Пелевин Ю.А. * Александр Дмитриевич Михайлов (народоволец) (2011) * Статья

Пелевин Юрий Александрович — кандидат исторических наук, профессор Государственного университета гуманитарных наук.

Один из организаторов и лидер двух самых активных народнических сообществ XIX в. — «Земли и воли» и «Народной воли»¹, Александр Дмитриевич Михайлов прошел основные этапы народнического движения: от заключительной стадии «хождения в народ» до народовольческого апогея борьбы с царизмом. Его идейная эволюция характерна для наиболее последовательных революционеров-народников — переход с позиций бакунинского бунтарского анархизма к политической борьбе за конституционные свободы средствами террора. Михайлов воплотил в себе процесс становления и развития радикального народничества 1870-х годов.

Родился будущий революционер 17 января 1855 г. в Путивле в небогатой дворянской семье. Его отец служил по земельному ведомству в Курской губернии. Годы в семье остались самыми светлыми и радостными воспоминаниями Александра Михайлова. «С самых ранних дней моей юности над моей головой блистала счастливая звезда, — писал он в автобиографии. — Детство мое было одно из самых счастливых, которое выпадает на долю человека… Я не подвергался ни ломке, ни вредным влияниям. Родительский дом был поистине благословенный мир, в котором царствовали согласие и любовь… были исключены пагубные страсти и дурные примеры, которые могли бы действовать развращающим образом на нас, детей. Да, счастье нашей семьи было так полно, что иногда казалось, что оно польется через край. Бывали минуты, когда детскому сердцу трудно было вместить всю любовь и радость, которые возбуждало в нем окружающее»². Много позднее, когда Михайлов находился уже под арестом и ему грозила смертная казнь, родители приезжали к нему, чтобы поддержать сына, которым втайне гордились, продолжая любить³.

В 1875 г. Михайлов окончил Немировскую гимназию и в том же году поступил в Петербургский технологический институт. Здесь он вошел в студенческие нелегальные кружки и принял участие в выступлениях против институтской администрации, за что его выслали на родину в Путивль. Отсюда в конце года он без разрешения полиции уехал к матери в Киев, где познакомился со многими «киевскими радикалами». Это стало его первой встречей с «определившимися и действующими социалистами»⁴.

В Киеве действовали кружки разных народнических направлений: лавристы, бунтари, якобинцы. Михайлов ознакомился с их программами, всецело разделить же какую-либо из них не мог. Однако киевская атмосфера, несомненно, сказалась на нем. Именно здесь он окончательно решил встать на революционный путь.

К этому времени у него сформировались социально-политические взгляды, близкие к распространенному тогда бунтарско-анархическому направлению народничества. Теоретик этого утопического течения М. А. Бакунин считал, что крестьянство давно готово к революции и к установлению социализма в стране. Задача радикальной интеллигенции состоит не столько в пропаганде среди народа, сколько в объединении разрозненных крестьянских восстаний во всероссийскую революцию; она в самом скором времени сметет старый мир и установит новый строй на основании независимых земельно-фабричных ассоциаций. В связи с этим Бакунин учил, что борьба с царизмом за демократические свободы и конституцию излишня, все это будет достигнуто явочным путем после торжества крестьянской революции.

Но все попытки революционеров, не объединенные организационно, окончились плачевно. Крестьянство, настроенное монархически, не помышляло ни о какой революции. Народникам не удалось поднять ни одного мужицкого бунта хотя бы против местных властей.

В начале августа 1876 г. Михайлов приехал в Петербург во второй раз. Чтобы не привлекать внимание полиции, с подозрением относившейся к молодым людям без определенных занятий, он решил поступить в Горный институт, но не выдержал экзамена и записался вольнослушателем на математический факультет Петербургского университета, откуда через год вышел по собственному желанию⁵. У него были уже совсем другие интересы.

Осенью 1876 г. Михайлов вошел членом-учредителем в незадолго до того образованную «Северно-революционную народническую группу» называвшуюся в радикальной среде «кружком троглодитов». Название «Земля и воля» организация получила намного позже; в нее входили такие революционеры, как Марк и Ольга Натансон (урожд. Шлейснер), Алексей Оболешев, Георгий Плеханов, Адриан Михайлов, Осип Аптекман, Михаил Попов, Александр Квятковский, Аарон Зунделевич и другие.

6 декабря состоялась знаменитая Казанская демонстрация, в организации которой Александр принял участие. Отличаясь недюжинной силой, он защищал от полиции Г. В. Плеханова, произносившего речь. Михайлов не был арестован только «благодаря приличному костюму»⁶. Над Казанской площадью впервые в России всколыхнулось красное знамя.

Демонстранты были в основном из учащейся молодежи, а рабочие составляли чрезвычайно малую часть, потому считать выступление у Казанского собора первой рабочей демонстрацией неправомерно. Это была вполне интеллигентская акция с привлечением рабочих. Историческое значение демонстрации оказалось в другом. Несмотря на бакунинско-анархическую ориентацию народников, митинг на площади фактически провозгласил впервые в стране требования защиты политических прав человека и демократических свобод (свободы собрания и слова), требования, которые остаются в нашем отечестве актуальными и по сей день.

Неутешительные итоги «хождения в народ» показали, что деревню можно поднять на революцию только выдвинув близкие и понятные крестьянам цели — передачу им всей земли и освобождение сельской общины от всякой государственной власти. Эти требования и воплотились в лозунге — «Земля и воля». Михайлов принял энергичное участие в составлении программы новой революционной организации.

Пришлось полностью отказаться от «летучей пропаганды» периода «хождения в народ». По землевольческой программе, вести агитацию в деревне следовало путем долговременного поселения в тех местах, где вызревало наибольшее крестьянское недовольство. В сущности, землевольческий план народной революции оставался по-прежнему бакунинским, хотя и скорректированным, но таким же неосуществимым.

Представления Михайлова о социализме, как и у всех остальных социалистов всех времен, были утопическими. Вслед за отечественными идеологами народничества (А. И. Герценом, Н. Г. Чернышевским, П. Л. Лавровым) он полагал, что основы социалистического учения должны быть пересмотрены, так как «идея социализма может быть приложима к народу русскому только лишь переродившись на русской почве, будучи окрашенной русским народным духом»⁷. По его мнению, в аграрной России с ее в основном крестьянским населением социалистическое учение должно ориентироваться на трудовое крестьянство и выражать именно его интересы. Главным постулатом оставалась идея о крестьянской общине как зародыше социализма.

Большое влияние Михайлов оказал на выработку устава «Земли и воли». Несмотря на оппозицию многих членов организации, у которых преобладали анархические тенденции, он вместе с Ольгой Натансон и Алексеем Оболешевым отстаивал те организационные основы, которые необходимы для каждого подпольного сообщества. «В характерах, привычках и нравах самых видных деятелей вашего общества было много явно губительного, вредного для роста тайного общества, — с большим неудовольствием отмечал Михайлов. — Мы боролись упорно за принципы полной кружковой обязательности, дисциплины и некоторой централизации. Это теперь всеми признанные истины, но тогда за это в своем же кружке могли глаза выцарапать, клеймить якобинцами, генералами, диктаторами и проч. И опять-таки сама жизнь поддержала нас — эти принципы восторжествовали»⁸.

Зимой 1877 г. Михайлов занимался расширением народнического подполья. Он организовал мастерскую по изготовлению фальшивых документов⁹, так называемую «небесную канцелярию», весьма насущную при нелегальной работе. Тогда же он наладил конспиративную связь с полицейским писарем В. Д. Березневским. Более полутора лет, до своего разоблачения, он оказывал ценные услуги землевольцам: передавал секретные сведения из полицейских приказов, циркуляров и справок. Березневский стал предшественником знаменитого Н. В. Клеточникова, агента революционеров в III отделении.

С весны Михайлов вплотную занялся агитацией среди крестьянства. В поисках мест для постоянных землевольческих поселений он исходил чуть ли не всю Саратовскую губернию. По замыслу основного кружка, Саратов должен был стать центром революционной пропаганды по всему Поволжью. Руководство местной группой взяли на себя Ольга Натансон и Александр Михайлов. Здесь сосредоточились многие члены-учредители «Земли и воли», а также местные народники.

О том, какую важную связующую роль играл Михайлов среди саратовских «поселенцев», вспоминал, спустя многие десятилетия, И. И. Майнов: «Когда конспиративная квартира землевольцев помещалась у Василия Филипповича Трощинского, то, бывало, как ни зайдешь туда, почти всегда застанешь в отдельной комнате или в дальнем углу довольно большой залы этого «Александра Андреевича» (нелегальное имя А. Д. Михайлова — Ю. П.), о чем-то разговаривающим a part с одним-двумя пропагандистами; разговор ведется, очевидно, конспиративный; люди не спорят, а о чем-то столковываются; в другом углу залы тем временем живой, речистый и подвижный южанин Трощанский уже успевает завязать общую беседу; Поливанов с горячностью подхватывает тему, мимолетно затронутую Трощанским в какой-нибудь колкой шутке; неутомимая в дебатах Ольга Александровна Натансон тотчас же выступает против Поливанова; голоса поднимаются, «словесный бой» кипит; а там, в другом углу, точно не слыша разгоревшегося спора, «Александр Андреевич» подходит к спорящим и так же неторопливо и убедительно, как в той беседе a part начинает излагать свой взгляд на спорный вопрос, и оказывается, что он из своего отдаления успел как-то уловить не только общую нить спора, но и слабые пункты аргументации отдельных спорщиков, и сразу же, минуя все частности, он сводит спор к сущности вопроса и говорит только по существу, успешно побеждая свой физический порок — легкое заикание, которое не позволяло ему стать оратором для толпы, но не мешало вести беседу в частном кругу»¹⁰.

Итоги землевольческих поселений в Саратовской губернии были малоутешительны. Некоторым пропагандистам удалось в соответствии с программой «Земли и воли» занять сельские должности, которые пользовались авторитетом у крестьян. Но, несмотря на все попытки народников развернуть широкую агитацию по деревням, народ оставался глух к революционной пропаганде.

К тому же в саратовском кружке «стала расти местная обособленность»¹¹ — отчасти из-за того, что О. А. Натансон уехала Петербург, а Михайлов, разъезжая по губернии, появлялся в городе только время от времени. В довершение всего появление в провинциальной глуши столичной молодежи вызвало пристальное и недоуменное внимание местных обывателей, а позднее и полиции. Кружок был разгромлен после провала двух конспиративных квартир.

Другие землевольческие поселения оказались в сходном положении. Большинство из них разогнала полиция, или они самораспустились. Оседлая пропаганда «Земли и воли» не имела успеха. Ни одному из землевольческих поселений не удалось поднять крестьянское восстание или хоть какое-нибудь деревенское волнение. На худой конец, сорганизовать мужиков в некое тайное сообщество. В русском крестьянстве не было и не могло быть никакой потаенной, исконной революционности, о которой твердил Бакунин. Землевольцам пришлось убедиться в этом на своем опыте.

В Саратове Михайлов последний раз близко встречался и работал с Ольгой Натансон, дружбой с которой безмерно дорожил и к которой относился с «благоговением ученика» и, по словам Тихомирова, «чуть ли не был платонически и рыцарски влюблен». Конечно, он испытывал к ней чувства более чем товарищеские. Однако избранница была значительно старше его, состояла в браке с Марком Натансоном и имела двоих детей. Позднее в «Автобиографии» Михайлов писал с некоторой долей откровенности: «В 1876 г. я в первый раз встретил женщину, к которой почувствовал глубокую привязанность. Это незабвенная Ольга Натансон. Но она страстно любила своего мужа; с своей стороны я беспредельно любил и чтил Марка и дорожил его счастьем, поэтому мои чувства к Ольге не перешли за пределы живейшей дружбы»¹². В октябрьские аресты 1878 г. Натансон была схвачена. Просидев полтора с лишним года под следствием в Петропавловской крепости, она заболела чахоткой в тяжелой форме. После землевольческого «Процесса 11-ти» в мае 1880 г. ее отдали на поруки отцу, и через несколько месяцев она умерла. Михайлов издали следил за ней. Но прощальная встреча была невозможна из-за полиции. Он «каждые два-три дня получал записки от ее братьев… Волновался ужасно. Говорил, что ему хочется бежать к Ольге, проститься и только удерживают его чувство долга и ответственность перед партией»¹³.

О личных привязанностях Александра Михайлова известно очень мало. Их немного, и они были скрытыми. Товарищи, близко знавшие его и оставившие воспоминания, рисуют своего руководителя суровым аскетом, лишенным сердечных увлечений и выделяющимся даже в их среде ригоризмом. Лев Тихомиров, друживший с ним и хорошо знавший Михайлова на протяжении многих лет, утверждал, что «банальных связей с женщиной он не допускал. Нам лично приходилось слышать от него: «Не понимаю, как это можно сойтись, не любя. Это просто противно». Впрочем, в «большой публике» А. Д. своего ригоризма не проповедовал и на словах, незнакомому человеку, мог показаться даже немножко циником»¹⁴. «Требовательный к выполнению каждым своих обязанностей, — писала В. Н. Фигнер, — ставивший деловые интересы выше всего, он хотел, чтобы деятель-революционер забыл все человеческие слабости, расстался со всеми личными наклонностями». В любовных отношениях Михайлов оставался верен себе в течение всей жизни. На женщину его взгляд был, если можно так сказать, идеализированно нигилистический. Любить женщину Михайлов мог только отвлеченно, как товарища. «По характеру своему, — отмечал Плеханов, — он более, чем кто-нибудь другой, склонен был согласиться с Прудоном в том, что «любовь есть нарушение общественной справедливости». Про него говорили, что он любит людей только со времени вступления их в «основной кружок» и только до тех пор, пока они состоят членами последнего… Несомненно также, что революционная работа до такой степени проникала собой все помыслы и чувства Михайлова, что он не мог полюбить человека иначе, как на «деле» и за «дело»»¹⁵.

Организовав саратовскую группу пропагандистов, Михайлов около полугода прожил среди раскольников спасовского согласия в приволжском селе Синенькие. Здесь он обучал крестьянских детей грамоте и арифметике. Он полагал, как и многие революционные народники, что религиозные диссиденты представляют собой сознательную антиправительственную силу.

Старообрядческие секты были замкнуты и враждебно отчужденны от посторонних, «мирских людей». Михайлову пришлось преодолеть немалые трудности на пути в раскольничий мир. «Мне пришлось сделаться буквально старовером, пришлось взять себя в ежовые рукавицы, ломать себя с ног до головы, — рассказал он. — Я должен был во всем подделаться под эту среду, чтобы, стоя на одной с нею почве, иметь возможность влиять на нее. Если мне многое в приготовленных работах удалось в сравнительно короткий промежуток, то только благодаря одной черте моего характера, именно способности отдаваться всякому делу всецело, всей душой, всеми помыслами. Это мне помогло в два-три месяца стать неузнаваемым раскольником, а кто знает староверов, тот понимает, что это значит… исполнять десять миллионов китайских церемоний и исполнять их естественно». Михайлов добился своего: он завязал связи с андреевцами и спасовцами, чтобы проникнуть к бегунам, которые считались у народников наиболее радикальными в старообрядческой среде. «К расколу я уже имел много ходов. В городах по Волге, в Москве и в других местах России у меня были знакомые или рекомендации»¹⁶.

Однако все попытки привнести «революционный элемент» в среду старообрядцев остались тщетны. По собственному его признанию, он «редко выходил из роли наблюдающего их жизнь и изучающего их духовную литературу». Михайлов «не роздал крестьянам ни одной запрещенной книжки», чем весьма удивил на следствии товарища прокурора¹⁷.

Ранней весной 1878 г. революционер вынужден был уехать в Петербург, где, несмотря на свои пропагандистские неудачи, с восторгом рассказывал о раскольниках. У него даже созрел план «создать народно-революционную религию, основанием которой служили бы главные народные требования и общие старонародные верования. Такое сочетание, оживленное крупным созидающим талантом, — утверждал Михайлов, — дало бы этому учению силу и увлекательность, не знающую препятствий, и мир опять узрел бы искупление через веру»¹⁸. По воспоминаниям Плеханова, в первые месяцы после деревенского учительства «он стремился сорганизовать целый кружок лиц, знающих историю раскола, начитанных «от Писания» и могущих не приспособляться только, но и приспособлять к своим идеалам окружающих лиц. Он требовал от нашего кружка основания особой типографии со славянским шрифтом, специальной целью которой было бы печатание различных революционных изданий для раскольников. Чтобы хоть несколько подготовиться к своей будущей роли реформатора раскола, он начал усердно посещать Публичную библиотеку, пользуясь каждой свободной минутой для изучения богословской литературы»¹⁹.

Среда раскольников привлекала Михайлова не только из-за революционно-пропагандиских задач, но еще и близостью духовных поисков религиозных отщепенцев с его собственными. Михайлов был по-своему верующим человеком, не связывая себя ортодоксальным вероучением. В нем жили с детства христианские убеждения и вера в нравственную чистоту будущего мира. Об его отношении к вере писал Тихомиров: «Религиозным в формальном смысле этого слова он не был и тогда (в 1877 — 1878 гг. — Ю. П.), но, однако, имел какую-то особую подкладку в мировоззрении, которая очень приближалась к религии. «Бог — это правда, любовь, справедливость, и я в этом смысле с чистой совестью говорю о Боге, в которого верю». Он уверял, что все основатели великих религий, Христос даже, именно в таком же смысле понимали Бога. «Но все-таки, спрашивали его, что такое справедливость, любовь и т.д.? Есть ли это нечто личное, некоторое существо, или отвлеченный принцип?» Не помню, чтобы А. Д. давал на это вполне решительный ответ. У него была какая-то идея (смутная для посторонних, потому что он мало говорил об этом, а может быть, смутная и для него самого) — что идеалы социальной революции должны создать людям некоторую новую религию, которая бы также поглощала все существо человека». Фигнер отмечала, что «наряду с яркой революционностью Александр Михайлов был натурой глубоко религиозной: для него революция была делом святым»²⁰.

Через все подполье он пронес Евангелие, хотя у него не было ни постоянного жилья и ни какого-либо имущества, кроме личных вещей. После ареста, находясь в Петропавловской крепости, он просил коменданта разрешить приобрести Библию²¹, что ему и было позволено²². В тюремном заключении он говел²³, «решив, из любви и глубокого уважения к мировоззрению Народа своего, оставаться верным обрядам Его религии». В крепости Михайлова несколько раз посещал священник, так как заключенный считал, что «беседы о нравственной идее Христа, конечно, без узких рамок догматизма, чрезвычайно полезны»²⁴. После его смерти на стене камеры осталась знаменательная надпись: «Господь, твори добро народу!»²⁵

От богословских чтений в библиотеке Александра Михайлова оторвали срочные дела подполья. И получилось так, что он уже никогда не смог вернуться к пропаганде среди староверов.

Весной 1878 г. состоялась замена первой землевольческой программы новой. Основной кружок не решался утвердить вторую программу в отсутствие Михайлова. Только «после того как вернулся от саратовских раскольников Михайлов в начале апреля 1878 г., пересмотр программы был закончен». Вторая программа не отличалась принципиально от предыдущей, а только дополняла и расширяла ее. Правда, в конце программы был внесен пункт о «дезорганизаторском» терроре, который впоследствии стал яблоком раздора между землевольцами: В этом пункте утверждалось «систематическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный нам порядок»²⁶.

При обсуждении нового устава Михайлов поставил целью перестроить организационные основы «Земли и воли», настаивая на усилении объединяющих принципов подпольного сообщества. Как свидетельствовал Плеханов, он «требовал радикального изменения устава в смысле большей централизации революционных сил и большей зависимости местных групп от центра. После многих споров почти все его предложения были приняты, и ему поручено было написать проект нового устава»²⁷. Устав, составленный Михайловым и принятый основным кружком с поправками, не сохранился. Но, по всей видимости, и устав, и реальная практика не удовлетворяли Михайлова. После принятия второго устава «Земли и воли» он продолжал нелегкую борьбу за централизацию и дисциплину. В сентябре 1878 г., уезжая в Ростов-на-Дону для агитации среди казачества, Михайлов оставил весьма категоричное письмо членам основного кружка: «Если у нас не будет единства взглядов на наши взаимные отношения — это будет невыносимо и пагубно. Я первый постараюсь разрушить такой шаткий, жалкий и бессильный союз, в надежде на создание лучшего при более подходящем составе. Теперь же я требую, ввиду высказанного некоторыми членами недоверия и пренебрежения, признания за уставом его обязательности для всех членов и серьезного к нему отношения»²⁸.

Между тем нужно было решать очередные задачи организации. Прежде добиться освобождения товарищей из заключения. Одним из первых таких дел стала в январе 1877 г. попытка освобождения А. А. Крестовоздвиженского, которого «очень ценили, как стойкого и преданного делу рабочего»²⁹. После ареста в Москве ему был подготовлен побег, но он не смог им воспользовался, так как, по-видимому, был уже обессилен болезнью. В том же месяце он умер в Московской тюремной больнице.

1 июля 1878 г. на окраине Харькова группа землевольцев под руководством Михайлова и Фроленко предприняла попытку отбить у жандармского конвоя видного участника «хождения в народ» П. И. Войнаральского, когда его конвоировали в Ново-Борисоглебовскую тюрьму³⁰. Попытка оказалась неудачной. В этом деле Михайлов выступал «в качестве хозяина конспиративной квартиры», играя роль прибывшего на ярмарку помещика. Ему также пришлось приложить немало сил, чтобы организовать безопасный выезд революционеров из города. Сам он «чуть не был взят на вокзале в Харькове»³¹.

К лету 1878 г. Михайлов постепенно стал отходить от бакунинских представлений о способах «революционизировать» страну. Землевольческий опыт «хождения в народ» заставлял отказаться от ожиданий народного движения. Революционной пропагандой мало чего можно было добиться, так как в деревне, констатировал Михайлов, этому препятствовала «поголовная безграмотность масс», поэтому «книга и просветительное слово… теряют при этих условиях почти все свое значение»³².

«В принципе Михайлов по-прежнему признавал, — пишет Плеханов, — деятельность в народе главною задачею общества «Земля и воля», но он думал, что, при наличных силах этого общества нельзя было надеяться на сколько-нибудь серьезный успех в крестьянской среде. «В настоящую минуту нам, находящимся в городах, нечего и думать об отъезде в деревню, — говорил он по возвращении из Ростова, — мы слишком слабы для работы в народе. Соберемся сначала с силами, создадим крепкую и обширную организацию и тогда перенесем центр тяжести наших усилий в деревню. Теперь же волей-неволей приходится нам сосредоточить свое внимание на городских рабочих и учащейся молодежи». В то время мы были, действительно, так слабы, что никому из нас и в голову не приходило не соглашаться с Михайловым»³³.

Вместе с тем правительственные репрессии подталкивали наиболее радикальных народников к вооруженному сопротивлению, которое вначале не имело целенаправленного и идейно осмысленного характера. На первых порах подобные акции рассматривались как месть за чрезмерную жестокость властей и средство устранения наиболее реакционных сановников. Революционеры также стали оказывать сопротивление при арестах, устраивать вооруженные освобождения своих товарищей, убивать предателей. Все подобные акции предусматривались землевольческой программой. И Михайлов понимал это как вынужденную меру «защиты себя от врага»³⁴.

24 января 1878 г. Вера Засулич по личной инициативе стреляла в петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова в ответ на его распоряжение наказать розгами политзаключенного А. П. Емельянова (Боголюбова), с которым она даже не была знакома. Суд присяжных полностью оправдал террористку. Выстрел Засулич, одобренный российской общественностью, прозвучал как стартовый сигнал для начала целого ряда политических убийств должностных лиц.

Землевольцы не остались в стороне от активного сопротивления самодержавной власти. Такие революционеры, как Михайлов, постепенно приходили в мысли о необходимости вооруженной борьбы.

Летом того же года «Земля и воля» вынесла смертный приговор шефу жандармов генерал-адъютанту Н. В. Мезенцеву. Революционеры считали его повинным в отягчении по «Процессу 193-х» участи подсудимых, «хожденцев в народ». Террористическая акция тщательно готовилась. Организовывал покушение Михайлов, он же выслеживал Мезенцева³⁵ и был сигнальщиком на месте преступления³⁶. Среди бела дня 4 августа 1878 г. на площади Михайловского дворца С. М. Кравчинский заколол кинжалом Мезенцева, вскочил в ждавшую его пролетку и умчался. Покушение пришлось на второй день после казни южного «бунтаря» И. М. Ковальского, повешенного 2 августа в Одессе. Убийство главноуправляющего III Отделения прозвучало непосредственным ответом революционеров на жестокую расправу правительства. Оно не осталось в долгу.

8 августа, в день похорон Мезенцова, на заседании Совета министров, собранного в Зимнем дворце под личным председательством Александра II, обсуждались антитеррористические меры. 9 августа был принят закон «О временном подчинении дел о государственных преступлениях и о некоторых преступлениях против должностных лиц ведению военного суда, установленного для военного времени»³⁷. Эти суды выносили максимально строгие приговоры к многолетней каторге или эшафоту.

1 сентября 1878 г. были введены Временные правила, которые предоставляли право чинам корпуса жандармов (а в их отсутствие полицмейстерам и уездным исправникам) арестовывать любого и каждого «подозреваемого в совершении государственных преступлений» или даже только подозреваемого в «прикосновенности к ним» и отправлять таковых в административную ссылку³⁸, преимущественно в Восточную Сибирь. Вместе с тем ужесточался тюремный режим для политзаключенных. По тюрьмам прокатились так называемые «голодные бунты» — в Петропавловской крепости, в Белгородской и Новоторжской тюрьмах.

Вместе с этим 19 ноября 1878 г. в каждой губернии при общей полиции учреждалась специальная сыскная часть для выслеживания и поимки злоумышленников³⁹. Значительно увеличивались ассигнования на содержание полиции и жандармерии. Осенью 1878 г. полиция напала на след основного кружка «Земли и воли» и разгромила его. В руки полиции попали крупные руководители организации: Натансон, Оболешев, А. Ф. Михайлов, В. Ф. Трощанский. Была провалена связь землевольцев с сотрудником полиции Березневским⁴⁰, которую с таким трудом наладил Михайлов зимой 1877 года. Его арест стал большой потерей для «Земли и воли».

С оружием в руках защищались при аресте А. Н. Малиновская и М. А. Коленкина. Самому Михайлову благодаря находчивости и физической силе удалось вырваться из полицейской засады. Повальные аресты фактически полностью разгромили и парализовали центральный петербургский кружок.

Восстановление центра «Земли и воли» взвалил на свои плечи Михайлов. Его энергия при воссоздании петербургского подполья была неиссякаема. По мнению Плеханова, «неутомимая деятельность Михайлова за этот период времени составляет одну из самых главных заслуг его перед русским революционным движением». В кратчайший срок он сделал самое главное — «успел при помощи своего редкого ума и осторожности пресечь дальнейшие аресты», — писал Тихомиров⁴¹. Он менял явки, находил новые конспиративные квартиры, снабжал нелегальных надежными паспортами, завел специальное «паспортное бюро», где изготовлялись фальшивые документы. Он начал настойчиво и неукоснительно вводить в практику подполья строгие конспиративные принципы⁴². Как результат «Земля и воля» стала образцовой организацией для последующих революционеров. Оставшись в Петербурге фактически единственным деятельным представителем центра, он сделал все возможное, чтобы не только укрепить землевольческое сообщество, но и направить его по террористическому пути политической борьбы.

С восстановлением центра «Земли и воли» авторитет Михайлова неизмеримо возрос, и все нити организации фактически сосредоточились в его руках. По свидетельству Тихомирова, к концу 1878 г. он «уже стал первым человеком в кружке». Аптекман разделял это мнение: «Он — центр нашей организации, камень, на котором покоилось общество «Земля и воля»»⁴³.

Михайлов стремился не только восстановить подпольное сообщество, но и максимально расширить его. Первоочередной задачей являлась издательская деятельность, обращение к обществу с будоражащим неподцензурным словом. С ноября 1878 г. стала регулярно издаваться газета «Земля и воля». Она печаталась в так называемой «Вольной русской типографии», купленной в 1877 г. А. И. Зунделевичем в Берлине⁴⁴. Типография, обслуживавшая первую нелегальную народническую газету в России «Начало», в 1878 г. при содействии Михайлова перешла к «Земле и воле»⁴⁵. «Благодаря основанию типографии, — вспоминал Тихомиров, — кружок «Земли и воли» совершенно не нуждался в эмигрантах и вышел из-под всякой зависимости загранице. Это было явление новое». В редакцию газеты в разные периоды входили Кравчинский, Д. А. Клеменц, Плеханов, Тихомиров, Н. А. Морозов⁴⁶.

Вся организационно-хозяйственная сторона издательского дела лежала на Михайлове. Типография была так тщательно скрыта, что ее существование было неуловимо для полиции. «Организована она была превосходно, — писал Тихомиров. — Устраивал ее Александр Михайлов с обычным своим заговорщичьим талантом. Типография «Земли и воли» пережила самые отчаянные поиски полиции благополучно и не была открыта».

Само существование смелого инакомыслящего голоса в Российской империи уже было чрезвычайно значимо. Появление нелегальной печати производило на обывателей разительное впечатление, восторг, удивление. Михайлов это прекрасно понимал и в разговоре с Тихомировым как-то сказал: «Что ни написано — это все равно. Главное — появление газеты нелегально! Полиция ищет и не может ничего найти. Вот что действует на публику. А что написано — это неважно. По мне, — прибавил он раз со смехом, — идеальная газета была бы такая, чтобы в ней ничего не было напечатано»⁴⁷.

Сам он не опубликовал в «Земле и воле» ни одной статьи или маленькой заметки, не был и сотрудником редакции. Однако он не пропускал ни одного редакционного собрания и был спокоен только тогда, когда знал все содержание готовящегося номера. Его замечания и указания были настолько дельны, что если Михайлов не мог присутствовать на каком-либо редакционном заседании, то его откладывали. Помощь авторам, оказываемая Михайловым, была весьма значительная. Тихомиров признавался Плеханову, что он «очень любил читать Михайлову свои статьи… Замечания его так удачны, так метки, что с ними почти всегда приходится согласиться, и я часто переменю весь план статьи, прочитавши ему черновую рукопись». Привлеченный Михайловым к сотрудничеству в газете Плеханов сделал здесь первые шаги на литературном поприще⁴⁸. Именно Михайлов разглядел в юноше талант и требовал: «Пиши, Жорж! Ты обязан писать!»

«Критические приемы Михайлова не лишены были некоторой своеобразности, — вспоминал Плеханов, — кроме согласия с программой, доказательности и хорошего слога, он очень ценил в статьях краткость изложения. Как только на собраниях редакции приступали к чтению имевшихся в ее распоряжении рукописей, А. Д. вынимал часы… и замечал, во сколько времени может быть прочитана та или другая статья. «Не торопитесь, потише, — останавливал он читающего, — публика читает обыкновенно медленнее… 25 минут, несколько длинно… Вы как-нибудь покороче, а кроме того, я хотел вам заметить…» Следовали замечания по существу дела. После выхода каждого номера газеты Михайлов обязательно устраивал для редакторов маленькое застолье у себя в квартире. «Тогда бывало «разрешение вина и елея». В маленькой комнатке, наш «Катон-цензор», как называли мы его тогда, приготовлял скромное угощение. Часов в девять вечера появлялись виновники торжества — члены редакции «Земли и воли» — и начиналось «празднество». Михайлов откупоривал бутылку коньяку, наливал из нее каждому по рюмке и тотчас же запирал в шкаф. Затем выступали на сцену какая-то «рыбка» и чай со сладким печеньем. Спустивши штору и установивши «знак» для кого-нибудь из запоздавших, Михайлов оживленно и весело беседовал с гостями, отдыхая от тревог и волнений истекшего месяца. Эти собрания были едва ли не единственным развлечением А. Д.»⁴⁹.

С выходом в свет газеты «Земля и воля» осенью 1878 г. за подпольным народническим сообществом «троглодитов» закрепилось название «Земля и воля». В радикальных кругах организация стала пользоваться неоспоримым авторитетом. Тогда же наладились тесные связи с южными «бунтарями».

К концу 1878 г. Михайлов сосредоточил в своих руках самые разнообразные сферы деятельности «Земли и воли» и руководил всеми крупными ее предприятиями. «Душой организации был Александр Михайлов, — вспоминал Тихомиров. — Он всех объединял, везде бегал, все знал, все направлял. Остальные занимались каждый своим делом, кого куда тянуло»⁵⁰. Михайлов заведовал «паспортной частью», типографией и распространением «Земли и воли»; он устраивал конспиративные квартиры; вел инструктивную переписку с землевольцами в провинции; занимался пропагандой среди молодежи и привлечением новых членов в организацию. Кстати, Льва Тихомирова принял в «Землю и волю» не кто иной, как Михайлов.

В этот же период произошло значительное обновление состава общества: к нему примкнули некоторые члены старых кружков, прошедшие через процессы «50-ти» и «193-х» (О. С. Любатович, С. Л. Перовская, Н. А. Морозов и Тихомиров в том числе). «Только после обновления этими новыми, более опытными членами, организация «Земли и воли», получила серьезное значение, — утверждал Любатович. — …Но этот наплыв новых крупных элементов вскоре совсем изменил окраску кружка троглодитов»⁵¹.

С осени стала регулярно поступать агентурная информация от Клеточникова, внедренного Михайловым в январе 1878 г. в III отделение. Через него Михайлов получал оперативные сведения о жандармских мероприятиях. Для «Земли и воли», а впоследствии и для «Народной воли», услуги Клеточникова были неоценимы: они предотвратили многие провалы подпольщиков, значительно продлив срок их революционной деятельности.

В этот же период Михайлов стал расширять связи с интеллигентным обществом, изыскивая новые денежные источники для подполья. А. П. Прибылева-Корба рассказывала: «Когда он являлся к лицу состоятельному и предлагал ему денежным взносом поддержать дело народного освобождения, то это лицо чувствовало, что даст денег, и именно столько, сколько укажет сам А. Д., и кошельки развязывались»⁵².

У Михайлова еще оставалось время и силы для поддержки рабочих кружков. «Не имея возможности лично посещать рабочие кварталы, он старался, по крайней мере, собирать сведения обо всем, что происходило в революционных рабочих группах, снабжал их книгами, деньгами, паспортами, а главное, давал множество разнообразных и всегда разумных советов. Кроме того, вращаясь среди петербургской революционной молодежи, он сближался с личностями, способными, по его мнению, взяться за революционную пропаганду между рабочими»⁵³.

Зимой 1878 — 1879 гг. вспыхнула небывало крупная стачка на фабриках Шау и на Новой Бумагопрядильне, забастовало 2000 рабочих. Плеханов, Михайлов, Р. М. Попов предприняли попытку возглавить стихийное стачечное движение и расширить его до общегородского⁵⁴. Но землевольцев ждало разочарование, им не удалось отговорить рабочих от шествия к Аничкову дворцу для подачи прошения цесаревичу, будущему Александру III⁵⁵.

Несмотря на успехи революционной пропаганды в фабрично-заводской среде по сравнению с крестьянством, Михайлов не обольщался ее результатами. Масштабы пролетарского движения были, по его оценке, весьма незначительны ⁵⁶. Рассчитывать на городские восстания, как и на деревенские, было бы слишком наивно. Реальность показала несостоятельность поставленных революционных задач. Объективный итог был очевиден: крестьянство и тем более городской работный люд вовсе не собираются ниспровергать самодержавный строй. А любая народническая деятельность в деревне (если ее не пресекут местные власти) превращается в просветительскую, культуртрегерскую работу, в которой не остается и тени революционности.

Согласиться с этим выводом землевольцы не хотели и не могли, ибо это значило признать полную несостоятельность главного постулата народничества — революционного духа русского мужика. Тогда подспудно начала вызревать другая, оправдывающая и обнадеживающая мысль. И одним из первых за нее ухватился Михайлов. Деятельность в народе по подготовке социальной революции невозможна не столько из-за политической пассивности малограмотного и монархического крестьянства, сколько из-за преследований правительства, которое при малейшем намеке на «пропагаторство» в деревне хватало народнических «поселенцев». Для результативной массовой агитации нужны политические свободы слова, собрания, печати. А добиться их возможно используя «систематическое давление» на правительство силами активного меньшинства, «критически мыслящих личностей», действующих посредством «дезорганизации правительства», то есть индивидуального террора.

При отсутствии в стране широкого общественного движения всегда чрезмерно возрастает роль личности — героя, подвижника. Но, как некогда заметил Бертольд Брехт, «несчастна не та страна, в которой нет героев, а та, которая в них нуждается».

Одним из первых в «Земле и воле» пришел к смене ориентиров Михайлов. В «Тюремных тетрадях» он писал: «С одной стороны деятельность в народе не могла расширяться при отвлечении внимания социалистов на самозащиту, а с другой — репрессиями против молодежи литературе и обществу показали, что правительство видит в них источник зла и намерено вообще затормозить поступ[ательное] движ[ение] общественной жизни. Одним словом, сделалось трудно не только действовать, но и жить, развиваться, свободно дышать. Рев[олюционные] силы обратили свои взоры в этот момент на мало разработанный отдел программы «Земли и воли», дезорганизаторскую деятельность, долженств[ующую] ослабить правительство»⁵⁷.

Народники в своей деятельности постепенно смещали центр тяжести с агитации среди крестьянства на противоборство с сыскными ведомствами, на сведение счетов с высшими чиновниками. Это было началом еще до конца не осознанной политической борьбы с самодержавием, от которой всеми силами открещивались Бакунин и его многочисленные последователи. Постепенно вызревало новое понимание революционного народничества: «Давайте сначала добьемся демократических свобод, а потом будем агитировать в народе». Но добиться желаемого можно было только малочисленными силами непреклонных людей. Ибо единственной действенной антиправительственной силой в стране оставалось подпольное сообщество революционеров. А средство у них могло быть только одно — терроризм.

Весь ход вооруженного сопротивления самодержавной системе вел к «центральному террору» — цареубийству. Нужен был только толчок, чья-то инициатива в осуществлении теракта. И такой человек нашелся — это был А. К. Соловьев, убедившийся на своем многолетнем опыте в безуспешности деревенской пропаганды.

Под новый 1879 год Соловьев приехал из Саратовской губернии в Петербург. Он не состоял в «Земле и воле», а входил в так называемую группу сепаратистов (А. И. Иванчин-Писарев, Ю. Н. Богданович, Фигнер и другие). Подпольных связей в городе у Соловьева не было, но ему удалось отыскать старого знакомого Александра Михайлова, и в нем он нашел поддержку. Несколько позже Соловьева с намерением покончить с Александром II прибыли из Харькова Людвиг Кобылянский и Григорий Гольденберг, у них уже был опыт в терроре: 9 февраля они застрелили харьковского губернатора князя Д. Н. Кропоткина.

Для обсуждения вопроса о цареубийстве стали проводиться тайные совещания. Тайные не только для III отделения, но и для «Земли и Воли». В совещаниях, проходивших по трактирам в отдельных кабинетах, кроме Михайлова и кандидатов на совершение теракта участвовали землевольцы Зунделевич и Квятковский.

Но Михайлов еще колебался, надо ли доводить политический террор до апогея — до цареубийства. Предложение Соловьева вначале вызывало у него сомнения. «В то время, — пишет Александр Михайлов, — у меня не созрел еще взгляд по этому важному вопросу; я не мог ни поддержать его [Соловьева. — Ю. П.] намерения, ни отклонить. Близкая возможность такого факта заставляла часто задумываться над ним»⁵⁸.

Однако, решившись, Михайлов в короткий период сделал все возможное, чтобы направить землевольческое подполье по пути террористической борьбы. «Весною 1879 г. совершился крутой перелом в воззрениях Михайлова, — отмечал Плеханов. — Он все более и более начал склоняться к так называемому террористическому способу действий. Перелом этот произошел, конечно, не вдруг. Некоторое время Михайлов не высказывался принципиально против старой программы, хотя не упускал случая заметить, что мы не имеем и десятой доли сил, необходимых для ее выполнения. Но, мало-помалу, новый способ действий выяснился для него окончательно, и когда весною 1879 г. Соловьев и Гольденберг приехали в Петербург, жребий был брошен, Михайлов сделался террористом»⁵⁹.

Пока шли общие трактирные дискуссии по поводу целесообразности «центрального террора», Михайлов настоял, чтобы основной землевольческий кружок вынес смертный приговор Н. В. Рейнштейну — предателю, выявленному Клеточниковым. Рейнштейн выдал «Северный союз русских рабочих» и представлял серьезную опасность для «Земли и воли». 5 марта 1879 г. с ним покончили М. Р. Попов и Н. В. Шмеман в московской гостинице Мамонтова⁶⁰.

Вместе с Морозовым Михайлов принялся за подготовку покушения на нового шефа жандармов А. Р. Дрентельна. Роль непосредственного исполнителя взял на себя Леон Мирский, террорист-одиночка, добровольно вызвавшийся на теракт. Михайлов мотивировал покушение на Дрентельна местью. По воспоминаниям Попова, он заявлял: «Нам нужно отомстить Дрентельну за варварское избиение наших товарищей в Петропавловке». При этом он показал нам письмо из крепости, где говорилось об избиении и о том, что на заявление заключенных Дрентельну о незаконном обращении с ними тот сказал: «Вы же не признаете законов, а требуете исполнения их от нас». «Вот что совершается над нашими товарищами, — говорил А. Д., — быть может, скоро то же будет совершаться и над нами. Мне кажется, — заключил А. Д., — теперь не время заниматься обоснованием программ деятельности»». И здесь же Попов добавляет: «Мне нет надобности говорить, что А. Д. ставил на первый план месть правительству за все его беззакония над революционерами. Такое настроение царило в это время не только в революционной среде, даже и не в интеллигентной молодежи, но и вообще среди интеллигенции»⁶¹.

13 марта 1879 г. Л. Ф. Мирский подскакал на лошади к карете Дрентельна и выстрелил в окно. Но глава III отделения остался невредим. Второй выстрел дал осечку. Михайлов находился на месте покушения. Потом он несколько дней укрывался вместе с Мирским на частной квартире⁶². «Случайность спасла жизнь Дрентельну, — заметил Б. Б. Глинский, — и стрелявшему в него революционеру Мирскому, благодаря плохой тогда организации полицейской и охранной службы, легко удалось скрыться»⁶³. Однако выстрел Мирского ставил под сомнение всесилие голубых мундиров. Петербург еще не видывал такого шквала массовых гонений. В городе начались повальные обыски и аресты — впрочем, совершенно непричастных лиц.

Сорвавшийся теракт и жандармско-полицейские расправы имели переломное значение в ходе трактирных собраний цареубийц. «Неудавшееся покушение на жизнь генерала-адъютанта Дрентельна, — свидетельствовал Гольденберг, — имело, очевидно, влияние на взгляды и убеждения Зунделевича и Михайлова, и, под влиянием неудачи, они стали говорить о цареубийстве как о таком событии, решение которого являлось необходимым в ближайшем будущем». Было решено, что покушение должен произвести русский человек, чтобы акция не носила националистического характера. Потому кандидатуры поляка Кобылянского и еврея Гольденберга отпадали, оставался один Соловьев⁶⁴.

Столь важный вопрос, как покушение на жизнь царя, Михайлов не мог не вынести на заседание основного кружка «Земли и воли», которое было назначено за несколько дней до уже предрешенной акции — на 29 марта, на великий четверг страстной недели 1879 года. Это собрание сыграло ключевую роль в судьбе организации.

Об обстоятельствах будущего предприятия Михайлов говорил на заседании немногословно. Он не назвал Соловьева, но заявил о предложении некоего «лица, которое решило во что бы то ни стало выступить против царя». Обсуждение готовящегося цареубийства приняло небывало резкие и запальчивые формы. Ожесточенными противниками «револьверщиков» и «дезорганизаторов», как называли сторонников террористической борьбы, выступили «деревенщики», отстаивавшие старую народническую программу пропаганды в деревне. «»Деревенщина» пересыпала свои возражения массою сарказма и шпилек. Террористы держались очень сдержанно, хотя, очевидно, были сильно возбуждены». Среди противников цареубийства наиболее активно выступали Плеханов, Попов, Аптекман. Они опасались, что покушение повредит или вообще приведет к прекращению работы среди крестьянства⁶⁵.

«Дезорганизаторам» было заявлено, что истребление «наиболее вредных лиц из правительства», действительно, предусматривалось «Землей и волей», но цареубийство является нарушением программных основ организации. Раздались возгласы, чтобы «не только не было оказано никакого содействия «приехавшему на цареубийство», но чтобы сам он был схвачен, связан и вывезен вон из Петербурга, как сумасшедший». Кто-то предложил написать царю письмо с предупреждением об опасности. «Дезорганизаторы» отвечали, что «это донос, мы с вами будем поступать, как с доносчиками!»⁶⁶. Попов недвусмысленно заявил собравшимся о возможности появления среди них нового Комиссарова (якобы помешавшего Д. В. Каракозову застрелить Александра II). На это Квятковский, его ближайший товарищ по «хождению в народ», запальчиво заявил: «Если Комиссаровым будешь ты, то я тебя застрелю!»⁶⁷

Хозяйка конспиративной квартиры успокаивала и тех, и других, тщетно прося вести себя потише. Когда страсти были накалены до предела, в прихожей «раздался сильный звонок. — «Господа, полиция! — воскликнул Михайлов. — Мы, конечно, будем защищаться?» — «Разумеется!» — единодушно отвечали ему как «дезорганизаторы», так и «народники», — вспоминал Плеханов. — Каждый из присутствующих вынул из кармана револьвер и взвел курок, а Михайлов медленно и спокойно пошел в переднюю, чтобы отворить дверь. Еще минуту — и раздался бы залп, но тревога оказалась ложной: Михайлов вернулся с известием, что звонил дворник, явившийся в совершенно неурочное время по какому-то делу. Однако эта ложная тревога сослужила нам ту службу, что положила конец бурным сценам»⁶⁸. Большинством голосов было решено не санкционировать покушение на царя и отказать будущему цареубийце в какой-либо помощи⁶⁹.

Тогда Михайлов, не подчиняясь решению основного кружка, в нарушение устава «Земли и воли» заявил, что проведет покушение в качестве частного лица на свой страх и риск. Строгая партийная дисциплина оказалась не для него. Вместе с тем было понятно, что он использует подпольный аппарат землевольцев для проведения акции, которая неизбежно предопределит дальнейшее положение организации и общую направленность революционного народничества. Это было предвестие распада «Земли и воли».

При непосредственной подготовке покушения Михайлов выслеживал «папашу», как он называл Александра II, и «совершил репетицию, предварительно прошедши так, как потом прошел Соловьев»⁷⁰. Морозов передал террористу револьвер и несколько граммов яда. За день до покушения Соловьев «простился со всеми своими знакомыми в квартире Александра Михайлова»⁷¹. Здесь же он и ночевал, а утром они вдвоем отправились на дело.

2 апреля 1879 г., в пасхальный вторник, Александр II, как обычно, по утрам прогуливался около Зимнего дворца. Времена стояли еще патриархальные: император гулял один, без всякой свиты и охраны, к нему легко мог подойти кто угодно. Когда он находился у здания штаба гвардейского корпуса, Михайлов подал условный знак. Соловьев на расстоянии 4 — 5 шагов почти в упор четыре раза выстрелил в Александра II. Царь «упал и пополз на четвереньках», его не задела ни одна пуля⁷².

Пока случайные прохожие ловили злоумышленника, тот успел принять яд. Но он не подействовал. На следствии Соловьев «не дал никаких существенных показаний, отвечал вообще уклончиво и несвязно, ссылаясь весьма часто на свое совершенное нравственное расстройство»⁷³. Верховный уголовный суд приговорил его к смертной казни через повешение. 28 мая приговор был приведен в исполнение на Смоленском поле. Собралась 70-тысячная толпа⁷⁴, в которой, конечно, стояли участники преступления, и Михайлов в их числе.

Остается один не выясненный вопрос: как могло произойти, что Соловьев дал столько промахов, не причинив царю никакого вреда? Ведь Соловьев был прекрасным стрелком, о чем свидетельствует Гольденберг: во время подготовки покушения они ходили на стрельбище в Семеновском плацу для упражнения в стрельбе из револьвера⁷⁵. Скорее всего, в его планы, скрытые от соумышленников, не входило убийство Александра II. Своим актом революционер стремился привлечь внимание широких кругов к бесправному положению русского общества, как он его понимал.

Соловьев постоянно, замечал Михайлов, «останавливался на мысли о самопожертвовании»⁷⁶, за которым скрывалась тяга к суициду. Быть может, прав землеволец Н. И. Сергеев, хорошо знавший по саратовскому «поселению» Соловьева, жившего у него на квартире до последней трагической поездки в Петербург. «Не верилось, чтобы добрый, нежный, деликатный «Константиныч» мог решиться убить человека, — уверял Сергеев. — Я думаю, что, стреляя в Александра II в такой близи… он не мог не попасть в него. Он просто не хотел его убивать, нарочно дал промах»⁷⁷.

Дело Соловьева было так мастерски организовано Михайловым, что жандармам не удалось по свежим следам разыскать никого из участников теракта⁷⁸.

Нападение на «священную особу государя императора» вызвало еще одну волну обысков, арестов и полицейских притеснений. Правда, они не коснулись нелегалов, большинство из них заблаговременно выехало из Петербурга. «Покушение на цареубийство, — отмечал официальный историограф Александра II, — явно доказало недостаточность мер, принятых правительством против преступных действий шайки злоумышленников… На совещании высших сановников, происходившем в присутствии государя в кабинете его величества, решено прибегнуть к новой мере, еще не испытанной: учреждению временных генерал-губернаторств»⁷⁹. 5 апреля 1879 г., спустя три дня после выстрелов Соловьева, Россия была расчленена на шесть временных военных генерал-губернаторств. К трем уже существовавшим (в Москве, Киеве и Варшаве) добавлялись еще три. Новыми генерал-губернаторами назначались боевые военачальники, прославившиеся в русско-турецкую войну: в Петербурге — генерал-адъютант И. В. Гурко, в Одессе — генерал-адъютант Э. И. Тотлебен и в Харькове — генерал-адъютант М. Т. Лорис-Медиков. В генерал-губернаторствах объявлялось осадное положение с действием законов военного времени. Правительство открыло настоящие военные действия против не только «тайных злоумышленников», но и мирного гражданского населения.

Полицейские чины вооружались огнестрельным оружием. 10 октября 1879 г. было издано внутреннее распоряжение о порядке его применения. Генерал-губернаторы получили право арестовывать всех сомнительных лиц «без различия чина и общественного положения» и по своему усмотрению высылать их. Военно-окружным судам подлежали все обвиняемые в политических преступлениях любого характера⁸⁰. Например, 5 марта 1880 г. в Киеве был повешен несовершеннолетний юноша И. И. Розовский, признанный виновным лишь в том, что распространил и хранил у себя несколько прокламаций. Всего по приговорам военных судов в течение 1879 г. было отправлено на каторгу 66, казнено 16 человек⁸¹.

Военно-репрессивные методы применялись как средство тотального устрашения и подавления радикальной интеллигентской среды, из которой по большей части рекрутировались экстремистские личности. В киевском и одесском генерал-губернаторствах, где возникли особенно напряженные очаги терроризма, с «револьверщиками» было на время покончено.

В феврале 1878 г. на юге возник так называемый «Исполнительный комитет Русской социально-революционной партии». Вдохновителем сообщества был В. А. Осинский, член-учредитель «Земли и воли», ухавший в Киев и действовавший «без участия и согласия петербургского центра». До этого, зимой 1877 — 1878 гг., Осинский на землевольческом большом совете предложил ввести в программу «элемент политической борьбы с правительством» и «усилить дезорганизаторскую деятельность». Предложения Осинского были отвергнуты большинством. Сторонники «политики» выжидали, притупляли острые места спора. Михайлов, относившийся к Осинскому с огромным уважением и во многом разделявший его убеждения, на заседании не присутствовал, так как в это время обучал грамоте детей старообрядцев в деревне Синенькие. Возможно, при его участии обсуждение пошло бы по другому руслу. Аптекман, присутствовавший на заседании, отмечал, что это был «симптом уже зарождавшегося нового течения в недрах народнического общества»⁸².

Южный Исполнительный комитет был фикцией, так как никакая Русская социально-революционная партия его не избирала и не могла избирать. Комитет исполнял свои собственные решения и ничьи другие. Вообще в народническом движении под партией понималась неопределенная совокупность населения с общими социально-политическими воззрениями, а под организацией — сплоченная группа единомышленников при «полной обязательности отношений». «Партия — это солидарность мысли, организация — солидарность действия»⁸³, — утверждал Михайлов. Между тем В. К. Дебагорий-Мокриевич, характеризуя киевский комитет, отметил, что «трудно было даже сказать, из кого в точности он состоял, так как он совсем не представлял собою строго определенной организации». Вокруг Осинского объединились южные «бунтари» — сорвиголовы, не щадившие ни себя, ни других: Г. А. Попко, В. К. Дебагорий-Мокриевич, И. Ф. Волошенко, Д. А. Лизогуб, М. Ф. Фроленко, А. Ф. Медведев, В. А. Свириденко, Л. К. Брандтнер, А. Е. Сентянин, А. Я. Гобет, Н. Н. Колодкевич и другие. В их кругу «правительственные репрессалии, вместо того чтобы напугать, вызвали необыкновенный подъем духа и сознание собственных сил»⁸⁴. Стали раздаваться призывы к политической борьбе с самодержавной властью.

Южные террористы заявили о себе неудачным покушением на товарища киевского губернского прокурора М. М. Котляревского, убийствами нескольких агентов полиции и адъютанта киевского губернского жандармского управления Г. Э. Гейкинга. При арестах они оказывали упорнейшее вооруженное сопротивление.

К лету 1879 г. комитет Осинского был полностью изничтожен. Кто не попал на эшафот, тот погиб в перестрелках или отправился на каторгу. Сам Осинский вместе с Брандтнером и Свириденко был приговорен к расстрелу, замененному Александром II на повешение⁸⁵.

Власти считали себя достаточной силой, чтобы искоренить крамолу путем нагнетания репрессий, не прибегая ни к каким либеральным реформам или уступкам. Однако правительственный террор лишь подхлестнул террористов. Усмирители крамолы весной и летом 1879 г. «воздвигли десятки виселиц и нагнали ужас на общество, — писал Михайлов. — Но у тех, для устрашения которых они ставились, исчезло и малейшее подобие этого чувства: они освободились от всего личного и материального, примеры геройски-спокойной смерти товарищей переродили их»⁸⁶. Противоборство приняло непримиримый и ожесточенный характер.

Объявленная террористическая борьба с самодержавием поставила перед революционерами новые теоретические и организационные задачи, которые уже выходили за рамки деятельности «Земли и воли». «Согласно такому перемещению точки зрения, — утверждал Михайлов, — видоизменялась несколько и вся программа, а также и тип организации»⁸⁷. По его инициативе весной 1879 г. в Петербурге была основана фактически новая подпольная организация — Исполнительный комитет Русской социально-революционной партии⁸⁸, продолживший дело Осинского. Петербургский комитет ставил во главу угла террор как единственно действенное средство борьбы с царизмом. Название новообразованной организации являлось такой же фикцией, как и предыдущей.

В петербургский Исполнительный комитет вошли Михайлов, Квятковский, Морозов, Тихомиров и другие. Они объединились помимо «Земли и воли» «в обособленную группу, о которой остальные члены не знали», — писала Фигнер. По ее выражению, это была «организация в организации»⁸⁹ — самостоятельное подполье со своими задачами, целями, составом.

Добившись у основного землевольческого кружа разрешения на издание нового печатного органа «Листка «Земли и воли»»⁹⁰, Михайлов выпускал его от имени Исполнительного комитета. Направление «Листка» явно расходилось с землевольческой программой, на что постоянно и упорно указывал Плеханов. Между тем редактор «Листка» Морозов безапелляционно заявлял: «Политическое убийство — это осуществление революции в настоящем»⁹¹. Со страниц «Листка» исходила открытая ересь по отношению к ортодоксальному кредо «Земли и воли». Михайлов, разумеется, находился в курсе всех подобных выступлений, утверждавших новую, «револьверную тактику» борьбы.

Михайлов и Квятковский при содействии Морозова в мае под Петербургом, в Лесном, организовали подчиненную комитету группу «Свобода или смерть»⁹². О ней мало что известно, и ее полный состав не выяснен до сих пор. Нет ни одной исследовательской работы, ей посвященной.

В «Свободу или смерть» вошли экстремистски настроенные молодые люди, не связанные с петербургской землевольческой организацией, а подчас и вовсе не причастные к каким-либо кружкам. В мемуарной литературе называют А. В. Якимову, В. В. Зеге фон Лауренберга, А. Б. Арончика, Н. Н. Богородского, Г. Д. Гольденберга, Е. Д. Сергееву, С. А. Иванову, А. К. Преснякова, Г. Ф. Чернявскую, Н. С. Зацепину, студента В. М. Якимова и других⁹³. Судя по тому, что свидетельства мемуаристов сильно разнятся, состав кружка и их организационные связи были довольно аморфными. К кружку примыкали разные лица из петербургской радикальной среды, не вступавшие с ним в формально-определенные отношения. Объединились по большей части те, кто уже созрел для терроризма. Всего их собралось не более двух десятков.

Однако в организационную основу группы была положена строжайшая дисциплина. По словам Гольденберга, она «строилась на началах централизации»⁹⁴. Члены ее должны были находиться в полном подчинении Исполнительного комитета и действовать лишь по его директивам⁹⁵. По своей сути террористическая группа являлась боевым подразделением петербургского Исполнительного комитета.

Комитет пришел к выводу, что покушения на высших сановников, и тем более на царя, не могут быть делом самоотверженных одиночек. Успешным может быть лишь коллективно организованный и тщательно подготовленный акт; для него необходимы совершенные технические средства. В то время таковым средством считался динамит.

Первая попытка использовать взрывчатые вещества была предпринята еще южными «бунтарями». В Николаеве С. Я. Виттенберг и И. И. Логовенко готовили динамитный взрыв на дороге, по которой должен был 18 августа 1878 г. проехать император по пути в Ливадию. Террористы заготовили и динамит, и гальваническую батарею. Их замысел при случайных обстоятельствах был раскрыт за два дня до приезда царя. К теракту имел прямое отношение С. Чубаров, арестованный в Одессе 5 августа 1878 года. При обыске у него нашли «химические ингредиенты, входящие в состав взрывчатого вещества»⁹⁶. Все соучастники, конечно, были повешены.

Руководители нового Исполнительного комитета собрали под свое начало всех, кто мог быть знаком в той или иной степени с взрывной техникой, в их числе были Н. И. Кибальчич, С. Г. Ширяев, Г. П. Исаев, Л. Н. Гартман, А. А. Филиппов. Группа «Свобода или смерть» завела две нелегальные квартиры, где приступили к работам с взрывчатыми материалами⁹⁷.

Одним из первых в конце весны 1879 г. в «Свободу или смерть» вошел Кибальчич, который стал главным техником организации. В своей конспиративной квартире он экспериментировал с взрывчатыми смесями и разрабатывал конструкции взрывных устройств. На следствии Кибальчич показал: «Я, предвидя, что партии в ее террористической борьбе придется прибегнуть к таким веществам, как динамит, решил изучить приготовление и употребление этих веществ. С этой целью я предварительно занимался практически химией, а затем перечитал по литературе взрывчатых веществ все, что мог достать; после этого я у себя в комнате добыл небольшое количество нитроглицерина и таким образом практически доказал возможность приготовлять нитроглицерин и динамит собственными средствами»⁹⁸.

В новую террористическую группу Тихомиров привлек А. А. Филиппова, который окончил пиротехническую школу и работал на Охтенском пороховом заводе. Он консультировал Кибальчича по вопросам военной пиротехники и снабжал его гремучей ртутью, электрическими запалами и запасами бикфордова шнура. По заданию Исполнительного комитета он изготовил «автоматически действующие снаряды», которые практического применения не получили, но стали прообразом снарядов Кибальчича. Взрывчатку изготовляли в мастерской, оборудованной на конспиративной квартире Ширяева-Якимовой. В работах в разное время участвовали Исаев, Гартман, С. Н. Лубкин, В. И Иохельсон⁹⁹. Приготовление нитроглицерина в домашних условиях при постоянной опасности быть открытыми полицией было не только губительно для здоровья, но и чревато взрывом всего дома и гибелью многих людей.

Всего несколько месяцев просуществовали петербургский Исполнительный комитет и группа «Свобода или смерть», успев сформироваться в подлинную революционную организацию. Этим было заложено зерно, из которого выросла «Народная воля». И в нее вошли почти все участники сообщества.

Использование динамита стало единственным методом террористической борьбы народовольцев. Во всех покушениях на Александра II они использовали подрывную технику. Изготовленные членами группы «Свободы или смерть» несколько пудов динамита пошли на железнодорожные теракты и взрыв Халтурина в Зимнем дворце.

Между тем разногласия между «деревенщиками», последовательными землевольцами, и «револьверщиками», группировавшимися вокруг Исполнительного комитета, приняли конфликтный характер. Нужен был общий съезд «Земли и воли» для разрешения сложившихся противоречий и выработки новой программы. Съезд был назначен в Воронеже.

По инициативе Михайлова¹⁰⁰ сторонники террора предварительно собрались в Липецке — тайно от основного кружка «Земли и воли». Михайлов стремился консолидировать на съезде все наличные силы экстремистов. С его ведома и одобрения Фроленко объездил нужных лиц с приглашением в Липецк. Он заехал в село Покровское (Орловская губ.) к Баранникову и Ошаниной, которые проводили там медовый месяц, и получил их согласие; в Одессе пригласил А. И. Желябова и Колодкевича¹⁰¹. С Желябовым Михайлов познакомился ранее в Одессе; он не входил в комитет Осинского и был мало известен в центральных народнических кругах, но впоследствии стал одним из вождей «Народной воли».

Съезд в Липецке разработал новую программу и устав — на случай, если бы пришлось отделиться от «Земли и воли». По уверению Фроленко, записка с проектом программы и устава была заранее составлена Михайловым и Тихомировым. Морозов настаивал, что записку написали он, Михайлов и Квятковский¹⁰². В Липецке были выработаны основы политических требований террористического народничества и организационные условия существования подпольной боевой организации. В распорядительную комиссию выбрали Михайлова, Тихомирова и Фроленко.

На последнем, третьем заседании Михайлов произнес обвинительный акт против Александра II. Морозов уверял: «Это была одна из самых сильных речей, какие мне приходилось слышать в своей жизни, хотя Михайлов по природе и не был оратором»¹⁰³. Царю вынесли смертный приговор, не рассматривая конкретные планы и детали будущего цареубийства. Но участь его была предопределена.

Липецкий съезд положил начало новой революционной организации в России — Исполнительному комитету «Народной воли». Как указывал Михайлов, съезд дал «санкционирование первого момента жизни партии». После этого «Земля и воля» уже не могла продолжать свою деятельность по-прежнему. Несмотря на то, что общий съезд землевольцев в Воронеже принял компромиссные постановления, устраивавшие и «политиков-револьверщиков» и «деревенщиков», это не спасло организацию от распада. В августе того же года общество раскололось на две самостоятельные организации — «Народную волю» и «Черный передел». В комиссию по разделу имущества вошел и Михайлов¹⁰⁴.

В новом подпольном сообществе — Исполнительном комитете «Народной воли» — Михайлова оказал сильнейшее влияние на выработку его программных и организационных основ. Осенью 1879 г. он участвовал в заседаниях комитета, где утверждались программные требования организации. Его политические убеждения полностью воплотились в главных народовольческих требованиях: введения всеобщего избирательного права, установления свободы слова, совести, печати, сходок, созыва Учредительного собрания и установления широкого общинного самоуправления.

Преодолевая бакунинскую аполитическую теорию отрицания государства, Михайлов выступал за использование институтов публичной власти в революционных целях. В вопросе о переустройстве органов государственного аппарата он последовательно проводил идею народовластия. Он полагал, что народ должен сам через свободно выбранных представителей в Учредительном собрании решать общественные и экономические основы своей жизни. А революционеры, ставившие своей целью только народное благо, ничем не должны ущемлять волю народа; первоочередная задача — дать «политические права народу, с помощью их он себя устроит»¹⁰⁵.

Программа «Народной воли» зиждилась на убеждении в возможности силами подпольной боевой организации добиться социально-политических преобразований без народа, но для народа. Здесь скрывалась ошибка Михайлова и всех других народников-террористов. Никакая группа заговорщиков, пускай и беспримерных по своей решительности, мужеству и самоотверженности, не в состоянии демократизировать общество и провести кардинальные преобразования государственной системы.

Большинство народовольцев верило, что у них хватит сил добиться перестройки России своими собственными силами — путем террора и захвата власти, после чего крестьянство пробудится к политической жизни и установит в стране «русский социализм». Признав необходимость политической борьбы с царизмом, что являлось значительным шагом вперед, народовольцы разделяли общие утопические постулаты народничества.

Михайлову принадлежала ведущая роль в определении уставных норм народовольческой организации, в которых отразился его отход от бунтарского анархизма. По свидетельству Тихомирова, «он лелеял грандиозные проекты могущественной организации, которая должна была свергнуть правительство»¹⁰⁶. Представления Михайлова о формах существования и средствах борьбы революционного сообщества разбросаны в письмах к товарищам и в «Тюремных тетрадях»¹⁰⁷. Намеченные им организационные положения легли в основу устава «Народной воли», в нем неукоснительно проведены принципы строгой централизации, дисциплины и конспирации.

Первым ввел он в русское революционное подполье детально разработанные правила, которые должны были обезопасить революционеров от правительственного сыска. Михайлов вошел в историю русского революционного движения как самый энергичный поборник конспирации. В России не было другого организатора тайного сообщества, чью конспиративную деятельность можно было бы поставить рядом с подпольной службой безопасности, налаженной Михайловым.

Летом 1879 г. Михайлов побывал в Киеве, где убеждал местный автономный кружок А. И. Бычкова — И. Я. Левинского присоединиться к «Народной воле». Осенью того же года он основал московскую народовольческую группу и пригласил в нее двух известных революционеров — Г. Ф. Чернявскую и В. В. Зеге фон Лауренберга. Впоследствии эта группа выросла в самую крупную периферийную организацию «Народной воли». Осенью 1880 г. Михайлов вел переговоры с польской Социально-революционной партией «Пролетариат», представители которой «соглашались на всякое содействие Исполнительному комитету»¹⁰⁸.

Михайлов также следил за директивной перепиской с заграничными представителями. Контролировал собрания рабочих групп и студенческих кружков. Постоянно доставал большие денежные суммы, столь необходимые для подполья. Он же наладил работу народовольческих динамитных мастерских и типографии. По сути, Михайлов координировал всю деятельность «Народной воли».

В этот период он встретил ту женщину, которую полюбил «тихо, спокойно, но глубоко и навсегда». В архивных изысканиях мне удалось обнаружить переписку Михайлова с известной народоволкой Анной Павловной Корбой¹⁰⁹, самым близким и дорогим ему человеком. Личные отношения двух революционеров складывались непросто и во многом драматично. В мемуарах Корба лишь глухо упомянула, что жизнь Михайлова «никогда не омрачалась ни бурями личного свойства, ни сильными страстями»¹¹⁰. Во время совместной работы в подполье их общение не выходило за рамки товарищества. Только после ареста Михайлов в тайном письме из тюрьмы решился признаться в своих чувствах замужней женщине, старше его на пять лет. «Хотя слишком поздно, но я рад, что ты узнала силу любви моей», — писал он. И повторял в другом письме, звучащем, как первое признание: «Милая, милая, как люблю тебя. Знала ли ты, что любовь моя так глубока. Полагала ли? Должно быть нет». И узнал, что его любовь не безответна, что он тоже любим. В своих письмах Анна Корба уверяла: «Буду до конца добра и достойна тебя, мой дорогой, люблю тебя бесконечно, навек твоя», «Да хранит тебя Бог и моя горячая любовь».

О том, что отношения Александра Михайлова и Анны Корбы не переросли в любовную связь, говорит тот факт, что они не снимали совместной квартиры, как в таких случаях поступали другие народовольческие пары (Желябов — Перовская, Фроленко — Лебедева, Морозов — Любатович, Квятковский — Иванова, Тихомиров — Сергеева и другие). Такую совместную квартиру Михайлову, мастеру по устройству конспиративных жилищ, было бы весьма легко устроить, причем не навлекая морального осуждения со стороны своих товарищей: в народовольческой среде это было принято.

Письма о любви сыграли трагическую роль. Она сохранила письма — потому они и дошли до нас, но тем погубила себя. После ее ареста при обыске в Петропавловской крепости 14 июля 1882 г. у Корбы нашли пять писем, «зашитых в платье», и приобщили их к следствию. Экспертиза отбросила «и тень сомнения в тождественности руки Михайлова с рукой, писавшей» письма¹¹¹. Корба отказалась давать показания относительно писем Михайлова, осужденного к этому времени. Однако этими материалами была доказана ее непосредственная связь с ИК «Народной воли». Остальные улики были не так существенны. По «Процессу 17-ти» Корбу приговорили к 20 годам «каторжных работ на заводах».

Комитет «Народная воля» главные усилия направил на убийство Александра II, акцию, которая привела к гибели и царя и большинства членов народовольческого комитета. Покушения потребовали много сил, а поэтому на второй план постепенно отодвигались издательская деятельность и пропаганда среди военных, учащейся молодежи и рабочих.

Осенью 1879 г. народовольцы готовили теракты на железной дороге под Одессой и Александровском, но они не состоялись. В первом случае Александр II не поехал в Петербург из Ливадии через Одессу. А во втором Желябов неправильно соединил провода взрывного устройства¹¹².

На себя Михайлов взял организацию покушения 19 ноября 1879 г. под Москвой в Рогожской части близ Курского вокзала. По его инициативе был куплен у старообрядцев при весьма странных обстоятельствах дом около железной дороги. Его владельцами стали «супруги Сухоруковы» — Гартман и Перовская. Из этого дома террористы прорыли с огромным трудом и опасностью подкоп под железнодорожное полотно. Произвести покушение поручалось Ширяеву, Михайлов дал ему сигнал при проезде царского поезда. Но Ширяев растерялся и упустил нужный момент. Тогда Михайлов, приняв волевое решение, велел взорвать свитский поезд, следовавший за царским, что и было сделано¹¹³. «Народная воля» во всеуслышание заявила о своем существовании, объявив открытую войну самодержавию.

Организацией покушения С. Н. Халтурина на Александра II в Зимнем дворце также руководил на первом этапе Михайлов¹¹⁴. Взрыв грянул 5 февраля 1880 г., но император остался невредимым. Это не было случайной неудачей из-за того, что царь опоздал к намеченному времени обеда в связи с приездом принца Александра Гессенского. Дело было в другом, сила взрыва была недостаточной. Жертвами покушения стали прислуга и солдаты лейб-гвардии Финляндского полка, несшие в этот день караульную службу во дворце. Общее число убитых достигло 11, раненых — до 56 человек.

Летом 1880 г. народовольцы готовили еще одну акцию. В Петербурге, на Гороховой улице, была заложена мина под Каменным мостом через Екатерининский канал. Злоумышленники рассчитывали, что летом царь при возвращении из Царского Села в город не минует Каменного моста на пути от Царскосельского вокзала к Зимнему дворцу. Исполнить покушение должны были М. В. Тетерка и Желябов. По «откровенным показаниям» народовольца В. А. Меркулова, в этом предприятии участвовали и бомбисты, которые должны были находиться возле моста на случай неудачного взрыва. «Михайлову предназначалось заведование ими и размещение их на назначенных постах. У него самого снаряд должен быть вделан в высокую шляпу так, чтобы он взорвался, когда Михайлов при проезде государя бросил бы вверх шляпу»¹¹⁵. Опасность на этот раз обошла стороной Александра II, так как народовольцы не узнали времени проезда кортежа.

Участвовал Михайлов также и в подготовке покушения 1 марта, которое закончилось смертью императора. Для его убийства террористы рассчитывали использовать взрывной снаряд в подкопе из сырной лавки на Малой Садовой улице, так как по ней царь обычно возвращался в Зимний дворец с военного развода в Манеже. Довершить теракт должны были метальщики. Место для покушения одобрил Михайлов. Он же достал значительные деньги на это предприятие¹¹⁶ и принял на себя руководство.

Однако 28 ноября 1880 г. он был арестован — по собственной оплошности и при нелепейших обстоятельствах. Собирая материалы по истории революционного движения, Михайлов попросил студентов переснять фотографии казненных народовольцев. Такие пересъемки часто практиковались в то время и не были рискованными. Но студенты наотрез отказались выполнить просьбу. Поддавшись раздражению, Михайлов сам отнес оригиналы в фотоателье Александровского на Невском проспекте. Между тем и полиция именно в этом заведении фотографировала всех арестованных революционеров. Потому там сразу же «опознали принесенные фотографии государственных преступников» и сообщили в Департамент полиции. За мастерской установили слежку. Когда Михайлов явился за карточками, он обратил внимание на странное поведение фотографа, который по пустячному поводу не выдал фотографии, засуетился, попросил подождать, куда-то убежал, видимо, за полицией. А его жена, когда осталась наедине с клиентом, дала ему понять об угрозе, проведя ладонью вдаль шеи. При выходе шпион, переодетый швейцаром, уговаривал Михайлова не уходить и даже попытался схватить, но тот опустил руку в карман, как будто за пистолетом, и шпик отстал. Об этой истории опытный подпольщик рассказал товарищам и пообещал не показываться там. Михайлов даже послал по городской почте хозяину мастерской письмо с отказом от заказа. Казалось, инцидент исчерпан. Но через несколько дней он вошел в фотоателье и попал в руки полиции, которая вначале понятия не имела, кого поймала.

На следствии Михайлов держался с непреклонным мужеством. В обширной записке, написанной во время допросов, и в «Тюремных тетрадях» он поставил своей целью воссоздать всю историю народнического движения 1870-х годов. «Как общественный деятель, я пользуюсь представившимся случаем, — писал революционер, — дать отчет русскому обществу и народу»¹¹⁷. Его следственные записки стали одним из главных источников по истории революционного народничества.

Более года пробыл Михайлов в предварительном заключении. Только в феврале 1882 г. его привлекли к «Процессу 20-ти народовольцев» — самому крупному народовольческому судебному разбирательству. Центральной фигурой на процессе стал Михайлов. Скамью подсудимых он использовал как трибуну для обличения самодержавия и пропаганды своих взглядов. «Приятно даже под страхом десяти смертей говорить свободно, исповедать свои убеждения, свою лучшую веру, — писал он родным во время суда. — Приятно спокойно взглянуть в глаза людям, в руках которых твоя участь. Тут есть великое нравственное удовлетворение. Может быть, не многие согласятся со мною, но я готов еще раз отдать жизнь свою за таких несколько дней»¹¹⁸. В своих выступлениях на процессе Михайлов взял на себя роль выразителя народовольческих идей. Он стремился выявить причины и следствия революционной борьбы и выступил с программными народовольческими заявлениями, раскрывающими цели, задачи, требования и экстремистские средства своей организации.

Михайлов оставался бесконечно убежденным и последовательным террористом. Узнав на суде об убийстве 1 марта Александра II, он в письме к товарищам-народовольцам писал с полной уверенностью, что желанная цель близка: «Наверху, очевидно, царствует министерство палачей. Надо утопить их в той крови, которую они прольют. Но хладнокровнее, обдуманнее, решительнее! Попытки не нужны и бесцельны, избегайте их, хотя бы пришлось ждать. Успех, один успех достоин вас после 1 марта. Единственный путь — это стрелять в самый центр. На очереди оба брата (Александр III и вел. кн. Владимир Александрович. — Ю. П.), но начать надо с Владимира. При политической свободе, кажется, лучше перейти на путь идейной борьбы. Но до нее — одна цель. И вы, дорогие, уже научились попадать в нее. К свободе — одна преграда: два брата. Более, думаю, препон не встретите»¹¹⁹.

Вынесенный Михайлову смертный приговор царь заменил бессрочной каторгой. Он умер не на глазах у всех на эшафоте, чего страстно ожидал и к чему готовился как к последнему акту противостояния царизму. Такой возможности ему не дали.

Последние месяцы своей жизни он провел в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, в полной изоляции в промозглой камере, находящейся в отдаленном коридоре. Отличаясь чрезвычайно крепким здоровьем, он умер от сплошного отека обоих легких меньше чем через два года после заточения. Александр Дмитриевич Михайлов скончался в возрасте 29 лет 18 марта 1884 года. Он умирал с непоколебимой уверенностью в правоте своего дела, оставив образец героического поведения революционера. Борцу с самодержавием стоит отдать должное: его мужеству, бескорыстной целеустремленности, готовности к самопожертвованию ради общего народного блага.

Народовольческие мечты добиться введения конституционных форм правления были неосуществимы, так как в стране отсутствовали политически оформившиеся общественные группы, готовые отстаивать свои интересы. В этом же заключалась и причина половинчатости, «пробуксовки» реформ Александра II, невозможности завершить их введением конституции, хотя бы и «куцей».

Михайлов и его единомышленники переоценивали влияние отдельных «критически мыслящих личностей» на развитие общества, поэтому их революционные усилия в целом оказались бесплодными. Когда у народа достаточно сил и энергии провести прогрессивные преобразования, революционеры излишни, когда же таковые условия отсутствуют, то революционеры бесполезны. Вместе с тем деятельность Михайлова будила российское общество к широкому политическому действию, расшатывала устои имперской власти, настойчиво ставила на повестку дня насущные задачи прогрессивного развития страны: введения гражданских свобод, конституционных прав, подлинного народного правления.

Примечания

1. КЛЕВЕНСКИЙ М. Александр Дмитриевич Михайлов. М. 1925; БЕРКОВА К. Н. А. Д. Михайлов. М. 1926; ФИГНЕР В. Н. Александр Михайлов — народоволец. В кн.: ФИГНЕР В. Н. Полн. собр. соч. Т. 5. М. 1929; ЭЛЬСБЕРГ Я. А. Михайлов. М. 1935; ДАВЫДОВ Ю. В. «Завещаю вам, братья…» Повесть об Александре Михайлове. М. 1975; ЗОРИН А. В. Революционер-народник А. Д. Михайлов (к вопросу о нравственном облике революционера 70-х гг. XIX в.). В кн.: Вопросы истории и краеведения. Курск. 1992; ТРОИЦКИЙ Н. А. «Дворник» (Народоволец Александр Михайлов). — Освободительное движение в России. Саратов. 1999, N 17.

2. МИХАЙЛОВ А. Д. Автобиографические заметки. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., ФИГНЕР В. Н. Народоволец А. Д. Михайлов. Л. -М. 1925, с. 39.

3. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. К биографии А. Д. Михайлова. Там же, с. 58.

4. Показания А. Д. Михайлова на следствии. Там же, с. 88.

5. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 102 (Департамент полиции), 5-е д-во, 1881 г., оп. 127, д. 860а, ч. 1, л. 121об. Доклад Особому совещанию «О ссыльнокаторжном А. Д. Михайлове», 11.VI.1884.

6. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. А. Д. Михайлов. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., ФИГНЕР В. Н. Ук. соч., с. 9; Письма народовольца А. Д. Михайлова. М. 1933, с. 222.

7. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 219.

8. МИХАЙЛОВ А. Д. Автобиографические заметки, с. 45.

9. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 219.

10. САРАТОВЕЦ МАЙНОВ И. И.]. Саратовский семидесятник. — Минувшие годы, 1908, N 3, с. 184 — 185.

11. МИХАЙЛОВ А. Д. Автобиографические заметки, с. 48.

12. ТИХОМИРОВ Л. Воспоминания. М. -Л. 1927, с. 93; МИХАЙЛОВ А. Д. Автобиографические заметки, с. 41.

13. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 1185 (В. Н. Фигнер), оп. 1, д. 675, л. 42а об. Прибылева-Корба — Фигнер, 7.I.1924. Автограф.

14. АПТЕКМАН О. В. Общество «Земля и воля» 70-х гг. Пг. 1924, с. 217; ТИХОМИРОВ Л. А. Примечания к «Автобиографическим заметкам» А. Д. Михайлова. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., ФИГНЕР В. Н. Ук. соч., с. 41.

15. ФИГНЕР В. Н. Запечатленный труд. Т. 1. М. 1964, с. 229; ПЛЕХАНОВ Г. В. Воспоминания об Александре Михайлове. В кн.: ПЛЕХАНОВ Г. В. Соч. Т. 1. М. 1925, с. 167.

16. МИХАЙЛОВ А. Д. Автобиографические заметки, с. 49; Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 120.

17. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 149, 145.

18. Там же, с. 120.

19. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 162.

20. ТИХОМИРОВ Л. А. Примечания к «Автобиографическим заметкам», с. 49; ФИГНЕР В. Н. Александр Михайлов — народоволец, с. 273.

21. Прошение А. Д. Михайлова коменданту Петропавловской крепости И. С. Ганецкому, 20.III.1882. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., ФИГНЕР В. Н. Ук. соч., с. 216.

22. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 1280 (Управление коменданта Петропавловской крепости), оп. 1, д. 516, л. 98 — 98об. Директор ДП В. К. Плеве — коменданту Петропавловской крепости Ганецкому, 26.III.1882.

23. ГАРФ, ф. 102, 3-е д-во, 1881 г., д. 8, л. 59об. Ганецкий — Плеве, 22.II.1881; 1883 г., д. 20, ч. 1, л. 94. То же, 25.II.1883.

24. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 150.

25. ПОЛИВАНОВ П. Отрывок из воспоминаний. — Вестник русской революции, 1905, N 4, с. 79.

26. Архив «Земли и воли» и «Народной воли». М. 1932, с. 63, 62.

27. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 162.

28. Письмо Михайлова основному кружку землевольцев, 20.IX.1878 (Архив «Земли и воли» и «Народной воли», с. 93).

29. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 222; МАРТЫНОВСКИЙ СИ. Давно минувшее. — Кандальный звон, Одесса, 1925, N 1, с. 106.

30. ФРОЛЕНКО М. Попытка освобождения Войнаральского. В кн.: Архив «Земли и воли» и «Народной воли», с. 43 — 45; МОРОЗОВ Н. А. Автобиография. В кн.: МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 1. М. 1947, с. 17.

31. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 222.

32. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с, 102.

33. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 164.

34. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 122.

35. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. «Народная воля». Воспоминания о 1870 — 1880-х гг. М. 1926, с. 70; Процесс 20-ти народовольцев в 1882 году. Ростов-н/Д., 1906, с. 11 — 13; Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 122.

36. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 223.

37. ПСЗ-2. Т. 53. Отд. 2, с. 89 — 90.

38. Циркуляры по Корпусу жандармов за 1876 — 1884 гг. СПб. 1884.

39. ПСЗ-2. Т. 53. Отд. 2, с. 240 — 241.

40. Национальная республиканская библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей (НРБ ОР), ф. 1000 (Собрание отдельных поступлений), оп. 2, д. 1098, л. 7. Докладная записка по делу об убийстве шефа жандармов Н. В. Мезенцева. 1878.

41. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 164; ТИХОМИРОВ Л. А. Несколько мыслей о развитии и разветвлении революционных направлений. — Каторга и ссылка, 1926, N 3, с. 119.

42. РГАЛИ, ф. 1744 (Кружок народовольцев), оп. 1, д. 9, л. 203. БУХ Н. К. Борьба слепых. Машинопись, авториз. 1920-е годы.

43. ТИХОМИРОВ Л. Воспоминания, с. 93; АПТЕКМАН О. В. Ук. соч., с. 216.

44. РГАЛИ, ф. 1185, оп. 1, д. 321, л. 2. Н. К. Бух — В. Н. Фигнер, 25.VIII.1929. Автограф.

45. ИВАНОВСКАЯ П. С. Первые типографии «Народной воли». — Каторга и ссылка, 1926, N 3, с. 33; ФИГНЕР В. Н. Александр Дмитриевич Михайлов. В кн.: ФИГНЕР В. Н. Полн. собр. соч. Т. 5, с. 239.

46. ТИХОМИРОВ Л. А. Воспоминания, с. 121; ПОПОВ P.M. Записки землевольца. М. 1933, с. 147 — 148; МОРОЗОВ Н. А. Памяти «Народной воли». — Вестник знания, 1929, N 1; ЕГО ЖЕ. Из воспоминания о друге. — Современное слово, 1914, N 12(25), январь, N 2158, с. 3.

47. ТИХОМИРОВ Л. А. Воспоминания, с. 121, 133.

48. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 166; ДЕЙЧ Л. Г. Плеханов в «Земле и Воле». В кн.: Группа «Освобождение труда». Вып. 3. М. 1925, с. 65 — 66.

49. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 166.

50. ТИХОМИРОВ Л. А. Воспоминания, с. 126.

51. ЛЮБАТОВИЧ О. С. Далекое и недавнее. М. 1930, с. 29.

52. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. По прочтении биографии А. Д. Михайлова. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., ФИГНЕР В. Н. Ук. соч., с 54.

53. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 28; ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 164.

54. Государственный литературный музей. Рукописный фонд, ф. 2 (В. Я. Богучарский), оп. 1, д. 303. М. Р. Попов — Богучарскому, 16.I.1906. Автограф; ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 165.

55. МОИСЕЕНКО П. А. Воспоминания старого революционера. М. 1966, с. 24.

56. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 101.

57. Государственный Исторический музей. Отдел письменных источников (ГИМ ОПИ), ф. 282, оп. 1, д. 396, л. 240. МИХАЙЛОВ А. Д. Тюремные тетради. Записка о развитии социализма в России. Не позднее 15.II.1882. Автограф.

58. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 128.

59. ПЛЕХАНОВ Г. В. Ук. соч., с. 165.

60. АПТЕКМАН О. В. Ук. соч., с. 141 — 143; Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 223; ПОПОВ М. Р. Записки землевольца. М. 1933, с. 140 — 143.

61. МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2, с. 446 — 454; Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 223; ПОПОВ М. Р. Ук. соч., с. 141.

62. ПЛЕХАНОВА Р. М. Периферийный кружок «Земли и воли». В кн.: Группа «Освобождение труда». Сб. 4. М. -Л. 1926, с. 105.

63. ГЛИНСКИЙ Б. Б. Революционный период русской истории (1861 — 1881 гг.). Ч. 2. СПб. 1913, с. 303.

64. Процесс шестнадцати террористов (1880 г.). СПб. 1906, с. 14 — 15.

65. ПЛЕХАНОВ Г. В. О былом и небылицах. В кн.: ПЛЕХАНОВ Г. В. Соч. Т. 24, с. 305; АПТЕКМАН О. В. Ук. соч., с. 358 — 359.

66. МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2, с. 505; ПЛЕХАНОВ Г. В. О былом и небылицах, с. 305.

67. ПОПОВ М. Р. Ук. соч., с. 202.

68. ПЛЕХАНОВ Г. В. О былом и небылицах, с. 305 — 306.

69. МОРОЗОВ Н. А. Отголоски давних дней. — Былое, 1907, N 10, с. 244; ПОПОВ Р. М. Ук. соч., с. 202; ЛЮБАТОВИЧ О. С. Ук. соч., с. 32 — 33.

70. Процесс 20-ти народовольцев, с. 13 — 14; Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 127- 129; Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 223.

71. МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2, с. 507.

72. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 223; Всемирная иллюстрация, 1879, т. 22, с. 331 — 332.

73. ГАРФ, ф. 109, 3-я экспед., 1879 г., д. 206, ч. 1, л. 110. Записка министра юстиции Д. Н. Набокова Александру II, 5.IV.1879.

74. Московские ведомости, 30.V.1879, N 135, с. 3.

75. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 1351, оп. 1, д. 4322, л. 17. Заявление Г. Д. Гольденберга начальнику Одесского ГЖУ полковнику Першину, 9.III.1880. Автограф; Процесс шестнадцати террористов, с. 15.

76. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 154.

77. Институт русской литературы Академии наук СССР. Отдел рукописей, ф. 266 («Русское богатство»), оп. 2, д. 497, л. 95. СЕРГЕЕВ Н. И. Из жизни людей семидесятых годов. Машинопись, авториз. Май 1917 года.

78. РГИА, ф. 1282 (Канцелярия МВД), оп. 1, д. 492. Дело о возбуждении следствия в связи с покушением А. К. Соловьева на Александра II.

79. ТАТИЩЕВ С. С. Император Александр II. Т. 2. М. 1996, с. 566.

80. Хроника социалистического движения в России. 1878 — 1887. Официальный отчет. М. 1906, с. 99; ПСЗ-2. Т. 54. Отд. 1, с. 298.

81. Хроника социалистического движения в России, с. 129 — 130; БОГУЧАРСКИЙ В. Я. Кровавый синодик. Смертная казнь по политическим делам в России. СПб. 1906, с. 20; ТАТИЩЕВ С. С. Ук. соч., с. 576 — 577.

82. ПОЛОНСКАЯ [ОШАНИНА] М. Н. К истории партии Народной воли. — Былое, 1907, N 6, с. 4; АПТЕКМАН О. В. Ук. соч., с. 236.

83. Объяснения Александра Михайлова на суде. В кн.: ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П., В. Н. ФИГНЕР. Ук. соч., с. 168. Здесь Михайлов выражал не свое личное мнение, а общепризнанную точку зрения.

84. ДЕБАГОРИЙ-МОКРИЕВИЧ В. К. Воспоминания. СПб. Б.г., с. 334, 324.

85. ГАРФ, ф. 109, 3-я эксп., 1880 г., д. 735, л. 16 — 16об. О казненных государственных преступниках. 1880.

86. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 136.

87. ГИМ ОПИ, ф. 282, оп. 1, д. 396, л. 240. МИХАЙЛОВ А. Д. Тюремные тетради. Записка о развитии социализма в России.

88. ФИГНЕР В. Н. Запечатленный труд, с. 81; Государственный Исторический музей. Отдел изобразительных материалов (ГИМ ИЗО), инв. N 83000 / VI 17552, л. 1. МОРОЗОВ Н. А. Воспоминания об Исполнительном комитете «Земли и воли», 26.I.1929. Автограф.

89. ФИГНЕР В. Н. Запечатленный труд. Т. 1, с. 181; МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 3, с. 285; РГАЛИ, ф. 1185. оп. 1, д. 145, л. 49об. ФИГНЕР В. Н. Воспоминания о Н. А. Морозове и других. Автограф, черновик. 1932, 1934.

90. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 223; МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2, с. 501.

91. Листок «Земли и воли», 22.V.1897, N 2 — 3. В кн.: Революционная журналистика семидесятых годов. Первое приложение к сборникам «Государственные преступления в России». Paris. 1905, с. 498.

92. ЯКИМОВА А. В. Группа «Свобода или смерть». — Каторга и ссылка, 1926, N 3, с. 14 — 15; Архив РАН, ф. 543 (Н. А. Морозов), оп. 2, д. 57, л. 18. МОРОЗОВ Н. А. Размышления перед старыми письмами. Воспоминания. 1934; л. Зоб. Приписка Фигнер; ГИМ ИЗО, Инв. N 83000/VI 17552, л. 1об. ЯКИМОВА А. В. Воспоминания о группе «Свобода или смерть», 24.XII.1928. Автограф; ФИГНЕР В. Н. Александр Дмитриевич Михайлов, с. 247; РГАЛИ, ф. 1185, оп. 1, д. 145, л. 49об. ФИГНЕР В. Н. Воспоминания о Н. А. Морозове. Автограф. 1932, 1934.

93. ЯКИМОВА А. В. Группа «Свобода или смерть», с. 15; МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 3, с. 285, 287; ФИГНЕР В. Н. Запечатленный труд. Т. 1, с. 182.

94. Центральный государственный исторический архив в г. Москве, ф. 16 (Канцелярия Московского генерал-губернатора), Секретный отд., 1879 г., оп. 69, д. 524, ч. 6, л. 201. Рапорт начальника Московского ГЖУ генерал-губернатору, 18.I.1880.

95. ЯКИМОВА А. В. Группа «Свобода или смерть», с. 15.

96. Хроника социалистического движения в России. 1878 — 1887, с. 81 — 82.

97. Архив РАН, ф. 543, оп. 4, д. 2181, л. 6. А. В. Якимова — Н. А. Морозову, 13.V.1939. Автограф.

98. Показания первомартовцев. — Былое, 1918, N 4 — 5, с. 297.

99. ФИЛИППОВ А. А. Автобиография. В кн.: Деятели СССР и революционного движения в России. Энциклопедический словарь Гранат. М. 1989, с. 258 — 259; ШИРЯЕВ С. Г. Автобиографическая записка. — Красный архив, 1924, т. 7, с. 94; ИОХЕЛЬСОН В. И. Первые дни «Народной воли». Пг. 1922, с. 7 — 8.

100. ПОЛОНСКАЯ [ОШАНИНА] М. Н. Ук. соч., с. 4.

101. ФРОЛЕНКО М. Ф. Собр. соч. Т. 2. М. 1932, с. 11 — 18.

102. ФРОЛЕНКО М. Ф. Комментарий к статье Н. А. Морозова «Возникновение «Народной воли»». — Былое, 1906, N 12, с. 27; МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2, с. 511.

103. МОРОЗОВ Н. А. Повести моей жизни. Т. 2, с. 516.

104. ИОХЕЛЬСОН В. И. Ук. соч., с. 12 — 13.

105. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 156.

106. ТИХОМИРОВ Л. Заговорщики и полиция. М. 1930, с. 135.

107. ГИМ ОПИ, ф. 282, оп. 1, д. 396. МИХАЙЛОВ А. Д. Тюремные тетради. 1882. Автограф.

108. БЫЧКОВ А. Дело о революционных кружках в Киеве в 1879, 1880, 1881 гг. — Летопись революции, 1924, N 2, с. 55; ЧЕРНЯВСКАЯ-БОХАНОВСКАЯ Г. Ф. Автобиография. В кн.: Деятели СССР и революционного движения, с. 311; ФИГНЕР В. Н. Александр Дмитриевич Михайлов, с. 251; ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. «Народная воля», с. 198.

109. Урожденная Меингард, после второго замужества Прибылева-Корба.

110. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. По прочтении биографии А. Д. Михайлова, с. 54.

111. ГАРФ, ф. 112 (Особое присутствие Правительствующего сената), оп. 1, д. 527, л. 368об. Протокол сличения почерков, 7.X.1882.

112. РГАЛИ, ф. 1185, оп. 1, д. 604, л. 154 — 155. Морозова — Фигнер, 13.XII.1926. Автограф; ШИРЯЕВ С. Г. Ук. соч., с. 96; ФИГНЕР В. Н. Запечатленный труд. Т. 1, с. 213.

113. ТИХОМИРОВ Л. А. Тени прошлого. — Каторга и ссылка, 1926, N 4, с. 89; Каторга и ссылка, 1932, N 5, с. 156 — 157. Н. А. Морозов — Я. Д. Бауму, 28.VI.1931. См. также: РГАЛИ, ф. 1185, оп. 1, д. 604, л. 155об. Морозов — Фигнер, 13.XII.1926.

114. Архив РАН, ф. 543, оп. 2, д. 62, л. 15об. -16об. МОРОЗОВ Н. А. Мои воспоминания о Степане Халтурине. 1938. Автограф; ТИХОМИРОВ Л. Тени прошлого, с. 87.

115. Процесс 20-ти народовольцев, с. 81; ГАРФ, ф. 102, 5-е д-во, 1881 г., оп. 127, д. 860а, ч. 1, л. 125. Доклад Особому совещанию «О ссыльно-каторжном А. Д. Михайлове». Сам Михайлов не брал на свой счет участие в этом покушении (Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 208).

116. ПРИБЫЛЕВА-КОРБА А. П. По прочтении биографии А. Д. Михайлова, с. 54.

117. Показания А. Д. Михайлова на следствии, с. 81.

118. Письма народовольца А. Д. Михайлова, с. 274.

119. Там же, с. 194 — 195.

Источник: «Вопросы истории», 2011, №6.