Секретная советско-югославская переписка 1948 года * Документы | РАБКРИН Опубликованные во время "перестройки" документы, имеющие отношение к советско-югославскому конфликту.

Опубликованные во время «перестройки» документы, имеющие отношение к советско-югославскому конфилкту.

9 июня 1948 г. после ноля часов по московскому времени телеграфные агентства СССР и ряда восточноевропейских стран передали сенсационное сообщение, что «во второй половине июня» в Румынии состоялось совещание Информационного бюро коммунистических партий, которое «обсудило вопрос о положении в Коммунистической партии Югославии» и «единодушно приняло» резолюцию. В ней руководство Компартии Югославии (КПЮ) обвинялось в том, что оно «за последнее время проводит в основных вопросах внешней и внутренней политики неправильную линию, представляющую отход от марксизма-ленинизма», противопоставило себя ВКП(б) и другим компартиям, входящим в Информбюро, встало «на путь откола от единого социалистического фронта против империализма, на путь измены делу международной солидарности трудящихся и перехода на позиции национализма».

В резолюции говорилось, что «ЦК КПЮ ставит себя и Югославскую компартию вне семьи братских компартий, вне единого коммунистического фронта и, следовательно, вне рядов Информбюро». В качестве основного практического вывода в резолюции выдвигалась перед «здоровыми силами КПЮ» задача «заставить своих нынешних руководителей открыто и честно признать свои ошибки и исправить их, порвать с национализмом, вернуться к интернационализму и всемерно укреплять единый социалистический фронт против империализма, или, если нынешние руководители КПЮ окажутся неспособными на это, — сменить их и выдвинуть новое интернационалистическое руководство КПЮ»¹ .

Сенсация была тем большей, что вплоть до этого дня Югославия и ее компартия на протяжении первых послевоенных лет были широко известны в качестве советского «союзника N1», занимавшего особое место среди других восточноевропейских «народных демократий» и партий — членов Информбюро, резиденция которого находилась в Белграде. Югославское руководство, осмелившееся возражать против инкриминированного ему «криминала», было вскоре объявлено «бандой империалистических наймитов, убийц и шпионов», что получило официальное закрепление в резолюции Информбюро по югославскому вопросу, принятой в ноябре 1949 года² . СССР и другие социалистические страны прервали с Югославией все отношения за исключением формально сохранявшихся дипломатических, ей была объявлена «холодная война», сопровождавшаяся угрозами перерасти в «горячую». И лишь после смерти Сталина советское руководство в середине 50-х годов прекратило этот конфликт, хотя его последствия в той или иной мере долго еще давали о себе знать — вплоть до подписания Советско-югославской декларации в марте 1988 года.

История того, почему и каким образом возникло столкновение 1948 г., уже более 40 лет исследуется в зарубежной литературе. В нашей же стране эта тема долгие годы была под запретом. В сталинские времена о конфликте писали (в прессе, в многочисленных пропагандистских брошюрах) только то, что было предписано свыше, перетолковывая все те же резолюции Информбюро. Этим и ограничивалась тогда «документальная часть» освещения конфликта, дополняемая разве что отчетами с инсценированных судебных процессов в восточноевропейских странах — над Л. Райком, Т. Костовым, Р. Сланским и другими. Ни о каком намеке на подлинную историю того, как возник конфликт, не могло быть в этих условиях и речи. Сталинские наследники, хотя и приступили к критике «культа личности», стремились вместе с тем скрыть скандальную картину фабрикации «югославского дела».

Лишь в 1988 г., когда во время советско-югославских переговоров на высшем уровне была дана новая политическая оценка конфликта 1948 г., советские историки получили, наконец, возможность приступить к исследованию его истории. Первым научным обсуждением этой темы стал «круглый стол» в июне 1988 г.³ , а затем появились и первые статьи⁴ . Но к тому времени все еще сохранялась в тайне документация об истинных источниках конфликта, о том, когда и каким образом он возник и как развивался до того, как с обнародованием резолюции Информбюро в июне 1948 г. превратился в открытый разрыв. При рассмотрении этих вопросов использовались почти исключительно те материалы, которые были опубликованы в Югославии. Среди них центральное место занимала секретная переписка между советским и югославским руководством в течение трех с лишним месяцев, предшествовавших резолюции 1948 г., в которой, в частности, отмечалось, что «Информбюро солидаризируется с оценкой положения в Югославской компартии, критикой ошибок ЦК КПЮ и политическим анализом этих ошибок, изложенных в письмах ЦК ВКП(б) к ЦК КПЮ за март-май 1948 г.». О письмах же югославского руководства не упоминалось. Об их существовании говорилось в заявлении ЦК КПЮ по поводу резолюции Информбюро, обнародованном 29 — 30 июня 1948 года⁵ .

Вначале переписка не предавалась гласности ни советской, ни югославской сторонами. Впрочем, советская сторона подготовила на сербско-хорватском языке составленную из ряда писем ЦК ВКП(б) брошюру для распространения в Югославии. Оно осуществлялось через посольство СССР и другие советские учреждения в Белграде и с советских судов, курсировавших по Дунаю. В Советском Союзе это издание никак не фигурировало. В ответ на его распространение в Югославии ее власти предприняли контрход: во второй половине 1948 г. в Белграде массовым тиражом вышла брошюра⁶ . В нее были включены три советских и три югославских письма, которыми руководители обеих стран обменялись в марте-мае 1948 г., а также заявление Политбюро ЦК КПЮ, направленное 20 июня в адрес Информбюро, июньская резолюция Информбюро и заявление ЦК КПЮ от 29 июня по поводу этой резолюции. Брошюра была издана на всех языках народов Югославии и на многих иностранных, получила широкую известность, особенно на Западе, многократно воспроизводилась позднее в различных изданиях. Эта брошюра стала одним из основных источников по изучению начальной, скрытой фазы конфликта. В Советском Союзе ее материалы частично использованы как в названных выше, так и в последующих работах⁷ .

Полностью эти шесть писем, представляющие собой хотя и важнейшую, но лишь часть той секретной переписки между советской и югославской сторонами, у нас не публиковались. Кроме них существует еще ряд посланий, телеграмм, нот, которыми обменялись руководящие органы СССР и Югославии в связи с возникновением конфликта и его развитием в марте-июне 1948 года. Только в последнее время некоторые из этих документов начинают в том или ином виде фигурировать в советской и югославской печати⁸ .

В настоящую публикацию включен 21 документ секретной советско- югославской переписки. 10 из. них извлечены из югославских и советских архивов и публикуются впервые (док. 1, 2, 7 — 9, 13, 14, 17, 19, 21), печатаются впервые у нас и полные тексты шести писем, помещенных в югославской брошюре 1948 г.: югославские (док. 4, 6, 12) даются в переводе на русский язык, а советские (док. 5, 11, 16) — по хранящимся в Архиве Йосипа Броз Тито и Архиве ЦК СКЮ (ныне включен в архив Югославии) в Белграде русским оригиналам⁹ . В публикацию также включены помещенные в «Вестнике» МИД СССР пять документов (док. 3, 10, 15, 18, 20).

Публикуемые документы охватывают время с середины марта до начала июля 1948 года. Именно тогда и начал развертываться советско-югославский конфликт. Уже в январе-феврале 1948 г. осложнились отношения, между двумя странами. Советское руководство было недовольно некоторыми шагами югославской стороны во взаимоотношениях с Болгарией и Албанией, предпринятыми без разрешения Москвы. Это прежде всего касалось югославо-болгарского заявления от 1 августа 1947 г., в котором говорилось о согласовании двустороннего договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Оно вызвало резкую телеграмму Сталина в адрес Й. Броз Тито и Г. Димитрова. Дело в том, что они не проконсультировались с советской стороной, которая еще раньше предупреждала о необходимости подождать с подобным договором до вступления в силу мирного договора с Болгарией, что должно было произойти лишь 15 сентября 1947 года. В Белграде и Софии приняли критику и подписали болгаро-югославский договор после того, как получили советскую санкцию на его заключение. Инцидент, сохранявшийся тремя сторонами в тайне, был как будто исчерпан.

Спустя полгода возник новый инцидент — по поводу намерения ввести югославскую дивизию в Албанию. Вопрос об этом, поставленный Тито перед Э. Ходжей 19 января 1948 г. с мотивировкой, что это необходимо для защиты Албании от греческого вторжения, также был не проконсультирован с Москвой: ее не уведомили об этом даже после того, как Ходжа 20 января ответил согласием. Советское руководство реагировало на этот раз намного острее, чем в случае с болгаро-югославским договором. В телеграммах, полученных Тито от Молотова в конце января — начале февраля 1948 г., речь шла уже о «серьезных разногласиях» между СССР и Югославией по вопросам внешней политики и взаимоотношений двух стран. Хотя Тито признал свою «ошибку», отказался от ввода войск в Албанию и заверил в неизменном проведении консультаций с СССР по внешнеполитическим проблемам, в начале февраля из Москвы последовал вызов «двух-трех ответственных представителей югославского правительства» для обсуждения «разногласий». Такой же вызов поступил в Софию: советская сторона крайне отрицательно оценила сделанное без ее ведома заявление Димитрова журналистам 17 января о перспективе создания федерации восточноевропейских стран, включая все «народные демократии», а также Грецию, где компартия вела войну за установление аналогичного режима.

На состоявшейся 10 февраля 1948 г. в Кремле трехсторонней секретной встрече советские участники, прежде всего Сталин и Молотов (присутствовали также А. А. Жданов, Г. М. Маленков, М. А. Суслов и В. А. Зорин), обрушились на болгар (в делегацию, возглавляемую Димитровым, входили В. Коларов и Т. Костов) и югославов (делегация состояла из Э. Карделя, руководившего ею, М. Джиласа и В. Бакарича) за «самостийные» действия¹⁰ . Югославская и болгарская делегации не оспаривали «право» Москвы на подобное «разбирательство» и, действуя вполне в духе отношений, складывавшихся тогда внутри «социалистического лагеря», в целом «признавали ошибки». Результатом встречи стали предложенные советским руководством и подписанные на следующий день официальные (но не подлежащие публикации) протоколы с обязательством о консультациях по международным вопросам как между СССР и Югославией, так и между СССР и Болгарией¹¹ . И хотя Сталин подчеркивал на встрече «взаимность» обязательств, на деле протоколы вели к ужесточению советского контроля за действиями Белграда и Софии.

Несмотря на это, югославы вновь позволили себе «вольности» — на сей раз в отношении указаний, полученных на трехстороннем совещании в Кремле. Одним из них была рекомендация Сталина свернуть борьбу руководимых компартией Греции (КПГ) партизанских сил и прекратить помощь, которая им оказывалась с территории Югославии, Албании и Болгарии¹² . 21 февраля 1948 г., во время состоявшейся в Белграде беседы Тито, Карделя и Джиласа с генеральным секретарем КПГ Н. Захариадисом и членом Политбюро, секретарем ЦК КПГ И. Иоаннидисом югославы, известив собеседников о советской позиции, согласились, однако, вопреки ей с предложением руководителей КПГ продолжить партизанское движение в Греции и оказание ему помощи из Югославии¹³ .

Почти одновременно Белград предпринял шаги, противоречившие советскому запрету на размещение югославских войск в Албании. 25 февраля на совещании в Тиране албанских политических и военных руководителей во главе с Ходжей и югославских представителей — начальника военной миссии генерала М. Купрешанина и уполномоченного ЦК КПЮ С. Златича вновь обсуждался план ввода югославских войск в Албанию. При этом была достигнута договоренность, что ее правительство от своего имени поставит этот вопрос перед советским правительством¹⁴ . Возможно, подлинной причиной намерений югославского руководства разместить свои войска в Албании была не угроза ей со стороны греческих «монархо-фашистов», а стремление упрочить роль «патрона» в отношении ее, которую Югославия играла в первые послевоенные годы (в Белграде опасались все более непосредственного советского участия в албанских делах)¹⁵ .

На созванном затем расширенном заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта 1948 г. было решено отстаивать югославские позиции в Албании¹⁶ . Видимо, в русле этих усилий Купрешанин и Златич, как сообщалось в письме Ходжи Тито от 17 марта, стали «в неофициальной форме» советовать албанскому руководству «проявить инициативу» и предложить объединение Албании и Югославии¹⁷ . Тем самым нарушалось данное Сталиным на встрече в Кремле указание не форсировать объединение Албании с Югославией, а сначала осуществить создание югославо-болгарской федерации.

Но как раз от образования федерации с Болгарией югославская сторона после встречи 10 февраля решила отказаться. Подобная точка зрения была высказана самим Титр на заседании Политбюро ЦК КПЮ 19 февраля, на котором заслушивался отчет Джиласа о переговорах в Москве. При этом Тито сослался на то, что создание федерации еще не «созрело», а экономические трудности Югославии такой шаг мог бы в данный момент только увеличить¹⁸ . До сих пор об этом заседании нигде не упоминалось. В югославской литературе говорилось лишь об уже названном выше расширенном заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта, где также были — как теперь выясняется, вторично, в присутствии большего круга участников — рассмотрены итоги переговоров в Москве и, соответственно, состояние советско-югославских отношений. Тогда был сделан вывод, что СССР не хочет считаться с интересами Югославии, как и других «народных демократий», стремится навязать им свои желания, оказывает давление. Требование о создании югославо-болгарской федерации, выдвинутое советской стороной, было оценено как попытка подчинить себе Югославию с помощью советского влияния на руководство Болгарии, а потому — как неприемлемое отвергнуто, по крайней мере на данном этапе¹⁹ .

О том, что югославское руководство нарушает указания Москвы, советское руководство было, разумеется, осведомлено. Член Политбюро ЦК КПЮ и министр в правительстве Югославии С. Жуйович тайно информировал посольство СССР в Белграде о том, что происходило на расширенном заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта, и эта информация была срочно передана в Москву. В посольской телеграмме сообщалось, со слов Жуйовича, не только о позиции, занятой югославами по поводу Албании и образования федерации с Болгарией, но и о критике советской политики, высказанной Тито и другими участниками заседания²⁰ . С точки зрения Сталина, стремившегося ко всемерному усилению и закреплению советской доминации над «народными демократиями», такого рода «вольности» представляли собой недопустимую «крамолу». В этих условиях принятие «мер» против «ослушников» оказывалось лишь вопросом времени.

Однако советское руководство на сей раз предпочло не выдвигать прямых претензий к Белграду по поводу его балканской политики. Напряженность, нараставшая в советско-югославских отношениях, стала проявляться в вопросах, касавшихся экономической и военно- экономической помощи СССР Югославии, финансовых расчетов, условий деятельности в Югославии советских военных советников и гражданских специалистов. Теперь, когда югославы осмелились пренебречь указаниями Сталина, эти обычные и вполне разрешимые проблемы использовались советской стороной для давления на Белград, стали прелюдией к начатой затем атаке на «непокорных».

После того, как югославское руководство решило установить контроль над передачей советским представителям важной информации об экономическом положении страны (до этого представители СССР свободно получали любые сведения во всех ее учреждениях), 18 марта 1948 г. из Москвы последовало уведомление об отзыве из Югославии всех советских военных советников и гражданских специалистов. Конечно, попытка Белграда по своему усмотрению решать, что надлежит, а что не надлежит знать советским представителям, была для Москвы «криминалом». Показательно, что, когда несколько месяцев спустя такие же действия были предприняты Т. Костовым, это вызвало ярость Сталина; он заявил болгарским руководителям: «С этого именно и начинается наш конфликт с Тито»²¹ .

Видимо, это серьезно дополнило основную причину сталинской враждебности к югославскому руководству — нарушение им директив, полученных в Москве 10 февраля. Любопытно, однако, что, приступив, наконец, к непосредственным действиям против югославских «ослушников», советская сторона именно об этих их «провинностях» вообще не упоминала. В советско-югославской переписке в ходе конфликта вопросы об Албании, болгаро-югославской федерации, помощи греческим партизанам не фигурировали. В качестве причины конфликта выдвигалось недружественное отношение в Югославии к советским советникам, вообще к СССР, но упор был сделан на обвинениях в отходе лидеров КПЮ от марксизма-ленинизма, в их переходе на позиции национализма.

Некоторые отправные моменты подобных идеологических обвинений фигурировали в течение длительного времени в отчетах и донесениях, поступавших в Москву из посольства СССР в Белграде, особенно в конце 1947 — начале 1948 г., когда оно выступило даже с рекомендациями поставить вопрос о югославских «ошибках» на обсуждение между ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ или «по линии Информбюро»²² . Тогда эти рекомендации не были приняты. С началом конфликта, причем, случайно или нет, схема действий советской стороны повторяла рекомендации, выдвинутые посольством, фабрикация «дела», на сей раз впервые против руководства соцстраны, стала разрабатываться по испытанным канонам. Возможно, такое развитие событий планировалось советским руководством заранее, однако более точными данными на сей счет мы пока не располагаем²² .

Тем не менее архивные материалы, которые становятся в последнее время достоянием исследователей, позволяют значительно продвинуться в выяснении причин и механизма советско-югославского конфликта 1948 — 1953 годов. Это относится и к публикуемой ниже секретной переписке. Публикация снабжена примечаниями, которые содержат пояснения, касающиеся обстоятельств появления документов, упоминаемых в них событий и лиц. В примечаниях приводится также ряд документов, в том числе из советских и югославских архивов. Подготовка публикации, вступительная статья и примечания Л. Я. ГИБИАНСКОГО.

Примечания

1. Правда, 29.VI.1948.

2. Текст резолюции «Югославская компартия во власти убийц и шпионов», а также доклада Г. Георгиу-Дежа под тем же названием см.: Совещание Информационного бюро коммунистических партий в Венгрии во второй половине ноября 1949 года. М. 1949.

3. См. Советско-югославский конфликт 1948 — 1953 гг.: причины, развитие, последствия и уроки. — Рабочий класс и современный мир, 1989, N3.

4. ВОЛКОВ В. К., ГИБИАНСКИЙ Л. Я. Отношения между Советским Союзом и социалистической Югославией: опыт истории и современность. — Вопросы истории, 1988, N7; ГИРЕНКО Ю. С. СССР — Югославия: 1948 год. — Новая и новейшая история, 1988, N4.

5. 29 июня, заявление было передано до югославскому радио, а на следующий день напечатано в югославской прессе вместе с резолюцией Информбюро (Борба, 30.VI.1948).

6. Писма ЦК КГУ и писма ЦК СКП(б). Београд. 1948.

7. ЗЕЛЕНИН В. Сталин против Тито. Истоки и перипетии конфликта 1948 года. — Наука и жизнь, 1990, N6; ГИРЕНКО Ю. С. Сталин — Тито. М. 1991.

8. См., напр., Конфликт, которого не должно было быть (из истории советско-югославских отношений). — Вестник Министерства иностранных дел СССР, 1990, N6.

9. Цитаты из этих писем, приводившиеся до сих пор советскими авторами, были «переводом с перевода» и подчас существенно отличались от русских оригиналов.

10. Подробнее см.: ГИБИАНСКИЙ Л. Я. К истории советско- югославского конфликта 1948 — 1953 гг. — Рабочий класс и современный мир, 1990, NN2, 5; Политические исследования, 1991, N1; Советское славяноведение, 1991, NN3, 4.

11. Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije (далее — AJBT, KMJ), I — 3- b/651, 11.38 — 39, 45, 47; Советско-болгарские отношения. 1944 — 1948 гг. Док. и м-лы. М. 1969, с. 405 — 406.

12. На встрече в Кремле советское руководство аргументировало свою позицию сомнением относительно возможности победы партизан и уверенностью, что «англо-американцы не пожалеют сил, чтобы сохранить Грецию, а единственной серьезной для них закавыкой является то, что мы помогаем партизанам» (AJBT, KMJ, 1 — 3- b/651, 1.37). В западной литературе распространена точка зрения, что советская позиция вызывалась боязнью военного столкновения с Западом из-за Греции (см., напр., HEUSER B. Western «Containment» Policies in the Cold War:The Yugoslav Case, 1948 — 1953. Lnd. — N. Y. 1989, pp. 29, 31). Не исключено, однако, что немаловажное значение имело и недоверие Москвы к югославскому руководству, игравшему главную роль в осуществлении помощи греческим партизанам. Сам вопрос о свертывании партизанского движения в Греции и прекращении помощи ему был поставлен Сталиным в ответ на доводы югославов, что их намерение ввести свою дивизию в Албанию вызвано необходимостью предотвратить вторжение в нее греческих войск.

13. AJBT, KMJ, I-2/35.

14. Arhiv CK SKJ, IX, Reg.br. 1/135.

15. DJILAS M. Jahre der Macht: Kraftespiel hinter dem Eisemen Vorhang. Munchen. 1983, S. 168 — 169.

16. DEDIJER V. Novi prilozi za biografiju Josipa Broza Tita. T. 3. Beograd. 1984, s. 303 — 305.

17. AJBT, KMJ, I — 3 — b/35, 11.3.

18. Arhiv CK SKJ, III/31a.

19. DEDIJER V. Op. cit., s. 303 — 307.

20. Правда, 6.III.1990.

21. ИСУСОВ М. Последната година на Трайчо Костов. София. 1990, с. 21 — 22.

22. Подробнее см.: Рабочий класс и современный мир, 1990, N5.

23. См. Политические исследования, 1991, N1, с. 195 — 203.

Гибианский Леонид Янович — зав. сектором Института славяноведения и балканистики РАИ.

N1 Телеграмма В. М. Молотова Й. Броз Тито от 13 марта 1948 года¹ .

Приехал Лаврентьев² и информировал о делах.

1. Насчет тоста Гагаринова в Албании³ было расследовано по моему указанию. Выяснилось, что информация, полученная Карделем, неправильна, ибо никаких оскорбительных выражений не было высказано Гагариновым. Видимо, мы имеем здесь дело либо с недоразумением, либо с клеветой.

2. Сообщение о том, что представитель СССР Крутиков отказался заключать торговое соглашение с Югославией на 1948 год⁴ , не соответствует действительности. Как известно, советско-югославское торговое соглашение на 1947 — 1948 гг. существует и действует. Срок этого соглашения кончается 31 мая сего года⁵ . Очевидно, к этому времени придется заключить новое соглашение на 1948 — 1949 гг. и здесь, видимо, мы имеем дело с недоразумением или с клеветой.

3. Вопрос о курсе рубля в отношении динара, так же как и в отношении всех других иностранных валют, решен, как известно, на базе соотношения рубля и доллара. Мы не имеем здесь никаких возражений со стороны иностранных государств. Возражает только Югославия⁶ . Если мы сделаем теперь исключение для динара, мы поколеблем курс рубля, на что мы никак не можем пойти.

4. По вопросу о строительстве военно-морского флота и военной промышленности в Югославии придется организовать еще несколько встреч югославских представителей с представителями СССР. Мы никогда не отказывались оказать в этом деле Югославии посильную помощь⁷ . Главное здесь заключается в том, чтобы иметь от Югославии реальную и осуществимую программу строительства, которая бы учитывала наши и ваши возможности на ближайший период. В противном случае может получиться бумажная программа, не имеющая никакой ценности с точки зрения действительного строительства.

Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije, I-3-b/655, 1.12.

N2 Письмо Й. Броз Тито В. М. Молотову от 18 марта 1948 года⁸

Изучив факты в связи с Вашей депешей от 13 марта, правительство ФНРЮ⁹ может дать следующий ответ:

1) по вопросу о заявлении Гагаринова правительство принимает к сведению объяснение, изложенное в Вашей депеше, а что касается югославских представителей, от которых правительство получило информацию, — замечает, что не может быть и речи о клевете;

2) в отношении торгового договора правительство ФНРЮ пришло к выводу, что советское правительство отказалось от заключения торгового протокола на период с мая 1948 г. до конца года, из следующих фактов:

26 февраля заместитель министра внешней торговли ФНРЮ товарищ Црнобрня и торг[овый] атташе ФНРЮ в Москве Жиберна посетили заместителя министра внешней торговли СССР¹⁰ Крутикова. При этом он им сообщил, что Министерство внешней торговли СССР изменило свою первоначальную точку зрения и не может заключить торговый протокол на период с мая до конца года. Он сообщил, что сейчас нет необходимости в присылке югославской торговой делегации в Москву и что переговоры [о заключении торгового протокола] на 1949 год будет возможно провести лишь в конце этого года. Црнобрня затем спросил, является ли это личным мнением Крутикова или точкой зрения советского правительства, которую он может сообщить своему правительству, на что он получил ответ, что это является точкой зрения советского правительства и что он может сообщить ее своему правительству. Црнобрня сразу после этого вернулся в Белград с ясного согласия Крутикова, который считал, что переговоры [о заключении торгового протокола] на 1949 год будут проведены только в конце года.

На основании такого доклада Црнобрни правительство ФНРЮ, естественно, пришло к выводу, что советское правительство не готово заключить торговый протокол на период с мая 1948 г. и до конца года, соответственно до мая 1949 г., хотя двухлетним югославо-советским договором предусматривается такой протокол. Между тем правительство ФНРЮ с удовлетворением принимает к сведению заявление в Вашей депеше о том, что советское правительство готово заключить торговый протокол на период 1948 — 49 года. Но, принимая во внимание приведенные выше данные, правительство ФНРЮ считает также исключенным, чтобы в связи с этим вопросом имела место в какой-либо форме клевета.

3) Что касается курса динара и рубля, то правительство ФНРЮ никогда не поднимало вопрос о генеральном изменении курса, ибо ему известно, что этот курс исходит из соотношения рубля и доллара. Правительство ФНРЮ попросило только об особом образе действий в некоторых секторах, где официальный курс рубля и динара особенно тяжело бьет по финансовым обязательствам Югославии по отношению к СССР, как, например, в отношении гражданских и военных советников, инструкторов, далее — обучения наших кадров в СССР, и т. д.

4) В отношении военных поставок югославские предложения базировались на состоявшихся ранее беседах с советскими представителями, не считавшими югославские планы чрезмерными. Лично товарищ Сталин согласился с тем, что Югославия должна иметь сильный военный флот и что СССР поможет строительству военной промышленности¹¹ . Но правительство ФНРЮ приняло к сведению последние замечания советских представителей¹² , хотя считает, что у них отчасти имеет место недооценка югославских материальных возможностей, и его специалисты вырабатывают новые предложения, которые будут значительно уменьшены. Совершенно понятно, что правительство ФНРЮ принимает во внимание большие потребности, которые ставит перед советским производством послевоенное восстановление и строительство СССР, поэтому правительство ФНРЮ ожидает, конечно, в этом отношении помощь СССР только в границам возможностей СССР. Дальнейший объем плана зависит от наших собственных возможностей, которые также относительно значительны. Югославское правительство придает особую важность этому плану потому, что считает, что Югославии — ввиду ее географического и политического положения — нужны сильная армия и флот, разумеется, в границах возможностей.

Ввиду всего этого правительство ФНРЮ предлагает, чтобы как можно скорее были продолжены переговоры о торговом обмене на 1948 год и о военных поставках.

18 марта 1948 г.¹³ Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije, I-3-b/655, 11.13 — 14.

N3 Телеграмма В. М. Молотова Й. Броз Тито или Э. Карделю¹⁴ от 18 марта 1948 года

Получено сообщение, что помощник Кидрича Срзентич¹⁵ заявил советскому торгпреду Лебедеву, что, согласно решению югославского правительства, воспрещено передавать советским органам информацию по экономическим вопросам¹⁶ . Нас поразило это сообщение, так как имеется договоренность о беспрепятственном получении органами Советского правительства такого рода информации. Это тем более поразило нас, что югославские правительственные органы проводят эту меру односторонне без какого-либо предупреждения или объяснения причин. Советское правительство рассматривает подобные действия югославского правительства как акт недоверия к советским работникам в Югославии и как проявление недружелюбия в отношении СССР.

Понятно, что при таком недоверии к советским работникам в Югославии последние не могут считать себя гарантированными от аналогичных актов недружелюбия со стороны югославских органов.

Ввиду этого Советское правительство дало распоряжение министерствам черной металлургии, цветной металлургии, химической промышленности, электростанций, связи и здравоохранения немедленно отозвать в СССР всех своих специалистов и других работников¹⁷ .

Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije, I-3-b/655, 1.15; Вестник Министерства иностранных дел СССР, 1990, N6, с. 60.

N4 Письмо Й. Броз Тито В. М. Молотову 20 марта 1948 года

В. М. Молотову, Министру иностранных дел СССР

18 марта сообщил нам ген[ерал] Барсков¹⁸ , что он получил депешу от маршала Булганина, министра народной обороны СССР¹⁹ , в которой нам сообщается, что Правительство СССР решило немедленно отозвать всех военных советников и инструкторов²⁰ с мотивацией, что они «окружены недружелюбием», т. е, что по отношению к ним в Югославии поступают недружественно.

Разумеется, Правительство СССР может отозвать своих военных специалистов, когда хочет, но нас поразила мотивация, с помощью которой Правительство СССР объясняет это свое решение. Расследуя на основе этого обвинения отношение нижестоящих руководящих лиц в нашей стране к советским военным советникам и инструкторам, мы пришли к глубокому убеждению, что для такой мотивации их отзыва нет места, что на протяжении всего времени их пребывания в Югославии отношение к ним было не только хорошим, но именно братским и самым гостеприимным, каким вообще является обычно отношение к советским людям в новой Югославии. Таким образом, для нас это поистине странно, непонятно и глубоко нас задевает, поскольку мы не знаем подлинной причины этого решения Правительства СССР.

Во-вторых, 19 марта 1948 года посетил меня поверенный в делах Армянинов и сообщил содержание депеши, в которой Правительство СССР дает распоряжение об отзыве из Югославии и всех гражданских специалистов. Мотивация и этого решения для нас непонятна и удивительна. Точно, что помощник министра Кидрича, Срзентич, сделал вашему торг[овому] представителю Лебедеву заявление о том, что по решению Правительства ФНРЮ они не имеют права никому давать более важные экономические сведения, а советские люди должны обратиться за такими сведениями выше, т. е. к ЦК КПЮ и Правительству. Одновременно Срзентич сказал Лебедеву, чтобы тот обратился за интересующими его сведениями к министру Кидричу. Уже давно было сказано вашим людям, что официальные представители Советского правительства могут получить все более важные необходимые сведения непосредственно от руководства нашей страны.

Такое решение принято с нашей стороны на основе того, что каждый чиновник в наших министерствах давал кому угодно нужные и ненужные сведения. Значит, разные люди передавали государственные и экономические секреты, которые могли попасть, а некоторые и попадали в руки наших общих врагов.

У нас нет никакого специального соглашения, как указывается в депеше, относительно того, что наши люди имеют право давать без одобрения нашего Правительства или ЦК разные сведения экономического характера советским работникам в экономике кроме, разумеется, тех сведений, которые нужны им при исполнении их должности, на которой они находятся.

Каждый раз, когда посол Правительства СССР товарищ Лаврентьев просил необходимые сведения лично у меня, я ему их давал безоговорочно, и это делали и другие наши ответственные, руководящие лица. Нас бы очень поразило, если бы Советское правительство не было согласно с такой нашей позицией с государственной точки зрения.

В то же время мы вынуждены и по поводу этого случая отклонить мотивацию о каком-то «недружелюбии и недоверии» к советским специалистам и представителям в Югославии. Никто из этих людей до сегодняшнего дня не жаловался на что-нибудь подобное, хотя каждый имел возможность заявить это лично мне, так как я до сегодняшнего дня не отказал в приеме никому из советских людей, и тот же порядок действует для всех наших ответственных, руководящих лиц.

Из всего этого вытекает, что указанные выше обоснования не являются причиной для таких шагов Правительства СССР, и нашим желанием было бы то, чтобы Правительство СССР откровенно сообщило, в чем здесь дело, указало нам на все, что, по его мнению, не соответствует хорошим отношениям между нашими двумя странами. Мы считаем, что данный ход дел вреден для обеих стран и что раньше или позже необходимо будет убрать все, что мешает дружественным отношениям между нашими странами.

Если Правительство СССР черпает свою информацию от разных других людей, то мы считаем, что по отношению к такой информации нужно быть осторожным, ибо она не является всегда ни объективной, верной, ни добронамеренной.

Примите и на этот раз выражение моего уважения.

20-Ш-1948 Председатель Совета Министров Й. Б. Тито²¹ .

Писма ЦК КПJ и писма ЦК СКП(б). Београд. 1948, с. 17 — 18.

N5 Письмо И. В. Сталина и В. М. Молотова Й. Броз Тито и членам ЦК КПЮ от 27 марта 1948 года

Секретно

Товарищу Тито и другим членам ЦК компартии Югославии

Ваши ответные письма от 18 и 20 марта получены. Ваш ответ мы считаем неправдивым и потому совершенно неудовлетворительным.

1. Вопрос о Гагаринове можно считать отпавшим, поскольку Вы отказались от каких-либо обвинений в отношении Гагаринова, хотя мы продолжаем считать, что здесь имела место клевета на т. Гагаринова.

Приписываемое т. Крутикову заявление насчет будто бы отказа Советского правительства от торговых переговоров в этом году, как видно, не соответствует действительности, поскольку т. Крутиков категорически отрицает то, что ему приписывается.

2. По вопросу об отзыве военных советников источником нашей информации являются заявления органов Министерства Вооруженных Сил и сообщения самих советников. Как известно, наши военные советники направлены в Югославию по настоятельной просьбе югославского правительства, причем советские военные советники были выделены для Югославии в гораздо меньшем количестве, чем просило об этом югославское правительство. Следовательно, Советское правительство не имело намерения навязать своих советников Югославии.

Однако, впоследствии югославские военные руководители, в том числе Коче Попович²² , сочли возможным заявить о необходимости сократить число советских военных советников на 60%. Это заявление мотивировалось по-разному: одни говорили, что советские военные советники слишком дорого стоят для Югославии; другие утверждали, что югославская армия не нуждается в усвоении опыта советской армии; третьи заявляли, что уставы советской армии являются трафаретом, шаблоном и не представляют ценности для югославской армии; четвертые, наконец, слишком прозрачно намекали на то, что советские военные советники даром получают жалованье, так как от них нет никакой пользы.

В свете этих фактов становится вполне понятным оскорбительное для советской армии известное заявление Джиласа на одном из заседаний ЦК югославской компартии о том, что советские офицеры стоят в моральном отношении ниже офицеров английской армии. При этом, как известно, это антисоветское заявление Джиласа не встретило отпора со стороны других членов ЦК югославской компартии²³ .

Таким образом, вместо того, чтобы по-дружески договориться с Советским правительством и урегулировать вопрос о советских военных советниках, югославские военные руководители занялись шельмованием советских военных советников и дискредитацией советской армии.

Понятно, что такое положение не могло не создать вокруг советских военных советников атмосферу недружелюбия.

Было бы смешно думать, что Советское правительство согласится при таком положении оставить своих военных советников в Югославии.

Поскольку югославское правительство не давало отпора этим попыткам дискредитации советской армии, оно несет ответственность за создавшееся положение.

3. Источником нашей информации по вопросу об отзыве советских гражданских специалистов являются, главным образом, сообщения советского посла в Белграде Лаврентьева, а также заявления самих специалистов. Ваше заявление о том, что Срзентич сказал будто бы торгпреду Лебедеву, что советские люди за получением экономических сведений должны обращаться выше, т. е. в ЦК КПЮ и к Правительству Югославии, совершенно не соответствуют действительности. Вот сообщение Лаврентьева от 9 марта:

«Срзентич, помощник Кидрича по Экономсовету, заявил торгпреду Лебедеву, что имеется решение правительства, которое запрещает госорганам и учреждениям представлять кому бы то ни было какие- либо экономические материалы. Поэтому, несмотря на имевшуюся ранее договоренность, он не сможет представить Лебедеву соответствующие данные. Органам Госбезопасности поручено осуществлять за этим делом контроль. Срзентич сказал также, что Кидрич сам намерен переговорить об этом с Лебедевым».

Из сообщения Лаврентьева видно, во-первых, что Срзентич ни единым словом не упоминал о возможности получения экономической информации в ЦК или в Правительстве Югославии. И вообще смешно было бы думать, что за любой экономической информацией можно обращаться в ЦК или в Правительство, — для этого существуют нормальные хозяйственные органы Югославии, откуда раньше и получали советские люди необходимую экономическую информацию.

Из сообщения Лаврентьева видно, во-вторых, не то о чем Вы пишете, а нечто совершенно противоположное, а именно то, что советские представители в Югославии отдаются под контроль и надзор органов безопасности Югославии.

Не лишне будет отметить, что подобную практику слежки за советскими представителями мы встречаем только в буржуазных странах, и то не во всех.

Следует также отметить, что югославские органы безопасности ведут слежку не только за представителями Советского правительства, но и за представителем ВКП(б) в органе Коминформа тов. Юдиным²⁴ .

Было бы смешно думать, что Советское правительство согласится держать своих гражданских специалистов в Югославии при таком режиме, созданном для них.

Как видно, и здесь ответственность за создавшееся положение несет югославское правительство.

Таковы причины, вынудившие Советское правительство отозвать своих военных и гражданских специалистов из Югославии.

4. В своем письме Вы выражаете желание сообщить Вам и о других фактах, которые вызывают недовольство СССР и ведут к ухудшению отношений между СССР и Югославией. Такие факты, действительно, существуют, и хотя они не связаны с отзывом гражданских и военных советников, мы считаем необходимым сообщить их Вам.

Первое. Нам известно, что среди руководящих товарищей в Югославии имеют хождение антисоветские высказывания вроде того, что «ВКП(б) перерождается», что «в СССР господствует великодержавный шовинизм», что «СССР стремится экономически захватить Югославию», что «Коминформ является средством захвата других партий со стороны ВКП(б)» и т. п. Эти антисоветские высказывания обычно прикрываются левыми фразами о том, что «социализм в СССР перестал быть революционным», что только Югославия является подлинным носителем «революционного. социализма»²⁵ . Конечно, смешно слышать подобные речи о ВКП(б) от сомнительных марксистов типа Джиласа, Вукмановича, Кидрича, Ранковича²⁶ и других. Но дело в том, что эти высказывания имеют давнишнее хождение среди многих руководящих деятелей Югославии, продолжаются и теперь и, естественно, создают антисоветскую атмосферу, ухудшающую отношения между ВКП(б) и югославской компартией.

Мы безусловно признаем право за любой компартией, в том числе и за югославской компартией, критиковать ВКП(б), как и право ВКП(б) критиковать любую другую компартию. Но марксизм требует, чтобы критика была открытая и честная, а не закулисная и клеветническая, когда критикуемый лишен возможности отвечать на критику. Между тем, критика со стороны югославских деятелей является не открытой и честной, а закулисной и нечестной, имеющей вместе с тем двурушнический характер, ибо дискредитируя своей «критикой» ВКП(б) за спиной, они официально фарисейски хвалят ее и превозносят до небес. Именно поэтому подобная критика превращается в клевету, в попытку дискредитировать ВКП(б), в попытку развенчать советский строй.

Мы не сомневаемся, что югославские партийные массы с негодованием отвергли бы эту антисоветскую критику, как чуждую им и враждебную, если бы они знали об ее существовании. Мы думаем, что именно поэтому указанные югославские деятели стараются вести эту критику скрытно, за кулисами, за спиной масс.

Не мешает вспомнить, что когда Троцкий задумал объявить войну ВКП(б), он тоже начал с того, что стал обвинять ВКП(б) в перерождении, в национальной ограниченности, в великодержавном шовинизме. Он, конечно, прикрывал все это левыми фразами о мировой революции. Однако, как известно, Троцкий сам был перерожденцем, а потом, после того как он был разоблачен, перекочевал открыто в лагерь заклятых врагов ВКП(б) и Советского Союза.

Мы думаем, что политическая карьера Троцкого достаточно поучительна.

Второе. У нас вызывает тревогу нынешнее положение компартии Югославии. Странное впечатление производит тот факт, что компартия Югославии, являясь правящей партией, до сего времени еще не легализована полностью и все еще продолжает находиться в полулегальном состоянии. Решения органов партии как правило не публикуются в печати. Не публикуются также отчеты о партийных собраниях²⁷ .

Не чувствуется в жизни компартии Югославии внутрипартийной демократии. Цека партии в своем большинстве не выборный, а кооптированный. Критика и самокритика внутри партии отсутствует или почти отсутствует. Характерно, что секретарем ЦК партии по кадрам состоит министр госбезопасности. Иначе говоря, партийные кадры отданы по сути дела под наблюдение министра госбезопасности. По теории марксизма партия должна контролировать все государственные органы страны, в том числе и министерство госбезопасности, а в Югославии получается нечто обратное, ибо партию по сути дела контролирует министерство госбезопасности. Этим должно быть и объясняется, что самодеятельность партийных масс в Югославии стоит не на должном уровне.

Понятно, что мы не можем считать такую организацию компартии марксистско-ленинской, большевистской.

В югославской компартии не чувствуется духа политики классовой борьбы. Рост капиталистических элементов в деревне, а также в городе идет полным ходом, а руководство партии не принимает мер, чтобы ограничить капиталистические элементы. Югославскую компартию убаюкивают гнилой оппортунистической теорией мирного врастания в социализм капиталистических элементов, заимствованной у Бернштейна, Фольмара, Бухарина.

По теории марксизма-ленинизма партия расценивается как основная руководящая сила в стране, имеющая свою особую программу и не растворяющаяся в беспартийной массе. В Югославии наоборот, основной фактической руководящей силой считают Народный фронт, а партию стараются растворить в Народном фронте. В своем выступлении на 2 конгрессе Народного фронта Югославии тов. Тито говорит:

«Имеет ли коммунистическая партия в Югославии какую-нибудь другую программу, отличную от программы Народного фронта? Нет. Коммунистическая партия не имеет другой программы. Программа Народного фронта — это ее программа»²⁸ .

В Югославии, оказывается, считают эту странную теорию о партии новой теорией. На самом деле здесь нет ничего нового. В России еще 40 лет тому назад одна часть меньшевиков предлагала растворить марксистскую партию в беспартийной рабочей массовой организации и заменить первую второй, а другая часть меньшевиков — растворить марксистскую партию в беспартийной трудовой рабоче-крестьянской массовой организации и заменить первую второй. Как известно, Ленин квалифицировал тогда этих меньшевиков как злостных оппортунистов и ликвидаторов партии.

Третье. Нам непонятно, почему английский шпион Велебит продолжает оставаться в системе мининдела Югославии в качестве первого помощника министра²⁹ . Югославские товарищи знают, что Велебит является английским шпионом. Они знают и то, что представители Советского правительства также считают Велебита шпионом³⁰ . И все же, несмотря на это, Велебит остается первым помощником мининдела Югославии. Возможно, что Югославское правительство думает использовать Велебита именно как шпиона Англии. Как известно, буржуазные правительства считают вполне допустимым иметь в своем составе шпионов великих империалистических держав, милость которых они хотят себе обеспечить, и согласны, таким образом, поставить себя под контроль этих держав. Мы считаем такую практику абсолютно недопустимой для марксистов. Как бы то ни было, Советское правительство не может поставить свою переписку с Югославским правительством под контроль английского шпиона. Понятно, что поскольку Велебит все еще остается в составе руководства иностранными делами Югославии, Советское правительство считает себя поставленным в затруднительное положение и лишено возможности вести откровенную переписку с Югославским правительством через систему мининдела Югославии.

Таковы факты, вызывающие недовольство Советского правительства и ЦК ВКП(б) и ведущие к ухудшению в отношениях между СССР и Югославией.

Эти факты, как уже сказано выше, не связаны с вопросом об отзыве военных и гражданских специалистов, тем не менее они играют немалую роль в деле ухудшения отношений между нашими странами.

27 марта 1948 года. Москва. По поручению ЦК ВКП(б) В. Молотов. И. Сталин.

Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije, I-3-b/655, 1.29 — 36 ³¹ .

Примечания

1. Документ представляет собой машинописный текст на русском языке без названия, указания, кем написано и кому адресовано, и без даты. Все эти сведения установлены на основании материалов Архива внешней политики (АВП) СССР. Вероятно, документ был в таком виде передан Тито из советского посольства, которое получило шифротелеграмму от Молотова. Цитаты из этой телеграммы приведены (со ссылкой на АВП СССР) в книге Ю. С. Гиренко (с. 356), но при, этом текст подвергся искажениям, поскольку автор, использовавший (не только в этом, но и в других случаях) не архивный источник, а документальный обзор, составленный в МИД СССР в начале 1988 г., опубликовал в качестве телеграммы изложение ее содержания, сделанное составителем этого обзора.

2. 11 марта 1948 г. посол СССР в Югославии А. И. Лаврентьев отбыл из Белграда в Москву (АВП СССР, ф. 202, оп. 5, п. ПО, д. 1, л. 17).

3. 28 февраля 1948 г. Э. Кардель сказал Лаврентьеву о сообщении, полученном от югославской дипломатической миссии в Албании. В нем говорилось, что на приеме в Тиране по случаю 30-й годовщины Советской Армии поверенный в делах СССР в Албании А. Н. Гагаринов поднял тост за Тито, но с оговоркой, «если он работает на укрепление сил и единства демократического блока».

4. А. Д. Крутиков — первый заместитель министра внешней торговли СССР. Участвовал в январе — феврале 1948 г. в переговорах с находившимися в Москве югославскими представителями по вопросам экономических отношений между СССР и Югославией, в том числе о перспективах заключения нового советско-югославского протокола о товарообороте (а не «торгового соглашения») на период с 1 июня 1948 г., поскольку срок действия предыдущего протокола кончался 31 мая (см. прим. 5). В конце января министр внешней торговли СССР А. И. Микоян в беседе с югославскими представителями согласился, чтобы около 10 февраля в Москву прибыла торговая делегация Югославии для ведения переговоров о заключении нового протокола о товарообороте. Однако 22 февраля югославский посол в СССР В. Попович телеграфировал в Белград, что в этот день во время встречи с ним и находившимся в Москве заместителем министра внешней торговли Югославии Б. Црнобрней Крутиков на вопрос, когда же может приехать югославская делегация и могут начаться переговоры, ответил, что о каком-либо решении по поводу ее приема в Москве ему не известно и он спросит об этом Микояна. Затем посольство Югославии в Москве известило Белград, что 26 февраля на встрече с Црнобрней и югославским торгпредом В. Жиберной Крутиков заявил от имени правительства СССР, что в настоящее время ведение переговоров о заключении нового протокола о товарообороте невозможно. При этом он ссылался на низкие темпы югославских поставок в СССР, предусмотренных предыдущим протоколом, так что их выполнение растянется и на период после 31 мая 1948 года. Согласно югославским данным, Крутиков указал, что новый протокол имеет смысл заключить лишь на 1949 г., а переговоры могут начаться только в конце 1948 г. (AJBT, KMJ, I-3-b/651, ll.55, 57 — 58; I-3-b/653, ll.31 — 33; см. также док. 2). 11 марта Тито в беседе с Лаврентьевым поднял вопрос об отказе СССР подписать новый протокол о товарообороте. В донесении об этой встрече советский посол излагал сделанное ему заявление Тито о том, что югославскому правительству непонятно, почему СССР отказывается это сделать, «в то время как с другими странами Советский Союз заключает подобные соглашения… Известно, что Югославия была верным союзником Советского Союза во время войны и в Югославии демократия укреплена более, чем в других странах Восточной Европы. Отсутствие торгового соглашения между Югославией и Советским Союзом нельзя будет объяснить югославскому народу так, как заявили в Министерстве внешней торговли (СССР. — Л. Г. ), а этого от народа не скроешь». Тито отметил, что «тем более непонятно такое решение и потому, что о нем было сообщено югославской делегации (имеется в виду Црнобрня. — Л. Г.) после двухмесячного ее пребывания в Москве». По словам Тито, подобное решение «несовместимо с дружественными отношениями между обеими странами» и такое отношение к Югославии «нас обижает». В донесении посла говорилось о высказанном Тито предположении, что, может быть, «в Советском Союзе недовольны чем-либо Югославией». «Он просил сообщить Советскому правительству, что ставит этот вопрос официально». Телеграмма Молотова от 13 марта является ответом на это донесение Лаврентьева.

5. Содержащаяся в телеграмме формулировка о «советско-югославском торговом соглашении на 1947 — 1948 гг.» неточна. 5 июля 1947 г. между СССР и Югославией было заключено Соглашение о товарообороте и платежах, рассчитанное на два года (то есть, до июля 1949 г.) с автоматическим продлением затем на каждый последующий год, если одна из сторон не заявит об отказе за три месяца до окончания очередного срока. В рамках соглашения должны были заключаться протоколы о взаимных поставках товаров на отдельные периоды времени (Историко-внешнеэкономическое управление Министерства внешних экономических связей СССР (архив бывшего Минвнешторга СССР), ф. Договорно-правовое управление, оп. 11876, д. 55, лл. 20 — 22). При подписании соглашения был подписан и протокол о товарообороте на период по 31 мая 1948 года.

6. Вопрос о соотношении рубля и динара возник между СССР и Югославией еще в 1945 году. Тогда Народный банк Югославии принял предложенное Госбанком СССР соотношение рубля и динара, построенное на устанавливаемой каждой из сторон долларовой котировке своей валюты (АВП СССР, ф. 144, оп. 5, п. 5, д. 1, л. 67; д. 2, л. 97; ф. 202, оп. 2, п. 102, д. 2, л. 109). Формально такое решение обеспечивало равноправие СССР и Югославии, фактически же давало преимущество советской стороне: Югославия не могла произвольно устанавливать курс динара к доллару, а должна была исходить из реальной покупательной способности своей валюты. СССР же устанавливал курс рубля к доллару, подчас не считаясь с действительной стоимостью советских денег, искусственно завышая ее. Тем самым завышался и курс рубля к динару. 28 августа 1945 г. Югославия обратилась к СССР с просьбой начать переговоры о пересмотре установленного курса. В октябре это обращение было повторено (АВП СССР, ф. 144, оп. 5, п. 5, д. 2, лл. 97,177; ф. 202, оп. 2, п. 103, д. 5, лл. 135 — 136). Однако 4 декабря 1945 г. советская сторона отклонила югославское предложение. В ноте, завизированной Молотовым, говорилось, что «курс динара в рублях установлен, исходя из котировки американского доллара Национальным Банком Югославии и на базе установленного Правительством СССР твердого соотношения между долларом и рублем (доллар — 5 р. 30 коп.). Следовательно, этот курс соответствует официальному курсу американского доллара в Югославии» (АВП СССР, ф. 144, оп. 5, п. 5, д. 1, л. 67). Впоследствии Югославия поднимала вопрос о более благоприятном для нее курсе при некоторых видах взаимных расчетов, о чем, в частности, и завел речь Тито в беседе в Лаврентьевым 11 марта 1948 г. (см. док. 2). В донесении Лаврентьева об этой беседе говорилось, что Тито поставил вопрос о «крайне невыгодном курсе рубля к динару».

7. Во второй половине января — начале марта 1948 г. в Москве велись переговоры между представителями югославских вооруженных сил и военной промышленности и советскими военными руководителями о новых крупных поставках Югославии вооружения, боевой техники, различных военных материалов, а также оборудования для военного производства. Шла речь и о советской помощи в осуществлении программы строительства военно-морского флота Югославии. Согласно донесениям, направлявшимся югославскими представителями в Белград, первоначально Сталин, а также руководители Министерства Вооруженных Сил и Генерального штаба СССР выражали готовность пойти навстречу югославским просьбам, однако к концу января — началу февраля советская сторона стала выражать сомнения в возможностях осуществления предложенной югославами программы. Советские представители, включая министра Н. А. Булганина и начальника Генштаба А. М. Василевского, ссылались как на ограниченность ресурсов СССР, так и на недостаточную проработанность югославских предложений, их чрезмерность с точки зрения возможностей Югославии. К концу первой декады марта переговоры были прекращены, и советская сторона рекомендовала югославам представить новую, более реалистичную программу. Югославская сторона пришла к выводу, что СССР решил отложить оказание военной помощи Югославии и что в ближайшее время видов на серьезные переговоры по этому вопросу нет (AJBT, KMJ, I-3-b/651, ll.11 — 12, 16, 20, 26, 41 — 42, 59 — 67). В донесении Лаврентьева о беседе с Тито 11 марта говорилось, что в ходе ее руководитель Югославии поднял и вопрос о строительстве югославского военно-морского флота.

8. Документ представляет собой машинописный текст на сербско- хорватском языке (латиницей) без названия или какого-либо указания, кому он адресован. В нескольких местах машинописный текст подвергнут правке простым карандашом, а также синим карандашом и синими чернилами. Правка простым карандашом сделана почерком Тито. Можно понять, что это дорабатывавшийся вариант письма, отосланного Молотову в ответ на его телеграмму от 13 марта (док. 1). В донесении, направленном в МИД СССР 19 марта советским поверенным в делах Д. М. Армяниновым, сообщалось о его беседе с Тито, во время которой югославский руководитель информировал его о том, что на телеграмму Молотова «он составил ответ в письменном виде и посылает с нарочным в Москву, чтобы передать через свое посольство».

9. Вместо слов «13 марта, правительство ФНРЮ» в архивном документе поставлено многоточие.

10. В документе вместо «внешней торговли СССР» ошибочно написано «иностранных дел СССР».

11. Очевидно, имеется в виду беседа Сталина в присутствии Молотова и Жданова с Джиласом 17 января 1948 г., во время которой речь шла и о программе оказания Советским Союзом военной помощи Югославии. В шифротелеграмме с информацией об этой встрече, которую Джилас послал в Белград, сообщалось, что Сталин обещал всемерно пойти навстречу югославским пожеланиям по части вооружения и военного строительства (AJBT, KMJ, l-3-b/651, ll.11 — 12).

12. Имеются в виду советские рекомендации, чтобы югославы представили новые, значительно более умеренные и реалистичные предложения о военной помощи, которую они хотели бы получить (см. прим. 7). Окончательно эти рекомендации были сформулированы на встрече югославских представителей с Булганиным, Василевским и другими советскими военными деятелями 9 марта 1948 г. (AJBT, KMJ, I-3-b/651, ll.66 — 67).

13. Первоначально простым карандашом была поставлена дата «19 марта», затем синим карандашом она переделана на «18 марта».

14. Телеграмма была послана в посольство СССР в Белграде (адресована Армянинову) для передачи Тито или Карделю.

15. Б.. Кидрич — председатель Экономического совета и Плановой комиссии при Совете Министров Югославии. В. Срзентич — заместитель председателя Экономического совета.

16. 9 марта 1948 г. Лаврентьев направил в Москву телеграмму, в которой сообщалось, что Срзентич «заявил торгпреду Лебедеву, что имеется решение правительства, которое запрещает госорганам и учреждениям представлять кому бы то ни было какие-либо экономические материалы. Поэтому, несмотря на имевшуюся ранее договоренность, он не может представить Лебедеву соответствующие данные. Органам госбезопасности поручено осуществлять за этим делом контроль. Срзентич сказал также, что Кидрич сам намерен переговорить об этом с Лебедевым. Считаю необходимым напомнить, что это решение было принято югославским правительством летом прошлого года. Тогда я говорил с Карделем, который и дал указание Кидричу предоставлять нам необходимые данные. На основе этой договоренности Лебедев получал от Экономсовета некоторые сведения по экономическим вопросам. Совершенно ясно, что заявление Срзентича отражает изменения в отношениях руководителей к Советскому Союзу» (Вестник МИД СССР, 1990, N6, с. 60).

17. Советские гражданские специалисты в Югославии (число их было невелико) выполняли функции консультантов и советников в различных экономических органах, научных учреждениях, проектных организациях, на крупных хозяйственных объектах, в системе здравоохранения. Условия их работы регулировались межправительственным соглашением от 13 ноября 1945 года. В донесении, направленном из Белграда в Москву 19 марта 1948 г., Армянинов сообщил, что телеграмму Молотова он вручил Тито: «Волнуясь, Тито сказал, что он не понимает, почему так много возникло недоразумений, и затрудняется сейчас что-либо ответить», сославшись на необходимость «посоветоваться с товарищами».

18. Генерал-майор А. Н. Барсков возглавлял группу советских военных советников в Югославии.

19. Булганин занимал пост министра Вооруженных Сил СССР.

20. Впервые советские военные инструкторы были направлены в югославские войска по просьбе Тито еще во время войны, осенью 1944 года. Эта форма советско-югославского сотрудничества была продолжена и после войны. Советские военные советники и инструкторы были прикомандированы к руководящим военным органам, включая югославский Генштаб, к штабам воинских формирований различного уровня, к ряду военных учреждений и объектов.

21. Письмо Тито от 20 марта вместе с письмом от 18 марта, также адресованным Молотову (док. 2), было послано в Москву со специальным курьером Д. Срзентич, которая являлась заместителем начальника отдела МИД Югославии. 23 марта Срзентич прибыла в Москву и вручила письма югославскому послу в СССР В. Поповичу. 24 марта он известил Тито шифротелеграммой: «Лично маршалу. Сегодня в 4 часа 30 минут я передал лично Молотову Ваши два письма. Они ожидали с большим интересом Ваш ответ. Он (Молотов. — Л. Г.) был зол и мало говорил. Он подчеркнул, что у них было достаточно доказательств для принятия решения, сообщенного Вам Барсковым и Армяниновым. В конце он сказал, что конкретно ничего не может сказать, пока не познакомится с текстом Ваших писем, о ходе беседы я пошлю Вам письменный отчет с курьером. Попович». (AJBT, KMJ, I-3-b/655, l.25).

Обещанный отчет был составлен Поповичем на следующий день: «Отчет о беседе с Молотовым. На следующий день после прибытия курьера, товарищ Срзентич, то есть 24 марта этого года, я посетил Молотова. Ввиду важности вопроса я стремился запомнить каждое слово Молотова в течение беседы, что мне почти полностью удалось. Поэтому передаю Вам беседу целиком. Я: Я принес вам два письма от товарища Тито в качестве ответа на ваши депеши. В Москву их доставил специальный курьер.

Молотов: Мы ожидали ответ. Из Белграда мы были извещены о том, что вчера отправился ваш специальный курьер, который везет ответ вашего правительства. Разглядывая и оригинал, и перевод на русский язык, он продолжал: Я вам сейчас более конкретно ничего не могу сказать, пока не познакомлюсь с текстом. Мы, имея достаточно доказательств, уверены в том, что ваше правительство является главным виновником, из-за чего мы были вынуждены принять решение об отзыве наших специалистов.

Я: Неужели вы действительно уверены в том, что товарищ маршал (то есть Тито. — Л. Г. ) и члены нашего правительства могут быть виноваты в связи с этим?

Молотов: Вы можете верить во что хотите, мы, советские люди, верим только фактам и делам. Я: Если бы вы провели в жизнь ваше решение, вы замедлите быстрое восстановление и развитие нашей страны. От этого пострадают наши народы. Это, я думаю, не может быть ни в наших, ни в ваших интересах. Не думаете ли вы, что было бы хорошо изучить все дело глубже, чтобы найти главного виновника. Я считаю — и верю, что и вы так думаете, — что наше правительство дало до сих пор поистине достаточно доказательств того, что залогом и основой нашей политики является искренняя и до конца преданная дружба с СССР?

Молотов: Советский Союз за искреннюю и дружественную политику между нашими двумя странами, за сотрудничество, но не на словах, а на деле. Советский Союз проводит такую политику в отношении вашей страны.

Я: Разве вы не можете допустить, что вы неправильно информированы и что может быть изменено ваше решение или хотя бы мотивация вашего решения. Молотов: Я повторяю, что ваше правительство в конкретном случае виновато, мы в этом глубоко уверены; нас интересует ответ вашего правительства, о котором я сейчас, пока не познакомлюсь с текстом, ничего не могу сказать.

Я: Я, как и все наши товарищи, уверен, что этот вопрос будет выяснен и ничто не может быть помехой укреплению и усилению наших отношений.

Молотов: Что? Это от нас не зависит.

На этом закончилась наша беседа. Молотов был очень зол. В таком тоне он никогда с нами не разговаривал. Но менее важна манера разговора со мной. Гораздо важнее то, что они не нашли нужным предупредить Вас до вынесения такого решения или побеседовать с кем-то из наших, а если необходимо, то и лично с Вами, чтобы тем способом, который до сих пор был обычным при решении между нами вопросов, — и, по моему мнению, единственно правильным — были решены спорные вопросы. У меня из беседы с Молотовым сложилось впечатление, что они получили информацию от человека или людей, которым абсолютно верят. Тем более будет труднее быстро разрешить этот вопрос. Характерно, напомню, что в то время, когда Вы получили телеграммы, на которые послали ответ, в Москве был посол Лаврентьев. Во время его пребывания в Москве я довел до сведения начальника Балканского отдела МИДа, Кирсанова, что хотел бы с ним (Лаврентьевым. — Л. Г.) встретиться. Два-три дня спустя он (Кирсанов. — Л. Г.) спросил, могу ли я принять Лаврентьева в воскресенье 21 с[его] м[есяца]. Я ответил утвердительно. В субботу вечером мне из Балканского отдела сообщили, что Лаврентьев не сможет придти из-за того, что срочно вызван в Белград. Однако он отбыл не в воскресенье, когда была намечена встреча, а в понедельник.

Должен Вам сообщить, что сейчас с Министерством иностранных дел — чего, впрочем, и следовало ожидать — очень трудно вести и самые мелкие дела. Как правило, проходит очень много времени, пока мы получаем ответ на самые незначительные вопросы. На известные вопросы при всех наших настояниях и напоминаниях мы никакого ответа получить не можем. Сюда относится, например, вопрос о реализации договора, который мы подписали в прошлом году относительно покупки трофейных вагонов. Вопрос о наших вагонах, находящихся в других восточноевропейских странах. Затем вопрос о специалистах для помощи в строительстве Нового Белграда, вопрос о лечении товарища Бакича и майора Зечевича, и т. д. Я это Вам сообщаю для того, чтобы Вы знали, что их аппарат в министерстве, и не только в министерстве, но и в других учреждениях, извещен о решении правительства в отношении нашей страны.

Если они после Вашего ответа не изменят позицию, мы должны и дальше, причем немедленно, действовать в целях как можно более быстрого разрешения этого вопроса и укрепления взаимных отношений.

Я хочу — и считаю, что это было бы хорошо и полезно, — на пару дней приехать в Белград, чтобы и я включился хотя бы в сбор всех возможных данных и конкретного материала, которые бы способствовали разрешению этого вопроса. Предлагаю это и потому, что думаю, что было бы хорошо так поступить до того, как Вы, возможно, приедете сюда, когда, я в этом глубоко уверен, будут правильно решены все вопросы, интересующие обе стороны.

Примите выражения глубокого уважения и преданности. В. Попович. Москва, 25 марта 1948 года» (AJBT, KMJ, I-3-b/655, ll.26 — 28).

О беседе с Поповичем Молотов в тот же день, 24 марта, послал информацию в Белград возвратившемуся туда Лаврентьеву. При этом, цитируя содержавшееся в письме Тито от 20 марта объяснение относительно заявления В. Срзентича советскому торгпреду И. М. Лебедеву, министр иностранных дел СССР отмечал: «Таким образом, в письме говорится, что Срзентич будто бы сказал, что советские люди должны обращаться за получением нужных сведений выше, т. е. в ЦК КПЮ и к правительству». В связи с этим послу было дано указание уточнить, насколько правильно это сообщение, ибо информация по поводу заявления Срзентича, направленная Лаврентьевым в Москву 9 марта, подобных сведений не содержала. В ответ посол подтвердил свое прежнее донесение, отстаивая тезис о его достоверности, сославшись в качестве свидетеля на заместителя торгпреда Васильева, присутствовавшего при беседе Срзентича с Лебедевым. Одновременно Лаврентьев сообщал, что «Лебедев стал получать необходимую информацию, правда, с большой задержкой и не по всем интересующим нас данным, после официальной договоренности с Карделем, на основании указаний тов. Вышинского».

В информации посла, переданной в Москву 26 марта, говорилось, что Кардель просил его поставить перед правительством СССР вопрос о том, чтобы оставить в Югославии советских гражданских специалистов, занятых проектно-изыскательскими работами по строительству промышленных объектов. Кардель сослался на то, что их отзыв сказался бы на сроках выполнения советских обязательств относительно этих объектов. «Я, — доносил Лаврентьев, — ответил, что просьбу Карделя передам в Москву, но что посольство не может приостановить выезда в СССР гражданских специалистов, поскольку имеется решение Совпра (Советского правительства. — Л. Г.). Это решение известно югославскому правительству». Советское руководство на обращение Карделя не отреагировало. За несколько дней до этого, 22 марта, Лаврентьев получил из Москвы указание: «При встрече с Тито и другими югославскими деятелями Вы не должны давать никаких разъяснений относительно последних действий Советского правительства в отношении Югославии». 23 марта Лаврентьев доложил в МИД СССР, что военные советники прекратили работу в югославской армии и на 25 марта запланирован отъезд последней группы офицеров. А 27 марта из Югославии отбыла и последняя группа гражданских специалистов.

22. Так в документе, правильно — Коча Попович; в то время — начальник Генерального штаба югославской армии.

23. Случай с «заявлением Джиласа» не имел никакого отношения к советским военным советникам и произошел еще в октябре 1944 года. Было это не на заседании ЦК КПЮ, а на созванном Тито совещании, в котором кроме него участвовали несколько членов Политбюро ЦК КПЮ и югославских военачальников и приглашенный на совещание начальник советской военной миссии генерал-лейтенант Н. В. Корнеев. Югославы поставили перед Корнеевым вопрос о необходимости принять меры, чтобы исключить имевшие место случаи хулиганских действий, изнасилований, грабежей, убийств, совершенных некоторыми солдатами и офицерами Красной Армии, части которой вступили на югославскую территорию и совместно с Народно-освободительной армией Югославии вели бои против гитлеровцев в ходе освобождения северо-восточных районов страны, включая Белград. Согласно мемуарам Джиласа, присутствовавшего на этой встрече, Корнеев стал «от имени Советского правительства» резко протестовать против «инсинуаций» в отношении Красной Армии. Особенно остро он реагировал на замечание Джиласа о том, что подобные действия, совершаемые советскими военнослужащими, используют «наши противники», сравнивающие поведение красноармейцев и английских офицеров, которые так себя не ведут (Джилас имел в виду британских офицеров из числа военных представителей и состава военной миссии в Югославии). Корнеев в ответ на это заявил решительный протест против «оскорбления» Красной Армии сравнением ее с армиями «капиталистических стран» (Djilas M. Razgovori sa Staljinom. Beograd. 1990, s. 60).

В этой ситуации Тито счел необходимым обратиться непосредственно к Сталину, затронув возникшую проблему в послании к нему от 29 октября 1944 года. В нем отмечались «многочисленные неподобающие поступки со стороны отдельных солдат и офицеров Красной Армии, что нашей армии и нашему народу тяжело ложится на сердце, принимая во внимание, что наш народ и армия обожают Красную Армию, идеализируют ее». Тито делал вывод, «что здесь допущено со стороны штаба фронта (3-го Украинского. — Л. Г.) упущение в том, что перед вступлением в Югославию армии не было объяснено, что она вступает в Югославию не для того, чтобы ее оккупировать, а вступает как союзник Народно-освободительной армии, чтобы вместе освободить Югославию, что Югославия это не Румыния, не Венгрия и не Болгария (то есть страны, участвовавшие в гитлеровском блоке. — Л. Г. ), а страна, которая с первых дней, еще до нападения на Советский Союз, оказала сильное сопротивление немецким и другим оккупантам». Как и на совещании с Корнеевым, Тито повторил: «Боюсь, что разного рода враги все это используют в своих целях, т. е. против и Советского Союза, и нашего народно-освободительного движения».

Очевидно, руководитель Югославии опасался, что информация, полученная Сталиным от начальника советской военной миссии, может иметь тот же характер, что и протесты, высказанные Корнеевым на совещании в Белграде. Поэтому в послании от 29 октября Тито писал: «Я хотел Вам обо всем этом сообщить еще раньше, но отказался и пригласил главу вашей военной миссии генерал-лейтенанта Корнеева и просил его срочно принять меры, чтобы хотя бы уменьшить такие явления, и в то же время просил его, чтобы он сам обо всем этом сообщил в Москву». В послании подчеркивалось: «Мне очень неприятно, что я должен Вас этим обеспокоить, но я считаю своим коммунистическим долгом известить Вас об этом и предпринять все, чтобы сделать невозможными такие явления» (Dokumenti o spoljnoj politici Socijalistiuke Federativne Republike Jugoslavije. 1941 — 1945. Knj.II. Beograd. 1989, s. 297).

Однако все это не предотвратило серьезного недовольства Сталина, выраженного в его ответной телеграмме от 31 октября 1944 г., оригинал которой хранится в Архиве Йосипа Броз Тито в Белграде (она опубликована лишь в сербско-хорватском переводе). По затронутому Тито вопросу в телеграмме Сталина говорилось:

«Я понимаю трудность Вашего положения после освобождения Белграда. Вы не можете не знать, что Советское правительство, несмотря на колоссальные жертвы и потери, делает все возможное и даже невозможное, чтобы помочь Вам. Но меня поражает тот факт, что отдельные инциденты и ошибки со стороны отдельных офицеров и бойцов Красной Армии обобщают у Вас и распространяют на всю Красную Армию. Нельзя так оскорблять армию, которая помогает Вам изгонять немцев и обливается кровью в боях с немецкими захватчиками.

Не трудно понять, что семья без урода не бывает, но было бы странно оскорблять семью из-за одного урода. Если красноармейцы узнают, что Джилас и те, которые ему не возражали, считают английских офицеров в моральном отношении выше советских офицеров, то они завыли бы от такой незаслуженной обиды» (AJBT, KMJ, l-3-b/571).

Таким образом, Сталин занял позицию, которая была выражена на совещании у Тито Корнеевым и, очевидно, сообщена им в Москву. И высказывание Джиласа было интерпретировано в духе информации, поступившей от Корнеева. Вероятно, недовольство Сталина было усилено безосновательными обвинениями Тито в адрес командования 3-го Украинского фронта. Дело в том, что политорганы войск фронта проводили широкую пропагандистскую работу, разъясняя положение Югославии как союзной страны, линию советской политики на тесное сотрудничество с ее народно-освободительным движением, подчеркивая необходимость уважительного отношения к ее народу, недопустимость оскорбительных или насильственных действий против населения, чести и имущества граждан. Об этом говорилось и в специальной памятке-обращении «Воину Красной Армии о Югославии», выпущенной политуправлением 3-го Украинского фронта при вступлении советских войск в эту страну. Как правило, военнослужащие, виновные в упоминавшихся выше преступлениях против жителей, отдавались советским командованием под суд военного трибунала и подвергались суровым наказаниям вплоть до расстрела.

После получения телеграммы Сталина Джилас, названный в ней в качестве виновного, написал советскому руководителю письмо с объяснением того, что говорилось на совещании с Корнеевым у Тито. Письмо на русском языке (оригинал его не публиковался; текст изобилует ошибками и сербизмами и дается ниже с некоторыми исправлениями в соответствии с нормами русского правописания) гласило:

«Тов. И. В. Сталину. В своей телеграмме тов. Тито вы сказали, будто бы я сказал, что моральные качества английских офицеров выше советских. Только подлец и предатель мог бы сказать это (Джилас имеет в виду приписываемое ему высказывание. — Л. Г. ). На этом собрании, где кроме нас — старых югославских коммунистов — был только генерал Корнеев, я сказал: «Внешнее поведение английских офицеров по отношению к нашим офицерам в Италии, а также в Югославии лучше, чем советских здесь. Конечно, у англичан подлые намерения. И враг все это будет использовать, если советские командиры не будут относиться к нам, как к друзьям и союзникам». Если вам сказали, что я сказал другое, — это неточно. Правда, не надо было это сказать перед ген. Корнеевым как начальником миссии, но мы говорили перед ним как коммунисты.

Все это было так, и это могут подтвердить все присутствующие. Поверьте, тов. Сталин, нам, югославским коммунистам, которые готовы: отдать свою жизнь за великое Ваше дело и которые это подтвердили. Прошу вас, извините, что побеспокоил вас, но мне, как; и остальным, было очень тяжело — выходит, что мы не благодарны Вам и Красной Армии. С глубоким уважением Милован Джилас, член ЦК КПЮ» (Arhiv CK SKJ, f. CK KPJ 1944/610). В помете на оригинале документа указано, однако, что письмо не было отправлено. В апреле 1945 г. во время пребывания в Москве делегации правительства Югославии во главе с Тито, в состав которой входил и Джилас, с югославской стороны Сталину было разъяснено, что и как сказал Джилас Корнееву, после чего Сталин выразил удовлетворение этим разъяснением и заключил, что считает вопрос исчерпанным.

24. Я. Ф. Юдин являлся представителем ЦК ВКП(б) в Информбюро коммунистических партий и главным редактором печатного органа Информбюро — газеты «За прочный мир, за народную демократию!»

25. Перечисленные обвинения повторяли ту информацию, которая (по материалам АВП СССР) содержалась в донесении Лаврентьева о расширенном заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта. На нем рассматривался отчет югославской делегации о советско-югославо- болгарской встрече в Москве 10 февраля 1948 г. Излагая то, что говорилось руководящими югославскими деятелями на заседании 1 марта, Лаврентьев ссылался на сведения, полученные от участвовавшего в заседании Жуйовича (см. также: СССР — Югославия: год 1948-й… — Правда, 6.III.1990). Судя по протоколу заседания, опубликованному В. Дедиером, подобного рода высказывания со стороны Тито, Карделя, Джиласа и других участников действительно имели место (Dedijer V. Op. cit., s. 304 — 306). 7 марта из Москвы было направлено Лаврентьеву поручение Молотова уведомить Жуйовича, что «переданная им информация о положении дел в ЦК югославской компартии получена и ЦК нашей партии благодарит т. Жуйовича за это, считая, что он делает этим хорошее дело как для Советского Союза, так и для народа Югославии, разоблачая мнимых друзей Советского Союза из югославского ЦК». Поручалось также попросить Жуйовича и впредь информировать советскую сторону.

26. Все перечисленные лица были среди выступавших на расширенном заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта 1948 года. С. Вукманович- Темпо являлся начальником политуправления Югославской Народной Армии. А. Ранкович — член Политбюро, секретарь ЦК КПЮ и министр внутренних дел Югославии был одним из трех (наряду с Карделем и Джил асом) ближайших сподвижников Тито.

27. В первые послевоенные годы в деятельности КПЮ действительно сохранялись многие формы конспиративной работы, унаследованные от предшествующего периода. Хотя партия, практически находившаяся у власти, действовала открыто, публично провозглашалась руководящей силой, издавались ее газеты и журналы, тем не менее принадлежность к КПЮ должна была сохраняться ее членами в тайне, местопребывание партийных органов всех уровней официально не указывалось и об их деятельности ничего не сообщалось, партийные собрания и форумы — от первичной организации до съезда партии — проходили секретно, без огласки самого факта их проведения. Даже члены руководства КПЮ, включая Тито, публично фигурировали лишь как деятели государства, армии, Народного фронта, а от имени руководства КПЮ, как правило, выступал открыто только Джилас.

28. Выдержка из доклада Тито на II съезде Народного фронта Югославии 27 сентября 1947 г. процитирована неточно. В докладе говорилось: «Имеет ли Коммунистическая партия Югославии какую-то другую программу вне Народного фронта? Нет! Коммунистическая партия не имеет другой программы. Программа Народного фронта является и ее программой» (Броз Тито J. Изград а нове Jyгославиje. К Нг. 2. Београд. 1948, с. 388). В том же докладе содержались положения, противоположные выдвигавшимся в письме обвинениям, будто в Югославии основной руководящей силой считают Народный фронт, а КПЮ стараются в нем растворить. Тито, наоборот, подчеркивал, что КПЮ играет «руководящую роль в Народном фронте». «После создания нового государства компартия становится предводителем во всем общественном развитии: в строительстве народной власти, т. е. организации государства, в строительстве страны, в экономической и культурной жизни и т. д. Эту роль она осуществляет как составная часть Народного фронта, ибо она является его главенствующей частью» (там же, с. 388 — 389). На деле КПЮ определяла деятельность Народного фронта.

29. В. Велебит был в то время первым заместителем министра иностранных дел Югославии.

30. Неизвестны документы, из которых бы следовало, что советская сторона информировала югославскую о том, что считает Велебита шпионом. Наоборот, в 1946 г. во время заседаний Парижской мирной конференции присутствовавшие там Кардель и Джилас информировали Молотова о том, что у югославского руководства имеются «неясности» по поводу прошлого Велебита.

31. Документ приведен по хранящемуся в Архиве Йосипа Броз Тито оригиналу на русском языке. Надписи «Секретно» на первой странице, а на последней — «По поручению ЦК ВКП(б)», подписи, дата и место сделаны от руки фиолетовыми чернилами. Все надписи, кроме подписи Сталина, сделаны рукой Молотова. Письмо доставил в Белград Лаврентьеву помощник Молотова Лавров, после чего Лаврентьев в сопровождении Армянинова выехал в Загреб, где в тот момент находился Тито, и вручил ему это письмо.

Источник: «Вопросы истории», 1992, №4-5.

N 6

Письмо Й. Броз Тито и Э. Карделя И. В. Сталину и В. М. Молотову

Товарищам И. В. Сталину, В. М. Молотову

Отвечая на ваше письмо от 27 марта 1948 года, мы должны прежде всего подчеркнуть, что нас страшно поразили тон и содержание письма. Мы считаем, что причиной такого содержания письма, соответственно — обвинений и позиций по отдельным вопросам, является недостаточное знание положения у нас. Для нас невозможно объяснить ваши выводы ничем другим, кроме как тем, что Правительство СССР получает неточные и тенденциозные сведения от своих органов, которые из-за неосведомленности могут черпать такие сведения от разных людей — то ли от известных антипартийных элементов, то ли от разных недовольных. На Пленуме ЦК КПЮ ясно обнаружилось и подтвердилось, что члены ЦК КПЮ С. Жуйович и А. Хебранг являются главными виновниками передачи советским представителям в Югославии неверных и клеветнических сведений как о якобы заявлениях руководящих лиц, так и о нашей партии вообще¹ . Они хотели такими неверными, клеветническими сведениями прикрыть свою антипартийную деятельность и проявившиеся уже намного раньше тенденции и попытки разбить единство руководства и вообще партии² . Кроме того сведения от таких людей не могут быть ни объективными, ни доброжелательными, ни точными, а обычно имеют определенную цель. В данном конкретном случае эти сведения имеют целью напакостить руководству нашей партии, т. е. новой Югославии, затруднить и без того тяжелую работу по строительству страны, воспрепятствовать пятилетнему плану, а тем самым и осуществлению социализма в нашей стране. Нам непонятно, зачем представительство СССР вплоть до сегодняшнего дня не постаралось такие сведения прежде всего проверить у ответственных лиц в нашей стране, соответственно — попросить информацию по таким вопросам либо от ЦК КПЮ, либо от Правительства. Передачу таких сведений мы считаем антипартийной деятельностью, а также и антигосударственной, так как это портит отношения между нашими двумя странами.

Как бы ни любил кто-либо из нас страну социализма — СССР, он ни в коем случае не смеет меньше любить свою страну, также строящую социализм, в данном конкретном случае — Федеративную Народную Республику Югославию, за которую пали сотни тысяч ее самых передовых людей. Мы очень хорошо знаем, что это так понимается и в Советском Союзе. Нас особенно удивляет, что все это не обсуждалось, когда Кардель, Джилас, Бакарич как делегаты нашей партии и правительства были в Москве³ . Как видно из вашего письма, упомянутые и подобные сведения ваше правительство имело еще до прибытия нашей делегации в Москву. Нам кажется, что тогда перед нашей делегацией могли быть поставлены как вопрос о поведении по отношению к военным и гражданским специалистам, так и остальные вопросы.

Мы считаем, что необходимо было через эту делегацию и даже до того каким угодно образом известить наше правительство о том, что Советское правительство недовольно отношением наших людей к советским специалистам и что в этом так или иначе нужно навести порядок. А так дело дошло до того, что своим решением об отзыве военных и гражданских специалистов без официального информирования Правительство СССР ставит нас перед совершившимся фактом и таким образом нам причиняются лишние трудности.

Когда речь идет об отзыве советских военных специалистов, мы в качестве причины, по которой Правительство СССР отзывает своих специалистов из Югославии, не видим ничего другого, кроме того, что мы решили сократить их число до самой необходимой степени из-за финансовых трудностей. Еще в 1946 г. председатель Союзного правительства Тито официально сообщил послу Советского правительства Лаврентьеву, что по многим причинам для нас почти невозможно платить столь высокие оклады советским военным специалистам, и попросил передать это Правительству СССР вместе с нашим пожеланием, чтобы оно смягчило условия оплаты специалистов. Посол Лаврентьев доставил ответ Советского правительства, что оклады не могут быть снижены и чтобы мы поступили, как знаем. Тито сразу сказал Лаврентьеву, что мы из-за этого должны будем уменьшить число названных специалистов как только это можно будет сделать без большого вреда для обучения нашей Армии. Оклады советских специалистов были в четыре раза больше, чем оклады наших командующих армиями, и в три раза больше, чем оклады наших союзных министров. Командующий каждой из наших армий в чине генерал-лейтенанта или генерал-полковника получал тогда 9 — 11 тыс. динаров в месяц, а советский военный специалист в чине подполковника, полковника и генерала получал 30 — 40 тыс. динаров. В то же время наш союзный министр получал зарплату 12 тысяч динаров в месяц. Разумеется, мы ощущали это не только как финансовый груз, но и как политически неверное [положение], так как это трудно было объяснить нашим людям. Таким образом, наше решение уменьшить число советских военных специалистов обусловлено только приведенными нами причинами, а не какими-либо иными. С другой стороны, мы не исключаем возможности того, что кто-то из наших людей делал какие-то неуместные замечания. В таких случаях нужно представить нам проверенный материал об этом, и мы, без сомнения, приняли бы меры к тому, чтобы этого больше не происходило. Здесь нужно упомянуть и о том, что и некоторые советские специалисты не всегда вели себя так, как было бы нужно, и это создавало у наших людей нехорошее впечатление, вследствие чего и против нашей воли дело могло дойти до каких-нибудь замечаний, которые позднее искажались и в таком искаженном виде сообщались командованию Советской Армии. Но мы считаем, что это столь незначительные вещи, что они не должны были бы играть какую-либо роль в ухудшении наших [меж]государственных отношений.

Нас особенно поразило то место в письме, где поднимаются старые вопросы по поводу Джиласа. Там говорится: «В свете этих фактов становится вполне понятным оскорбительное для Советской Армии известное заявление Джиласа на одном из заседаний ЦК КПЮ⁴ о том, что советские офицеры стоят в моральном отношении ниже английских офицеров»⁵. Джилас никогда не делал такого заявления в таком виде. Тито объяснил это письменно и устно еще в 1945 году. С этим объяснением тогда согласились как товарищ Сталин, так и остальные члены Политбюро ЦК ВКП (б)⁶ , и мы не можем понять, почему снова в качестве аргумента вы упоминаете об этом, как уже было доказано, случае, получившем искаженную, неверную трактовку. Подчеркиваем еще раз, что такого взгляда на советских офицеров нет ни у Джиласа, ни у кого- либо из наших руководящих лиц. Такое мнение может иметь лишь человек, являющийся не только врагом СССР, но и врагом Югославии.

В наших торговых отношениях есть проблемы, которые следовало бы устранить, чтобы эти отношения могли правильно развиваться. Мы в связи с этим не отрицаем того, что с нашей стороны были упущения в ведении торговых дел, но мы не можем поверить, чтобы это могло быть достаточной причиной для какого-либо ослабления нашего торгового сотрудничества. Мы не можем поверить в то, что случай с Крутиковым и представителями нашей внешней торговли действительно является только недоразумением. Крутиков ясно сказал нашим представителям, что наша торговая делегация, уже ждавшая в Белграде отбытия в Москву, не должна приезжать, ибо Правительство СССР не сможет подписать протокол о дальнейшем товарообмене на 1948 г., и что только под конец 1948 г. будет возможно снова беседовать по этому вопросу. Крутиков сказал это нашему заместителю министра внешней торговли товарищу Црнобрне и нашему торговому атташе в Москве. На вопрос наших торговых представителей, является ли это позицией Советского правительства, Крутиков ответил утвердительно.

Мы думаем, что если были какие-то неправильности со стороны наших торговых органов, — а мы верим, что такие случаи могли быть в отношении поставки товаров и вообще торговых отношений, — то мог быть найден способ, чтобы договориться и устранить все то, что мешает правильному развитию торговых отношений между нашими двумя странами.

Мы считаем, что все то, что мешает правильному функционированию хозяйственного сотрудничества между двумя странами, требовалось бы совместно изучить и устранить.

Ссылки в вашем письме на то, что наши органы государственной безопасности следят за советскими специалистами и другими советскими людьми, не соответствуют действительности. Никто никогда не принимал такого решения, и неправда, что за советскими людьми следят. Это чья-то произвольная информация. Еще меньше верно то, что такой слежке подвергнуты и органы Советского правительства и товарищ Юдин из Коминформбюро⁷.

Нам непонятно, кому была нужна такая клевета, с помощью которой вводится в заблуждение Правительство СССР. И мы хотели бы, чтобы по этому случаю нам сообщили конкретные факты.

Из вашего письма от 27 марта следует, что у нас ведется антисоветская критика, соответственно — критика ВКП(б). Содержится ссылка на то, что эта критики имеет место среди руководящих лиц КПЮ. Далее, что эта критика ведется за спиной масс, членов партии, что эта критика нечестная, закулисная, лицемерная и т. д. При этом приводятся и имена — Джиласа, Вукмановича, Кидрича, Ранковича и других. Следовательно, приведены имена нескольких самых известных и самых популярных руководителей новой Югославии, проверенных во многих ситуациях, тяжелых для нашей партии.

Нам очень трудно понять, как могут предъявляться столь тяжелые обвинения и не указываться источники этих обвинений. Далее, еще более удивительно сравнение приведенных заявлений наших руководящих лиц с заявлениями, сделанными когда-то Троцким. В письме цитируются какие-то якобы заявления, как, например: «ВКП(б) перерождается», «СССР стремится экономически захватить Югославию», «в СССР господствует великодержавный шовинизм», «Коминформбюро является средством захвата других партий со стороны ВКП(б)». Далее: «Эти антисоветские высказывания обычно прикрываются левыми фразами о том, что «социализм в СССР перестал быть революционным», что только Югославия является подлинным носителем «революционного социализма»».

На основе этих и подобных им сведений, которые собраны в течение длительного периода из разных сомнительных источников, тенденциозно приписаны руководящим лицам новой Югославии как принадлежащие им и так преподнесены руководству СССР, без сомнения можно сделать ошибочные выводы и охарактеризовать это как антисоветские заявления. Но мы считаем, что неправильно на основе сомнительных сведений от непроверенных людей делать выводы и выдвигать обвинения, приведенные в письме, в отношении людей, имеющих большие заслуги в популяризации СССР в Югославии и имеющих неоценимые заслуги в Освободительной войне. Можно ли поверить, что люди, сидевшие по 6, 8, 10 и более лет на каторгах (помимо прочего и из-за своей деятельности по популяризации СССР), могут быть такими, какими они изображены в письме от 27 марта? Нельзя. А это большинство сегодняшних высших руководителей новой Югославии, которые 27 марта 1941 г. повели массы на улицы против антинародного режима Цветковича — Мачека, подписавшего антикоминтерновский пакт и хотевшего впрячь Югославию в телегу фашистской оси⁸. Это те же самые люди, которые в 1941 г. организовали восстание против фашистских захватчиков, глубоко веря в Советский Союз⁹. Это те же самые люди, которые во главе восставших народов Югославии с винтовкой в руках боролись в тяжелейших условиях на стороне Советского Союза как единственно искренние союзники, в самые черные дни веря в победу СССР именно потому, что верили и сегодня верят в советскую систему, в социализм.

Такие люди не могут своими действиями «развенчать советский строй», так как это значило бы предать свои убеждения, свое прошлое. Мы считаем, что этих людей нужно было бы оценивать не на основе некой информации, а на основе их многолетней революционной деятельности.

Называть таких людей двуличными за то, что они — как это говорится в письме — превозносят ВКП(б) «до небес», поистине страшно и оскорбительно. В письме далее говорится: «Мы не сомневаемся, что югославские партийные массы с негодованием отвергли бы эту антисоветскую критику как чуждую им и враждебную, если бы они знали об ее существовании». Да, и мы уверены в этом, если бы было так, как изображено в письме. «Мы думаем, что именно поэтому указанные югославские деятели стараются вести эту критику скрытно, за кулисами, за спиной масс». Между тем никакого сокрытия от масс не могло быть по той простой причине, что не было и не могло быть такой или какой-то подобной критики Советского Союза или ВКП(б)¹⁰ .

Противопоставить здесь руководство массам неправильно, неправильно потому, что нынешние руководители Югославии и массы — одно целое, что они неразрывно связаны борьбой против антинародных режимов до войны, борьбой во время великой Освободительной войны, а сегодня — огромными трудовыми усилиями в строительстве страны и осуществлении социализма.

У многих советских людей существует ошибочное представление, что симпатии широких народных масс в Югославии по отношению к СССР пришли сами по себе, на основе каких-то традиций, берущих свое начало еще со времени царской России. Это не так. Любовь к СССР не пришла сама по себе, ее упорно вносили в массы партии и вообще народа нынешние руководители новой Югославии, включая в первую очередь и тех, кто подвергается в письме столь тяжким обвинениям. Нынешние руководители Югославии являются теми, кто задолго до войны, не щадя ни сил, ни жертв, настойчиво раскрывали народу правду о Советском Союзе, насаждая в массах людей Югославии любовь к стране социализма.

Товарищ Молотов, например, сказал, что Джилас дал директиву, чтобы в партийных школах и на курсах не изучалась «История ВКП(б)»¹¹. Это совершенно неверно — такой директивы не существует и ее никто не давал, а «История ВКП(б)» и сейчас изучается во всех наших партийных школах и на многих курсах. Из всего этого верно только то, что Джилас много раз говорил на партийных собраниях, что в первичных партийных организациях малообразованные члены партии ошибочно понимают отдельные проблемы из «Истории ВКП(б)» и механически сравнивают их с развитием в Югославии. Например, вопрос о двух этапах революции, вопрос о военном коммунизме, вопрос о нэпе и т. д. И что этим членам партии лучше сначала дать для изучения «Основы ленинизма» Сталина¹².

Необходимо в связи с этим подчеркнуть, что «История ВКП(б)» 4 раза издавалась в нелегальных условиях до и во время войны, а после войны напечатана на всех национальных языках [тиражом] в 250 тыс. экземпляров. Аналогичный случай и с другими сочинениями Ленина и Сталина — например, «Вопросы ленинизма»¹³ изданы [тиражом] в 125 тыс. экземпляров.

Из вашего письма видно, что вы получили совершенно неверную информацию и неправильную картину по вопросу внутренней жизни КПЮ. Таким образом, мы не могли согласиться с оценкой нашей партии.

В ЦК КПЮ большинство составляют не кооптированные члены, а дело обстоит так: на пятой партийной конференции — состоявшейся в декабре 1940 г. в глубоком подполье, — на которой присутствовало 110 делегатов из всей Югославии и которая по решению Коминтерна обладала всеми правами съезда, был избран ЦК КПЮ из 31 члена и 10 кандидатов¹⁴. Из этого числа погибло в ходе войны 10 членов ЦК и 6 кандидатов. Из 7 членов Политбюро, избранных в 1940 г., остались в живых и работают и сейчас 5 членов¹⁵ . На свои заседания Политбюро приглашает тех членов ЦК КПЮ, которые находятся в Белграде. В ЦК КПЮ кооптировано всего 7 новых членов, причем из кандидатов и самых лучших руководителей партии. Наконец, из ЦК КПЮ были исключены в ходе войны два члена, так что сегодня существуют и работают 19 членов ЦК КПЮ, избранных на конференции, и 7 кооптированных членов, и таким образом, ЦК КПЮ состоит из 26 человек. Так обстоит дело и никак иначе.

Что касается замечаний о том, что не был проведен партийный съезд, то здесь нужно упомянуть, что Политбюро ЦК КПЮ уже в течение года проводит подготовку к съезду КПЮ¹⁶ . Мы считаем, что этот съезд нужно подготовить так, чтобы он носил не только манифестационный характер, но и был съездом, на котором будут приняты устав и программа партии, а эту программу позднее примет и Народный фронт на своем съезде.

На основе чего в письме утверждается, что в нашей партии нет демократии? Может быть, на основе сведений Лаврентьева? Откуда у него такие сведения? Мы считаем, что он как посол не имеет права обращаться к кому бы то ни было за информацией о работе нашей партии — это не его дело. Такие сведения может получить ЦК ВКП(б) от ЦК КПЮ.

Тот факт, что организационный секретарь КПЮ является одновременно и министром государственной безопасности¹⁷, ни в коем случае не мешает самоинициативе партийных организаций. Соответственно, партия не отдана под контроль органов государственной безопасности, а контроль осуществляется через ЦК КПЮ, членом которого является и министр государственной безопасности. А кроме того нужно добавить, что начальником управления кадров ЦК КПЮ является Зекович, а не Ранкович.

Неверно, что у нас в партии нет свободы критики. В нашей партии есть свобода критики и самокритики, которая ведется на регулярных партийных собраниях и конференциях актива. Таким образом, эти неверные сведения кто-то выдумал и передал в качестве информации в ЦК ВКП(б).

Полностью неверна информация о том, что в КПЮ не чувствуется политика классовой борьбы, что в деревне и в городе усиливаются капиталистические элементы, и т. д. Откуда такая констатация, когда всему миру известно, что нигде на Земле, после Октябрьской революции, не осуществлены последовательно и столь фундаментально общественные перемены, как в Югославии? Это факт, который никто не может оспорить. Таким образом, непонятно, как можно в связи с нашей партией говорить о Бернштейне, Фольмаре, Бухарине и гнилом оппортунизме. Мы не можем не оградить себя от таких неверных оценок и оскорблений нашей партии.

Далее в письме говорится о докладе товарища Тито на втором съезде Народного фронта Югославии, выдергивается из этого доклада одна маленькая цитата и делается сравнение с попыткой меньшевиков 40 лет тому назад растворить социал-демократическую партию.

Во-первых, это было 40 лет тому назад, при царизме, а сегодня мы в Югославии имеем в руках власть, то есть КПЮ играет руководящую роль. Исходя из процесса общественного развития, неминуемо должны в известной мере меняться и организационные формы, меняются методы работы и формы руководства массами, чтобы легче достичь определенных целей.

Во-вторых, Народный фронт Югославии по своему качеству не только равен некоторым другим компартиям, принимающим в свои ряды всякого, кто хочет, но и лучше по своей организованности и активности. В Народный фронт Югославии не может войти любой, хотя сегодня он насчитывает около 7 миллионов членов.

В-третьих, КПЮ полностью принадлежит обеспеченное руководство в Народном фронте, ибо КПЮ является ядром Народного фронта. Таким образом, нет никакой опасности того, что она в нем утонет, как говорится в письме. Через Народный фронт КПЮ постепенно осуществляет свою программу, которую Народный фронт добровольно принимает, считая ее одновременно своей программой. Вот то, на основе чего Тито сказал, что у КПЮ нет другой программы.

Нам жаль, что так пишется о нас, и мы напоминаем факты, когда в некоторых странах некоторые компартии меняют не только формы работы, но и название партии, как это произошло в Болгарии, Польше¹⁸ , и притом не без согласия ВКП(б). Конечно, в этих странах нужно, чтобы партии шли этим путем, но у нас комбинация Фронта во главе с КПЮ, прочно организованной, мощно объединяющей вокруг себя миллионные массы Народного фронта, проявила себя как наиболее правильная. И тем не менее те другие партии не укоряют в том, что они утонут в массах, хотя у них имеются и формы работы, и формы организации, приспособленные к данным, новым условиям в своей стране.

Почему же тогда в отношении нас ставят под сомнение факты, являющиеся неоспоримыми и уже давно известными? Мы глубоко уверены в том, что результаты, достигнутые нашей партией в ходе войны и после войны, говорят сами за себя, говорят, что КПЮ сильна, монолитна, способна вести страну к социализму, способна вести народы Югославии в любой ситуации, какой бы трудной она ни была.

Наша партия не полулегальна, как это говорится в письме, а совершенно легальна, известна каждому человеку в Югославии как руководящая сила. Дело состоит как раз в том, что, к сожалению, вы не знакомы с характером Фронта в Югославии и критикуете нас за то, что мы не публикуем отчетов о партийных собраниях и конференциях. Все более важные решения — от союзного правительства и дальше — по всем вопросам общественной и государственной жизни являются решениями партии или приняты по инициативе партии, и народ их понимает и принимает в качестве таковых. Таким образом, мы считаем ненужным подчеркивать, что такое-то и такое-то решение принято на такой-то и такой-то партийной конференции.

Огромный престиж, которого наша партия на основе завоеванных результатов достигла на сегодняшний день не только в нашей стране, но и вообще в мире, говорит о том, какова наша партия. Кроме того, мы здесь подчеркиваем, что наша партия достигла всего этого благодаря тому, что использовала науку Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина, что использовала опыт ВКП(б), применяя этот опыт в соответствии с данными условиями. Таким образом, нам непонятно ваше утверждение, что наши руководители лицемерно, «фарисейски хвалят и превозносят ВКП(б) до небес», а в то же время действуют против нее, как говорится в письме.

Мы не можем поверить в то, чтобы ЦК ВКП(б) мог оспорить заслуги и достигнутые на сегодняшний день результаты нашей партии, так как мы помним, что такое признание отдавалось нам много раз не только многими руководящими лицами СССР, но и самим товарищем Сталиным. Точно так же мы стоим на той позиции, что в общественном преобразовании в Югославии есть много специфических черт, которые с пользой могут использоваться в революционном развитии в других странах и уже используются. Это не значит, что мы этим затмеваем роль ВКП(б), затмеваем общественную систему СССР. Напротив, мы изучаем и берем советскую систему в качестве примера, а речь идет только о том, что мы строим социализм в нашей стране отчасти в других формах. Мы на данном этапе в специфических условиях, которые существуют в нашей стране, учитывая международные обстоятельства, созданные после Освободительной войны, стремимся применить наиболее подходящие формы работы по осуществлению социализма. Мы делаем это не для того, чтобы доказать, что наш путь лучше того, которым шел Советский Союз, что мы выдумываем что-то новое, а потому, что это нам каждодневно навязывает жизнь.

Что касается Велебита и вопроса, почему он еще и сегодня находится в Министерстве иностранных дел, то дело обстоит так: Кардель и Джилас однажды сказали товарищу Молотову, что нам не все ясно с Велебитом. Никаких конкретных доказательств мы тогда еще не имели, да и сегодня их не имеем, а дело это все еще в состоянии проверки, и мы бы не хотели на основе сомнения смещать и погубить человека. Что требует от нас в случае с Велебитом того, чтобы мы не слишком спешили? Во-первых, Велебит является членом партии с 1939 г., а до этого оказывал большие услуги партии. Он в 1940 г. получил от Тито секретное задание нанять в Загребе на свое имя виллу, в которой была размещена радиостанция Коминтерна и в которой кроме того жил Вальдес со своей женой в качестве радистки¹⁹ . Велебит при этом осуществлял и курьерскую службу. Все это продолжалось некоторое время и после оккупации и представляло собой, разумеется, опасность для жизни. В 1942 г. Велебит по решению партии перешел в партизаны и хорошо держался. Позднее он получил задание за границей и хорошо его выполнил. Мы сейчас проверяем все его прошлое. Если у Советского правительства есть о нем что- нибудь конкретное, мы просим передать нам эти данные. Но независимо от этого мы его немедленно снимем с этого поста в министерстве²⁰ .

Таким образом, ваши обвинения в письме в связи с этим поистине поразительны и оскорбительны как для ЦК КПЮ, так и для всего правительства. Вы сравниваете нас с некоторыми буржуазными государствами, терпимо относящимися к шпионам, чтобы услужить какими-то великим державам. Вот что содержится в письме и что мы считаем недопустимым по отношению к правительству, являющемуся более чем дружественным и союзническим: «Возможно, что Югославское правительство думает использовать Велебита как английского шпиона. Как известно, буржуазные правительства считают вполне допустимым иметь в своем составе шпионов великих империалистических держав, милость которых они хотят себе обеспечить, и согласны, таким образом, поставить себя под контроль этих держав». Так это написано в письме. Человек не может читать это и не быть глубоко огорчен и изумлен таким приемом в письме правительству, представляющему шестнадцатимиллионный народ, который в Освободительной войне, на стороне СССР, принес наибольшие жертвы и который впредь, если это потребуется, будет самым верным союзником в борьбе.

Если бы нас спросили, есть ли что-нибудь, чем мы недовольны с вашей стороны, то мы должны были бы откровенно сказать, что есть много причин, по которым мы недовольны. Какие это причины? Все эти причины невозможно привести в этом письме, но все же приведем несколько из них. Во-первых, мы считаем неправильным, что органы советской разведки вербуют у нас, в стране, которая идет к социализму, наших граждан для своей разведки, это мы не можем понять иначе, как дело, направленное против интересов нашей страны. Это делается вопреки тому, что наши руководящие лица и органы государственной безопасности протестовали против этого и доводили до вашего сведения, что мы не можем этого позволить. Вербуются наши офицеры, вербуются различные руководители, вербуются те, кто враждебно настроен по отношению к новой Югославии.

У нас есть доказательства, что некоторые органы советской разведки, вербуя наших членов партии, подвергают сомнению наших руководителей, разрушают их авторитет, представляют их как неспособных и сомнительных. Например, полковник Степанов не стеснялся еще в 1945 г., вербуя одного нашего хорошего товарища, работавшего в центральном отделе по зашифровыванию и расшифровыванию в нашем аппарате государственной безопасности, очернить и подвергнуть сомнению всех наших руководящих лиц, сочтя допустимым заявить, «что пока маршал Тито работает как нужно». Такие случаи продолжаются и до сегодняшнего дня. Это в то же время значит, что такая вербовка ведется не с целью борьбы против какой-то капиталистической страны, мы должны неизбежно прийти к выводу, что эта вербовка разрушает наше внутреннее единство, убивает доверие к руководству, деморализует людей, ведет к компрометации руководящих лиц и становится источником сбора повседневной ложной информации. Такая работа органов советской разведки не может называться лояльной и дружественной по отношению к нашей стране, идущей к социализму и являющейся самым верным союзником СССР.

Мы не можем согласиться с тем, что советская разведка создает свою сеть в Югославии. У нас есть [органы] государственной безопасности и своя разведка для борьбы против разных иностранных капиталистических элементов и классового врага внутри страны, и если советским разведывательным органам требуется какая-то информация или помощь в этом направлении, то они могут получить ее, как только потребуется, что с нашей стороны делалось и до сих пор. Такие и подобные вещи, которыми мы недовольны, есть и еще, но может ли это быть причиной, чтобы из-за этого ухудшались наши взаимные отношения? Не может. Это вопросы, которые могут быть устранены и объяснены.

Очевидно, что СССР и Югославия жизненно заинтересованы в том, чтобы быть еще теснее связанными. Но для этого нужно абсолютное взаимное доверие, без которого не могут существовать устойчивые и прочные отношения между нашими двумя странами. Советские люди, и в первую очередь руководители, должны верить в то, что новая Югославия, со своим нынешним руководством, непоколебимо идет к социализму. Далее, нужно верить в то, что СССР имеет в лице сегодняшней Югославии, с нынешним руководством, самого верного друга и союзника, готового в случае тяжелых испытаний разделить хорошее и плохое с народами СССР. Наконец, хотя мы знаем, что СССР испытывает огромные трудности в связи с восстановлением разрушенной страны, мы по праву ожидаем помощи СССР в строительстве нашей страны и осуществлении пятилетнего плана, без материального ущерба для народов СССР, ибо считаем, что в интересах СССР, чтобы новая Югославия была как можно более сильной, поскольку стоит лицом к лицу с капиталистическим миром, угрожающим не только ее мирному развитию, но и развитию остальных стран народной демократии, да и развитию СССР.

На основе всего изложенного пленарное заседание ЦК КПЮ не может принять как оправданную ту оценку, которую вы в вашем письме дали работе нашей партии и ее руководителей. Наша самая глубокая уверенность состоит в том, что имеет место тяжелое недоразумение, которого нельзя было допустить и которое должно быть как можно скорее ликвидировано в интересах дела, которому наши партии служат.

Нашим единственным желанием является то, чтобы было исключено любое сомнение и недоверие относительно чистоты товарищеских и братских чувств верности нашего ЦК КПЮ Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), которой мы всегда останемся благодарны за марксистско- ленинскую науку, руководившую нами до сих пор и путеводную для нас и в будущем, верности Советскому Союзу, который служил и дальше будет служить нам великим примером и помощь которого нашим народам мы так высоко ценим.

Мы уверены, что это недоразумение может быть ликвидировано единственно всесторонним взаимным объяснением между нашими двумя Центральными Комитетами на месте, т. е. здесь у нас. Поэтому мы предлагаем, чтобы ЦК ВКП(б) послал одного или нескольких своих членов, которые будут здесь иметь все возможности основательно изучить любой вопрос.

В надежде, что вы примите наше предложение, посылаем вам наши товарищеские приветы.

По поручению ЦК КПЮ Тито, Кардель²¹

13 апреля 1948 г. БелградПисма ЦК КПІ и писма ЦК СКП(б). Београд. 1948, с. 18 — 27.

N 7

Сообщение ЦК КПЮ ЦК ВКП(б) о пленуме ЦК КПЮ 12 — 13 апреля 1948 года²²

ЦК ВКП(б)

12 и 13 э[того] м[есяца] состоялся в Белграде Пленум ЦК КПЮ в полном составе, за исключением двух человек, из которых один (Бакарич) отсутствовал по болезни, по уважительной причине, а другой (Хебранг) находится под следствием. Всего присутствовали 25 членов ЦК. Пленум исчерпывающе²³ рассмотрел письмо ЦК ВКП(б) от 27.3.²⁴ , а также и обстоятельства, которые привели к нему, и единогласно²⁵ , за исключением Жуйовича, пришел к следующим выводам:

1. Пленум выражает глубокое сожаление, что между ВКП(б) и КПЮ дело дошло до расхождений, которые могут нанести²⁶ серьезный ущерб совместному делу обеих партий.

2. Пленум констатирует, что в работе КПЮ существуют ошибки и недостатки, но не такого значения, чтобы на их основе можно было сделать такие выводы, которые излагаются в письме ЦК ВКП(б).

3. Пленум констатирует, что такие выводы можно было сделать только на основе недостаточной и²⁷ неправильной осведомленности ЦК ВКП(б), которая является в первую очередь результатом [того] факта, что отдельные антипартийные²⁸ нездоровые элементы в нашей стране давали советским органам ложную, клеветническую или тенденциозную информацию.

4. Пленум констатирует, что главную ответственность за такую осведомленность советских органов несут члены ЦК КПЮ Сретен Жуйович и Андрия Хебранг. Эта антипартийная группка²⁹ , которая несколько раз получала взыскания за свои ошибки³⁰, пытается³¹ таким путем свою антипартийную работу, направленную на раскол единства между руководством и партией, прикрыть клеветой, что руководство³² нашей партии делает антисоветские заявления, в то время как себя [они] хотят показать в качестве защитников СССР, и притом [защитников] от нашего руководства и нашей партии, которая многолетней работой доказала свою верность принципам марксизма-ленинизма, свою верность и любовь к ВКП(б) и СССР.

5. Пленум констатирует, что антипартийная работа группы Жуйович — Хебранг имеет целью подорвать единство КПЮ и народов Югославии в борьбе за построение социализма и омрачить³³ и ослабить отношения самого тесного³⁴ сотрудничества, взаимной помощи и братской верности между Югославией и СССР, чем она показала себя враждебной как по отношению к Югославии, так и по отношению к СССР.

На основе всего этого [и] имея в виду его антипартийную работу в прошлом, Пленум решил исключить Жуйовича из ЦК КПЮ и вместе с Хебрангом подвергнуть дальнейшему партийному следствию³⁵.

6. Пленум выражает твердую³⁶ уверенность, что все то, что мешает дальнейшему развитию и укреплению братских и союзнических³⁷ отношений³⁸ между КПЮ и ВКП(б), а также между Югославией и СССР³⁹ , будет устранено.

7. Пленум поручает Политбюро ЦК принять все меры, чтобы искоренить в партии и Народном фронте все проявления⁴⁰ , которые могли бы омрачить⁴¹ братские отношения между КПЮ и ВКП(б), а также⁴² между Югославией и СССР.

Пленум одобрил меры, предложенные Политбюро ЦК для ликвидации⁴³ остатков капитализма в стране.

Пленум одобрил меры, предложенные Политбюро ЦК для⁴⁴ ускорения подготовки съезда⁴⁵ КПЮ, который должен состояться осенью этого года.

8. Пленум одобряет приложенное письмо Центральному Комитету ВКП(б) и выражает свое желание и свою уверенность, чтобы дело дошло⁴⁶ как можно скорее до необходимого личного контакта между представителями ЦК КПЮ и ЦК ВКП(б), по возможности здесь, в Югославии, где можно все факты практически проверить, для того, чтобы ликвидировать полностью все источники настоящих недоразумений⁴⁷ .

Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije, 1 — 3 — b/655, ll. 144 — 146.

N 8

Письмо А. А. Жданова Й. Броз Тито

Сов. секретно

Секретарю ЦК Компартии Югославии товарищу Тито

Согласно пожеланиям Политбюро компартии Венгрии сообщаем вам в порядке информации письмо Политбюро КП Венгрии Центральному Комитету ВКП(б) от 8 апреля с[его] г[ода].

Секретарь ЦК ВКП(б) А. Жданов

14 апреля 1948 г.⁴⁸

Arhiv CK SKJ, IX, Рег. бр. I — 1/20, 1.

N 9

Письмо Политбюро ЦК КПЮ А. А. Жданову⁴⁹

ЦК ВКП(б) — Товарищу Жданову

16 апреля э[того] г[ода] товарищ Юдин передал Генеральному секретарю ЦК КПЮ товарищу Тито письмо товарища Жданова с приложенной резолюцией ЦК КП Венгрии от 8 апреля э[того] г[ода]. Из этих документов вытекает, что ЦК ВКП(б) послал копию своего письма ЦК КПЮ от 27 марта руководящим органам других партий⁵⁰ . Мы поражены таким поступком ЦК ВКП(б) по следующим причинам:

Во-первых, ЦК ВКП(б) сделал это без согласия ЦК КПЮ, не подождав ответа ЦК КПЮ и вообще не проверив у ЦК КПЮ доводы, которые он (ЦК ВКП(б). — Л. Г. ) изложил в своем письме от 27 марта э[того] года⁵¹ .

Во-вторых, братские компартии тем самым извещены односторонне⁵², вообще не зная мнения ЦК КПЮ, и поэтому ЦК КПЮ подвергнут широкой критике таким образом, что вообще не может защищаться от неправильных доводов этой критики.

По всем этим причинам Политбюро ЦК КПЮ не может согласиться с таким поступком ЦК ВКП(б) и считает, что такой поступок не может способствовать устранению и разъяснению причин, приведших к расхождениям между ЦК ВКП(б) и ЦК КПЮ⁵³.

Arhiv Josipa Broza Tita, Kabinet Marsala Jugoslavije, 1 — 3 — b/654, l. 4.

N 10

Из телеграммы В. М. Молотова А. И. Лаврентьеву для передачи заместителю министра иностранных дел Югославии А. Беблеру

от 23 апреля 1948 г.

[…] Югославское правительство нарушило недавно заключенное соглашение о взаимной консультации по важным международным вопросам⁵⁴ с того времени, как оно обратилось к американцам и англичанам с изложением своей позиции по вопросу о Триесте⁵⁵, не консультируясь с СССР. Ввиду этого Советское правительство не считает себя связанным указанным соглашением о консультациях и не сможет сообщить югославскому правительству своей точки зрения по вопросу о югославо-австрийской границе, а изложит свою позицию по этому вопросу на совещании представителей четырех правительств в Лондоне.

[…] Сообщите также югославскому правительству, что посол Попович не информировал Советское правительство о том, что американский посол в Белграде несколько недель назад сделал югославскому правительству заявление, что США не поддержат мероприятия греческого правительства по изменению албано-греческой границы с применением силы⁵⁶ . […]

Вестник Министерства иностранных дел СССР, 1990, N 6, с. 60 — 61.

Примечания

1. Письмо было принято на состоявшемся 12 — 13 апреля 1948 г. пленуме ЦК КПЮ (док. 7), на котором Тито ознакомил членов ЦК КПЮ с письмом ЦК ВКП(б) от 27 марта и зачитал написанный им проект ответного письма. Выступившие на пленуме, проходившем тайно, выразили согласие с точкой зрения Тито. Лишь Жуйович был против того, чтобы направлять такой ответ в ЦК ВКП(б). Как записано в протоколах пленума, он заявил о невозможности вступить в противостояние Сталину, ВКП(б), СССР, говорил о необходимости прислушиваться к советской критике, иметь в виду, что без опоры на СССР нельзя строить социализм в Югославии, что не следует бояться зависимости от СССР, ибо целью является то, чтобы Югославия была в составе Советского Союза. Жуйович выразил мнение, что даже когда по отдельным моментам югославская сторона права, нужно учитывать переплетение международной политики и считаться с планами СССР (Dedijer V. Novi prilozi za biografiju Iosipa Broza Tita. T. 3. Beograd. 1984, s. 370 — 373, 377 — 378). Позиция Жуйовича была осуждена на пленуме. Его обвинили в том, что он тайно давал Лаврентьеву информацию, искажающую и очерняющую политику КПЮ, в том числе сведения о заседании Политбюро 1 марта 1948 г., действовал за спиной Политбюро и ЦК КПЮ, нанося ущерб партии.

Деятельность Жуйовича увязывалась на пленуме с деятельностью А. Хебранга, являвшегося в 1943- 1946 гг. членом Политбюро ЦК КПЮ и занимавшего в первые послевоенные годы ведущие посты в правительстве Югославии — министра промышленности, председателя Экономического совета, председателя Союзной плановой комиссии. Еще в апреле 1946 г. он без какого-либо официального и даже внутрипартийного сообщения был выведен из состава Политбюро, но остался членом ЦК. В июне 1946 г. Хебранг был смещен с постов министра промышленности и председателя Экономического совета (заменен Кидричем), однако оставался председателем Союзной плановой комиссии до января 1948 г., когда и на этом посту был заменен Кидричем, и назначен министром легкой промышленности. На пленуме ЦК КПЮ 12 — 13 апреля 1948 г. Хебранг отсутствовал, ибо с марта находился под домашним арестом и следствием (в связи с тем, что в 1942 г., во время фашистской оккупации Югославии, он попал в руки полиции квислинговского усташского режима в Хорватии). Об этом на пленуме Тито оповестил членов ЦК. Как зафиксировано в протоколе, Тито также обвинил Хебранга в том, что тот «является главным виновником всего недоверия (советской стороны. — Л. Г. ) к нашему ЦК». Из протокола не видно, чтобы при этом приводились какие-либо аргументы, отмечены лишь слова Тито, что «они (советские руководители. — Л. Г. ) начали посылать депеши на [имя] Хебранга» (Dedijer V. Op. cit, s. 383). В югославской литературе существует не подкрепленная реальными доказательствами версия, что Хебранг был связан с советскими спецслужбами и давал негативную информацию о югославском руководстве, в частности во время своего пребывания в Москве в январе 1945 г. во главе делегации Национального комитета освобождения Югославии, когда он встречался со Сталиным и Молотовым. После этого визита от советского руководства действительно поступали некоторые послания, адресованные не Тито или Тито и Карделю, как это делалось раньше, а Тито, Карделю и Хебрангу (AJBT, KMJ, I — 3 — b/592). Это было воспринято в Белграде как показатель того, что Москва считает Хебранга одним из югославских лидеров.

2. На этом пленуме ЦК КПЮ Тито говорил, что по экономическим вопросам Хебранг «проводил линию, противоположную позиции ЦК, и с ним соглашался и Жуйович» (Dedijer V. Op. cit., s. 383). В выступлениях Карделя и некоторых других участников пленума есть упоминания о том, что вопрос о Хебранге и Жуйовиче рассматривался в апреле 1946 г. на заседании ЦК (в действительности — на заседании Политбюро, ибо до пленума 12 — 13 апреля ЦК КПЮ на пленарные заседания не собирался). Из хранящихся в архиве протоколов следует, что 19 апреля 1946 г. на заседании Политбюро обсуждался вопрос о «внутренних отношениях в ЦК» в связи с письмом Хебранга Карделю. Само письмо, также сохранившееся в архиве, датировано 17 апреля 1946 г. и связано с предстоявшими тогда экономическими переговорами между СССР и Югославией. Предполагалось, что югославскую делегацию, которая должна была отправиться в Москву, будет возглавлять Хебранг. Было известно, что он является сторонником скорейшего принятия намечавшихся югославским руководством мер по более тесному экономическому сотрудничеству двух стран, в частности по созданию совместных советско-югославских обществ в ряде отраслей народного хозяйства. Но конкретное решение данных проблем Тито и некоторыми другими югославскими руководителями затягивалось. Было решено, что югославская делегация будет вести в Москве переговоры лишь о соглашении о товарообороте на 1946 год.

Об этом от Карделя узнал Лаврентьев, незадолго перед тем назначенный послом в Белграде, и, посетив 17 апреля Хебранга, спросил, почему так происходит и не означает ли это, что позиция правительства Югославии относительно тесного экономического сотрудничества и образования смешанных обществ изменилась. Лаврентьев не скрывал, что советская сторона проявляет интерес к решению указанных вопросов. Между тем Хебранг уже знал, что Тито решил поставить во главе делегации не его, а министра внешней торговли Н. Петровича. Более того, накануне ему стало известно, что Тито сказал одному из собеседников, что «Андрия (Хебранг. — Л. Г. ) не может [ехать] в Москву, он проводит ошибочную экономическую политику. Он проводит политику государственного капитализма».

Изложив все это в письме Карделю, Хебранг делал вывод, что Тито ему не доверяет и что дело не в экономической политике. «Я догадываюсь, почему не могу [ехать] в Москву. Я имел то «несчастье», что после моего пребывания в Москве (в 1945 г. — Л. Г. ) на некоторых депешах упоминалось мое имя». Хебранг обращался к Карделю с двумя конкретными предложениями. Во-первых, независимо от того, кто возглавит делегацию, он считал, что «и в интересах нашего хозяйственного развития, и чтобы было устранено сомнение (советской стороны относительно югославских намерений. — Л. Г. ), нужно было бы расширить характер переговоров (в Москве. — Л. Г. ) и решить основные вопросы». Во-вторых, «нужно поговорить о том, что Старик (Тито. — Л. Г. ) сказал», так как, учитывая его недоверие, «нет никакого смысла, чтобы я и дальше занимал нынешний пост» (AJBT, KMJ, I — 3 — b/623).

Хотя письмо Карделю носило исключительно доверительный характер, два дня спустя, 19 апреля 1946 г., оно фигурировало на заседании Политбюро как документ для обвинения Хебранга в «особой линии». Утверждалось даже, что в ЦК КПЮ было две политики по экономическим вопросам, то есть что Хебранг занимал позицию, отличную от «основной». Из протокола заседания не ясно, чем это аргументировалось. Досталось и Жуйовичу, который на том же заседании критиковал деятельность ЦК КПЮ по хозяйственным вопросам, что было расценено как поддержка Хебранга. Политбюро сформировало специальную комиссию по расследованию «дела» Хебранга, а заодно и Жуйовича, которая доложила о результатах работы на состоявшемся 24 апреля заседании Политбюро, утвердившем ее выводы. Хебранга вывели из Политбюро и решили снять с поста председателя Экономического совета. Было вынесено партийное взыскание Жуйовичу (Arhiv CK SKJ, f, CK CKJ, III/17, III/18). Решения эти имели секретный характер.

3. Имеется в виду пребывание в Москве югославской делегации, участвовавшей в секретной советско-югославско-болгарской встрече 10 февраля 1948 года.

4. В советском письме — «ЦК югославской компартии».

5. В советском письме — «офицеров английской армии».

6. В мемуарах Джиласа излагается иная версия улаживания этого инцидента. Он не упоминал ни о каких объяснениях Тито Сталину, а писал, что в апреле 1945 г. во время пребывания в Москве югославской правительственной делегации во главе с Тито Джилас на одной из встреч со Сталиным пояснил в ответ на вопрос советского руководителя, чтб именно он говорил Корнееву в октябре 1944 г., и в итоге инцидент был исчерпан (Djilas M. Razgovori sa Staljinom. Beograd. 1990, s. 72 — 73).

7. Информбюро коммунистических партий.

8. 25 марта 1941 г. под давлением гитлеровской Германии правительство Королевства Югославии, возглавлявшееся Д. Цветковичем, подписало протокол о присоединении страны к Тройственному пакту. В ответ во многих городах Югославии начались массовые демонстрации протеста, в них участвовали антигитлеровские и патриотические силы различных направлений, активную роль играла и КПЮ, руководство которой еще 22 марта получило директиву Исполкома Коминтерна о необходимости занять решительную позицию против капитуляции перед Германией.

9. Имеется в виду начатая в июле 1941 г. вооруженная народно-освободительная борьба, организованная и возглавленная КПЮ и охватившая в течение лета — осени 1941 г. всю Югославию. В обращениях к народу КПЮ подчеркивала, что борьба, которую ведет против фашистских агрессоров Советский Союз, «это и наша борьба».

10. См. Вопросы истории, 1992, N 3, прим. 25.

11. Ссылка на слова Молотова в беседе с югославским послом В. Поповичем 6 апреля 1948 г., о чем посол известил Тито по приезде в Белград, где он участвовал в работе пленума ЦК КПЮ 12 — 13 апреля. Речь идет о книге «История ВКП(б). Краткий курс».

12. Очевидно, речь идет о работе Сталина «Об основах ленинизма».

13. Известный сборник работ Сталина «Вопросы ленинизма».

14. Согласно радиограмме об итогах V конференции КПЮ, которую Тито направил Генеральному секретарю Исполкома Коминтерна Г. Димитрову, в ЦК КПЮ было избрано 22 члена и 16 кандидатов. Из более позднего документа, датированного 1942 г., следует, что в это число входили лишь члены пленума ЦК, без учета еще 7 человек, избранных в Политбюро (Peta zemaljska konferencija KPJ (19 — 23 oktobar 1940). Beograd, 1980, s. 218, 264 — 265).

15. Из членов Политбюро, избранных в 1940 г., в состав этого органа в 1948 г. входили Тито, Кардель, Ранкович, Джилас и Лескошек. Во время войны погибли Р. Кончар и И. Милутинович.

16. На пленуме ЦК КПЮ, состоявшемся 12 — 13 апреля 1948 г., было решено созвать в ближайшее время V съезд КПЮ. На пленуме ЦК КПЮ 20 мая 1948 г. была определена точная дата — 21 июля.

17. Имеется в виду Ранкович.

18. В Польше компартия, распущенная решением руководства Коминтерна в 1938 г., была воссоздана в 1942 г. под названием Польская рабочая партия, а в Болгарии с осени 1944 г. компартия стала называться Болгарская рабочая партия (коммунистов).

19. Вальдес — псевдоним Й. Копинича, члена КПЮ, находившегося во второй половине 30-х годов в СССР, где у него установились тесные связи с Тито, который тогда в течение некоторого времени также жил в Советском Союзе или часто приезжал сюда по партийным делам. Копинич вместе с радисткой Стеллой, гречанкой, ставшей его женой, был отправлен по линии Коминтерна в Югославию, где до конца второй мировой войны работал на нелегальной радиостанции в Загребе, осуществлявшей связь с Исполкомом Коминтерна, а после официального роспуска Коминтерна в 1943 г. — связь ЦК ВКП(б) с компартиями ряда стран (Югославии, Италии, Австрии и некоторых других).

20. Велебит был отстранен от работы в МИД Югославии под предлогом того, что ему необходим длительный отпуск для лечения. Позднее, после открытого советско-югославского разрыва, он был возвращен на прежний пост в МИД.

21. Письмо от 13 апреля вместе с сообщением о решениях пленума ЦК КПЮ (док. 7) были доставлены в Москву югославским послом в СССР В. Поповичем, вернувшимся из Белграда, где он принимал участие в работе пленума ЦК КПЮ. 19 апреля посол посетил Молотова и вручил ему привезенные документы. В шифротелеграмме Поповича, полученной в Белграде 20 апреля, говорилось:

«Лично маршалу. В субботу (17 апреля. — Л. Г. ) в восемь часов, то есть сразу по прибытии, я поставил в известность Молотова. Мне было отвечено, что он занят и может принять меня лишь в понедельник. Сегодня (19 апреля. — Л. Г. ) в три часа у меня была встреча с ним. Я передал ему все три письма (неясно, о каком «третьем» письме идет речь; возможно, имеется в виду письмо, направленное от имени Политбюро ЦК КПЮ в адрес ЦК ВКП(б) А. А. Жданову (док. 9). — Л. Г. ). Он сказал, что они познакомятся с содержанием и дадут ответ, какой сочтут нужным. Он явно был заранее извещен о содержании нашего ответа. Я информировал его о ходе заседания, о единодушии пленума ЦК, о враждебной деятельности Жуйовича, Хебранга, Густинчича, одним словом, изложил ему весь ход заседания и выводы. У меня сложилось впечатление, что он вообще меня не слушал. Ни одного вопроса он мне не задал. Когда я закончил, он сказал, что то, о чем я ему рассказал, не соответствует тому, что я ему сказал, когда он мне передал письмо перед моим отбытием в Белград (имеется в виду посещение Молотова Поповичем перед его отъездом в Белград на пленум ЦК КПЮ, когда Молотов ознакомил его с советским письмом от 27 марта. — Л. Г. ). Когда я спросил его, что он при этом имеет в виду, он ответил, что точно не помнит, но то, что я ему тогда сказал, говорило о том, что явления, приведенные в их письме, у нас были; но я предложил, что повторю ему ход бесед, которые у меня с ним были, однако он не хотел даже слушать, а встал и так закончил беседу.

О ходе упомянутых (Молотовым. — Л. Г. ) бесед с Молотовым я Вас известил устно. Но поскольку Молотов к моему большому изумлению ставит дело таким образом, я считаю нужным повторить дословно ход двух бесед, которые у меня были с ним в день накануне отъезда. Молотов принял меня в среду 6 апреля в 4 часа дня. Он сказал мне, что по решению ЦК ВКП(б) направлено письмо нашему ЦК, которое подписали он и Сталин. Затем он добавил, что они приняли решение познакомить меня с содержанием письма, ибо они считают, что могут это сделать, хотя, судя по всему, я обо всех этих вещах не извещен, что им нечего скрывать, и т. д.

Он мне вкратце изложил содержание письма. При этом он говорил и о некоторых вещах, которые не изложены в письме, напр[имер] о том, что ему сказали венгры, что Джидо (М. Джилас. — Л. Г. ) заявил, что у нас не нужно изучать Историю ВКП(б), далее — что раньше они осудили наше заявление о том, что Югославия не позволит, чтобы она была разменной монетой великих держав. Он меня тогда спросил, сколько членов имеет наш ЦК, регулярно ли собирается, и т. д. После того, как изложил свое, он спросил меня, имею ли я что сказать. Я сказал, что все то, что он сказал, является для нас настоящим приговором, что ни до чего худшего мы дожить не могли, что никогда ни я, ни кто-либо из наших руководителей не могли и подумать, что может дойти до этого. Я верю, что они приняли такое решение без точного знания. Но как бы это ни было тяжело для нас, я уверен, что наше руководство, наша партия сумеют преодолеть все трудности и наказать виновных, которые довели до такого положения. Молотов затем сказал, что они радовались нашим успехам, писали об этом, а оказалось, что они должны были быть осторожнее; что они верили Джиласу, но убедились в том, что с его стороны это была игра. В конце он пожелал нам успехов, и так мы расстались. В 12 часов ночи Молотов вновь пригласил меня. Он сказал, что они решили передать мне текст письма. При этом я спросил его, что они думают о том, чтобы приехала наша делегация, с которой были бы обсуждены и выяснены все спорные вопросы, так как я считаю, что нет ничего, что при непосредственной встрече и взаимных беседах не могло бы быть правильно решено между нами. Он на это не дал никакого ответа. Когда я его спросил, могут ли, по их мнению, после такого письма остаться в ЦК товарищи, упомянутые в нем, он задумался, а затем сказал: «Мы верим не словам, а делам». Этот вопрос мы не обсуждали. Затем я поставил ему вопрос о том, как, по его мнению, нужно поступить с письмом. Он определенно не ответил, но спросил меня, когда был наш последний партийный съезд и когда было избрано нынешнее руководство. Когда я информировал его о решениях по этому поводу пятой конференции (т. е. V конференции КПЮ в октябре 1940 г. — Л. Г. ), он сказал, что это было давно, что прошло три года после освобождения (имеется в виду полное освобождение Югославии от фашистских оккупантов, начавшееся в сентябре 1944 г. и завершившееся в мае 1945 г. — Л. Г. ) и недопустимо, что за это время не состоялся парт[ийный] съезд. Затем он добавил, что о наших руководителях и их работе думают так не только они, но и другие. Привел то, что им сказали венгры, как в Железнике многочисленная парт[ийная] ячейка проводит собрания нелегально, что они считают недопустимым и совершенно ошибочным. Далее он сказал, что они знают, что у нас нет никаких партийных решений, которые бы передавались членам партии в письменном виде, и они это считают совершенно ошибочным…

Так, протекали наши беседы и никак иначе. Если бы я был уверен в том, что дело будет решено успешно для нашей партии и нашего народа, я был бы готов и к самому тяжкому приговору. Совершенно сознательно и со спокойной совестью я прошу Вас вынести решение, какое Вы найдете нужным, не принимая меня во внимание, если это в наших общих интересах. После этого случая я с трудом смогу успешно выполнять свои обязанности, и прошу Вас принять это во внимание. Попович» (AJBT, KMJ, 1 — 3 — b/655, ll. 170 — 172).

В тот же день, 19 апреля, об этой беседе с Поповичем Молотов направил информацию Лаврентьеву в Белград для сведения. Согласно материалам АВП СССР, в информации говорилось: «19 апреля я принял Поповича, который передал мне ответ ЦК Компартии Югославии на наше письмо, а также сообщение о решении Пленума ЦК КПЮ в связи с этим. Попович заявил, что ЦК Компартии Югославии провел расследование по тем вопросам, которые были поставлены в письме ЦК ВКП(б). Пленум ЦК югославской Компартии единогласно, за исключением одного человека, пришел к выводу о том, что таких заявлений, которые упоминаются в письме ЦК ВКП(б), никто в Югославии никогда не делал. Попович вообще заявил, что письмо ЦК ВКП(б) основано якобы на тенденциозных и «неточных» сведениях, которые получены от клеветников и врагов Компартии Югославии и советско-югославских дружественных отношений. В связи с этим, мол, письмо ЦК ВКП(б) является не дружеской критикой, а осуждением Компартии Югославии и ее руководителей, и ЦК Компартии Югославии такую критику принять не может.

Я ответил, что мы ознакомимся в ЦК с этими письмами и свое мнение выскажем, когда сочтем это нужным. Я заметил Поповичу, что то, что он сегодня сказал, находится в противоречии с тем, что он говорил мне в прошлой беседе, когда он заявлял, что такие настроения в ЦК Компартии Югославии, на которые указано в нашем письме, имеются».

К тому времени советское руководство уже располагало сведениями о пленуме ЦК КПЮ 12 — 13 апреля 1948 г., о выступлениях его участников и о принятых решениях. Эти сведения сообщил в Москву из Белграда Лаврентьев, получивший информацию от Жуйовича. Еще до пленума ЦК КПЮ Лаврентьев по согласованию с Молотовым ознакомил Жуйовича с советским письмом от 27 марта и тот, как говорилось в донесении посла, выразил «глубокое удовлетворение тем, что все вопросы поставлены принципиально и марксистски обоснованно», но высказал мнение, что «внутренними силами в ЦК (КПЮ. — Л. Г. ) этот вопрос разрешить невозможно. Все попытки к выправлению положения будут задушены. Поэтому потребуется дальнейшее вмешательство ВКП(б)». Видимо, такой позицией и объяснялось то обстоятельство, что Жуйович, который в шифропереписке между советским посольством и Москвой именовался Филатовым, счел необходимым подробно известить посольство обо всем, что происходило на пленуме 12 — 13 апреля. А с советской стороны считали нужным всячески поощрять и укреплять его в этой позиции. 15 апреля Молотовым было дано Лаврентьеву поручение в связи с сообщенной посольством информацией Жуйовича, согласно которой Джилас заявил на пленуме, что его, Жуйовича, «нужно рассматривать как шпиона Советского Союза», и, в частности, указал на посещение им посольства СССР 6 апреля. Лаврентьев должен был разъяснить Жуйовичу, что «посещение советского коммунистического посольства коммунистом, а тем более членом ЦК Компартии Югославии не только совершенно естественно, но при случае даже обязательно и соответствует интересам обоих государств, народов и компартий. Если Джилас думает, что такое посещение является шпионажем, это значит, что Джилас стал врагом СССР, ориентирующимся не на Советский Союз как очаг социализма, а на западные государства, то есть на капитализм». Согласно указанию Молотова, Лаврентьев должен был дать понять Жуйовичу, «что он не должен бояться ни обвинений, ни репрессий по случаю того, что у него есть дружеские отношения с советским послом, что, наоборот, он должен гордиться этим».

22. Документ, хранящийся в Архиве Йосипа Броз Тито, представляет собой машинописный текст на русском языке — перевод с оригинала на сербскохорватском, написанного Карделем и правленного, судя по почерку, Джиласом (рукописный оригинал хранится там же. — AJBT, KMJ, I — 3 — b/655, ll. 135- 143). Перевод, который и был направлен в ЦК ВКП(б), выполнен югославской стороной; в нем имеется ряд погрешностей грамматического и стилистического характера, сербизмов, при публикации в ряде случаев исправленных наци. Перевод отдельных слов уточнен по сербскохорватскому оригиналу, что каждый раз оговорено в примечаниях.

23. Так в оригинале; в переводе ошибочно употреблено слово «основательно».

24. В оригинале далее слова «направленное ЦК КПЮ».

25. В оригинале сначала написано «единогласно», затем исправлено на «единодушно».

26. Так в оригинале; в переводе ошибочно употреблено слово «принести».

27. В оригинале «или».

28. В оригинале «антипартийные и нездоровые».

29. Так в оригинале; в переводе — «незначительная антипартийная труппа».

30. В переводе — «ради своих ошибок».

31. В переводе — «пробует».

32. В переводе — «руководители».

33. В переводе — «помутить».

34. В переводе — «крепкого».

35. В оригинале этот абзац добавлен позже как пункт «5 а».

36. В переводе — «крепкую».

37. В оригинале «братских и союзнических» вписано сверху.

38. Так в оригинале; в переводе — «союзных».

39. В оригинале наоборот — «между Югославией и СССР, а также между КПЮ и ВКП(б)».

40. Так в оригинале; в переводе обратный порядок слов, придающий иной, неверный смысл — «все проявления в партии и Народном фронте, которые могли бы…».

41. См. прим. 33.

42. В оригинале «соответственно».

43. В оригинале — «для дальнейшей ликвидации».

44. В оригинале — «с целью».

45. В переводе употреблен сербизм — «конгресса».

46. В переводе — «пришло».

47. В оригинале — «нынешнего недоразумения».

48. Вместе с этим письмом представитель ВКП(б) в Информбюро Юдин передал Тито упомянутое письмо Политбюро ЦК КП Венгрии — ответ на посланное ему 31 марта 1948 г. письмо ЦК ВКП(б) с уведомлением о советском письме югославам от 27 марта и с приложением копии последнего. Такие же письма-уведомления с приложением копии советского письма руководству КПЮ от 27 марта были разосланы от имени ЦК ВКП(б) руководящим органам других партий — членов Информбюро. Венгерский ответ от 8 апреля был первым среди начавших затем поступать в ЦК ВКП(б) ответов от этих партий. Он был оформлен как решение Политбюро ЦК КПВ, выражавшее полную солидарность с советским письмом югославам от 27 марта. В переводе на сербскохорватский язык венгерский ответ опубликован В. Дедиером (Dedijer V. Op. cit., s. 388 — 389). Направляя его в Москву, М. Ракоши писал о целесообразности сообщить о венгерской позиции другим партиям, получившим советское письмо от 27 марта по югославскому вопросу, в том числе КПЮ (Arhiv CK SKJ, IX, Reg. br. I — 1/20, 1. 2). Руководство ВКП(б) послало решение Политбюро ЦК КПВ не только в адрес ЦК КПЮ, но и другим партиям — членам Информбюро, которые к тому времени еще не прислали своих ответов в Москву (AJBT, KMJ, I — 3 — b/142, l. 1).

49. Документ представляет собой машинописный текст (2-й экземпляр) на сербскохорватском языке (латиницей) без указания даты. В архиве хранится также рукописный текст этого документа, написанный, судя по почерку, Карделем (AJBT, KMJ, I — 3 — b/654, ll. 1 — 3).

50. В рукописном тексте было — «компартий».

51. Почти одновременно с письмом Жданову, 19 апреля, ЦК КПЮ направил письмо ЦК КП Венгрии, в котором обвинения по адресу югославского руководства, содержавшиеся в решении венгерского Политбюро (см. прим. 48), отвергались как необоснованные (AJBT, KMJ, I -3 — b/420). Аналогичные ответы были посланы и другим партиям, которые в середине апреля 1948 г. направили в ЦК ВКП(б) свои решения в связи с советским письмом югославам от 27 марта. Все они с большей или меньшей жесткостью заняли позицию, в целом сходную с той, которая была выражена венгерским руководством: они поддержали советскую «критику» югославских «ошибок», основываясь исключительно на обвинениях, выдвинутых в письме ЦК ВКП(б) от 27 марта. Из Москвы эти решения компартий с осуждением югославов пересылали в Белград в адрес ЦК КПЮ (AJBT, KMJ, I — 3 — b/142, l. 1 — 4; I — 3 — b/184; I — 3 — b/513; I — 3 — b/548).

52. В машинописном тексте ошибка — «просто».

53. В машинописном документе внизу, под текстом, написана черными чернилами заглавная латинская буква «Т». В рукописи документа содержался еще один, заключительный, абзац, который затем был вычеркнут и в машинописном тексте отсутствует. В нем говорилось: «С другой стороны, принимая во внимание такой поступок ЦК ВКП(б), ЦК КП Югославии считает нужным и со своей стороны известить братские компартии о своей точке зрения по вопросам, рассматриваемым в письме ЦК ВКП(б) ЦК КП Югославии».

54. Имеется в виду протокол о консультациях от 11 февраля 1948 г., предусматривавший взаимное обязательство СССР и Югославии консультировать друг друга «по важным международным вопросам, касающимся обеих стран» (AJBT, KMJ, 1 — 3 — b/651, l. 47).

55. 20 марта 1948 г. правительства США, Великобритании и Франции опубликовали совместное заявление о том, что они обратились к правительствам СССР и Италии с предложением пересмотреть мирный договор с Италией таким образом, чтобы Свободная территория Триест (СТТ) вновь была поставлена под итальянский суверенитет. Этим заявлением, имевшим целью повлиять на результаты предстоящих парламентских выборов в Италии, ослабить позиции Итальянской компартии, провозглашалась необходимость ликвидации югославской зоны СТТ, которая, как говорилось в документе, «практически присоединена к Югославии процедурами, не уважающими выраженные великими державами пожелания дать территории независимое и демократическое положение». Причем Югославия как участник мирного договора с Италией в заявлении игнорировалась (Dokumenti o spoljnoj politici Socijalisticke Federativne Republike Jugoslavije 1948. Beograd. 1989, s. 595).

Правительство Югославии 22 марта направило США, Великобритании и Франции ноту протеста. В тот же день югославский министр иностранных дел С. Симич предложил начать прямые югославо-итальянские переговоры для решения вопроса о СТТ на взаимоприемлемой и дружественной основе, в духе позиций, высказанных во время переговоров по триестской проблеме между Тито и Генеральным секретарем Итальянской компартии П. Тольятти в 1946 г. (ibid., s. 68 — 71).

56. 17 апреля 1948 г. заместитель министра иностранных дел Югославии А. Беблер уведомил Лаврентьева о новых югославских предложениях по поводу возможного югославо-австрийского разграничения в районе Каринтии (Корушки), где югославская сторона претендовала на территории со значительным словенским населением, находившиеся в составе Австрии. Предложения эти имелось в виду внести на очередное заседание заместителей министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции, созываемое в рамках Совета министров иностранных дел. Беблер высказал пожелание югославской стороны узнать мнение Советского правительства по данному вопросу (AJBT, KMJ, I — 3 — b/659, l. 13).

Изложение советской позиции, содержавшееся в телеграмме Молотова, было утром 23 апреля передано Лаврентьевым Беблеру. В тот же день к вечеру министр иностранных дел Югославии Симич пригласил Лаврентьева, чтобы, как зафиксировано в сделанной Симичем записи беседы, «передать ему ответ югославского правительства». Советский посол прибыл вместе с советником Армяниновым. Симич зачитал им следующий текст:

«Югославское правительство известило Советское правительство на 24 часа раньше о своем ответе, который оно намеревалось дать западным державам по поводу их предложения о ревизии мирного договора с Италией, соответственно, о принадлежности СТТ Италии. Оно (югославское правительство. — Л. Г. ) ожидало, что Советское правительство по столь важному и срочному вопросу сможет дать свое мнение. Поскольку Советское правительство не дало никакого мнения, югославское правительство дало ответ, который оно считало нужным и полезным для демократических сил в Италии. Югославское правительство считает, что этот случай не «может быть причиной для аннулирования соглашения о консультациях».

В записи беседы, сделанной Симичем, далее говорится: «Он (Лаврентьев. — Л. Г. ) взял запись (заявления, прочитанного Симичем. — Л. Г. ). Тут же он сделал следующее замечание: Текст ответа, который вы мне передали, я доставлю своему правительству, хочу только подчеркнуть, что он не отвечает действительным фактам, которые я вам изложу, и на что я обращу также внимание моего правительства. Неверно, что заместитель Беблер просил мнения Советского правительства, когда 21 марта 1948 г. разговаривал с поверенным в делах (Армяниновым. — Л. Г. ). Он только передал ему копию текста, подготовленного в качестве ответа западным державам, и говорил о намерении предложить Италии договор о дружбе. Все, что излагал Беблер, поверенный в делах записал и в конце прочитал (Беблеру. — Л. Г. ). Там не отмечено, что запрашивается мнение или согласие Советского правительства. Это была только информация.

При возвращении из Москвы (Лаврентьев вернулся в Белград 22 марта. — Л. Г. ) он обратил мое внимание на то, что и не ожидает из Москвы никакого ответа по этому сообщению (подчеркнуто в документе. — Л. Г. ). Однако поскольку уже была назначена пресс-конференция, а ноты переданы представителям западных держав, он обратил мое внимание на то, что это очень важный вопрос, о котором нам нужно было бы посоветоваться с Москвой, что это, в сущности, позиция для ревизии мирного договора, а также на то, что до выборов еще имелось время, если мы согласимся с потребностью в каком-то нашем заявлении по вопросу, который нам сообщен «для сведения», а на деле направлен только Советскому Союзу.

На мое замечание, что это слишком формальный взгляд и что промах товарища Беблера в том, что он не подчеркнул поверенному в делах насчет запроса о мнении Советского правительства после того, как уже была сообщена вся суть проблемы, он (Лаврентьев. — Л. Г. ) ответил, что Советское правительство не высказывает мнения, когда его об этом не спрашивают, а кроме того, соглашение о консультациях намного шире по сравнению с обычным сообщением об уже занятых позициях. В конце этой части беседы я вновь подчеркнул, что, возможно, это технический промах, но суть остается — наша большая заинтересованность в вопросе о Триесте и Италии, еще больше усиленная близостью итальянских выборов. Наконец, по чисто внутриполитическим причинам нужно было дать быстрый ответ на провокационное предложение западных держав по вопросу ревизии мирного договора с Италией… В конце концов в сравнении с эффектом этой нашей позиции, ни на сколько не усложнившей проблему Триеста и способствовавшей разрушению предвыборной провокации западных держав, несоизмеримо утверждение, что мы нарушили соглашение о консультациях» (Arhiva Saveznog sekretarijata za inbstrane poslove SFRJ, Politicka arhiva, F-IX, 1948 god., Str. Pov. 353). Советское правительство 13 апреля ограничилось кратким заявлением, что считает западное предложение неприемлемым (Внешняя политика Советского Союза. 1948 год. Док. и м-лы. Ч. 1. М. 1950, с. 188 — 189).

Источник: «Вопросы истории», 1992, №6-7.

Примечания

Примечания

Примечания

Добавить комментарий Отменить ответ