики» Сазонов изображает экономическое сотрудничество СССР и капиталистических стран как включение СССР в систему капиталистических государств. Сазонов предлагает отменить монополию внешней торговли, широко открыть доступ в нашу страну иностранному капиталу, перевести 80% всех предприятий социалистической промышленности на акционерные начала с продажей акций главным образом иностранным капиталистам и т. д.
Главнейшие теоретические положения, развитые в рукописи, сводятся к доказательству того, что в советском хозяйстве действуют те же экономические законы, что и в капиталистических странах. Он стремится доказать, что поскольку в
СССР сохраняются торговля и деньги — они имеют тот же характер, что и при капитализме. Действие закона стоимости в СССР, по его мнению, ничем не отличается от действия закона стоимости в условиях капитализма. Предприятия социалистической промышленности ничем не отличаются по своей природе от предприятий капиталистической промышленности.
Эти реставраторские взгляды Сазонова находятся в прямой связи с буржуазно-кадетской идеологией некоторых советских историков.
Таким образом, в выступлениях некоторых историков возрождается великодержавно-националистическая идеология, враждебная ленинско-сталинской политике укрепления дружбы народов, берется под защиту реакционная политика царского самодержавия, делаются попытки идеализации буржуазных порядков.
Г.Александров П. Поспелов П. Федосеев
Примечания
1. ПАНКРАТОВА Анна Михайловна (1897—1957) — историк, член-корреспондент АН СССР (1939), академик (1953).
2. ЕФИМОВ Алексей Владимирович (1896—1971) — историк и этнограф, член-корреспондент АН СССР
(1939); TAPЛE Евгений Викторович (1875—1955) — историк, академик (1927); ЯКОВЛЕВ Алексей Иванович (1878—1951) — историк, член-корреспондент АН СССР (1929). *
3. АБДЫКАЛЫКОВ Мухамеджан Абдыкалыкович (р. 1907) — в те годы секретарь ЦК КП(б) Казахстана по пропаганде и агитации.
4. ПОКРОВСКИЙ Михаил Николаевич (1868—1932) — советский историк, партийный и государственный деятель, академик (1929).
5. МИЛЮКОВ Павел Николаевич (1859—1943) — русский политический деятель, историк, публицист. Член ЦК партии кадетов. В 1917 г. — министр иностранных дел Временного правительства.
6. ГРЕКОВ Борис Дмитриевич (1882—1953) — историк, академик (1935).
7. ФРИДЛЯНД Григорий Самойлович (1896—1937) — доктор исторических наук, профессор, декан Исторического факультета МГУ. Незаконно репрессирован, реабилитирован посмертно; ВАНАГ Николай Николаевич (1899—1937) — доктор исторических наук, профессор, директор Института истории, Института красной профессуры. По поручению СНК СССР и ЦК ВКП(б) возглавлял группу авторов, готовившую учебник истории СССР, в состав которой входила и Панкратова. Расстрелян по ложному обвинению, реабилитирован.
8. РУБИНШТЕЙН Николай Леонидович (1897—1963) — профессор (1938), доктор исторических наук (1940).
9. БАЙЕР Готлиб Зигфрид (1694—1738) — немецкий историк, филолог, член Петербургской АН (1725). Основоположник норманской теории. ШЛЁЦЕР Август Людвиг (1735—1809) — немецкий историк, филолог, статистик. На русской службе в 1761—1767 годах. Адъюнкт Петербургской АН (1762). МИЛЛЕР Герард Фридрих (1705—1783) — русский историк, по национальности немец. Член Петербургской АН (1731). В России с 1725 года. ГАКСТГАУЗЕН Август (1792—1866) — прусский чиновник, экономист. Путешествовал в 1843 г. по России. Исследовал ее аграрный строй и крестьянскую общину. КЛЕЙНШМИДТ Артур (1848—?) — немецкий историк, профессор Гейдельбергского университета.
10. ЩЕРБАТОВ Михаил Михайлович (1733—1790) — историк, публицист.
11. ПОГОДИН Михаил Петрович (1800—1875) — историк, писатель, член Петербургской АН (1841).
12. КОСТОМАРОВ Николай Иванович (1817—1885) — историк, писатель, член-корреспондент Петербургской АН (1876). ГЕДЕОНОВ Степан Александрович (1815—1878) — историк, театральный деятель. ЗАБЕЛИН Иван Егорович (1820—1909) — историк, археолог, почетный член Петербургской АН (1907). МАРР Николай Яковлевич (1864—1934) — советский востоковед и лингвист, академик (1912).
13. БАХРУШИН Сергей Владимирович (1882—1950) — историк, член-корреспондент АН СССР (1939). ЛЕБЕДЕВ Владимир Иванович (1895—1966) — профессор.
14. ПЕКАРСКИЙ Петр Петрович (1827—1872) — историк культуры и литературы, библиограф, академик (1864). Автор «Истории АН в Петербурге». Тт. 1, 2. (СПб. 1870,1873).
15. БОЛТИН Иван Никитич (1735—1792) — историк, государственный деятель. ЛЕКЛЕРК Николас-Габриель (1726—1798) — французский врач и историк.
16. ТАТИЩЕВ Василий Никитич (1686—1750) — историк, государственный деятель.
17. ЭВЕРС Иоганн Филипп Густав (1781—1830) — русский историк, по национальности немец. В России с 1803 года. Почетный член Петербургской АН (1826).
18. ВАЛЛОН Анри Александр (1812—1904) — французский историк и политический деятель.
19. ДЕРЖАВИН Николай Севастьянович (1877—1953) — филолог, академик (1931).
20. КАДЛЕЦ Карел (1865—1928) — чешский историк права. ИРЕЧЕК Константин (1854—1918) — чешский историк. АРНОЛЬД Эмануэль (1800—1869) — чешский общественный деятель, публицист. БАЛЬЦЕР Освальд Марьян (1858—1933) — польский историк. БУЯК Франтишек (1875—1953) — польский историк и экономист. НОВОТНЫЙ Франциск (1768—1826) — чешский лингвист и историк. БОБЖИНСКИЙ Михал (1849—1938) — польский историк и политический деятель.
21. НЕЧКИНА Милица Васильевна (1901—1985) — историк, профессор (1935), член-корреспондент АН СССР (1953), академик (1958).
22. ГОТЬЕ Юрий Владимирович (1873—1943) — историк, археолог, академик (1939).
23. ГОЛЬБАХ Поль Анри (1723—1789) — французский философ-материалист. ГЕЛЬВЕЦИЙ Клод Адриан (1715—1771) — французский философ-материалист. ЛЕЙБНИЦ Готфрид Вильгельм (1646— 1716) — немецкий философ-идеалист, математик, физик и языковед. РУССО Жан Жак (1712— 1778) — французский просветитель, писатель и философ. МАБЛИ Габриель Бонно де (1709—1785) — французский коммунист-утопист. РЕЙНАЛЬ Гийом Томас Франсуа (1713—1796) — французский историк, социолог.
24. ШЕЛЛИНГ Фридрих Вильгельм (1775—1854) — немецкий философ-идеалист. ФИХТЕ Иоганн Готлиб (1762—1814) — немецкий философ-идеалист. ГЕГЕЛЬ Георг Вильгельм Фридрих (1770—1831) — немецкий философ-идеалист. ФЕЙЕРБАХ Людвиг Андреас (1804—1872) — немецкий философ-материалист и атеист.
25. ВОЛГИН Вячеслав Петрович (1879—1962) — историк, академик (1930).
26. КОЖУХОВ Сергей Иванович (1914—1978) — историк, директор Бородинского военно-исторического музея.
27. АДЖЕМЯН Хорен Григорьевич (1909—1968) — поэт, публицист.
28. СЫРОМЯТНИКОВ Борис Иванович (1874—1947) — историк, доктор юридических наук (1938).
29. САЗОНОВ Николай Иванович (р. 1898) — кандидат технических наук.
Источник: «Вопросы истории», 1991, №1.