На работе зашла в центр одна очень пожилая финка, попросила посидеть на уроке русского для финнов — «я просто молча послушаю», типа. Мне-то что, мне же не жалко. Просидела молча весь час.
Потом пошли пить кофе, что-то про жизнь говорим, и вдруг она на каком-то этапе на чистейшом русском говорит что-то. Я в недоумении, начинаю распрашивать. В итоге проговорили полтора часа — у меня было окно, к счастью.
Я часто жалею, что не ношу с собой диктофон — иногда такие интересные рассказы приходится услышать, что хоть книги потом пиши. Ну и вообще — при том, что болезнь русских — это их чрезмерная зацикленность на истории (возможно, впрочем, что это проявление отсутствия настоящего и, что еще более печально, будущего), но, как сам все-таки русский, ровно так же и тоже на ней зациклен. И не только на глобальной, то есть истории идей и долговременных исторических процессах длиной в сотни лет, как, например, борьба за социализм, но и на том, что западники называют микроисторией, то есть тем, как глобальная история отражается на судьбах обыкновенных, т.н. «простых» людей. Про них вообще часто как-то забывают — особенно те, кто любит мыслить широко, с размахом, глобально-геоплитически. (А таких много, как мне иногда пишут: в 1937-38 гг. было расстреляно не сто миллионов, как один великий писатель земли Русской уверял, а всего 700 тысяч… всего. Мало чем такие люди отличаются от великого писателя, да и к коммунизму они не имеют никакого отношения, что бы там они сами о себе не говорили).
Ну вот одна такая история, услышанная сегодня.
В 1932 году рассказчица, пятилетняя девочка, с отцом и мамой живет в финской Котке. Есть еще старшая сестра. Отец — плотник, безработный. Работы нет и не предвидится. Какой-то богатый доктор нанял семью присматривать за своим летним домом — «пианино, белая мебель, дом мне казался дворцом». Как таковой зарплаты не было, у них был маленький огород, кто-то сдал им в аренду корову — так дети получали молоко. Денег как таковых просто не было — потому что не было работы, очень редко случайные заработки.
Жизнь такая им надоела, и отец надумал сбежать в СССР (от политики он был далек, то есть чисто по экономическим причинам).
Таких, как они, набралось двадцать человек — в том числе такие же бедолаги с детьми. С ними был еще младший брат отца, молодой парень 19 лет. На каком-то прибрежном острове были летние танцы, вот они, тщательно конспирируясь, там собрались, когда же танцы кончились, ночью собрались в условленном месте на берегу. Приехал финн на катере, который такой вот контрабандой и занимался — перевозил беженцев в СССР за небольшую плату. Кое-как они все в катер набились, к нему была привязана лодка, в которую сложили вещи. И так вот отправились.
На каком-то этапе за ними погнался катер финской пограничной охраны, но они оторвались и ушли в советские воды. Там хозяин катера их высадил в районе Усть-Луги, а сам рванул обратно в Финляндию — при этом уже советские пограничники по катеру открыли огонь, но тот ушел невредимый.
Погранцы наши тут же нашли перебежчиков, отвели в большую казарму. Там накормили — финка до сих пор помнит солдата, который принес огромный кусок сахара, завернутый в полу шинели, от которого потом откалывали куски, каравай необычайно вкусного хлеба, который отец разрезал ножом, самовар, который поставили для беглецов русские пограничники. Как она сказала — сахар для нас в Финляндии был необычайной роскошью. Да и хлеб на столе бывал не часто, в основном картошку ели.
После их отравили в Свирьстрой, где три года взрослые работали на строительстве электростанции. Жили в бараке — где жили и другие финские беженцы — для семейных было фанерой отгороженное что-то вроде комнатки, где в два уровня было две кровати, маленький столик и сундук для вещей. В бараке была Ленинская комната и помещение с кипятильником, где готовили еду. Финны были не только из Финляндии, но и из Швеции, США и Канады.
Через три года, когда строительство закончилось, они получили советское гражданство, паспорта и переехали в Петрозаводск. Там отец пошел работать на завод, делающий лыжи, мама работала уборщицей.
В 1936 мама поступила в медицинский техникум, где училась на финском языке на акушерку. В 1937 все преподаватели — финны, исчезли, а техникум был закрыт. Позже родители узнали, что часть преподавателей была расстреляна, некоторым «повезло» получить сроки в лагерях (откуда вернулись при Хрущеве далеко не все, так что к вышеупомянутым 700 000 еще пару сотен тысяч прибавить можно, кстати). Тем не менее семья Лейлы (так мою собеседницу зовут) не пострадала — репрессии были главным образом в отношении северо-американских финнов, партийных и вообще финской интеллигенции в Карелии.
Отец Лейлы, несмотря на то, что был простым работягой, был великим книжником, собрал большую библиотеку на финском (то есть проблем в литературой на финском в Карелии не было).
Мама перешла в русский медтехникум и доучилась там до конца.
Зимняя война как-то на них не отразилась, а вот уже когда в 1941 началась Большая война, их эвакуировали из Петрозаводска в Сибирь, город Камень-на-Оби. Там семья жила до 1943 года, в 1943 году отец получил повестку из военкомата и был мобилизован в трудовую армию. Это было в другом городе (Лейла не помнит названия), отец там был под охраной, выхода на волю не было, работа была крайне тяжелой — ремонтировали технику, возможно, военную. За невыполнение нормы снижался паек, после чего норму, естественно, выполнять становилось еще труднее. В общем, лагерь в версии «лайт». Через 3 месяца, в возрасте 40 лет, отец умер. Фактически от голода.
Младшему брату повезло больше, он попал в столярную мастерскую, там делали из фанеры чемоданы и продавали на волю, что позволяло прикупить продуктов. Только поэтому брат отца выжил.
В 1944, когда война на Северо-Западе закончилась, они вернулись в Петрозаводск.
Мама работала акушеркой, Лейла еще в Сибири поступила в педучилище, которое закончила уже в Карелии. Немного работала учителем начальных классов, затем поступила в Петрозаводский педагогический институт, выучилась на учителя математики на финском.
Тут надо сделать отступление — еще до войны по не совсем понятной для меня причине в Карело-Финской ССР государственным языком был избран не карельский, а финский литературный. В некоторых источниках это объясняют тем, что у карельского слишком много диалектов, и, чтобы не разбираться в этих филологических сложностях, советские пошли по более простому пути.
Вот Лейла и работала в маленьких поселках преподавателем физики и математики на финском. Познакомилась с одним русским, капитаном корабля, который плавал на Балтике, родила от него дочь. Он в 50-х часто ездил в Финляндию — финны по репарациям строили для СССР корабли, а ее муж как раз входил в состав приемочной комиссии. Как-то, вернувшись, он ей сказал: посмотрел я на то, как вы, финны, живете и работаете, совсем вы другие, думаю, что когда-нибудь и ты вернешься в свою Финляндию.
Потом они развелись, и она уже вместе с мамой выращивала дочь.
Переписки с многочисленными родственниками не было — один раз мать вызвали в КГБ (или как там вонючая Контора называлась тогда) и там долго выпрашивали, не поддерживает ли она связь с Финляндией.
Лейла вступила в КПСС, препятствий ее финскость не создала. В 1992 году, в разгар великих гайдаровских реформ, когда жить двум пожилым женщинам стало совсем невмоготу, она и ее мама переехали в Финляндию. Тогда это было просто — только-только начался процесс возвращения финнов из России, инициированный тогдашним финским президентом Мауно Койвисто (на которого русские финны готовы молиться). В Финляндии нашлись родственники, которых не видели 60 лет (ровно столько семья прожила в СССР-РФ), некоторые даже помнили маленькую Лейлу (финнов впрочем не удивить длинной жизнью). Они и социальные службы помогли наладить скромный, но достойный быт.
Мама Лейлы еще несколько лет успела до смерти пожить в Финляндии. Хотя она прожила в России 60 лет, по-русски всегда говорила с акцентом (как Лейла мне сказала: «ну вот как ты, Алекси, говоришь на финском, примерно так же»).
О своем переезде в 1932 в СССР они никогда не жалели — но просто в силу, видимо, своего отношения к жизни, этакий поразительный финский стоицизм. Я встречал такое и раньше, хотя читал в воспоминаниях у некоторых финнов, что бегство в СССР они постфактум считали чудовищной ошибкой.
Такая вот простая и типичная история. Очень приятная женщина, хотя очень и очень старая, но ясный ум, прекрасное владение двумя языками. Карелию, Россию, русских вспоминает с теплотой, озлобленности ни на кого и ни на что нет.