Лопари — народ смирный, робкий, честный, веселый, гостеприимный, кроткий в семейной жизни, сострадательный к бедным, почтительный к старшим; среди них почти не бывает преступлений.
Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Миллиардер Прохоров поздоровался со своими помощниками, уже сидевшими за своими столами, пишущими что-то в ежедневниках и электронных планшетах, смотрящими биржевые сводки на экранах компьютеров и говорящими что-то в «хэнд-фри», прилепленными за ушами – и все это одновременно.
На ходу подмигнул своей новой секретарше, которую ему подобрали на Селигере во время сборища какой-то идиотской проправительственной молодежной группировки (хоть что-то отбил из своих денег, вложенных в этот маразм по просьбе людей, которым нельзя отказать) – и с которой все еще было впереди, и вошел в свой кабинет.
Записку на пустом – с прошлой пятницы — столе заметил только когда сел в свое любимое кожаное кресло, изготовленное по спецзаказу в Швеции.
Взял записку в руку, недоуменно прочел два раза текст, корявыми буквами написанный на листе в клеточку – явно из школьной тетради, которые при коммунистах стоили две копейки:
«Прохор, сука, верни народу деньги! Даём тебе неделю!»
Вызвал секретаршу:
— Кто у меня сегодня был в кабинете?
— Никто, Михаил Дмитриевич, — захлопала накладными ресницами бывшая комиссар «наших» (или «Идущих вместе» или «Молодой гвардии Единой России», кто их там разберет, этих идиотов).
— В пятницу этой х*рни у меня на столе не было! – сказал Прохоров.
Бывшая комиссарша, а ныне секретарша с широкими сексуальными перспективами захлопала ресницами и машинально начала одергивать короткую юбку.
— Начальника службы безопасности сюда!
Озабоченный начальник СБ спрятал записку в прозрачную папку, обещал доложить после просмотра записей камер наблюдения.
И миллиардер Прохоров об этом странном деле забыл. До конца дня, потому что было много дел – мировые рынки вели себя нестабильно, конкуренты делали хитрые подкопы через своего человека возле Владимира Владимировича, американцы наглели, китайцы борзели – в общем, обычная суета.
И лишь в конце дня – память у миллиардера была железная – попросил секретаршу набрать номер начальника службы безопасности.
— Что выяснили?
— Мистика какая-то, — смущенно сказал начальник. – На камерах ничего. Уборщиков тоже в выходные не было.
— Разбирайтесь! – сказал Прохоров и снова забыл про всю эту муть.
Ровно через неделю на его столе лежала точно такая же записка:
«Всё, Прохор, в дерьме утонешь!»
Тут уже миллиардер устроил нешуточный скандал – сама мысль о том, что кто-то проникает в его кабинет и хозяйничает там, раздражала больше, чем дурацкие хулиганские записки.
Еще через два дня Прохоров вдруг начал ощущать странное жжение в желудке. Сначала он приписал это изжоге – хотя был очень аккуратен с едой – но потом вдруг вспомнил, уже два дня в туалет по крупному не ходил.
Это его крайне обеспокоило и он вызвал личного врача.
Врач воспринял все крайне серьезно и порекомендовал лечь на обследование в больницу. В животе уже что-то было очень не так и Прохоров спорить не стал.
— И? – спросил Прохоров после того, как ему было сделано очень полное обследование.
Врач почесал голову:
— Нарушение дефекации, — сказал врач.
— Это как?
— Аномальная задержка опорожнения кишечника, — сказал врач.
— То есть дерьмо не идет? – уточнил Прохоров, обдумав сказанное врачом.
— Не идет, — согласился врач.
— И что делать?
— Лекарства будете принимать, Михаил Дмитриевич.
Не помогло ничего. Врачи – а уже целая бригада врачей работала с телом миллиардера, переполненного фекалиями – после консилиума предложили ввести трубку и начинать откачку содержимого толстой кишки.
Прохорову было очень плохо, но такая перспектива ему страшно не понравилась, потому что врачи не смогли сказать главного, то есть того, что же будет дальше. А это миллиардера интересовало больше всего: Мне что, теперь так и жить с говнопроводом в заднице? – не выбирая слов спросил он раздраженно у бригады медиков.
А еще у него была хорошая память, поэтому – хотя ему было ужасно плохо и казалось, что дерьмо скоро полезет из ушей – он приказал прибыть в свою больничную палату своему начальника безопасности. И принести с собой обе записки.
— Что-нибудь выяснили? – спросил миллиардер.
Начальник безопасности стойко делал каменное лицо, хотя запах от миллиардера был ужасный – и никакие французские дезодоранты не помогали скрыть это печальное обстоятельство.
— Ничего, — виновато сказал главный по секьюрити.
— Дай сюда записки, — сказал Прохоров.
Поизучав их минут пять, он дал знак начальнику СБ наклониться и что-то прошептал ему на ухо. Услышанное того так поразило, что он попробовал было возразить, но Прохоров – хотя и слабым голосом, но гаркнул:
— Исполнять! Немедленно!
Цыганка вовсе не походила на цыганок, которых можно увидеть на бывшей Комсомольской площади города Москва. Хотя была и не очень молода, но довольно стильно одета, и вот только в глазах ее было что-то такое, что делало ее отличной от других людей.
Выслушав историю, которую ей рассказал Прохоров, очень внимательно прочтя записки, она посмотрела на миллиардера с жалостью. От этого тому стало совсем плохо.
— Сглазили тебя, милок. Колдовство это потому что.
Прохоров застонал.
— Расколдуй, милая. Озолочу.
— Честная я. Взяла бы деньги, пообещала бы, что все у тебя будет хорошо – и ищи меня после как ветер в поле. Но не могу. Нет такой силы под Луной и Солнцем, которая тебе поможет. Древнее колдовство – очень сильное.
— А если батюшку…- начал Прохоров. но цыганка только рукой махнула пренебрежительно.
— И что теперь делать?
Цыганка вздохнула.
— Увы.
***
Сначала Прохоров переписал все свои фирмы и счета на подставных лиц, на какие-то трастовые фонды, с концами и началами которых не разобрались бы даже лауреаты Нобелевской премии по экономике – но на следующий день, проснувшись после ужасной, как и все предыдущие, ночи, обнаружил на тумбочке возле кровати, – на точно такой же бумаге в клеточку и тем же неровным почерком:
«Прохоров, не держи нас за идиотов, идиоты в Госдуме!»
Отравление организма его отходами подошло уже к фатальной черте, откачка фекалий помогала мало, поэтому Прохоров позвонил Премьеру.
— У меня к вам просьба – национализировать мои фирмы.
Деньги со своих счетов миллиардер перевел в Пенсионный фонд, пару миллионов попытался себе оставить, но как «мене, текел, фарес» на стене у одного вавилонского царя, на столике ночью возникла из ниоткуда записка:
«Всё, Прохоров, возвращай всё, гад!!!»
Выбора не было. Ровно в ту секунду, когда слабеющей рукой миллиардер нажал кнопку ”Enter”, подтвердив таким образом последний трансферт на счёт Татановского детского дома (А.К. — на всякий случай сообщаю адрес: Тамбовская область, Тамбовский район, с. Татаново, ул. Ленина, д. 344) все закончилось.
Закончилось все, правда, крайне неэстетично – потому что заранее подложить утку ему не сообразили, а до туалета он добежать не успел тоже, да и вряд ли бы смог — и потом палату долго отмывали, как и самого экс-миллиардера.
После перенесенного потрясения он долго лечился за казенный счет в лучших санаториях Швейцарии, на что невидимый автор роковых записок из двухкопеечной школьной тетрадки не разозлился, к счастью. А после всего пережитого он ушел в монастырь, где и пребывает до сих пор – работает конюхом и звонарем по совместительству, и жизнь там ему очень нравится. Правда, говорят, до сих пор, перед посещением монастырского нужника, бывший миллиардер крестится и шепчет молитву.
***
Вертолет поднялся в воздух, Иван Степанов помахал знакомым летунам рукой и потопал к лопарской летней стоянке. Навстречу уже выбегали дети и женщины, за ними из чумов – летом лопари живут в переносимых с места на место жилищах, выходили – степенно, без суеты, как и положено – мужчины.
На ходу раздавая детям конфеты и подарки женщинам – безделушки, купленные в ближайшем городе, потому как стоили они там во много раз дешевле, чем в Москве, пожимая по русскому обычаю руки всем мужчинам, Иван направился к чуму, стоявшему дальше всего от вертолетной площадки – и вообще на удалении от других. Да и не к чуму – а к старой лопарской постройке – куваксе, потому как строго говоря в чумах, идею которых они заимствовали у более практичных ненцев (как и зимние избы, которые они в свою очередь приглядели у русских) лопари стали жить не так уж и давно.
— Василий здоров, — сообщила Мария Петрова, которая ухаживала за дедом с тех пор, как родители Ивана не вернулись с весеннего перегона оленей – было это во времена неравнодушные, даже русские солдаты прилетали на вертолетах их искать, да где же найдешь. Мария же помогала растить Ивана, поэтому он ее считал своей второй мамой.
Иван дал ей самый ценный подарок – платок, который Мария тут же развернула и от радости даже что-то спела, а сам вошел в куваксу.
Василий, то есть его дед, сидел у огня и читал газету «Правду». За 2 июля 1977 года, как заметил Иван. На носу у него были очки. Василий, сколько его внук помнил, всегда читал «Правду» — их привозили в неравнодушные времена на вертолете пачками с Большой Земли. Другие сразу сжигали или на грязное дело использовали, только Василий собирал газеты в сундук и никому не позволял их брать, а сам читал и перечитывал, особенно любил речи Леонида Ильича Брежнева на партийных съездах и встречах с рабочими и избирателями, при этом всегда бормотал одобрительно: Ай, молодец Леонид Ильич, как правильно говоришь!
Может, потому что слышал звук вертолета, а может по какой еще причине, он, не отрываясь от газеты, сказал на родном языке:
— Здравствуй, Ванька.
— Здравствуй, дед, — сказал Иван тоже не по-русски.
Дед оторвался от газеты, внимательно рассмотрел внука. Показал рукой на место для самых уважаемых гостей, чистое место.
Иван кивнул с благодарностью, сел на разложенную оленью шкуру.
— Как ты, дедушка, как ты чувствуешь себя?
Дед аккуратно сложил газету, положил ее в сундук к другим, только потом ответил.
— Хорошо я себя чувствую, что мне сделается. Вот русских жалко. Такие хорошие люди – и так плохо у них. Все еще в За Красной Стеной в Главном Городе плохие люди?
— Пока да, — сказал Иван. – Но ничего, мы над этим работаем.
Говорить не по-русски было поначалу трудно – отвык.
Иван Степанов был гордостью их сыйта – или общины, которыми лопари семьями жили. Единственный из всех он учился в Главном Городе – как они называли Москву. От неравнодушных времен осталась какая-то квота в некоторых вузах для малых народов Севера и Сибири, вот в нее Иван и попал, и теперь учился на ветеринара.
Жизнь в большом городе – да еще в Главном Городе – Ивану не нравилось, и, выучившись, он страстно хотел вернуться домой, на свой любимый Север. Кое-кто в сыйте, правда, рассчитывал, что он станет Большим Начальником, но Иван пока не спешил разочаровывать сородичей, что выбиться в Большие Начальники, да и в небольшие тоже, ему явно не светило: в Москве Иван познакомился совсем случайно с несколькими ребятами из Авангарда Красной Молодежи, которые оказались на удивление хорошими людьми – не пили, как многие другие русские, водку и пиво, читали книги – в основном фантастику, которая и Ивану страшно нравилась, потому что-то было общее в описании неизведанных миров и в его жизни на Севере, но главное, ребята те не обзывали его чукчей. Что было крайне обидно еще и потому что: чукча он и есть — чукча, а гордый лопарь – это гордый лопарь!
Ходил вместе с ними на митинги, получал не раз дубиной по башке от милиционеров, сидел в обезъяннике у ментов-фашистов. Один раз сидел в одной камере лично с Сергеем Удальцовым пять суток, чем до сих пор очень гордился. В общем, жил обычной жизнью молодого русского левого активиста времен капиталистической Реставрации (книги про политику он тоже читал запоем – наряду с фантастикой, потому и владел соответствующей терминологией). Но из института его не выгоняли – учился он хорошо, старательно.
Каннусу – или, по-русски, бубну, было больше ста лет. А может и больше двухсот лет. В сыйте ходил слух, что сделан он был из человеческой кожи. Как-то в сопровождении полицейского исправника прибыл в места, где тогда жили лопари, православный поп и начал обращать оленеводов в свою веру. И это бы стерпели, много чего они перевидали за тысячи лет – но тот поп бражничал все время, да портил лопарских девок, что вызывало у лопарей крайнее недоумение, так как противоречие между словом и делом было уж слишком разительным – и однажды, когда пошел поп с ружьишком пострелять пушных зверьков, назад он уже не вернулся. Искали, искали – так и не нашли. Наверное Хозяин задрал, решили. Так и полицейский исправник отписал в своем заключительном документе, увозя собой полную телегу шкур, подаренную очень огорченными от случившегося лопарями. А у шамана племени – деда или отца Ванькиного деда, давно это было! — появился аккурат после этого времени новенький бубен. Дед на прямые вопросы Ваньки о том, кто чья же кожа натянута на бубен, уклонился от ответа. Но ничего и не отрицал, впрочем.
Вообще с властью отношения у его семьи были непростые. До Большой Войны русских с людьми на Железных Колесницах Смерти началась кампания по борьбе с суевериями и мракобесиями. Не обошла она и их маленький поселок. Два раза на самолете прилетали люди в форме из Города за отцом деда Василия, тоже нойдом-шаманом – правда, оба раза он оказывался где-то в далекой охоте, и возвращался только на следующей день, когда потерявшие терпение люди в форме улетали, прихватив с собой пару уважаемых лопарей, обозвав их загадочным словом «племенные феодалы». Поняв, однако, что они не отступятся – русским иногда свойственно было странное упрямство, как у олешек во время гона, шаман тяжело вздохнул, разжег костер и начал тайный танец. На следующий день в городе Москве Человек с Железом в Имени подписал приказ об увольнении наркома внутренних дела Николая Ивановича Ежова – а следующий нарком уже никакого интереса к жизни лопарей, судя по всему, не имел, потому что люди в форме больше не прилетали. Однако и плата за это была высокой – следующей осенью случилась у олешек загадочная болезнь и стадо сократилось наполовину.
— Надо, дед, еще бы раз в бубен ударить, — сказал Иван просительно.
Старик посмотрел на него осуждающе:
— Нет, Ванька, никак нельзя. Великая Мать Олениха не одобрит. Равновесие между небом и землей нарушится. Одного плохого жадного человека – разрешила, но всех их – нет. Это русские сами, на земле, с этими людьми должны разбираться.
— Да разберутся они, конечно. С каждым – и без всякого бубна. Русские могут – если захотят.
— Это да, это верно, — сказал дед.
— У меня дело другое. Много хороших людей страдают от одной плохой компании. Жадные все там безмерно, да еще и глюки у них.
Слово «глюки» он машинально сказал по-русски.
— Глюки? – не понял старик.
— Ну, это вроде болезней у олешек, когда хозяин нерадивый. В общем, нужно вмешаться, дедушка.
Спорили долго. Все-таки убедил Ванька деда – опять же, и любил его дед, и уважал, признавая, что в Главном Городе научили Ваньку уже многому такому, чего и он не знает, а знания старый шаман уважал. Опять же – друзья Ванькины деду нравились, потому что были за правду и против жадных. Все-таки и Ваньке пришлось пообещать, что так сурово, как с предыдущим, поступать он не будет.
— Ты, Ванька, вот что, — сказал дед. – Когда через мир Теней пойдешь, чтобы до своего нехорошего человека добраться, ты если Ойго-хоя встретишь, про песню обережную не забывай.
— Встретил я его в прошлый раз, — тяжело вздохнул Иван. – Ох и страху натерпелся: две головы, сто рук, вокруг волки белые, из глаз смерть смотрит.
— А что же не рассказал? – заинтересовался шаман.
— До сих пор страшно вспоминать, не то что рассказывать. Но ничего, я и без песни обережной уберегся.
— Без песни? Да как же?
— А я стихи стал читать – вместо песни. Русского поэта Маяковского:
В наших жилах — кровь, а не водица
Мы идем, сквозь револьверный лай,
Чтобы умирая воплотиться
В пароходы, в строчки и в другие долгие дела.
— Да, — подумав, сказал старый шаман. – Это ты правильно сделал, Ванька. Красная сила у русских – очень, очень сильная.
И он с уважением посмотрел на пожелтевший портрет члена Политбюро ЦК КПСС и председателя Комитета партийного контроля Арвида Яновича Пельше, висящий на стене из оленьих шкур куваксы, в самом почетном месте, на которым лежал завернутый в белую тряпочку божок, Черный камень, упавший с неба – вторая ценнейшая вещь в хозяйстве после Бубна Перехода и Изменений.
НЬЮ-ЙОРК, 17 июня — РИА Новости. Пресс-секретарь главы компании «Майкрософт» Стива Балмера в среду публично заявил о том, что «Майкрософт» принял принципиальное решение о передаче в свободное распространение (public domain) всей линейки программ Windows и Office, а также раскрытия их исходных кодов, сообщает газета «Уолл-стрит джорнал». Одновременно пресс-секретарь опроверг сообщения о серьезных проблемах со здоровьем, которые якобы испытывает глава «Майкрософт».