Кронштадтский мятеж издавна часть мифологии антиавторитарных левых — как якобы возможность другого пути русской революции, без большевистской диктатуры и твердости. Вот даже на фотографии как современные русские анархисты видят те события.
Этому уже давняя традиция, еще парижские леваки 1968 года любили называть себя наследниками Кронштадта (и при этом Мао, антиавторитарность которого у любого, кто знает историю Китайской Революции и маоистского КНР, вызывает некоторое недоумение — но у леваков часто плохо со знанием истории).
Данная статья, появившаяся в самое мрачное время современной русской исторической науки, когда авторы после краха советского социализма старательно переобувались и выворачивали вчерашние на оценки на сугубо противоположные, любопытна тем, что всей массой фактов, хотел автор или нет, подтверждает, что никакого «другого пути» не было. Или большевики — или белые генералы, которые придут вслед за временным политическим прикрытием контрреволюции в виде меньшевиков, эсеров и анархистов («Советы без коммунистов»).
Интересно, что в развитие событий в России после 1991 года парадоксальным образом подтвердило правоту Ленина — никакой демократии построено не было и не могло получится, а возникло квазимонархическое государство с опорой на крайне правые ценности, вплоть до самых черносотенных и мракобесных, при этом с попыткой нагло абсорбировать бесспорные достижения советского периода.
«Вестник Московского университета». Сер.: 8. История. 1995. № 3. Поступила в редакцию 22.04.1994
Весной 1921 г. в России произошло событие, уподобленное лидером правящей коммунистической партии В.И. Лениным «молнии», осветившей «действительность ярче, чем что бы то ни было» 1. Речь идет о восстании на острове Котлин, где располагался город-крепость Кронштадт — крупнейшая база Балтийского флота 2. Это восстание, вспыхнувшее под лозунгом «Власть Советам, а не партиям!», сразу же оказалось в центре внимания большевистского руководства, а его уроки дали богатый материал для известных принципиальных решений власти.
За прошедшие с той далекой поры годы интерес к драматическим событиям на острове Котлин не угасал ни в нашей стране, ни за рубежом, ограничиваясь, однако, кругами политиков и историков 3. Последовавший в январе 1994 г. указ Президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина о полной реабилитации участников Кронштадтского восстания и воздвижении им памятника вновь привлек к восстанию внимание широкой общественности.
Основанием для указа послужил обширный Заключительный отчет о кронштадтских событиях Комиссии при Президенте России по реабилитации жертв политических репрессий, подготовленный на базе изучения источников из Архива Министерства Безопасности РФ, Российского центра хранения и изучения.документов новейшей истории, Государственного военного архива, Архива внешней политики РФ 4.
Восстание в Кронштадте справедливо рассматривается в Отчете на фоне всеобъемлющего кризиса, охватившего в начале 1921 г. Советскую Россию. «Значительная часть крестьянства и рабочих, — отмечается в документе, — еще в ходе гражданской войны, оставаясь на позициях поддержки власти Советов, все определеннее выражала протест против нарастающей монополии большевиков на политическую власть. В конце 1920 — начале 1921 г. вооруженные восстания охватили Западную Сибирь, Тамбовскую, Воронежскую губернии, Среднее Поволжье, Дон, Кубань. К весне 1921 г. восстания фактически полыхали по всей стране. Все более взрывоопасной становилась ситуация в городах… На митингах и собраниях все чаще выдвигались политические требования, затрагивающие основы существовавшего режима».
«Моряки Кронштадта, являвшиеся, как известно, главной опорой большевиков в октябрьские дни 1917 г., — говорится далее в Отчете, — одними из первых поняли, что произошла, по существу, подмена Советской власти властью партийной, а идеалы, за которые они боролись, оказались преданными». 26 февраля кронштадтцы направили в Петроград делегацию, а после ее возвращения на остров вынесли свою резолюцию. Она «была, в сущности, призывом соблюдать права и свободы, провозглашенные в ходе революции. В ней не было призывов к свержению правительства, она была направлена только против всевластия большевиков». И все же, по мнению авторов Отчета, кронштадтские массы оказались вынужденными встать на путь открытого вооруженного восстания из-за позиции…коммунистических верхов, изложенной в правительственном сообщении от 2 марта. «Объявляя кронштадтское движение мятежом, организованным французской разведкой и бывшим генералом Козловским, а резолюцию, принятую кронштадтцами, — черносотенно-эсеровской, большевики учитывали тогдашнюю психологию масс и прежде всего рабочих. Их основная часть крайне негативно, относилась к попыткам восстановить монархию. Поэтому уже одно упоминание о царском генерале, да еще связанном с империалистами Антанты, должно было дискредитировать действия кронштадтцев и их программу». Затем коммунисты, стянув войска и надежно блокировав остров Котлин, жестоко подавили восстание свободолюбивых кронштадтцев.
В целом эти. положения Заключительного отчета соответствуют нынешнему уровню исторического осмысления кронштадтских событий, хотя в отдельных случаях нуждаются в уточнениях. Так, острое недовольство народа в начале 1921 г. вызывала не только «нарастающая монополия большевиков на политическую власть», но и главным образом экономическая политика властей, известная под названием «военного коммунизма». К концу гражданской войны в глазах подавляющего большинства населения был дискредитирован, помимо идеи монархии и имиджа царских генералов, и лозунг Учредительного собрания вместе с активно защищавшими его умеренными социалистами (эсерами и меньшевиками). В Кронштадте к марту 1921 г. находились по преимуществу не моряки, являвшиеся в октябре 1917 г. «главной опорой большевиков», а зеленая молодежь, набранная в 1920 г. из сельских районов Юга России и Украины (это документально устанавливается относительно более чем 10 тыс. матросов и красноармейцев из общего, числа рядовых военнослужащих в 17 тыс. человек) 5.
Особо следует остановиться на одном из центральных пунктов Заключительного отчета — о роли в возникновении Кронштадтского восстания и его развитии антибольшевистских политических сил, т. е. тех людей, которые сознательно сделали выбор в пользу ликвидации советско-коммунистической власти в России и деятельно готовились к возобновлению борьбы с ней в условиях, когда «белое дело» потерпело поражение.
Авторы Отчета полностью солидарны здесь с выводом руководителя следствия, особоуполномоченного ВЧК Я.С. Агранова и ссылаются исключительно на его доклад. «Кронштадтское движение, — писал Я.С. Агранов в апреле 1921г., — возникло стихийным путем и представляло собой неорганизованное восстание матросской и рабочей массы… Задачей моего расследования было выяснение роли отдельных партий и групп в возникновении и развитии восстания и связи организаторов и вдохновителей этого восстания с контрреволюционными партиями и организациями, действующими на территории Советской России и за рубежом. Но установить подобные связи не удалось».
Вывод Я.С. Агранова вряд ли мог быть иным, ибо еще председатель петроградской ЧК Н.П. Комаров, начавший это следствие по горячим следам, однозначно заявил в конце марта 1921 г. — чекисты не в состоянии прояснить закулисную историю кронштадтских событий, потому что главные руководители восстания успели скрыться за границу 6. Таким образом, архив ВЧК в принципе не может помочь в изучении столь непростого вопроса и надо обратиться к иному хранилищу источников, заключающему множество тайн, неведомых ни тогдашним чекистам, ни современным спецслужбам, — основанному эмигрантами в Праге Русскому зарубежному историческому архиву (ныне его фонды находятся в Государственном архиве Российской Федерации).
Доверчиво относятся авторы Отчета и к другому важному выводу особоуполномоченного ВЧК — о том, что «восстание… вовлекло в свой водоворот почти все население и гарнизон крепости». При этом упускается из вида, что подобное заключение потребовалось чекистам для обоснования массовых репрессий против всех тех, кто просто находился в мартовские дни в Кронштадте и позднее мог рассказать неугодную властям правду об увиденном там. Попытки историков указать на отсутствие единства в рядах участников кронштадтского движения, на отказ многих тысяч военнослужащих и мирных граждан с оружием в руках защищать мятежный остров однозначно квалифицируются в Отчете как «ложь». И вообще все то, что происходило в период восстания в самом Кронштадте, вокруг него в стране и за ее пределами в Отчете практически не освещается, как отсутствует и стремление осмыслить эти трагические события в более широком историческом контексте.
Единственное место в документе, хоть как-то претендующее на обобщение, выглядит следующим образом: «Правда о Кронштадтском «мятеже“… начисто опровергает версию о том, что практика кровавой расправы, концлагерей, заложников, расстрелов без суда и следствия, массовых депортаций гражданского населения и иных преступлений установившегося в стране режима началась и расцвела только при Сталине. Нет, еще тогда, в Кронштадте, были опробованы приемы и методы репрессий, которые широко применялись большевистской властью» в последующие десятилетия. Но и здесь нельзя удержаться от замечания: напрасно авторы Отчета стараются приписать пальму первенства в «практике кровавых расправ» многострадальному Кронштадту. Ныне хорошо известно, что фактически все перечисленные «приемы и методы репрессий» были «опробованы» большевиками (как, впрочем, и белыми генералами) задолго до расправы с кронштадтцами — в первые же месяцы небывалой по ожесточенности гражданской войны в России.
Изложенное выше побуждает пригласить читателей вновь перелистать страницы той давней трагической истории. Основным пособием будут служить документы, извлеченные из десятков архивных дел, где под грифом «Хранить вечно» подшиты пожелтевшие разведсводки из мятежной крепости, протоколы допросов перебежчиков и пленных повстанцев, воспоминания уцелевших руководителей восстания, секретные донесения агентов эмигрантских центров, переписка лидеров антибольшевистских партий и др.
Начнем с вопроса, не имеющего, на первый взгляд, прямого отношения к нашей теме:
Было ли в 1921 г. белое подполье в Петрограде?
В августе 1921 г. Президиум ВЧК опубликовал сенсационное «Сообщение о раскрытии в Петрограде заговора против Советской власти». В нем говорилось о ликвидации «нескольких боевых контрреволюционных организаций», «спаянных общими связями и тактическим объединением своих зарубежных центров, находящихся в Финляндии». Наиболее значительной из них являлась, по данным ВЧК, так называемая Петроградская боевая организация. Возглавляли ее профессор В.Н. Таганцев, бывший полковник В.Г. Шведов и «агент иностранных разведок» Ю.П. Герман. Этот «единый заговорщический фронт» с конца 1920 г. готовил восстание в Петрограде и прилегающих районах к моменту сбора продналога, т. е. к осени 1921 г.
Сейчас «Сообщение» ВЧК практически единодушно рассматривается в качестве очередной злонамеренной «мистификации большевистских спецслужб». Но так ли это на самом деле? Попробуем поискать ответ в независимых от ВЧК источниках, а именно в архивах, крупнейших военно-политических организаций российской эмиграции, ставивших своей целью продолжение дела, выпавшего из рук вождей разгромленных к тому времени белых армий: вооруженной борьбы с большевистской властью. Это — эсеровский Административный центр (руководители — А.Ф. Керенский, Н.Д. Авксеньтьев, В.М. Зензинов и др.), Народный союз защиты родины и свободы (Б.В. Савинков, Д.М. Одинец, Б.А. Евреинов и др.), кадетско-энесовский Центр действия (Н.В. Чайковский, Н.К. Волков, И.П. Демидов, А.В. Карташов и др.), кадетско-монархический Национальный центр (А.И. Гучков, Ф.И. Родичев, П.Б Струве, М.М. Федоров и др.).
Даже из беглого просмотра всей совокупности архивных документов этих организаций 7 можно сделать вывод: в 1921 г. они вели активную антисоветскую деятельность с территории Финляндии, т. е. в непосредственной близости к Петрограду. Отдел НЦ в Гельсингфорсе (Хельсинки) возглавляли член ЦК кадетов, представитель генерала П.Н. Врангеля в Финляндии Д.Д. Гримм и Г.И. Новицкий, который в 1919 г. был уполномоченным НЦ при генерале H.Н. Юдениче. Они представляли также интересы Центра Действия. Самостоятельный отдел ЦД в Гельсингфорсе возник после приезда в начале марта 1921 г. полковника H.Н. Пораделова. Заметную роль в белых кругах Гельсингфорса, играли капитан 1-го ранга барон П.В. Вилькен, лидер морской офицерской организации и главноуполномоченный эмигрантского Российского общества Красного Креста в Финляндии Г.Ф. Цейдлер вместе со своим помощником генералом Ю.А. Явитом. Резидентом савинковского Народного союза был полковник Г. Е. Эльвенгрен, а эмиссаром эсеровского АЦ — И.М. Брушвит.
Теперь для более детального анализа возьмем три группы конспиративных эмигрантских источников.
Первую составляют документы архива Центра Действия 8. Здесь прежде всего обращают на себя внимание ретроспективная «Записка-памятка о ЦД» и письма H.Н. Пораделова — необычные для конспиративного работника по откровенности (за что он, кстати, не раз получал нагоняи от своего шефа Н.В. Чайковского). Эти документы подтверждают существование петроградского подполья и сообщают некоторые ценные подробности. В частности, выясняется, что его руководящим ядром было местное отделение Национального центра (скорее всего, именно оно к лету 1921 г. получило название ПВО). Вся информация из Петрограда стекалась в Гельсингфорс, в руки Г.И. Новицкого. Он обрабатывал ее и передавал в Париж.
Малая толика этой информации осела и непосредственно в архиве ЦД, где особый интерес вызывают сводки конца 1920 — начала 1921 г. о Балтфлоте с тщательно собранными данными о кораблях, их боеспособности, сводки о поступлении в Петроград топлива, продовольствия и его запасах, о движении воинских эшелонов, сведения о перевооружении укрепленных районов. Там же хранится часть машинописных копий донесений от руководителей петроградского подполья. На одном из них имеется четкое указание адресата: «Гельсингфорскому отделу НЦ».
Вторая группа источников включает в себя оригиналы писем за февраль — июль 1921 г. видных деятелей русских зарубежных организаций, тесно связанных с петроградскими нелегалами: генералов A.В. Владимирова и Ю.А. Явита, профессора Г. Ф. Цейдлера, Я.С. Баклунда и др.9 В отличие от Н.Н. Пораделова они были опытными конспираторами и не упоминали всуе никаких имен (кроме, пожалуй, имени офицера Ю.П. Германа после его гибели при пересечении советско-финской границы в июне 1921 г.). Тем не менее и эти документы определенно устанавливают наличие в Петрограде «белых организаций», занятых подготовкой восстания. Более позднее письмо поручика В.Н. Скосырева — доверенного лица небезызвестного B.Л. Бурцева в Гельсингфорсе — вносит дополнительные штрихи. Он сообщал в Париж, что «о заговоре Таганцева… мало кто знал, и организация сама по себе была слабой», но после ее разгрома «заговор раздули», включив в число конспираторов «много совершенно невиновных людей», неугодных властям 10.
Третью группу эмигрантских материалов составляют конфиденциальные бумаги НСЗРиС, в том числе анонимный доклад савинковского агента «О событиях в Петрограде и Кронштадте в феврале — марте 1921 г.», датированный апрелем того же года. Путем нехитрых архивных разысканий можно точно установить имя автора доклада. Им был полковник Г.Е. Эльвенгрен. Он начинает с указания, что «в Петрограде давно уже работала организация для подготовки переворота внутри», и продолжает далее: «Организация эта объединяла в себе (или, вернее, координировала) действия многочисленных (мне известны девять), совершенно отдельных, самостоятельных групп, которые, каждая по себе, готовились к перевороту. Группы эти в большинстве случаев представляют собой чисто военную (боевую) организацию», причем «большинство их в политическом отношении стоит определенно на точке зрения беспартийности. Есть также небольшие группы, руководимые деятелями разных политических партий»11.
Как видим, хорошо информированные эмигранты в один голос свидетельствуют о том, что какая-то часть петроградцев, главным образом из числа интеллигентов, не смирилась с большевистским владычеством и не жалела жизни в борьбе с ним. Во имя каких же целей?
Из источников ясно, что большинство петроградских конспираторов придерживались правокадетской ориентации. Чтобы понять ее суть, следует заглянуть в протоколы последнего общекадетского совещания, которое состоялось в мае 1921 г. в Париже. В выступлениях правой части его участников звучало осуждение не только Октябрьской революции, но и революции Февральской, развязавшей, по их мнению, «пагубную стихию» народных выступлений. Воля народа, подчеркивал там А.В. Карташев, есть «воля патологическая, разрушительная»; обладая такой волей, «народ все равно выгнал бы нас, даже если бы мы вели борьбу с большевиками в белых перчатках». Правые кадеты выражали готовность пойти на самые крайние меры в «обуздании народной стихии», вплоть до военной диктатуры 12. Схожие мысли высказывал и руководитель гельсингфорского отдела НЦ профессор Д.Д. Гримм. «Я не понимаю, что такое демократические реформы, — заявил он в дни Кронштадтского восстания в откровенном разговоре с полковником Н.Н. Пораделовым. — Без твердой власти, без строгостей над распущенным народом ничего нельзя сделать» 13.
И все же парадоксальным образом политиков правокадетской и монархической ориентаций неудержимо тянуло опереться, пусть и временно, на «разрушительную волю народа», стоило ей войти в острый конфликт с коммунистическим правительством, а чистому «белому делу» потерпеть полное поражение. Советскую Россию, прямо формулировал свое кредо на допросе в ВЧК В.Н. Таганцев, нельзя сокрушить созданием новых белых фронтов, ее «надо бунтовать» 14.
К этой мысли лидеров белого подполья подводило углубление кризиса в Советской России, рост политического брожения в слоях общества, раньше служивших опорой власти, антибольшевистские крестьянские восстания, информацию о которых они тщательно собирали и переправляли за кордон. «Слепое отчаяние, которому мы готовы были предаваться в ноябре и декабре (1920 г.), — писали петроградские конспираторы в Гельсингфорс, — стало сменяться надеждой на быструю перемену, на падение большевизма от его внутренней слабости. Мысль об интервенции, конечно, ничего, кроме смеха, у нас не возбуждала… Но тем большее значение приобретал внутренний фронт. Мы ясно сознавали, что психологию народа мы изменить не можем, как не можем даже себя изменить, почувствовать себя свободными от гнета. Но в январе мы вдруг испытали сдвиг» 15.
Стремясь не упустить момент и использовать в собственных интересах ясно наметившийся в «психологии народа» сдвиг в сторону от поддержки коммунистического правительства, В.И. Таганцев и его единомышленники были готовы взять на вооружение популярный тогда в трудящихся массах лозунг «беспартийных», «свободных» Советов — т. е. Советов, избавленных путем тайных перевыборов при свободе агитации от подавляющего их большевистского диктата. Правда, точности ради, надо заметить, что подобное тактическое изменение в «идеологической оснастке» будущего выступления произошло в основном уже после восстания в Кронштадте и под влиянием его уроков.
Петроградское подполье и Кронштадт
Завесу глубокой тайны над вопросом, была ли ячейка петроградского подпольного блока в Кронштадте, не приоткрыли ни допросы арестованных мятежников, ни показания в ВЧК участников «заговора Таганцева». Более того, из заявлений последних следует: крепость на острове Котлин их вообще не интересовала. Они признались чекистам, что намечали свое выступление на конец лета 1921 г. К тому времени в Кронштадте уже успело вспыхнуть и потерпеть поражение восстание. Принятые же органами власти меры исключали любые попытки вовлечь гарнизон морской крепости в новое антибольшевистское предприятие.
И здесь вновь на помощь приходит доклад Г.E. Эльвенгрена. Прежде всего он вносит ясность по вопросу о времени первоначально планировавшегося выступления антибольшевистских сил: «Так как в Петроград подвести продовольствие при настоящем положении транспорта можно только извне, а обеспеченность города сейчас же после переворота продовольствием признается абсолютно обязательной, чтобы избегнуть анархий и обеспечить успех, то и считается обязательным условием начала выступления открытие навигации (конец апреля)». Отсюда вытекала принципиальная важность установления контроля над морскими воротами Петрограда — Кронштадтом. И как далее подчеркивает савинковский агент, петроградский подпольный центр «уговорился», увязал срок общего выступления с антисоветской группой, действовавшей на острове Котлин.
Некоторые детали плана белых конспираторов можно почерпнуть из «Докладной записки по вопросу организации восстания в Кронштадте», обнаруженной в конце 60-х годов американским историком П. Авричем в Русском архиве при Колумбийском университете среди секретных бумаг Национального центра16. Время составления этого документа относится к самому началу 1921 г.
Автор «Докладной записки» — анонимный агент НЦ (по мнению П. Аврича, им был Г.Ф. Цейдлер) сообщает о деятельности на Котлине «тесно спаянной группы энергичных организаторов восстания», уже «способной предпринять самые решительные акции» в период «наступающей весны». Но тут же указывает, что «русские антибольшевистские организации» не в силах самостоятельно обеспечить должную устойчивость повстанческого режима в Кронштадте после переворота. Вот почему автор считает необходимым «обратиться за помощью к правительству Франции», ибо в противном случае восстание будет «обречено на неудачу». По его мнению, французским кругам необходимо не только наладить продовольственное и финансовое снабжение повстанцев, но и «в возможно наикратчайший срок обеспечить прибытие в Кронштадт французских, военных кораблей, а также армейских и военно-морских соединений ген. Врангеля». При этом к врангелевскому командованию должна была «автоматически» перейти вся полнота власти в крепости.
В эмигрантских документах отсутствуют какие-либо четкие сведения о кронштадтском подполье. Лишь анонимные «Записки участника восстания», помещенные в апреле 1921 г. одним из офицеров крепости в ревельском журнале «Отклики», называют в числе членов нелегальной группы старшего писаря линкора «Петропавловск» С.М. Петриченко. То, что Петриченко мог входить в эту группу, не исключает и американский историк П. Аврич.
Писарю С. М. Петриченко вскоре было суждено возглавить мятежный Кронштадт. Поэтому стоит познакомиться с этим человеком поближе. Из информации, полученной в первые дни восстания командованием Балтфлота от лиц, хорошо его знавших, выясняется, что Петриченко, матрос 1913 года службы, был по своим политическим взглядам «социалистом по сезону»: и эсером, и анархистом, затем коммунистом, а к марту 1921 г. беспартийным 17. Крайне любопытны оценки эмигрантских деятелей, познакомившихся с Петриченко в Финляндии после подавления восстания. По мнению эсера И.И. Яковлева, он «обладал несомненными организаторскими способностями» и в ходе событий «проявил понимание массовой психологии». То, что бывший руководитель кронштадтских инсургентов «в общем человек близкий нам по взглядам», отметил в кругу своих соратников лидер энесов Н.В. Чайковский. Иначе отозвался о Петриченко эсер И. М. Брушвит: «Хотя наши товарищи и утверждают, что у него в голове каша, но, по-моему, это чрезвычайно ловкий человек. Он производит совершенно интеллигентное впечатление и с совершенным пониманием говорит на политические темы; но если в разговор стараетесь внести более определенные ноты — он моментально настораживается и чрезвычайно ловко выворачивается от прямых ответов». Как бы обобщая эти и другие, подчас весьма нелестные отзывы о личности писаря, бывший министр белого Северо-Западного правительства кадет К.А. Александров констатировал: «Матрос Степан Петриченко — фигура довольно типичная для переживаемого времени. Большой честолюбец, воспитавшийся на большевистских лозунгах… Человек, в достижении поставленных себе задач идущий любыми путями, которые перед ним раскрываются, склонный заключать соглашения и договоры со всякой политической партией и организацией (хотя бы монархическими), если они ему полезны. Но человек, несомненно, волевой, знающий, чего он хочет, и умеющий хотеть. Просвещения в нем мало, но самообразованием сильно себя развивает, боек и речист»18.
При всей пестроте и отрывочности приведенные характеристики укрепляют версию о том, что этот человек мог заинтересовать респектабельных господ из таганцевского блока и войти в его кронштадтскую ячейку.
Возвращаясь к последней, надо отметить, что нет точных данных и о ее численности. Судя по «Докладной записке», группа была совсем небольшой. Весь замысел восстания строился на том, что в обстановке «склонности к бунту» среди рядовых кронштадтцев выступление заговорщиков будет встречено с сочувствием и выльется в массовое антибольшевистское движение. «Матросы, — со всей категоричностью указывалось в этом документе, — единодушно присоединятся к повстанцам, стоит только малой группе активистов быстрым и решительным броском захватить власть в Кронштадте».
Начало восстания в Кронштадте
В 20-х числах февраля 1921 г. Петроград захлестнула волна политических забастовок на предприятиях и демонстраций под антиправительственными лозунгами (главным образом требованиями «свободных Советов», много реже — Учредительного собрания). Стихийные выступления рабочих встретили энергичную поддержку со стороны городских организаций меньшевиков, эсеров, анархистов и созданного ими нелегального социалистического блока — Собрания уполномоченных фабрик и заводов.
Таганцевский блок занял иную позицию. Его группы, как отмечает Г.Е. Эльвенгрен, «связанные условленным сроком с Кронштадтом», «руководимые общим центром, не приняли участия в беспорядках, а наоборот, старались удержать свои силы в. зашифрованном, пассивном состоянии, чтобы сохранить их к моменту общего условленного организованного выступления — к началу открытия навигации, без чего никакое выступление не может дать прочных результатов государственного значения».
И правда, активных действий со стороны белого блока в те дни не последовало. Это объяснялось, однако, не столько высокими «государственными» соображениями конспираторов, сколько трезвым анализом политической ситуации в городе. Лидеры блока определили ее довольно неожиданно: «веселая». В одном из донесений в Гельсингфорс так описывались февральские события в Петрограде: «Весело началась здесь первая волна — весело разоружили курсантов, весело сдерживали курсанты рабочих… 24 февраля — это первый выход рабочей толпы из повиновения Смольному. Этот первый случай прошел легко и, повторяю, здесь в Петрограде даже весело». И далее раскрывается смысл слова «весело»: «К сожалению, напряжение не нарастало. Солдаты сдавали охотно оружие (толпе). С другой стороны, активности не было у солдат, запертых большевиками в казармах» 19.
Власти не дали разгореться пламени народного возмущения, прибегнув к стародавней и испытанной политике «кнута и пряника»: оперативно прошли аресты интеллигентов-социалистов (в частности, одного из меньшевистских вождей Ф.И. Дана) и рабочих-активистов; одновременно началось отоваривание продовольственных карточек (в том числе и на такие экзотические по тем временам продукты, как мясо, сгущенное молоко, рис, шоколад), распределение среди рабочих мануфактуры, обуви, угля. При этом обошлось без жертв, поскольку вызванные на улицы красные курсанты разгоняли демонстрантов выстрелами в воздух, о чем единогласно свидетельствуют и советские источники, и доклады в Гельсингфорс деятелей таганцевского блока.
Тем не менее по Петрограду и его окрестностям поползли слухи о жестокой расправе властей над рабочими, женщинами и детьми, о перестрелке на улицах, обстрелах из пушек заводов и фабрик… «Убитых было так много, что казалось, правительство подавило восстание» 20 — эти слова известного социолога, в недавнем прошлом эсера Питирима Сорокина вполне характеризуют поток злых домыслов, выплеснувшийся далеко за пределы города.
.26 февраля эти слухи достигли островного Кронштадта и вызвали там массовое брожение среди моряков и красноармейцев. А теперь предоставим слово савинковскому резиденту. «Начало Кронштадтского восстания явилось; благодаря отсутствию достаточно хорошей связи, результатом печального недоразумения и потому оказалось хотя к сильным, но, к сожалению, оторванным от общего плана, недостаточно подготовленным и преждевременным, — писал Г.Е. Эльвенгрен. — Дело в том, что кронштадтские матросы (существовавшая там организация, связанная с общей), узнав о начавшемся в Петрограде движении и о его размерах вопреки условленному сроку, сочли его за начало общего выступления и, не желая остаться в стороне пассивными, прибыли в Петроград… с тем, чтобы принять участие наряду с другими, уже успевшими выступить. В Петрограде они сразу сориентировались и заметили, что это не то, что они предполагали. Пришлось вернуться спешно в Кронштадт, движение в Петрограде улеглось, все успокоилось, а они — матросы — оказались уже скомпрометированными перед комиссарами, знали, что будут репрессии и потому. решили, сделав первый шаг, не останавливаться на этом, а, пользуясь обособленным, независимым от материка положением, объявить себя отложившимися от Совдепии и самостоятельно развить начавшееся (таким образом принужденное) свое выступление».
Итак, по словам Г.Е. Эльвенгрена, кронштадтские конспираторы с конца февраля перешли к решительным действиям. Это, кстати, тут же уловил комиссар Балтфлота H.Н. Кузьмин, находившийся в те дни на острове Котлин. «Я почувствовал в Кронштадте какую-то руку, — рассказывал он на пленуме Петросовета 25 марта 1921 г., — и думал, что, по мере того как будет протягиваться эта рука, можно будет по ней. ударить. Я чувствовал, что есть определенная подготовка. Эти нити трудно было найти, но они были» 21.
И все же: была ли в действительности эта исподволь направляющая события «рука»? Есть ли у нас основания верить белому полковнику и красному комиссару, даже учитывая, что свидетельства исходят от политических антагонистов, — а это обычно указывает на достоверность сообщаемых ими сведений? В поисках ответа рассмотрим два обстоятельства, ключевых для понимания сути всего происходившего в те дни в Кронштадте.
Первое из них — характер энергичной антибольшевистской агитации среди рядовых кронштадтцев. В центре ее, помимо критики экономической политики коммунистического правительства, находился тезис, явно рассчитанный на подогрев массовых настроений и столь же явно расходившийся с правдой о петроградских событиях (о чем, кстати, была прекрасно осведомлена вернувшаяся на остров 27 февраля кронштадтская беспартийная делегация),— о расстрелах рабочих в северной столице 22.
Еще показательнее — очевидная подгонка под настроения кронштадтской массы основного политического лозунга зарождавшегося восстания.
28 февраля на линкоре «Петропавловск» была подготовлена резолюция для бригадного собрания экипажей линейных кораблей. Текст ее не сохранился. Но оценка этого документа, данная ему председателем Петросовета Г.Е. Зиновьевым на основе имевшейся у него информации, как документа «определенно белогвардейского типа», ясно указывает на наличие в нем, по меньшей мере, требования Учредительного собрания. Об этом же документе идет речь в одном из донесений петроградских конспираторов, где называются следующие пункты принятой на линкоре резолюции: «Учредительное собрание»; «Долой коммунистов и жидов» 23. Столь откровенно антисоветская резолюция вызвала протест моряков «Петропавловска». Ночью, когда военморы после обсуждения уже расходились, они, по словам очевидцев, «стали выражать недовольство такой черносотенной резолюцией, стали требовать поправок» 24.
В агитационную кампанию были оперативно внесены необходимые изменения, и теперь она велась уже в пределах призывов к «свободным Советам» вообще и конкретно — к перевыборам местного Совета. «Кронштадтское восстание, — признавал позднее один из его руководителей, инженер И.Е. Орешин, — вспыхнуло под предлогом замены старого Совета, полномочия которого истекли, новым, выбранным на основе тайного голосования. Вопрос о всеобщем голосовании, с допущением к выборам и буржуазии, на митингах ораторами осторожно избегался из боязни раздоров внутри самих восставших, чем большевики могли бы воспользоваться»25.
Утром 1 марта состоялось общебригадное собрание матросов линкоров. Председательствовал на нем С.М. Петриченко. «Здесь еще раз под давлением матросов уточняется политическая программа антибольшевистского движения. Когда Петриченко предложил внести в резолюцию пункт о свободе слова для всех социалистических партий, присутствующие горячо запротестовали: «Это свобода правым эсерам и меньшевикам! Нет! Ни в ком Случае… Знаем мы их учредилки! Не нужно!» 26. В итоге была одобрена резолюция, в которую вошли следующие основные решения: «Ввиду того, что настоящие Советы не выражают волю рабочих и крестьян, немедленно сделать .перевыборы Советов тайным голосованием, причем перед выборами провести свободную агитацию всех рабочих и крестьян»; предоставить свободу слова и печати для рабочих и крестьян, анархистов и левых социалистических партий»; «Дать полное право действия крестьянам над всею землею так, как им желательно».
Спустя несколько часов эта резолюция была принята на общегарнизонном митинге, где присутствовали до 16 тыс. матросов, красноармейцев и рабочих Кронштадта.
Теперь о втором обстоятельстве. Оно связано с интригующей историей создания руководящего органа восстания — Временного революционного комитета матросов, красноармейцев и рабочих Кронштадта.
Достоверно известно, что ревком функционировал уже с вечера 1 марта (пока еще на борту линкора «Петропавловск») 27. Тем любопытнее проследить, как происходила его «легитимация» на общекронштадтском делегатском собрании днем 2 марта, которое было созвано по решению первомартовского митинга для обсуждения свободных перевыборов местного Совета.
В президиуме собрания, проходившего в здании Инженерного училища, прочно обосновался С.М. Петриченко с небольшой группой своих соратников. Среди присутствовавших 300 выбранных делегатов около четверти составляли коммунисты28. Вскоре после начала собрания под предлогом обеспечения «истинной свободы» выборов в Совет были арестованы комиссар Балтфлота H.Н. Кузьмин и председатель городского Совета П.Д. Васильев. Тут же прозвучало предложение взять под стражу и остальных, находившихся в зале Инженерного училища членов РКП (б). Те, кто выдвинул его, явно поторопились. «Хотя собрание не скрывало своего отрицательного отношения к коммунистам, — писала об этом эпизоде спустя несколько дней газета мятежников ’’Известия BPK“, — тем не менее вставший после удаления с собрания тов. Кузьмина… вопрос о том, оставаться ли находившимся в числе делегатов коммунистам на собрании и продолжать совместно общую работу с беспартийными товарищами, был решен в положительном смысле. Собрание, несмотря на отдельные протесты некоторых членов, предложивших коммунистов задержать, не согласилось с этим, нашло возможным признать их такими же полномочными представителями частей и организаций, как и остальных членов»29.
Если допустить, что в зале среди делегатов действительно находились лица, заинтересованные в полном разрыве с официальной властью и последовательно идущие к этой цели, то надо было ожидать их ответного шага, способного резко переломить ситуацию на собрании. И он не замедлил быть. В момент, когда собрание стало явно пробуксовывать (президиум занялся тем, что в очередной раз провел уже дважды принятую до этого резолюцию бригады линкоров и поставив на голосование предложение послать в Петроград новую беспартийную делегацию, не встретив, правда, поддержки у делегатов), внезапно распространился слух, что к Инженерному училищу движутся, курсанты с 15 подводами пулеметов и вооруженный отряд в две тысячи человек.
Очевидцы-коммунисты так описывали эти драматические минуты: «Вдруг дверь в зал с шумом распахнулась, влетел матрос, опрометью добежал до президиума и завопил истошным голосом: «Полундра, беспартийные! Нас предали! Войско коммунистов окружило училище! Сейчас нас будут арестовывать!..“ Крик матроса поднял зал на ноги… В страшной суматохе и шуме за что-то успели проголосовать. А через несколько минут председатель собрания Петриченко, заглушая шум, объявил: ’’Ревком, избранный вами в составе президиума, постановляет: всех присутствующих здесь коммунистов задержать и не выпускать до выяснения“. В две-три минуты все присутствующие на совещании коммунисты были изолированы вооруженными матросами» 30.
В описании С.М. Петриченко все это выглядит несколько иначе. «Во время обсуждения вопроса о посылке делегатов в Петроград, — утверждал он, — ко мне как к председателю собрания стали поступать записки от участников собрания, в которых говорилось: «Уже в некоторых зданиях коммунисты поставили ‘пулеметы“; «Идут курсанты от Ораниенбаума на Кронштадт“. Записки эти были провокационного содержания. Их посылали присутствовавшие на собрании коммунисты, они надеялись запугать собрание, чтобы бросили обсуждать дела и разошлись… Я как председатель должен был огласить эти записки и заявил, что уже против нас что-то готовится. Мы должны, если даже все это и неверно, все-таки приготовиться к самообороне. Тогда ввиду опасности положения присутствующие предложили создать Временный революционный комитет» 31. Упоминает Петриченко и о шальном матросе, с паническим криком ворвавшемся в зал заседания.
В главном С.М. Петриченко не расходится со свидетельством очевидцев-коммунистов. Ревком «официально» оформился в ситуации, когда все собрание было взбудоражено слухами о надвигавшихся репрессиях со стороны властей. Вместе с тем — и это самое важное в позиции Петриченко, — ответственность за случившееся он перекладывает на большевиков.
Где же истина? Готовились ли кронштадтские комиссары к вооруженному разгону делегатского собрания? Имеющиеся документы позволяют с достаточной полнотой ответить на этот вопрос.
Начнем с записок начальника Оперативного отдела штаба Кронкрепости, бывшего подполковника Б.А. Арканникова. Около двух часов дня 2 марта, т. е. вскоре после начала работы делегатского собрания — вспоминал Арканников, — «в помещение штаба стали стекаться все ответственные коммунистические работники… Коммунисты были хорошо вооружены, и ими было вытребовано 250 ручных гранат. Стало ясно, что вначале ими было принято решение обороняться в штабе. Около 5 часов дня комиссар Новиков потребовал к себе карту и, сопутствуемый всеми прибывшими коммунистами, исчез из штаба: видимо, полученные какие-то новые данные, заставили комиссаров отказаться от мысли обороняться в штабе» 32.
В архиве удалось найти листок бумаги с наклеенной лентой разговора по прямому проводу между тремя комиссарами морского Генштаба К.А. Гайлисом и штаба Балтфлота Г.П. Галкиным, находившимися в Петрограде, и комиссаром штаба Кронкрепости И. Новиковым. Именно во время этого разговора и были получены предполагаемые Б. А. Арканниковым «новые данные», побудившие Новикова изменить свои планы. Вот этот документ:
«В Кронштадте образовался революционный комитет на «Петропавловске“. Сейчас идет собрание в Инженерном училище. Кузьмин, Васильев… арестованы. Положение крайне критическое. Остался я один с отрядом коммунаров в страшно затруднительном положении. Что делать: дать бой с отрядом или отступить на форт? Прошу указания. — А в Кронштадте оставаться нельзя? — Можно, но только надо быть арестованным и[ли] подчиниться революционному комитету. — Не вызывайте вооруженного конфликта и не давайте себя арестовывать, но в критический момент, если другого выхода не будет, отправляйтесь на форт, но не вызывая столкновения» 33.
Итак, самое большее, о чем помышляли кронштадтские коммунисты, так это о самообороне. А вечером 2 марта их самые сплоченные и организованные силы из состава Особого отдела, Ревтрибунала, партийной школы и некоторых других подразделений, выполняя директиву Петрограда, по льду ушли в Ораниенбаум. Власть в Кронштадте оказалась полностью в руках Ревкома.
Приведенные выше факты позволяют сделать и более общий вывод. В лавинообразно нараставших событиях на острове Котлин действительно просматривается твердая воля тех, кто сознательно взял курс на разжигание недовольства матросов и красноармейцев, целенаправленно вел дело к устранению местных большевиков от власти и установлению собственного контроля над Кронштадтом.
4 марта на новом делегатском собрании состав Ревкома был существенно пополнен и достиг 15 человек. Теперь почти все слон кронштадтцев, более или менее активно поддержавшие переворот 2 марта, имели в ВРК своих представителей.
Оговорка не случайна, ибо в ВРК не было ни одного военного специалиста. Между тем блок ревкомовцев и бывших офицеров сложился почти сразу. С.М. Петриченко свидетельствует, что еще в ночь на 3 марта «Революционный комитет пригласил всех начальников штаба крепости и военных специалистов… и предложил им принять участие в приведении крепости в боевой вид и порядок, на что они ответили согласием» 34. Без промедления был учрежден штаб обороны в составе чинов прежнего штаба Кронкрепости: бывшего его начальника подполковника Е.И. Соловьянова (теперь начальника обороны), подполковника Б.А. Арканникова (нового начальника штаба) и других офицеров. Кроме того, был создан Военный совет обороны из числа наиболее видных кронштадтских военспецов. Среди них — командир бригады линкоров бывший контр-адмирал С.К. Дмитриев и генерал старой армии А.Н. Козловский.
Сообщать об этих военных органах «Известия ВРК», однако, не спешили. Лишь 13 марта на страницах газеты появилось имя Е.Н. Соловьянова как начальника обороны. Дело в том, что масса рядовых кронштадтцев крайне недоверчиво относилась к бывшим офицерам и их прямое участие в руководстве восстанием Ревком по возможности не афишировал.
Более трети членов ВРК были матросы, в основном с линкоров «Петропавловск» и «Севастополь» (Архипов, Вершинин, Патрушев, Перепелкпн и др.). Из гражданских лиц в ВРК входили мастеровые и рабочие (Вальк, Павлов, Тукин и пр.), а также местные служащие и интеллигенты (заведующий транспортным обозом Байков, штурман дальнего плавания Кильгаст, заведующий школой инженер Орешин).
О партийной принадлежности ревкомовцев судить со всей определенностью трудно, так как, по словам руководителя следственной группы чекиста Я.С. Агранова, «участники мятежа тщательно скрывали свою партийную физиономию под флагом беспартийности» 35. Из малого числа арестованных членов ВРК только В.А. Вальк признал, что с 1907 г. являлся меньшевиком и с местной парторганизацией не порывал. И.Е. Орешин, по данным начальника Политуправления Балтфлота Э.И. Батиса, в недавнем прошлом примыкал к партии кадетов 36. Думается, этим данным можно доверять. При просмотре протоколов эмигрантской кадетской группы П.Н. Милюкова за 1921 — 1923 гг. нам встречалось в них упоминание фамилии Орешина. Обосновавшись после восстания в Финляндии, он входил там в группу левокадетского толка 37. Редактор «Известий ВРК» А.Н. Ламанов, который официально не был членом Ревкома, в свое время возглавлял распавшуюся к 1921 г. кронштадтскую организацию эсеров-максималистов, а в мартовские дни вновь объявил себя членом этой партии 38.
Ряд матросов-ревкомовцев советские источники приписывают к анархистам. Анархистские взгляды Г.П. Перепелкина отметил и меньшевистский лидер Ф.И. Дан, сталкивавшийся с ним в марте — апреле 1921 г. в петроградском Доме предварительного заключения. Судя по всему, среди матросов-активистов кронштадтского движения действительно была сильна склонность к анархизму. Несколько десятков человек из их числа находились вместе с Перепелкиным в ДПЗ. Тот же Дан так записал свои впечатления от бесед с ними: «Матросы были очень озлоблены… Разочаровавшись в коммунистической партии, к которой многие из них раньше принадлежали, они с ненавистью говорили о партиях вообще. Меньшевики и эсеры для ник были ничуть не лучше большевиков: все одинаково стремятся захватить власть в свои руки, а захватив, надувают доверившийся им народ. «Все вы одна компания!” — говорил раздраженно один матрос. Не надо никакой власти, нужен анархизм — таков был вывод большинства матросов» 39.
В любом случае ясно одно: члены ВРК вне зависимости от принадлежности к той или иной партии (а среди них, бесспорно, преобладали беспартийные) выражали настроения наиболее политизированной в антибольшевистском духе и склонной к решительным действиям части военнослужащих и гражданского населения Кронштадта. Что же касается кронштадтской массы в целом, то после неожиданного для многих образования Ревкома она пребывала в индифферентном состоянии или сильно колебалась, не склоняясь ни на одну из противоборствующих сторон. Обильный материал для такого заключения дают показания перебежчиков из мятежной крепости (их насчитывалось до 400 человек) и донесения советских разведчиков 40.
Все это внесло самые серьезные коррективы в ближайшие планы вождей начавшегося антибольшевистского движения.
«На первом заседании Военного совета, — вспоминает генерал А.Н. Козловский, — был поднят вопрос: обороняться активно или пассивно». Однако обсуждался лишь первый вариант, поскольку, как видно из записок Б.А. Арканникова, кронштадтские лидеры хорошо понимали всю выгоду захвата в свои руки инициативы в преддверии «неизбежных боевых действий» с большевиками 41. «Предложений было два, — рассказывает далее Козловский. — Одни считали, что удар нужно направлять на ораниенбаумский берег, как пункт наиболее важный для неприятеля, другие находили, что момент удара на ораниенбаумский берег упущен, он должен был быть произведен в ночь со 2 на 3 марта, а теперь выгоднее вести наступление на Сестрорецк и далее на Петроград. Оба плана были основаны на надежде привлечь на свою сторону попутные войска… Военный совет разошелся с уверенностью в том, что либо то, либо другое наступление будет выполнено» 42.
Но Военный совет просчитался и, как с сожалением констатирует генерал, «штаб обороны постепенно замазал этот проект». Главную причину медлительности и нерешительности руководства (включая членов ВРК) без утайки назвал Е.Н. Соловьянов: «Кронштадт с большой натяжкой может сформировать отряд в 2 тысячи человек при условии ослабления гарнизонов тех фортов, со стороны которых ожидается наступление советских войск» 43.
Итак, всего 2 из 18 тысяч военнослужащих, не считая взрослого мужского населения города, да еще при оттягивании сил с рубежей обороны самого Кронштадта. Бросок такого отряда в неведомое при отсутствии, как отмечал Б. А. Арканников, «достаточных сведений о противнике и обстановке», его «движение по льду, без укрытия, не сопутствуемое при выходе на сушу легкой полевой артиллерией», было настолько очевидной авантюрой, что военспецы штаба не решились на нее пойти» 44.
Как видим, памятная нам надежда эмигрантского автора «Докладной записки по вопросу организации восстания в Кронштадте» не оправдалась. Он и его единомышленники ожидали, что установление инициаторами восстания контроля над крепостью встретит там «единодушную поддержку». А на деле столкнулись с настроениями пассивности и неуверенности в завтрашнем дне, с откровенным нежеланием многих рядовых участников начавшегося движения повернуть оружие против советской стороны. Члены Ревкома и военные специалисты все отчетливее понимали, что сил. находившихся в их реальном распоряжении, недостаточно не только для проведения наступательной операции, но и для организации эффективной обороны самого Кронштадта. Поэтому они развили кипучую деятельность, стремясь поставить под свои знамена псех, способных держать в руках винтовку, обслуживать пулеметы и артиллерийские орудия. Достижению этой цели практически полностью подчинялась их «внутренняя политика». Несколькими штрихами отметим основные ее направления.
Во-первых, это прямые репрессии против несогласных с ревкомовской властью. «Первые сутки по возникновении Революционного комитета, — отмечал генерал А. Н. Козловский, — последний в полном составе занимался рассмотрением различных вопросов об арестах, допусках и пропусках» 45. Уже к утру 3 марта под стражей оказалось около 150 коммунистов. Вскоре для руководства обысками и арестами учреждается особая «следственная часть» (во главе с членом ВРК Павловым). Ее стараниями в тюрьму попало еще 170 коммунистов. Кроме того, была открыта отдельная тюрьма для беспартийных, где к концу восстания находилось несколько десятков человек 46.
Во-вторых, организуются «революционные тройки» — низовые органы повстанческого режима, осуществлявшие неусыпный контроль над всеми гражданскими учреждениями, флотскими и армейскими подразделениями. Сохранился рассказ очевидца о работе одной из таких «ревтроек» — при городском отделении профсоюза металлистов. Это «трио вместо ведения рабочей организации деятельно занялось слежкой за коммунистами, которые ими сразу были взяты под подозрение и очутились, таким образом, как бы под домашним арестом» 47. Примерно также действовали и остальные «ревтройки».
В-третьих, — это, пожалуй, самое характерное для «внутренней политики» новых властей — с каждым днем набирал обороты ревкомовский «агитпроп». И здесь {не говоря уже об арестах) вожди восстания показали себя достойными учениками свергнутых ими большевиков. «Идейно-воспитательная работа» велась как с помощью ежедневной газеты «Известия ВРК», так и непосредственно агитаторами на великом множестве собраний, проходивших в Кронштадте и на островных фортах. Причем коммунисты, вопреки резолюции общегарнизонногп митинга 1 марта, были сразу лишены права голоса. Собрания устраивались только с разрешения Ревкома, которому к тому же предоставлялись на утверждение и их протоколы 48.
Стержнем агитации с самого начала был антикоммунизм, ставший особенно резким и откровенным после непрекращавшегося с вечера 7 марта артобстрела крепости и первого (неудачного) ее штурма 8 марта.
Здесь на руку Ревкому сыграли известное Правительственное сообщение от 2 марта 1921 г. о «белогвардейском» «мятеже бывшего генерала Козловского и корабля «Петропавловск»» (не только исказившее смысл лозунгов и характер кронштадтского движения, но и объявлявшее его руководителей «вне закона»), а также предъявленный кронштадтцам 6 марта ультиматум о безоговорочной сдаче. Все это сводило практически на нет возможность мирного разрешения конфликта путем переговоров с массой рядовых участников движения, на что последние искренне были настроены и что в пропагандистских целях поддерживал на первых порах Ревком. Его члены прекрасно отдавали себе отчет в неприемлемости для правительства (в том числе из-за официальной трактовки событий на Котлине) выдвинутых ими 5 марта условий переговоров: посылки в Петроград, где еще не затихли отголоски февральских волнений, делегации кронштадтцев с целью «разъяснения событий» и с правом свободы передвижения и агитации, и одновременно — приезда на Котлин беспартийной делегации рабочих, свободно избранных на петроградских заводах.
«В борьбе с коммунистами, воздвигнутым ими крепостным правом не может быть середины, — убеждали из номера в номер «Известия ВРК». — Надо идти до конца… Нет, середины не может быть. Победить или умереть!» А чтобы развеять сомнения в том, кто победит, ревкомовский официоз систематически помещал сообщения об антибольшевистских восстаниях в России. Правда, здесь не обходилось без изрядной доли мистификаций (например, постоянно муссировались слухи о массовых вооруженных выступлениях в Москве и Петрограде, о помощи Кронштадту со стороны повстанцев Махно и Антонова) 49.
Эта агитация подкреплялась газетными статьями, содержащими некоторые обобщения. «В октябре 1917 г., — читаем в одной из них, — буржуазия была отброшена в сторону. Казалось, трудовой народ вступил в свои права, но полная шкурников партия коммунистов захватила власть в свои руки, устранив крестьян и рабочих, во имя которых действовала. Она решила, по образцу помещичьей России, управлять страной при помощи своих комиссаров… Стало душно… Приближалось восстание тружеников. Зоркий часовой социальной революции, Кронштадт, не проспал. Он был в первых рядах Февраля и Октября. Он первый поднял знамя восстания за Третью революцию трудящихся. Самодержавие пало. Ушла в область преданий Учредилка. Рушится и комиссародержавие» 50.
Программным лозунгам этой «третьей революции» в работе ревкомовского «агитпропа» уделялось особое внимание. «Вполне оформленного, ясного, определенного очень мало, — писал по их поводу В.И. Ленин. — Туманные лозунги «свободы», «свободы торговли», «раскрепощения», «Советов без большевиков» или перевыбора Советов, или избавления от «партийной диктатуры»…» 51 Но, как показывают факты, подобная туманность была отнюдь не случайной.
По утверждению Г.Е. Эльвенгрепа, Ревком «из тактических соображений объявил себя ярым приверженцем Советской власти, отвергая лишь диктатуру коммунистической партии, рассчитывая, что коммунистам при такой платформе трудно будет повести против них, защитников Советов, советские части. Все лозунги были выставлены главным образом в расчете, чтобы выбить оружие пропаганды и обвинений по отношению к кронштадтцам из рук коммунистов». Об этом же говорит и кадет Г.Ф. Цейдлер — другой хорошо информированный деятель белой эмиграции. В письме, отправленном в дни восстания из Выборга в Париж, он подчеркивал: читая кронштадтские «воззвания, можно при поверхностном просмотре прийти к заключению, что они недалеко ушли от митинговых и комитетских резолюций во времена Февральской революции. В действительности разница огромная. Резкость (т. е. чересчур яркая для кадетских глаз советская окраска. — Ю. Щ.) очень умело составленных воззваний, по словам членов Революционного комитета, объясняется необходимостью воздействовать и поднять рабочие массы в Петрограде и считается только временной» 52.
Разумеется. Ревком выдвигал свои лозунги, адресуясь отнюдь не только к петроградцам. В первую очередь они предназначались для моряков, красноармейцев и рабочих самого Кронштадта. Что же касается другого замечания Г.Ф. Цейдлера — о рассматриваемых документах как «очень умело составленных», — то оно верно отражает суть дела. Ревкомовские идеологи в основном выступали именно как составители, широко черпая готовые формулы и целые публицистические блоки собственных противобольшевистских «филиппик» из идейно-политических арсеналов социалистических партий. Можно говорить о сходстве большинства пунктов резолюции общегарнизонного митинга 1 марта с меньшевистским проектом резолюции для бастующих петроградских рабочих 53. У левых социалистов позаимствован тезис о грядущей «третьей революции», лозунг «Власть Советам, а не партиям!», да и немало иного из идеологической «оснастки» восстания.
Подтверждается фактами и еще одна отмеченная Г.Ф. Цейдлером черта провозглашенных ВРК лозунгов — их временный, преходящий характер. Чем дальше заходило выступление, тем яснее формулировалась его цель. Особый интерес в этом смысле представляет радиограмма, отправленная из Кронштадта 15 марта. «Мы боремся сейчас, — указывалось в ней, — за свержение партийного ига, за подлинную власть Советов, а там пусть свободная веля народа решит, как он хочет управляться» 54. Это, по определению лидера эсеров В. М. Чернова, «предсмертное политическое завещание Кронштадта» вызвало оживленные комментарии в эмигрантской среде. Так, резидент Центра действия H.Н. Пораделов оценивал документ как «очень-очень знаменательный», свидетельствующий о том, что «кронштадтцы проявляли в последние дни способность к демократизации своих лозунгов» 55. Чернов выразился еще яснее: «Кто говорит о свободной народной воле, тот говорит о всеобщем, прямом и равном голосовании, тот говорит о народовластии»56. Последнее же, в его понимании, было синонимом Учредительного собрания. Но в Кронштадте уже и в открытую поговаривали о нем…
К этому мы еще вернемся. А пока бросим беглый взгляд на события, происходившие в те дни за пределами острова Котлин.
Мятежный Кронштадт и внешний мир
Известие о восстании в Кронштадте вызвало подлинный взрыв энтузиазма среди двухмиллионной российской эмиграции, В выступлении моряков истосковавшиеся по родине беженцы усмотрели начало конца ненавистной им большевистской власти над Россией. И тут же между различными политическими группами русского зарубежья вспыхнула горячая полемика относительно оценки этого восстания, его перспектив и собственной позиции в условиях развернувшейся народной борьбы с коммунистической диктатурой.
Просмотрев спустя несколько недель после описываемых событий эмигрантскую прессу и советские газеты, широко перепечатывавшие оттуда материалы, эсер Н.Ф. Новожилов заметил в письме к кадету И.П. Демидову: коммунистическая печать настойчиво пропагандировала тогда тезис, что «Кронштадтское восстание организовано «белыми» руками… И надо изумляться, как умело большевики это делали!.. Имена примазавшихся к делу Кронштадта одиозны и ужасны. И знаете, начинаешь понимать, какой вред общенациональному делу наносят все эти безнадежно скомпрометированные господа, которые в критическую минуту повылезли из своих нор и так бестактно заговорили во всю глотку о помощи восставшим… И черт знает еще, что у нас за эмигрантская пресса! В погоне за сенсацией каких только уток не пустила она по белу свету! И восстановление прав хозяев на фабрики и заводы, и отмена национализации домов, и восстановление частной собственности на землю — все вошло в программу милого Кронштадта по сообщениям некоторых наших органов. Господи, как хорошо это использовали большевики! И так хочется пожелать, чтоб сильнее и крепче одернули, осадили этих безнадежно глупых, тупых политиков. Черт еще дернул монархистов поднять возню с Михаилами, Кириллами, Николаями и прочими именами господ, спешащих занять вакантный прародительский престол. Нашли время, нечего сказать! Я понимаю, что все силы должны работать на себя, но мне кажется, что работать надо умело, памятуя, что только дурак на свадьбе поет панихиду, на похоронах пляшет» 57.
Не все эмигранты, однако, были крепки задним умом. Уже в дни Кронштадтского восстания в восторженном хоре отставных политиков зазвучали трезвые и обеспокоенные голоса, со всей категоричностью утверждавшие: «Кандидатам на власть, из живущих за границей, торопиться некуда и не к чему!» На страницах газеты «Последние новости» кадетский вождь П. Н. Милюков критиковал «наивных людей, чуждых психологии того революционного движения, которое происходит в России» и призывал «оберечь дорого достающуюся народную победу от всяких попыток враждебных народу реакционных сил извратить ее результаты».
Что скрывалось за этим призывом, внесенным по предложению П.Н. Милюкова в текст обращения Исполнительной комиссии членов Учредительного собрания России (образована в январе 1921 г. в Париже) к «демократии всех стран»? Откровенный ответ дает стенограмма закрытого заседания ЦК кадетской партии в Париже 7 марта: «В.А. Маклаков ставит вопрос, что значит упоминание в резолюции комиссии о воздействии реакционных сил? Если деньги на поддержку (кронштадтцев) дадут и весьма правые элементы, то можно ли против этого возражать?.. П. Н. Милюков поясняет, что по имеющимся сведениям, движение это весьма левое. Поэтому необходимо соблюдать большую осторожность и избегать, например, таких шагов, как посылка денег для помощи восставшим Д.Д. Гримму, являющемуся сейчас официальным представителем ген. Врангеля, т. е. реакционного течения… И.П. Демидов считает, что посылка денег Гримму есть определенный факт, который может повредить. Всякий дающий деньги, если он буржуй, должен скрывать это… М.М. Винавер считает, что участие в движении элементов, заподозренных в реакционности, может его дискредитировать. Деньги же можно брать и от черта, но только со скрытым его хвостом» 58.
Тот же трезвый политический расчет, явственно ощутимый в приведенном документе, руководил милюковцами и в полемике с теми идеологами социалистических партий, кто поспешил выставить скомпрометированное в массах требование Учредительного собрания.
Сам П.Н. Милюков решительно поддержал главный политический лозунг мятежного Кронштадта, сразу и без дипломатических экивоков раскрыв его истинный смысл: реализация идеи «Свободных Советов» «для настоящего момента означает, всего вероятнее, что власть должна перейти от большевиков к умеренным социалистам, которые получат большинство в Советах. Для многих, конечно, эти последние тем же миром мазаны, как и сами большевики». Милюков с таким мнением был в корне не согласен. Плавная передвижка власти к эсерам и меньшевикам в рамках Советов, на его взгляд, единственно способна спасти страну от анархии. Новая же власть, «санкционированная учреждениями вроде Советов», будет, «конечно, временной»…59 Лидер кадетов прекрасно помнил недавний опыт гражданской войны, выявивший полную неспособность «чистых демократов» удержать кормило государственной власти сколько-нибудь длительное время.
Если в эмигрантской среде не было достигнуто единство мнений по отношению к Кронштадтскому восстанию, то единство действий установилось почти сразу. «Наша задача, наша обязанность, — подчеркивал в те дни в конфиденциальном послании один из вождей белой эмиграции Ф.И. Родичев, — помочь всеми способами начавшемуся восстанию морально и материально, совершенно не считаясь с тем, что придет па смену большевистской власти: всего важнее сейчас ее сбросить. Наилучшей формой помощи была бы наша организованная помощь извне: использование, если возможно, остатков русских антибольшевистских армий, создание надлежащего аппарата снабжения освобожденных местностей… Это требует содействия союзников и, главное, объединения всех русских государственных сил под лозунгом полного признания совершившегося в народе сдвига»60.
В пользу кронштадтского Ревкома начинают стекаться значительные денежные пожертвования от эмигрантских организаций и частных лиц 61. Эти деньги предназначались в первую очередь для закупки продовольствия мятежникам. «Когда советская Россия узнает, что освободившийся от большевиков Кронштадт немедленно получил из Европы продовольствие, — говорил в кругу своих соратников член ПК эсеров В.М. Зензинов, — эта весть будет искрой в бочку пороха» 62.
Одновременно развернулась энергичная подготовка военной поддержки Кронштадта. Из документов архивов АЦ, ЦД и НСЗРиС видно, что ею непосредственно занимались: на территории Финляндии — Г.Е. Эльвенгрен, Эстонии — В.М. Чернов, Польши — Б.В. Савинков 63. Они спешно сколачивали боевые отряды из различных военизированных формирований эмиграция и остатков интернированных белых армий. В Прибалтику хлынул поток русских офицеров. В Ревеле их скопилось такое множество, что это напоминало очевидцам времена похода генерала H.Н. Юденича на Петроград 64. «Белые офицеры встрепенулись и стали искать возможностей, чтобы отправиться драться в Кронштадт, — вспоминал бывший член деникинского Особого совещания H.Н. Чебышев. — Никто не интересовался, кто там — эсеры, меньшевики или те же большевики, разочарованные в коммунизме, но стоящие за Советы. Искра пробежала по эмиграции. Все воспрянули духом» 65.
Заметно оживилась деятельность антибольшевистских сил и на других стратегических направлениях. Главным образом это относилось к врангелевской армии. Она формально была интернирована и дислоцировалась преимущественно в турецком Галлиполи, располагая, по данным ее штаба, 48 тыс. военнослужащих, 14 тыс. винтовок и 450 пулеметами (кроме того, имелись и резервы: «большие запасы русского оружия», оставшиеся после ликвидации Румынского фронта; «до осени 1921 г. эти запасы, — указывалось в справке штаба, — были сохранены заботами нашего представителя в Румынии и французской миссии» 66). Как сообщали советские разведчики, врангелевским штабом «в начале марта был спешно разослан приказ произвести назначение на все должности по штатам дивизий в каждом полку, и увеличено производство в строевых частях… Ставка, как показывает направление разведки и план мобилизации полков и дивизий, была заинтересована в марте западным фронтом, где принимались меры для работы в нашем тылу», а также югом России, поскольку «Врангель имел в виду возможность десанта на Черноморское побережье» 67.
Вести о восстании в Кронштадте взбудоражили также антибольшевистские силы разной ориентации внутри Советской России. Бесспорным лидером здесь была ведущая партия социалистической оппозиции — правые эсеры. Еще 25 февраля 1921 г. действующий в подполье ЦК ПСР одобрил директиву о «тактике партии в связи с крестьянским движением». Констатировав наличие в нем ярко выраженных анархоуголовных тенденций и настроений, лидеры эсеров потребовали от местных организаций усилить работу среди повстанцев, чтобы целиком «овладеть движением крестьянства». 11 марта, в разгар кронштадтских событий, ЦК ПСР разработал новый документ — «Инструкцию о лозунгах текущей работы». По сути, это была первая попытка обобщить опыт восстания в Кронштадте. В «Инструкции» предлагалось проводить «кампании митингов и беспартийных рабочих, крестьянских и красноармейских конференций для открытого обсуждения всех острых вопросов переживаемого момента», требовать «упразднения диктатуры РКП», «повсеместных перевыборов городских и сельских советов с фактической гарантией свободных выборов» 68. Последнее прозрачно намекало на «гарантии» в кронштадтском духе — в форме создания ревкомов и им подобных организационных структур.
Призывы и действия оппозиционных партий находили широкий отклик среди населения России. Это отчетливо видно из сводок ВЧК и сообщений местных властей за март 1921 г., предназначенных для высшего руководства в Москве. Приведем лишь один характерный фрагмент из большого комплекса этих некогда строго секретных документов. «О состоянии масс можно сказать одно: нам жить приходится на вулканическом кратере, — читаем в сводке по Аткарскому уезду Саратовской губернии. — Весь уезд бурлит и кипит. В разных его концах то тут, то там вспыхивают восстания… На борьбу с ними брошены все силы». Под влиянием кронштадтских, событий началось многотысячное вооруженное выступление в Вельском уезде Вологодской губернии, куда проникли листовки мятежных матросов. Для поддержки Кронштадта готовились восстания в Псковской губернии, Киеве и других местах 69…
Теперь коротко остановимся на том, что происходило в мартовские дни в Петрограде. Таганцевский блок вошел тогда в контакт с нелегальным Собранием уполномоченных фабрик и заводов (включавшим эсеров, меньшевиков, анархистов) и сообщил в Гельсингфорс, что социалисты взяли курс на организацию вооруженного выступления в городе, намеченного на 16 марта. «В назначенный день, — говорилось в депеше, — выступление началось. На Путиловском заводе вышли рабочие верфи. При выходе их встретили вооруженные револьверами коммунисты и задержали, а среди рабочих не нашлось ни одного, который бы сумел отправить к праотцам «товарищей”. На других заводах и таких выступлений в связи с арестами не было… Несомненно, успех безоружных рабочих был бы очень сомнителен»70.
Белые конспираторы, таким образом, мало верили в успех затеянного социалистами предприятия. Пролилась бы кровь, но устои власти безоружные толпы рабочих не смогли бы поколебать. Какую же позицию занимал в те накаленные дни сам таганцевский блок?
Она определена в первом после начала восстания и Кронштадте донесении в Гельсингфорский отдел НЦ (от 4 марта). «Среди вопросов, стоящих на очереди, главный, конечно, вопрос о продовольствии, — указывалось там. — Мы имеем ваш план (план доставки продовольствия в Петроград, подготовленный Г.Ф. Цейдлером. — Ю. Щ.), но насколько он осуществим? Это нужно знать определенно и точно. Брать ответственность, когда снабжение окажется фикцией, весьма нежелательно и вряд ли может дать иные результаты, чем развитие в городе анархии. При этих условиях наше «руководство» (т. е. открытое включение в борьбу с властью. — Ю. Щ.) должно быть отложено до весны, до отмерзания залива и возможности прихода судов… Только при взаимодействии с эмиграцией может быть достигнут успех». Далее сообщалось, что для «подготовительной работы» остро необходима «помощь крупными деньгами, а не грошами, как раньше», а также переброска из-за кордона «оружия, людей, печати и оборудования типографий». На следующий день в Гельсингфорс была доставлена вторая депеша из Петрограда: «Нужно усилить работу, не давать заглохнуть движению и для этой цели мы требуем от вас средств… Думаю, что не требуется объяснять, насколько здесь рискованная обстановка, чтобы требовать и ждать от нас открытых выступлений… Считаю все происшедшее только началом движения, которое развивается в исключительно благоприятной обстановке»71.
Итак, таганцевский блок, не решаясь при сложившихся условиях на немедленное открытое выступление, изо всех сил старался обеспечить выживание пылающего «острова свободы». Причем главные надежды на такой ход событий он возлагал на материальную и финансовую помощь эмиграции.
А в это самое время белая эмиграция надеялась на поддержку со стороны западных держав. Русская зарубежная пресса заполняется обращениями к западным правительствам. С такими обращениями выступали видные представители политических и военных кругов эмиграции, в том числе генерал П.Н. Врангель, убеждавший французских дипломатов, что матросы продолжают белое дело, не удавшееся ему самому72. И нельзя сказать, что подобные призывы не находили отклика.
Эмигрантских вождей, еще недавно без особого успеха обращавшихся к западноевропейским государственным деятелям с просьбой о «субсидиях», в мартовские дни стали встречать как желанных гостей. Любопытны в этом смысле факты из переписки руководителей эсеровского Административного центра.
При известиях о событиях в Кронштадте из Праги в Париж, а затем в Лондон выехал А.Ф. Керенский. Вслед ему В.М. Зензинов направил письмо, адресованное члену АЦ Е.Ф. Роговскому. «Мы очень рассчитываем, — писал он, — что Олегу (псевдоним Керенского в АЦ. — Ю. Щ.) удастся открыть новые фонды — когда же действительно это сделать, как не теперь!» Расчет эсеров оправдался, и в ответном письме один из деятелей парижского отделения АЦ В.О. Фабрикант, успокоил Зензинова: «При малейшем развитии событий в России в благоприятную сторону источники откроются немедленно. Ведь и сейчас, под первым впечатлением, мне удалось в общем выжать до 600 000 франков»73.
3 марта стало известно о намерении французского правительства продолжить ассигнование денежных средств на содержание остатков врангелевской армии. Затем представителям Франции в Прибалтике и Финляндии была дана инструкция «оказывать всяческое содействие русским организациям, облегчая им переговоры с Красным Крестом (международным) и устраняя трения, могущие возникнуть в сношениях с правительствами лимитрофов» по кронштадтскому вопросу 74.
Шаги официального Парижа указывали, что до поры до времени он воздерживался от прямого участия в оказании помощи мятежному Кронштадту, стараясь подвигнуть на это пограничные с РСФСР малые государства. Аналогичную позицию заняли и остальные великие державы. Так, министр иностранных дел Англин Д. Керзон, отметив в телеграмме британскому посланнику в Гельсингфорсе, что «правительство Его Величества не намерено само входить в любой способ помощи революционерам», тут же подчеркнул: сказанное вовсе не означает, что подобной политики следует придерживаться и правительству Финляндии или что следует предостерегать его от поддержки кронштадтцев через частные общества и частных лиц 75.
Правящие круги лимитрофов оказались в сложном положении. С одной стороны, они испытывали давление великих держав, «рекомендовавших» пойти навстречу русским эмигрантам и открыть границу их боевым отрядам и транспортным обозам для Кронштадта, с другой — существовали связывающие свободу их действий мирные договоры с Советской Россией. Более того, значение этих договоров в глазах широкой общественности повышалось в условиях, когда вокруг мятежного острова происходила бурная консолидация сил, выступавших в годы гражданской войны под лозунгом «единой и неделимой России».
И хотя правительства малых государств не отваживались в подобной ситуации на открытое вмешательство в дела своего великого восточного соседа, их позицию трудно назвать нейтральной. Достаточно сказать, что на территории лимитрофов без серьезных помех продолжалась интенсивная работа по формированию эмигрантских сил вторжения, а в ряде случаев деятелям, этим занимавшимся, оказывалась помощь и на правительственном уровне.
Некоторые сведения на сей счет содержатся в письме И.М. Брушвита от 12 марта в штаб-квартиру Административного Центра. В разгар Кронштадтского восстания этому эсеровскому эмиссару понадобилось выехать из Финляндии в Ревель (Таллин) для встречи с В. М. Черновым и министром иностранных дел Эстонии А. Пийпом. И тут же, пишет он, «в мое распоряжение были предоставлены все средства передвижения, начиная от правительственного ледокола и кончая аэропланом». Кроме того, еще до отъезда удалось «практически разрешить» вопрос с въездными визами в страну для эсеровских активистов и боевиков 76.
Едва осмотревшись в Ревеле, И. М. Брушвит с удовлетворением отметил, что «в связи с последними событиями» и в этой прибалтийской столице с эсерами «очень заигрывают». Результатами своего разговора с А. Пийпом он, однако, остался не вполне доволен 77 и посоветовал руководителям АЦ срочно предпринять нечто вроде дипломатического демарша, срабатывавшего в те дни почти безотказно: «Не мешало бы сделать со стороны английской напоминание о том, что здесь заметна немного лишняя симпатия к Литвинову и чересчур дипломатичное отношение к нам» 78.
Особенно сильный нажим испытывала тогда Финляндия, поскольку с ее территории только и можно было в тех условиях наладить эффективную работу «ледового моста» между материком и островом Котлин до возобновления морского судоходства.
В нашем распоряжении имеются документы за март — апрель 1921 г. из архива профессора Г.Ф. Цейдлера, в то время «главноуполномоченного Российского общества Красного Креста по Петрограду, Финляндии и скандинавским странам». В них содержатся конфиденциальные сведения по организации продовольственной помощи Кронштадту и роли в этом иностранных государств. Сразу отметим: последние действовали вполне в духе установки, известной по телеграмме лорда Керзона.
«Аппарат у нас был совершенно готовый, — сообщал Г. Ф. Цейдлер в Париж. — Все справки относительно имеющихся в Финляндии продуктов имелись, и мы могли получить здесь и в одни сутки доставить в Кронштадт все что нужно. Деньги прибывали. Не было одного — разрешения финских властей вывезти продовольственные грузы… Между тем финские власти объяснили нам, что какой угодно груз и в любом количестве может быть доставлен в Териоки под флагом Американского или Британского Красных Крестов…»79
Г.Ф. Цейдлер, по его словам, «бросился» к представителям двух зарегистрированных в Финляндии зарубежных комитетов Красного Креста, англичанину Коллинсу и американцу Гопкинсу. Те, учитывая официальную позицию своих правительств, не разрешили эмигрантскому «главноуполномоченному» использовать для снабжения мятежников национальные флаги Великобритании и США. Но вскоре Цейдлер убедился, что его деятельность этим отказом отнюдь не блокирована. Напротив, неожиданно обнаружилась «полная готовность» финских властей «оказать содействие Кронштадту» неофициально 80.
«При содействии торговцев Териок, — писал Г. Ф. Цейдлер, — было закуплено на месте, а также заказано на первый момент до 300 пудов муки… Приходилось торопиться, чтобы сделать в Кронштадте хотя бы некоторый запас муки до таяния льда, после чего на две недели сообщение совсем прекращалось. Однако дело удалось быстро наладить и была полная надежда, что на период, когда всякое сообщение с Кронштадтом будет прервано, последний будет обеспечен запасом муки для предотвращения кризиса… Русский Красный Крест успел отправить туда в течение двух дней до 600 пудов муки» 81.
С самыми разными чувствами ожидали весеннего ледохода сторонники и противники мятежного Кронштадта.
Надежды первых выразил известный анархист Е.Ярчук: «Был яркий солнечный день. Вся снежная пелена залива горела его лучами и, казалось, напоминала Кронштадту: продержись еще неделю, когда залив, взломав свои льды, унесет их в неведомую даль; тогда независимость могучего революционного очага была бы спасена» 82.
У противников с каждым днем нарастала тревога, что на чистом ото льда рейде этого «революционного очага» не замедлят появиться военные корабли под иностранными флагами.
Казалось, самые худшие опасения большевиков начали сбываться. 9 марта парком иностранных дел Г.В. Чичерин направил в Реввоенсовет РСФСР письмо. Он сообщал, что, по полученным им из Берлина сведениям, «между 2-5 марта эскадра противника вышла из Копенгагена по направлению к Ревелю и Кронштадту, В ее составе имеется 14 военных судов (Англии и Франции. — Ю. Щ.) … Ввиду того, — писал далее Чичерин, — что крайне вероятна попытка Антанты использовать кронштадтский мятеж для нанесения нам нового удара, считаю безусловно необходимым отнестись самым серьезным образом к угрозе со стороны враждебной эскадры» 83.
Правда, через несколько дней подоспело уточнение: «Об отправке военных судов союзников в Кронштадт в Ревеле ничего не известно, на ревельском рейде они не появлялись», — говорилось в сводке Полевого штаба РВС республики от 16 марта 84. Эта информация подтверждала правоту тех людей в большевистском руководстве, кто не склонен был преувеличивать готовность ведущих западных держав к немедленному и прямому вмешательству во внутренние дела Советской России, тем более вооруженному.
Общий баланс сил в республике был явно не в пользу противников большевистской власти, и лидеры Антанты это ясно понимали. Показательно обсуждение «русского вопроса» на заседании правительства Англии 14 марта 1921 г. «Кабинет, — отмечено в его протоколах, — получил сведения, что… несмотря на события в России положение Советского правительства без всяких оговорок является прочным и стабильным» 85. Через два дня Лондон пошел на подписание торгового соглашения с РСФСР, переговоры о котором велись еще с ноября 1920 г. Это явилось первым признанием Советского государства де-факто одной из великих держав Запада.
Но нельзя было упускать из виду и то, что существование повстанческого очага на границе заметно ухудшало международные позиции Советской России, накаляло обстановку вокруг нее, усиливало экстремистские тенденции в политике больших и малых буржуазных стран. Все они явно старались затянуть «кронштадтский кризис», извлечь из него максимальную для себя выгоду. В дальнейшем события на Котлине могли, конечно, послужить и удобным предлогом для нового вооруженного вторжения в республику. Возможность такого поворота событий усугублялась политикой руководителей восстания.
Кронштадт в последние дни восстания
Ревком почти с самого начала предпринимал попытки установить нечто вроде внешнеполитических связей с зарубежным миром, выйти на международную арену в качестве представителя «самостоятельной независимой Кронштадтской республики». От ее имени он, в частности, обратился с приветственной радиограммой к новому президенту США У. Гардингу. 8 марта «освобожденный Кронштадт» приветствует радиограммой «женщин мира» по случаю Международного женского дня. Вскоре последовало очередное официальное послание, на сей раз «пролетариям всего мира» с просьбой оказать кронштадтцам «моральную поддержку».
Одновременно Ревком, по свидетельству В.М. Чернова, «гостеприимно звал к себе всех интересующихся его движением, вплоть до корреспондентов иностранных газет». Действительно, были и такие радиопризывы, но в отличие от ранее названных они не публиковались в «Известиях ВРК» 86.
Достоверно известно о пребывании в крепости четырех корреспондентов западноевропейской и эмигрантской прессы. Что же касается лиц нз категории «интересующихся», то, по данным ВЧК, среди них в Кронштадте находились агенты разведслужб ряда западных государств (в том числе начальник контрразведки Генерального штаба Финляндии Сальяри), а также активные члены белых группировок Гельсингфорса офицеры Бунаков (Н.В. Чайковский в связи с другими обстоятельствами сообщает, что он был «всецело связан по своей деятельности с англичанами») и Шмидт 87. Подтверждения этих фактов в эмигрантских архивах не обнаружено. Зато установлено точно, что гостями Ревкома были посланец эмиссара эсеровского Административного Центра И.М. Брушвита и участники гельсингфорской «группы прикрытия» таганцевского блока: капитан первого ранга барон П.В. Вилькен (в прошлом командир линкора «Севастополь») и генерал Ю.А. Явит.
Двое последних формально входили в состав «краснокрестной» делегации из трех человек, направленной на остров Котлин профессором Г.Ф. Цейдлером. Члены делегации прибыли в Кронштадт вечером 8 марта и сразу же были приглашены на совместное заседание Ревкома и Штаба обороны. Сохранился конфиденциальный отчет Цейдлера об этом заседании, представляющий огромный интерес для характеристики настроений в разнородной ревкомовской среде 88. Ведь, по многозначительному замечанию Г.Е. Эльвенгрена, «Временный революционный комитет создался в минуту опасности очень поспешно и довольно случайно». Причем число «случайных», с точки зрения савинковского резидента, элементов наверняка увеличилось во время довыборов ВРК на делегатском собрании 4 марта, когда решалась задача: срочно укрепить связи комитета с теми группами кронштадтцев, которые по разным побудительным мотивам успели проявить себя в антибольшевистском движении.
Поначалу, пишет Г.Ф. Цейдлер в отчете, на заседании все шло гладко. Договорились о том, что в скором времени русские эмигранты доставят на Котлин «главнейшие продукты питания», И тут неожиданно начались осложнения. По словам Цейдлера, некоторые члены ВРК (среди них анархист Г.П. Перепелкин) высказали сомнения: «Имеет ли право Революционный комитет принимать предлагаемую помощь?» «Мотивом, — отмечает Цейдлер, — было выставлено, что большевики и так пользуются всяким случаем, чтобы дискредитировать восстание, обвиняя его в продажности буржуазии, а потому принятие помощи может усугубить их контрагитацию… Как видно было из прений, существовал еще один мотив, хотя и не высказанный, но, пожалуй, самый главный, — это боязнь, не скрывается ли за Красным Крестом какая-либо политическая партия, желающая оказать влияние на ход событий и взять в свои руки власть. Это чувствовалось настолько, что нашему представителю пришлось еще раз решительно повторить о полной аполитичности Красного Креста, чуждого всяким партиям и стремлениям к власти, и полной бескорыстности его помощи».
Хотя Г.Ф. Цейдлер в идиллических тонах описывал ход переговоров, он не удержался от замечания, что «возбужденный вопрос внес некоторую страстность в прения». Оно и понятно. Уж слишком фальшиво звучали в устах барона и генерала заверения в «полной аполитичности и бескорыстности» их миссии. И только напористое вмешательство С.М. Петриченко спасло положение. Он «особенно энергично возражал» колеблющимся членам БРК и, «влив немалую долю.сарказма в свои речи, закончил тем, что заявил — если за решение нужно принять ответственность, то он готов ее принять на себя, хотя пришлось бы поплатиться головой». В итоге ранее достигнутая договоренность была подтверждена Ревкомом.
Но едва закордонные визитеры, продолжает Г.Ф. Цейдлер, заявили о желании получить «полномочие для Красного Креста, дающее ему право действовать в вопросах гуманитарной помощи от лица Кронштадта», как в ревкомовской среде вновь раздались протесты. «Со стороны той же группы последовало возражение, в котором уже брезжило недоверие и подозрительность». Чтобы сломить сопротивление несогласных, С.М. Петриченко пришлось даже прервать совместное заседание, после чего все резкомовцы удалились в соседнюю комнату. «Минут через 50-20 члены комитета вернулись и председатель вручил представителю Красного Креста нужный документ».
На следующий день делегация вернулась в Финляндию, оставив на острове П.В. Вилькена в качестве полномочного контролера по распределению поступавшего продовольствия. Открытое появление барона на улицах Кронштадта не прошло незамеченным. По словам перебежчиков, бывший командир линкора «пользовался дурной славой у матросов», и его приезд породил среди них «массу толков» 89. Но «краснокрестный» мандат обеспечивал Вилькену надежный иммунитет, и под его прикрытием он развернул бурную деятельность.
О ее направленности можно судить по одному весьма примечательному эпизоду из того же отчета Г.Ф. Цейдлера. Его посланцы, уверяя ВРК в готовности эмигрантов помочь мятежникам, вместе с тем предупреждали: «Вопрос лишь в том, как отнесутся к этому иностранцы, от содействия которых зависит доставление продуктов в Кронштадт». «При этом, — многозначительно добавляет Цейдлер, — было указано, что освобождение Петрограда значительно облегчит этот вопрос».
И вот теперь П.В. Вялькен предложил Ревкому помощь «вооруженной силой в количестве 800 человек». Сведения об этом взяты уже из другого источника: записок анонимного члена ВРК 90. «Предложение, — отмечает он, — говорило, что если комитет согласен, то этих людей можно переправить по льду прямо в Кронштадт или у них есть возможность перейти финскую границу и ударить на Петроград. Обсуждая предложение, Временный революционный комитет узнал, что вооруженные силы находятся под влиянием монархистов, и, считаясь с настроением гарнизона, решил большинством голосов предложение отклонить». То, что с Ревкомом и одновременно с петроградским подпольем белоэмигрантские организации вели переговоры «с целью установить возможно скорейший срок общего активного выступления и способов начала его», подтверждает в своем докладе и Г.Е. Эльвенгрен.
Получив официальный отказ Ревкома, барон не впал в уныние. «К Вилькену, — свидетельствует аноним из ВРК), — стали появляться какие-то личности, которые вели переговоры с Петриченко и Штабом обороны, в частности с Соловьяновым». На переговорах продолжалось конфиденциальное обсуждение вопроса о совместных боевых действиях.
Источники указывают и еще на одну грань предложений и рекомендаций П. В. Вилькена. 11 марта он посетил линкор «Севастополь», где на устроенном по этому случаю собрании призвал моряков «идти дальше». В качестве же ближайшей политической цели движения барон выдвинул Учредительное собрание, заявив, что лишь при условии поддержки этого лозунга инсургенты будут регулярно получать продовольствие из-за рубежа 91.
Единым фронтом с монархистом П.В. Вилькеном выступал в Кронштадте и представитель эсеровского Административного центра. В доставленном им письме И.М. Брушвита от 6 марта содержался обращенный к Ревкому призыв идти «вперед» и «не бояться», поскольку «на помощь двинуты все силы, находящиеся за границей» у эсеров 92.
Условия эсеровской помощи были определены самим В.М. Черновым в его личном послании Ревкому. Они заключались в следующем: ему как бывшему председателю Учредительного собрания предоставлялась бы возможность приехать в Кронштадт; под учредиловским флагом должна была вестись и вся дальнейшая борьба с коммунистами. В том же письме, как сообщал 7 марта в Прагу Чернов, содержались и конкретные предложения по проведению совместных боевых акций (о наступлении кронштадтцев «в направлении Красной Горки» при одновременном движении к ней эсеровских дружин с эстонской территории) и «условный код» для переговоров по этому вопросу 93.
У руководящей группы Ревкома, оценивающей свои «советские» лозунги как исключительно тактические, инициативы эмигрантских политиков не вызывали каких-либо принципиальных возражений. Председатель Петроградского ВЧК Н.П. Комаров так описывает (со слов Г.П. Перепелкина и В.А. Валька) заседание ВРК 12 марта, где рассматривалось обращение В.М. Чернова. «Письмо обсуждалось недолго… Вальк предлагал предложение Чернова принять. Петриченко, Яковенко и другие тоже принципиально соглашались, но, мол, через 12 дней: «Когда мы клялись в наших „Известиях», что дело идет за Советы, но против коммунистов, и сразу объявим Учредительное собрание, мы тотчас покажем свою несостоятельность. Давайте подождем, когда будет безвыходное положение с продовольствием…» 94
Тревога Ревкома по поводу публичной демонстрации собственной «несостоятельности» питалась главным образом тем, что его усилия мобилизовать под свои знамена всех кронштадтцев, способных носить оружие, не приносили ожидаемого результата.
В ходе восстания советское командование получало сведения (от разведчиков и перебежчиков) о том, что «почти половина команд обоих линкоров не желает боя», что «машинная команда «Севастополя» (400 человек) почти вся целиком против мятежников», что многие старослужащие моряки прячутся в трюмах «кто куда», лишь бы не принимать участия в «заварухе» 95. Еще больший разброд царил в армейских подразделениях. В инженерно-рабочем батальоне, например, из 750 числившихся там рядовых в «вооруженном отпоре красным» участвовало около 100 человек 96. Это установило специальное расследование, проведенное позже. Аналогичная информация поступала и во время восстания. Так, в агентурной сводке от 8 марта указывалось, что гарнизоны «фортов Риф, Обручев, Шанц, поднятые к восстанию кронштадтцами, желают сдаться красным» 97. На вопросе о боеспособности фортов счел нужным особо остановиться в своем первом эмигрантском интервью командир линкора «Петропавловск» лейтенант Христофоров. «Приходилось постоянно посылать по 25-30 человек на форты для поддержания настроения, — не скрывал он раздражения перед репортером. — Если бы была настоящая дисциплина, крепость и город можно было удержать дольше» 98.
Беда заключалась и в том, что охотники отправиться на укрепление передовой линии кронштадтской обороны находились в основном среди матросской молодежи. «Части, состоящие из моряков, — отмечал Б.А. Арканников, — были почти необучены стрелковому делу, плохо снабжены необходимым военным имуществом» 99. Слова подполковника подтверждаются другим офицером — командиром батареи тяжелых орудий форта Риф Ю. Макаровым. «В период от 3 до 7 марта, — вспоминал он, — наш гарнизон значительно пополнился пехотными морскими отрядами, но это было войско молодое, необученное, не бывшее в боях, большей частью кубанцы, и потому помощь их не была особенно существенной. Во время же артиллерийской перестрелки дело доходило до того, что эти солдаты пугались даже выстрелов их собственных орудий» 100.
Обратимся теперь к гражданскому населению и попытаемся выяснить, какую позицию занимало оно в последние дни ревкомовской власти.
По поручению начальника разведки 7-й армии сразу после взятия Кронштадта было проведено нечто вроде блиц-опроса жителей города. В справке, обобщающей его итоги, говорилось: «Кронштадтское население, относясь безусловно отрицательно к белым, не считало таковыми мятежников. Последние не пользовались большими симпатиями широких слоев населения, однако встречали у них некоторое сочувствие. Из опросов жителей подтвердился факт добровольных пожертвований в пользу непосредственных участников боевых действий, о чем публиковалось в «Известиях ВРК“…»101
Но понятно, что от «некоторого сочувствия» и даже добровольных пожертвований обуви и одежды отдельными гражданами до их активного включения в мятежное движение — дистанция огромного размера. И ее, судя по всему, Ревкому так и не удалось преодолеть. Особенно это относилось к рабочим.
Число тех кронштадтских пролетариев, которые все же решились ввязаться в боевые действия против советских войск, можно установить довольно точно, ибо этому вопросу много внимания уделила комиссия по обследованию Кронштадта после подавления восстания. В ее материалах, собранных в 20-х числах марта 1921 г., есть данные по двум самым крупным предприятиям города: Пароходному заводу, мастерским и докам Военного порта. Там трудилось более 90% всех кронштадтских рабочих — примерно 5800 человек. Из них скрылось от советских властей в Финляндию или было арестовано около 120 человек 102.
Сложнее установить общее число участников вооруженной борьбы: в источниках на сей счет разнобой. В советских военных документах оно определяется в 3 тыс. человек, что вряд ли можно принимать всерьез 103. Сами руководители восстания называют от 5,5 (С.М. Петриченко) до 12 тыс. (А.Н. Козловский) 104. Правда, первый, включая в свои подсчеты гражданских лиц, забывает об артиллеристах, обслуживающих крепостные орудия. С учетом этой группы цифра ревкомовских активистов может быть увеличена до 9-10 тыс. человек. Но даже если согласиться с Козловским, остается фактом: большая часть военнослужащих (18 тыс. человек) и взрослого мужского населения города (8-9 тыс.) не подняла оружия в защиту «свободных Советов».
Все это имело самые тяжелые последствия для Ревкома. Его активных сторонников никак не хватало для того, чтобы закрыть слабые места в обороне острова и фортов. «Ведь одна суммарная длина их береговой линии, — подчеркивал генерал А. Н. Козловский, — превышала 30 верст», а «свободный гарнизон крепости, который мог встретить нападавших в пешей атаке, был настолько ограничен, что в цепи приходилось ставить людей — одного на 5 саженей» 105. Не удалось в таких условиях наладить и регулярную смену бойцов с передовой линии, что, по словам С.М. Петриченко, повлекло за собой «чрезвычайное утомление гарнизона»: «Утомленные люди буквально засыпали на своих местах, а некоторые, уходившие на квартиры для подкрепления сил, совсем не возвращались»106, иначе говоря — дезертировали. Нехватка людей привела к срыву ряда других важных мер по укреплению обороны Кронштадта.
Неудивительно, что военные руководители восстания, хорошо видевшие это, остро ощущавшие недостаток живой силы для обороны крепости, чувствовали себя неспокойно. Тревожное состояние их духа усугублялось отсутствием надежной информации о том, что происходило у противника. «Войсковая разведка велась непрерывно, как до начала боевых действий, так и во время их, — вспоминал Б.А. Арканников. — Трудность движения по льду, бдительность большевиков, неизбежность расстрела ее исполнителей в случае их плена, а также полная неподготовленность самих разведчиков, кои в большинстве брались из желающих, — все эти условия делали разведку совершенно непродуктивной, и штаб крепости имел сведения о противнике весьма схематичные и недостаточные» 107. То, что «штаб обороны плохо разбирался в обстановке», отметил и А.Н. Козловский: «Обыкновенную разведку он принимал за наступление, всех тормошил каждую ночь и не давал войскам отдыха»108. А отдых при отсутствии смены бойцов был крайне необходим.
Но, пожалуй, наибольшие опасения у ревкомовцев и офицеров вызывала не столько нехватка штыков на передовой, сколько растущая политическая нестабильность собственного тыла. Несмотря на фактический развал местной большевистской организации (около половины ее членов добровольно вышли из партии), группа коммунистов и комсомольцев (немного менее 300 человек) не смирилась с властью ВРК 109. К ним примкнула часть беспартийных рабочих, матросов, красноармейцев, и постепенно в крепости оформилось нечто вроде антиревкомовского «движения сопротивления». Его участники вели агитационную работу на заводах, кораблях и в береговых подразделениях, наладили связь с советским командованием, передавали ему ценные сведения, саботировали различные мероприятия ВРК.
Вот лишь несколько фактов подобного рода. Рабочие типографии с помощью своей ревтройки постоянно скрывали истинные размеры запаса бумаги, чтобы выпускать «Известия ВРК» меньшим тиражом, а 15 марта отказались печатать листовку «Ко всем гражданам России!», заказанную Ревкомом. Коллектив минно-заливочной мастерской систематически не выполнял на 50% норму подготовки шестидюймовых снарядов, в которых повстанцы испытывали особую нужду. Минный отряд крепости во главе со своим командиром А.Н. Никитиным отказался закладывать подледные минные заграждения на подступах к Кронштадту. И самое важное: было сорвано решение ВРК разбить лед вокруг острова Котлин. «В связи с появлением слухов о наступлении наших войск на Кронштадт, — говорилось в разведдонесении из крепости от 5 марта, — «Правительство“ предполагало взломать лед снарядами ввиду отсутствия ледоколов. Но часть команд была против, вследствие чего намерение отставлено». Противодействие рядовых кронштадтцев не позволило осуществить такую меру и позднее, что немало способствовало быстрому разгрому восстания. Наконец, во время штурма крепости 17-18 марта участники сопротивления, по свидетельству Б.А. Арканникова и С.М. Петриченко, нарушили линии связи и стреляли в спины защитникам Ревкома 110.
Сложившаяся в Кронштадте ситуация неуклонно подводила активистскую группу повстанцев и их лидеров к выводу о необходимости срочных и кардинальных решений. Любопытно в этой связи письмо Н.Н. Пораделова от 18 марта 1921 г. Основываясь на информации, исходящей из крепости, он сообщал своему корреспонденту в Париже: «В позиции кронштадтцев в последние дни замечался интересный, очень важный поворот. Все воочию убедились в необходимости крепкой, спаянной дисциплины и почувствовали, какое громадное значение имеет единая командная воля. К сожалению, в крепости, по-видимому, не нашлось среди военных специалистов лица с крупными военными дарованиями, не нашлось «характера“… Офицеры, отдавшие себя в распоряжение ВРК, чувствовали себя неловко: отвыкли командовать.» 111.
Говорить о появлении устремлений к «единой командной воле» у всех кронштадтцев, конечно, не приходится. Но остается фактом: даже в среде рядовых сторонников Ревкома, искренних радетелей о «свободных Советах» стали задумываться о необходимости сосредоточения власти в руках местных военных специалистов. Такое впечатление, например, вынес из бесед с представителями этой группы участников восстания, попавшими затем в петроградскую тюрьму, Ф.И. Дан. Он приводит слова одного рабочего: «Чтобы иметь военный успех, надо было передать организацию восстания в руки офицерства; но восставшие опасались политического результата такой организации и потому потерпели военную неудачу»112.
Некоторые данные свидетельствуют, что у части ревкомовцев (прямых выдвиженцев рядовых мятежных активистов) высказанные собеседником Ф.И. Дана опасения начали уже отступать на второй план перед необходимостью обеспечения надежной обороны крепости. Показательный разговор состоялся между председателем Петроградской губчека Н.П. Комаровым и членом ВРК Г.П. Переделкиным. После того как Перепелкин рассказал о вызывающих действиях барона Вилькена в Кронштадте, Комаров спросил: «А завтра этот барон предъявил бы вам не только требование учредилки, а власть военной диктатуры? Тогда как бы вы поставили вопрос?…» «Я признаю, — ответил Перепелкин, — теперь можно откровенно сказать, что и это приняли бы, другого выхода не было…» 113
Есть известные основания полагать, что в составе ВРК находились и лица, не только готовые уступить свое место белогвардейцам в силу «безвыходности» положения, но и вполне сознательно содействовавшие установлению в Кронштадте «твердой власти». Так, упоминавшийся выше анонимный член ВРК прямо указывал: С.М. Петриченко и его ближайшие соратники в контакте с агентами закордонных монархических организаций «подготовляли почву для свержения комитета, что и было сказано впоследствии Петриченко на форту Ино» в Финляндии 114. Под «свержением комитета», по всей видимости, следует понимать отстранение от власти тех «случайных» элементов, о преобладании которых в Ревкоме говорил Г.Е. Эльвенгрен. О существовании в официальном руководящем органе восстания атмосферы взаимной подозрительности и недоверия свидетельствуют и показания Г.П. Перепелкина, допускавшего, что «активная тройка из Ревкома» (председатель С.М. Петриченко и два «товарища председателя» — Н.В. Архипов и В.А. Яковенко) совместно с офицерами могла сноситься с эмигрантскими корреспондентами Кронштадта без ведома всего комитета 115.
К сожалению, состояние источниковой базы не позволяет конкретизировать ситуацию в Ревкоме. Но вот что удалось выяснить Я.С. Агранову: на заседании ВРК 13 марта было решено «обратиться ко всему миру с воззванием о помощи и в целях обороны не брезговать никакими средствами и помощью, с чьей бы стороны они ни исходили» 116. Через день, 15 марта, из Кронштадта ушла радиограмма, адресованная «народам всего мира». В ней вожди восстания просили о помощи продовольствием и медикаментами, а с конце подчеркивали, что «может наступить момент, когда потребуется и помощь военная»117. Тогда же для детального обсуждения этих вопросов на территорию Финляндии прибыла кронштадтская делегация во главе с членами ВРК Н.В. Архиповым и И.Е. Орешиным, восторженно встреченная местными эмигрантскими деятелями.
«Таким образом, — заключает Я. С. Агранов, — логика борьбы в процессе своего развития толкнула кронштадтских повстанцев, независимо от тех целей, ради которых была начата борьба, прямо в объятия реакции. Быстрая ликвидация мятежа не дала возможности окончательно проявиться открытым белогвардейским элементам и лозунгам» 118.
Оценка и уроки Кронштадтского восстания
В результате штурма 17-18 марта 1921 г. Кронштадт был взят красными войсками. Но политические страсти вокруг развернувшихся там драматических событий продолжали кипеть еще долго.
Нельзя не вспомнить полемику лидеров двух российских партий — В.И. Ленина и Ю.О. Мартова — в связи с оценкой восстания.
«Не удастся утаить в мешке того шила, которое придает кронштадтскому выступлению громадное историческое значение, — писал меньшевистский лидер в апреле 1921 г. — Это шило: инициатива решительной борьбы с установившимся режимом, исходящая от тех масс, которые до сих пор были оплотом большевизма… Тем самым доказана возможность единого пролетарского фронта в борьбе за дальнейшее развитие революции, в борьбе за ее освобождение от полицейско-партийной диктатуры, а стало быть, возможность ведения этой борьбы без того, чтобы она пошла на пользу контрреволюции. Это факт громадной важности. И этот факт подтверждает целиком правильность позиции нашей партии… Мы говорили, что как только Советская Россия освободится от призрака интервенции, тогда-то именно создадутся политические и экономические предпосылки для идейно-устойчивого и дружного движения пролетариата против режима большевистской: аракчеевщины, за демократизацию созданного революцией строя, за восстановление политической свободы. Все это сбылось с буквальной точностью» 119.
Статья Ю.О. Мартова «Кронштадт», фрагменты которой приведены выше, увидела свет в апрельском номере издававшегося в Берлине журнала «Социалистический вестник». И тут же последовал ответ из Москвы.
«Умный вождь буржуазии и помещиков, кадет Милюков, — писал: В. И. Ленин со свойственной ему в политических дискуссиях резкостью выражений, — терпеливо разъясняет дурачку Виктору Чернову… что не к чему торопиться с учредилкой, что можно и должно высказаться за Советскую власть — только без большевиков. Конечно, не трудно быть умнее таких самовлюбленных дурачков… Когда Мартов в своем берлинском журнале заявляет, будто Кронштадт не только проводил меньшевистские лозунги, но дал доказательство того, что возможно противобольшевистское движение, не служащее целиком белогвардейщине, то это именно образец самовлюбленного мещанского Нарцисса. Давайте попросту закроем глаза на тот факт, что все настоящие белогвардейцы приветствовали кронштадтцев и собирали через банки фонды в помощь Кронштадту! Милюков прав против Черновых и Мартовых, ибо выдает действительную тактику действительной белогвардейской силы: …давайте поддерживать кого угодно, даже анархистов, какую угодно Советскую власть, лишь бы осуществить передвижку власти!.. Передвижку власти от большевиков… А остальное «мы“, Милюковы, «мы“, капиталисты и помещики, «сами“ сделаем, анархистиков, Черновых, Мартовых мы шлепками прогоним» 120.
Кто же был прав в этой полемике? Думается, не ошибемся, сказав, что прослеженный нами ход событий вокруг мятежного Кронштадта, да и в нем самом достаточно убедительно свидетельствует о правоте большевистского лидера. Весьма любопытно, что во время восстания «Социалистический вестник» сам невольно признал обоснованность ленинского прогноза. В редакционной статье «Трогательно!», опубликованной в мартовском номере, ее автор (возможно, тот же Ю.О. Мартов) с возмущением писал: «Когда за несколько дней до последних событий в Европе появился отчаянный призыв петербургских ученых: «Спасите Петербург от голода, шлите продовольствие!“, — враждебным холодом встречено было это обращение… Но восстал Кронштадт, и переменилась картина. Людей кормить — это «себе в убыток“. Бойцов — другое дело… Этой цели и служит «христианский“ поход кадетских и торговопромышленных кругов под флагом «помощи Кронштадту“. Белогвардейщина пытается накинуть петлю на шею вольнолюбивого Кронштадта. Под видом хлопот о продовольственной помощи ведется новая неприкрытая интрига подготовки новой интервенции. Прежде чем Кронштадт получит первые сто пудов муки, уже будут готовы для очередной экспедиции на иностранных судах вооруженные отряды наемников, эти авангарды оккупационной армии» 121.
Мятежные кронштадтцы получили хлеб раньше, чем за границей были приведены в полную боевую готовность экспедиционные корпуса для военной поддержки восстания. Но эта деталь не меняет главного: такая поддержка энергично готовилась. Меньшевики видели это нисколько не хуже большевиков и даже не чужды были попыток с помощью журнальных выступлений разогнать тучи «белогвардейщины», быстро сгущавшиеся над «вольнолюбивым Кронштадтом». Однако стоило восстанию отойти в историю, как они тут же постарались забыть об этих своих более чем наивных усилиях и полностью подчинили трактовку кронштадтских событий задачам текущей политической борьбы.
Да, дело кронштадтцев было обречено. При существовавшей тогда в Советской России и вокруг нее расстановке классовых и политических сил выступление матросов и красноармейцев Кронштадта не стало и не могло стать прологом новой, народной революции, немедленно удовлетворившей бы вековые чаяния свободы, равенства, социальной справедливости… Более того, любая попытка отстранить от руководства государством большевистскую партию вела бы в тех условиях не к «торжеству демократии», а к концентрации власти в руках правых сил, к новому витку гражданской войны, массовому белому и красному террору. И вряд ли к известному ленинскому выводу о кронштадтских событиях («большевиков никто не в состоянии заменить, за исключением генералов» 122) можно относиться как к надуманному и далеко не бескорыстному.
Уместно напомнить, что и среди главных антагонистов большевиков — деятелей буржуазно-монархического лагеря — подобным образом расценивалась тогда альтернатива существовавшей в стране власти. Бесспорный интерес представляет здесь еще. одна заочная полемика, па сей раз между эсерами и белым генералом, близким сподвижником П.Н. Врангеля в эмиграции А.А. фон Лампе. Летом 1921 г. в Праге эсеры опубликовали книгу «Правда о Кронштадте», где дали свою оценку восстанию, близкую к меньшевистской. «Я перечел «Правду о Кронштадте“ — вот размазанные по эсеровской роже сопли, — записал генерал в своем дневнике. — Вся книга полна восторгов, как великодушны были матросы, как они всех щадили, полна оправданиями, что не дай-то Бог, чтобы подумали, что матросы были под влиянием бывших офицеров, полна «обидой“ на большевиков, но совершенно не учитывает, почему «нехорошие“ победили «хороших“. Эсеры не понимают, что в такой борьбе нужны резкие и стремительные меры». «Как-то поневоле приходишь к выводу Ленина, — развивает далее свою мысль генерал, — что в России могут быть только две власти — монархическая или коммунистическая; или, вернее, власть абсолютная и все решающая сама и по-своему! А с интеллигентской психологией далеко не уедешь, что мы блестяще доказали на себе же» 123.
Сейчас, после 74-летнего коммунистического правления в России, многие невольно приходят к еще одному выводу: диктатура белых генералов, утвердись она тогда в стране, принесла бы ей в итоге много меньше зла по той простой причине, что не провозглашала целью воплотить в жизнь «великую утопию», перевернувшую все традиционные экономические, социальные, политические и культурные устои России. С точки зрения историка это праздные рассуждения: история давно уже распорядилась по-своему и нам не дано переписать ее страницы. Иное дело — понять причины случившегося со страной и народом и извлечь уроки на будущее.
Примечания:
1
Ленин В. И, Поли. собр. соч. Т. 43. С: 139.
2
К марту 1921 г., в Кронштадте и на окружавших его островных фортах находилось 18 707 военнослужащих рядового и командного состава. В литературе широко распространена другая цифра — 26 887 человек, но она не точна, ибо включает в себя, как показывает внимательный анализ соответствующих фондов Российского государственного архива Военно-Морского Флота (далее — РГАВ МФ: Ф. Р-34. On. 2. Д. 532; Ф. P-52. On. 2. Д, 36; Ф. Р/-92. Оп. 3. Д..833; Ф. P-705. On. 1. Д. 188, 63.3, 657; и др.), гарнизоны материковых фортов, не принимавших участия в восстании, а также несколько тысяч гражданских лиц; рабочих и служащих кронштадтских заводов) . В городе проживало около 30 тыс. гражданского населения. В гавани стояли два мощных линкора «Петропавловск» и «Севастополь», ряд других военных кораблей.,
3
Отметим лишь часть обширной литературы по теме; Пухов А.С. Кронштадтский мятеж 1921 г. Л., 1931; Семанов С.Н. Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа 1921 г. М, 1973; Щетинов Ю.А. Сорванный заговор. М., 1978 г.; Pollack Е. The Kronstadt Rebellion: N. Y., 1959; Avrich P. Kronstadt 1921. Prinston; N-Y., 1970, Getzler I. Kronstadt 1917—1921, Cambridg, 1983; Thomsonn G. Kronstadt’21. London, 1985; и др.
4
Труд. 1994. 15 января.
5
РГАВМФ. Ф. Р-1. On. 3. Дд. 531, 538; Ф. P-34. On, 2. Дд. 310, 532; Ф. Р-52. Оп. 2. Д, 36; Ф. Р-92. On. 3. Д. 376; и др.
6
Государственный архив Санкт-Петербурга (далее ГАСПб). Ф. 1000. Оп. 5. Д. 5.
7
Государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ) Фф. 5784, 5872, 5893 и др.
8
Там же. Ф. 5784, Oп. 1. Дд. і, 99, 100, 106.
9
Там же. Ф. 5822. Oп. 1. Д, 42; Ф. 5802. On. 1. Д. 638.
10
Там же. Ф. 5802, Oп. 1. Д. 548.
11
Там же Ф. 5784. Oп. 1. Д. 35 (далее сноски на этот доклад не даются).
12
Там же. Ф. 7506. Oп. 1. Д. 31.
13
Там же. Ф. 5784. Oп. 1. Д. 99.
14
Известия ВЦИК. 1921. 31; августа.
15
ГАРФ. Ф. 5784..Oп. 1. Д. 106.
16
Avrich Р. Op. cit. Р. 235—239.
17
РГАВМФ, коллекция материалов о С.М. Петриченко,
18
ГАРФ. Ф. 5784. Oп. 1. Д. 100; Ф. 5893. Oп. 1. Д. 81; Дд. 492, 603.
19
Там же. Ф. 5784. On. 1. Д. 106.
20
Sorokin Р. Leaves from a Russian Diary. N. Y., 1970. P. 265,
21
ГАСПб. Ф. 1000. Оп. 5. Д. 5.
22
Там же. Ф. 1000. Оп. 5. Д. 5; и др.
23
ГАРФ. Ф. 5784. Oп. 1. Д. 104.
24
ГАСПб. Ф. 1000. Оп. 5. Д. 4.
25
ГАРФ. Ф. 5959. Оп. 2. Д. 141.
26
ГАСПб. Ф. 1000. Оп. 5. Д. 5.
27
Красная летопись. 1931. № 1. С. 16-17.
28
Красный Кронштадт. 1921. 20 марта.
29
Известия Временного Революционного Комитета матросов, красноармейцев и рабочих Кронштадта, 1921. 11 марта.
30
Семанов С.Н. Указ. соч. С. 85.
31
Революционная России (Ревель). 1921. № 8. С. 8.
32
ГАРФ. Ф. 5959. Оп. 2. Д. 2.
33
Российский государственный военный архив. Ф. 190. Оп. 3. Д. 1131.
34
Петриченко С.М. Правда о кронштадтских событиях. Париж, 1921. С. 9.
35
Родина. 1993, № 7. С. 53.
36
Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (далее — РЦХИДНИ). Ф. 17. On. 13. Д. 761.
37
Российский государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ). Ф. 7506. On. 1. Дд. 38, 71. 72.
38
Известия ВРК. 1921. 5 марта.
39
Дан Ф. И. Два года скитаний. Берлин, 1922. С. 153, 155
40
Российский государственный военный архив (далее — РГВА) Ф 7 Оп 2 Д. 530; Ф. 190. Оп. 3. Дд. 791, 792; Ф. 263. Oп. 1. Дд. 35, 42; Ф. 264. Oп. 1. Д. 44; Российский государственный архив Военно-Морского Флота (далее — РГАВМФ). Ф. P-92. On. 1. Д. 496; Государственный архив Санкт-Петербурга (палее — ГАСПб). Ф, 485. On. 1. Д. 117; и др.
41
ГАРФ. Ф. 5959. Оп. 2. Д. 2.
42
Новая русская жизнь. Гельсингфорс, 1921. 9 апреля.
43
Там же.
44
ГАРФ. Ф. 5959. Оп. 2, Д. 2. Существенную роль в таком решении повстанческого руководства сыграл провал попытки десанта на ораниенбаумский берег, предпринятой малыми силами еще в ночь на 3 марта.
45
Новая русская жизнь. 1921. 5 апреля.
46
Кронштадтский мятеж. С5. статей, воспоминаний и документов. Л., 1931. С. 75, Сб. материалов Петроградского комитета РКП(б). Пг., 1921. Вып. 3. С. 30—31; и др.
47
Красный Кронштадт. 1921. 23 марта
48
РГВА. Ф 263. On. 1. Д. 42; ГАСПб. Ф. 33. Оп. 2. Д. 185.
49
РГАВМФ. Ф. P-92. On. 1. Д. 496; ГАСПб. Ф. 485. On. 1. Д. 117.
50
Известия ВРК. 1921, 12 марта.
51
Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т, 43, С. 237.
52
ГАРФ. Ф. 5802. On. 1. Д. 638.
53
ГАСПб. Ф. 4591. Оп. 5. Д. 12.
54
Кронштадтский мятеж, С. 160.
55
ГАРФ. Ф. 5784. Оп. 1. Д. 106.
56
Революционная Россия. Ревель, 1921. № 5. С. 6.
57
ГАРФ, Ф, 5784. Оп, 1. Д. 99.
58
Там же, Ф. 7506. On. 1. Д. 32.
59
Последние новости. Париж, 1921. 11 марта.
60
ГАРФ. Ф, 5913. On. 1. Д. 759а.
61
«По данным военного эксперта НЦ ген. .А. В. Владимирова, к 8 марта из одного Парижа в адрес Г.Ф. Цейдлера уже было направлено более 14 млн франков (по курсу 20-х годов — около 400 тыс. долларов), причем генерал полагал, что еще «есть надежда послать 14 млн фр.» (Там же. Ф. 5822. On. 1. Д. 42).
62
Работа эсеров за границей. М., 1922, С. 63
63
ГАРФ. Ф. 5784. Oп. 1. Д. 35; Ф. 5893. On. 1. Д, 130; и др.
64
ГАСПб. Ф. 485. Oп. 1. Д. 117.
65
Новое время. Париж, 1924. 23 августа.
66
ГАРФ. Ф. 5851. Oп. 1. Д. 6.
67
РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 128.
68
РЦХИДНИ. Ф. 274. On. 1. Д. 52.
69
ГАРФ. Ф. 393 (секретный отдел). Оп. 2. Д. 1713-1715; Ф 5784. On. 1. Д, 36; Ф. 5893. Oп. 1. Д. 29; РГВА. Ф. 190. Оп. 3. Д. 535; Ф. 25888. Оп. 2, Д. 105; и др.
70
ГАРФ. Ф. 5784. Oп. 1. Д. 106.
71
Там же. Д. 104.
72
Военное знание. 1921. № 8. С. 2.
73
ГАРФ. Ф. 5893. On. 1. Д. 129.
74
Последние новости. 1921. 3 марта; Общее дело 1921. 10 марта.
75
Documents of British foreign policy 1919—1939. First series. London, 1961. Vol. XI. P. 742.
76
ГАРФ. Ф. 5893. Oп. 1. Д. 81.
77
Эстонское правительство, не мешая В.М. Чернову и другим эсерам комплектовать из бывших солдат и офицеров белой армии отряды для поддержки Кронштадта и производить, по словам того же Чернова, «правильную военную разведку во всех возможных направлениях», вместе с тем пока не пропускало первые подготовленные боевые группы через свою границу (ГАРФ. Ф. 5893. Oп. 1. Д. 130; и др.).
78
ГАРФ. Ф. 5893. Oп. 1. Д. 81. М.М. Литвинов — в 1921 г. полномочный представитель РСФСР в Эстонии,
79
Там же. Ф. 5802. Oп. 1. Д. 1514.
80
Там же. Д. 42.
81
Там же
82
Ярчук Е. Кронштадт в русской революции. Нью-Йорк, 1923. С, 62.
83
РГВА. Ф. 7. Оп. 2. Д, 530.
84
Там же.
85
Шишкин В. А. В борьбе с блокадой. М., 1980. С. 79.
86
РГАВМФ. Ф. P-92, Oп. 1. Д. 496.
87
ГАРФ. Ф. 5784. Oп. 1. Д. 99; ГАСПб, Ф. 1000 Оп 5 Д 20
88
ГАРФ. Ф. 5822. Oп. 1. Д. 42.
89
РГВА Ф. 263. On. 1. Д. 38.
90
Путь, Гельсингфорс, 1922. 4 января.
91
РГВА. Ф. 264. Oп. 1. Д. 39.
92
ГАРФ. Ф. 5893. On. 1 Д. 81.
93
Там же. Д. 130 и др.
94
ГАСПб. Ф. 1000. Оп. 5. Д, 5.
95
РГВА. Ф. 190. Оп. 3 Д. 793; Ф. 264. Oп. 1. Д. 44.
96
РГАВМФ. Ф P-52. Оп. 2. Д. 36.
97
ГАСПб. Ф. 485. Oп. 1. Д. 117.
98
Последние новости. 1921. 29 марта.
99
ГАРФ. Ф. 5959. Оп. 2. Д. 2.
100
Там же. Ф. 9145. On. 1. Д. 492
101
РГАВМФ. Ф. P-52. On. 1. Д. 89.
102
РГАВМФ. Ф. Р-705. Оп. 1. Д. 188; Ф. Р-52. Оп. 2. Д, 36. Здесь надо отметить, что арестами сразу после взятия крепости дело не ограничилось. Репрессии в разных формах против военнослужащих и гражданского населения Кронштадта продолжались до середины 1922 г., но они имели другую цель: не покарать прямых и активных участников восстания — после первой волны арестов в марте 1921 г. их уже не оставалось на воле, — а изолировать всех тех, кто был очевидцем драматических событий на мятежном острове и мог рассказать неугодную большевистской власти правду о них.
103
РГВА. Ф. 4. Oп. 1. Д, 29.
104
Новая русская жизнь. 1921. 6 апреля; Там же, 29 апреля; Воля России. Прага, 1921. 5 мая.
105
Воля России. 1921. 5 мая.
106
ГАРФ. Ф. 9145. On. 1. Д. 492.
107
Там же. Ф. 5959. Оп. 2. Д, 2.
108
Новая русская жизнь. 1921. 9 апреля.
109
Сб. материалов Петроградского комитета РКП (б) Вып. 3. С. 32; Герасимов Е. Семь лет по ленинскому пути. Кронштадт, 1924. С. 18.
110
РГАВМ.Ф. Ф Р-52 Оп. 2. Д. 36; РГВА. Ф. 190. Оп. 3. Д. 791; ГАРФ. Ф, 5959. Оп. 2. Д. 2; Петриченко С.М. Указ. соч. С. 19; и др.
111
ГАРФ. Ф. 5784. On. 1. Д. 106.
112
Дан Ф.И., Указ. соч. С. 154.
113
ГАСПб Ф. 1000. Оп. 5. Д. 5.
114
Путь. 1922. 4 января.
115
ГАСПб. Ф 1000. Оп. 5. Д. 5.
116
Родина 1993. № 7. С. 56.
117
Кронштадтский мятеж. С. 160.
118
Родина. 1993. № 7. С. 56.
119
Социалистический вестник. 1921. № 5. С. 5. Автор статьи установлен по книге: Бургина А. Социал-демократическая меньшевистская литература, Stanford, 1968. С. 297.
120
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 238, 239
121
Социалистический вестник. 1921. № 4. С. 5
122
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 129.
123
ГАРФ. Ф. 5853, Oп. 1. Дд. 12, 25. Записи в дневнике за август 1923 г. и май 1926 г.