Опубликованная в 1989 году, в разгар «перестройки», в СССР статья о создании и деятельности Итальянской компартии и ее взаимоотношениях с Коминтерном.
Цецилия Исааковна Кин (7 мая 1905, Могилев — 17 января 1992, Москва) — российский советский литературный критик, литературовед и публицист. Специалист по итальянской истории и культуре.
Дочь Анны Анисимовны Рубинштейн (1881—1970). Жена писателя Виктора Кина (1903—1938). Работала в корпункте ТАСС, в консульстве во Франции, референтом по Италии и Испании в МИД СССР. В 1937 вслед за мужем была арестована, провела 17 лет в лагере и ссылке. В 1955 вернулась в Москву. Работала в журналах «Новый мир» и «Иностранная литература». Член Союза писателей СССР (1965). Лауреат премии «Гринцано Кавур» (1991, Италия). Автор мемуаров (1969).
Больше света! — предсмертные слова Гёте.
Сто лет тому назад, 14 июля 1889 года, в Париже открылся конгресс, на котором был основан 2-й Интернационал. Вскоре увидела свет известная Эрфуртская программа Социал-демократической партии Германии, которая долгое время служила образцом для других социалистических партий Европы. (Германская партия существует с 1875-го, французская — с 1879-го, австрийская — с 1888 года.)
1892 год. В Италии идет подготовка к съезду, который состоялся в Генуе и открылся 14 августа. Завершается длительный процесс, начатый еще при жизни Маркса — с эпохи 1-го Интернационала.
Генуэзская программа в основном отвечала требованиям исторического момента. Конечной целью она объявляла преобразование капиталистического общества в социалистическое. Было принято название: Партия итальянских трудящихся. Через год, на съезде в Реджо-Эмилии, к этому названию добавилось слово социалистическая; партия окончательно и, так сказать, официально включалась в международное социалистическое движение. Первым итальянским марксистом считается Антонио Лабриола (1843—1904), а лидером партии стал Филиппо Турати (1857 —1932). Для обоих высшим моральным и политическим учителем и судьей был Фридрих Энгельс, очень связанный с итальянским движением.
Итальянский социализм с самого начала носил ярко выраженный эволюционистский и гуманитарный характер. Большинство руководителей основанной в 1892 году партии воспитывались на философии позитивизма. Однако идеи научного социализма, утвердившиеся в общеевропейской политической мысли, имели огромное значение и для Италии. Кульминация приходится на пятилетие 1890—1895 годов, когда Энгельс с поразительным тактом и терпением руководил итальянским социалистическим движением. В конце прошлого века именно социалистическая партия Италии выступала носителем высоких этических ценностей. Даже противникам деятели этой партии импонировали своей серьезностью, компетентностью, бескорыстием, самоотверженностью. Внутри партии существовали два течения: «реформистское» и «непримиримое» — принято говорить, что существовали «две души итальянского социализма». К началу XX века социалистическая партия была единственной в Италии организованной политической партией современного типа. В программе-минимум давалось теоретическое обоснование всех преобразований, за которые пролетариату предстояло бороться (политические, экономические, административно-налоговые). Но программа-максимум — построение социалистического общества.
Между тем приближались трудные времена. 7 июля 1912 года открылся съезд в Реджо-Эмилии; партия могла бы праздновать свое двадцатилетие, но произошли резчайшие столкновения между течениями. В «Правде» от 15 июля 1912 года в статье В. И. Ленина «Съезд итальянских социалистов», в частности, говорилось: «Внутренняя борьба в итальянской социалистической партии приняла особенно острые формы в последние годы. Сначала было два основных направления: революционеры и реформисты… Эти два основные направления, существующие в том или ином виде во всех социалистических партиях, выделили в Италии еще два крайних направления, которые совсем уходили прочь от социализма и вели поэтому к отделению от рабочей социалистической партии» [1]. В этой же статье Ленин подробно, называя имена, писал о синдикалистах, о реформистах, об исключении крайне правых.
На съезде в Реджо-Эмилии из партии были исключены четыре видных ее деятеля, занимавших крайне правые позиции. Особенно настаивал на их исключении Бенито Муссолини, в то время принадлежавший к «революционным группам». На съезде Муссолини поразил воображение делегатов эффектной речью и был избран в состав руководства. Вскоре его назначили директором (главным редактором) центрального органа — «Аванти!», и он возглавил крайне левое крыло партии. Пройдет немногим более двух лет — и выступившего за участие Италии в первой мировой войне Муссолини под восклицания «Иуда!», «Ты продался буржуазии!» исключат из партии.
Итальянская социалистическая партия, в отличие от немецкой, французской и многих других, никогда не голосовала за военные кредиты. Ее официальной формулой было: «не присоединяться, не саботировать», она поддерживала контакты с меньшинством в других партиях, оставшимся нейтральным, и с партиями, не голосовавшими за войну. Итальянские социалисты принимали участие в Циммервальдской конференции в сентябре 1915-го и в Кинтальской — в апреле 1916 года. Хотя лозунг Ленина о превращении империалистической войны в гражданскую и не был принят этими конференциями, их значение в истории международного рабочего движения общепризнано.
Свержение монархии в России в феврале 1917-го и «десять дней, которые потрясли мир» создали совершенно новую ситуацию. 18 ноября 1917 года во Флоренции в частном доме состоялось тайное совещание, на которое прибыло около двадцати делегатов самых влиятельных итальянских социалистических групп. Среди них были секретарь партии и один из ее основателей Костантино Лаццари (1857—1927), редактор газеты «Аванти!» Джачинто Менотти Серрати (1876 —1926) и двое молодых людей, через три года ставших основателями коммунистической партии: Амадео Бордига (1889—1970) и Антонио Грамши (1891—1937). О том, что произошло в Петрограде, они знают мало, но знают самое главное: у власти в России — большевики, которые, по предложению Ленина, теперь называют себя коммунистами. Началась новая историческая эпоха.
Во время войны, бросив вызов цензуре, Серрати печатает в «Аванти1» манифест Циммервальдской конференции. В Кинтале он один из всей итальянской делегации поддержал предложение Ленина выйти из 2-го Интернационала и основать 3-й Интернационал. Серрати пользовался любовью и популярностью в партии. Он не теоретик, но он революционер и человек, никогда не крививший душой. Паоло Сприано*, автор многотомной «Истории Итальянской коммунистической партии», пишет, что Серрати был воспитан на идеях позитивизма и любимым его учителем оставался Филиппо Турати, хотя он часто и очень резко критиковал Турати. И когда в 1918-м Серрати арестовали (было «смутное время»), он повторил перед военным судом знаменитую фразу Турати, которую тот произнес в 1898 году, во время разгула реакции: «Можете сделать со мной что хотите, но Карла Маркса вы у меня не отнимете… У меня есть все. на что может надеяться скромный боец: вера». Вера — великий политический и психологический фактор революционного движения. Серрати глубоко верил в революцию и верил в то, что надо во что бы то ни стало сохранять единство партии.
* Паоло Сприано скончался в сентябре 1988 года.
Вскоре после тайного собрания во Флоренции представители различных итальянских социалистических групп стремятся установить как можно более тесные контакты с русскими коммунистами. Антонио Грамши убежден, что партию Ленина не постигнет трагическая судьба Парижской коммуны. Свою первую статью об Октябре молодой Грамши озаглавит: «Революция против Капитала». Звучит парадоксально, но имеется в виду «Капитал» Маркса, согласно которому революция должна произойти в промышленно развитой стране.
Вскоре после начала первой мировой войны Ленин поставил вопрос о необходимости создания 3-го Интернационала. 1 ноября 1914-го был опубликован манифест ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия». А после победы революции началась практическая подготовка. Весной 1918-го при ЦК РКП(б) была создана Федерация иностранных групп, проводившая большую работу среди военнопленных, находившихся в Советской России. В конце декабря 1918 года Ленин писал Г. В. Чичерину о необходимости готовить Учредительный конгресс Коммунистического Интернационала. В январе 1919-го в Москве на совещании представителей ряда коммунистических и левосоциалистических партий принимается воззвание, призывающее к скорейшему созданию 3-го Интернационала. Вечером второго марта 1919-го в Кремле начинается конференция, а четвертого марта она называет себя уже I Учредительным конгрессом 3-го Интернационала. Присутствуют 52 делегата из различных стран.
Первого мая 1919 года в Турине выходит первый номер «журнала социалистической культуры», названного «Ордине нуово» («Новый порядок»). Его создают четверо молодых социалистов: Антонио Грамши, Анджело Таска (1892—1960), Умберто Террачини (1895—1983) и Пальмиро Тольятти (1893—1964) и их единомышленники — рабочие и интеллектуалы.
Внутри итальянской социалистической партии идет непрерывная фракционная борьба. Осенью 1919-го почти одновременно Грамши в Турине и Бордигу в Неаполе посещают люди, желающие установить с итальянскими группами контакты от имени 3-го Интернационала, один из посланцев встречается с Серрати. 1 октября выходит первый номер двухмесячного журнала «Иль комуниста». Подзаголовок: «Журнал 3-го Интернационала». Там публикуются важные документы Коминтерна, а также тексты Ленина, Троцкого, Бухарина, Луначарского, Радека, Варги, Клары Цеткин.
Практически невозможно в рамках журнальной статьи хотя бы перечислить фракции и группы, спорившие по вопросам философии, теории научного социализма и практики, иногда спорившие не вполне цивилизованно, так как примешивались личные симпатии и антипатии, сказывалась разница характеров и приоритетов.
Весной 1920 года в Москву из Италии отправлялись многочисленные делегации: люди, представляющие разные фракции в социалистической партии, синдикалисты, кооператоры, парламентарии. Шла подготовка ко II конгрессу Коминтерна, Ленин в четырнадцати работах, печатавшихся на многих языках в журнале «Коммунистический Интернационал», разъяснял вопросы теории, поправлял, спорил, воспитывал. Особенно важна книга Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», в которой содержалась, в частности, резкая полемика с экстремизмом Бордиги.
II конгресс Коминтерна торжественно открылся в Петрограде 19 июля 1920 года; приехало 217 делегатов из различных стран. Сприано пишет, что никто из итальянцев не был «облечен полномочиями» и что вообще атмосфера была нервной. «Несомненно, большевики мало знали о положении в Итальянской социалистической партии и обо всех ее течениях,— утверждает он.— Было большое доверие к партии в целом и к Серрати, которого Ленин ценил еще с военного времени». [2] Также несомненно, что руководство партии и лично Серрати знали, какой будет центральная тема конгресса: исключение реформистов из новых руководящих органов. Но надеялись, что оно не будет проведено безоговорочно и немедленно. Однако произошло именно так. После торжественного открытия в Петрограде, где выступил с докладом Ленин, все отправились в Москву, где заседания были продолжены до 7 августа 1920 года.
«Идейные, тактические, организационные принципы пролетарской партии нового типа, всесторонне разработанные в трудах Ленина и в его тезисах об основных задачах II конгресса Коминтерна, были кратко сформулированы в специальном документе, известном как «21 условие» приема в Коммунистический Интернационал». [3]
Цитирую некоторые условия:
«3. Классовая борьба почти во всех странах Европы и Америки вступает в фазу гражданской войны. При таких условиях коммунисты не могут питать доверия к буржуазной законности. Они обязаны повсюду создавать параллельный нелегальный аппарат, который в решающую минуту мог бы помочь партии исполнить свой долг перед революцией. Во всех тех странах, где коммунисты вследствие осадного положения или исключительных законов не имеют возможности вести всю работу легально, необходимо сочетание легальной и нелегальной работы».
«7. Партии, желающие примкнуть к Коммунистическому Интернационалу, обязаны признать необходимость полного и абсолютного разрыва с реформизмом и с политикой «центра» и пропагандировать этот разрыв в самых широких кругах членов партии. Без этого невозможна последовательная коммунистическая политика.
Коммунистический Интернационал безусловно и ультимативно требует этого разрыва в кратчайший срок. Коммунистический Интернационал не может мириться с тем, чтобы заведомые оппортунисты, как, например, Турати, Каутский, Гильфердинг, Хилквит, Лонге, Макдональд, Модильяни и пр., имели право считаться членами 3-го Интернационала. Это привело бы к тому, что 3-й Интернационал в сильной степени уподобился бы погибшему 2-му Интернационалу».
«16. Все постановления съездов Коммунистического Интернационала, как и постановления его Исполнительного Комитета, обязательны для всех партий, входящих в Коммунистический Интернационал. Коммунистический Интернационал, действующий в обстановке обостреннейшей гражданской войны, должен быть построен гораздо более централизованно, чем это было во 2-м Интернационале. При этом Коммунистический Интернационал и его Исполнительный Комитет во всей своей работе, разумеется, обязаны считаться со всем многообразием условий, при которых приходится бороться и действовать различным партиям, и выносить общеобязательные решения лишь по таким вопросам, по которым такие решения возможны».
«17. В связи со всем этим все партии, желающие входить в Коммунистический Интернационал, должны носить название: Коммунистическая партия такой-то страны (секция 3-го Коммунистического Интернационала). Вопрос о названии является не только формальным, но и большой важности политическим вопросом. Коммунистический Интернационал объявил решительную борьбу всему буржуазному миру и всем желтым социал-демократическим партиям. Необходимо, чтобы каждому рядовому труженику была совершенно ясна разница между коммунистическими партиями и старыми официальными «социал-демократическими» или «социалистическими» партиями, которые предали знамя рабочего класса». [4]
Решение о «21 условии» было принято 6 августа 1920 года, а через три недели, 21 августа, Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала обратился к итальянцам с длинным письмом. Оно было адресовано ЦЕНТРАЛЬНОМУ КОМИТЕТУ И ВСЕМ ЧЛЕНАМ ИТАЛЬЯНСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ, ВСЕМ РЕВОЛЮЦИОННЫМ ПРОЛЕТАРИЯМ ИТАЛИИ. Письмо начиналось словами «Дорогие товарищи», и в нем было сказано, что ИККИ считает не только своим правом, но и своим долгом, своей прямой обязанностью «с полной пролетарской откровенностью» обратить внимание на некоторые недочеты в политике партии. Цитируем:
«Борющийся пролетариат отнюдь не заинтересован в том, чтобы дипломатически и бюрократически скрывать и покрывать те грехи и ошибки, которые делают его организации. Мы все заинтересованы не в том, чтобы говорить друг другу комплименты, а в том, чтобы учиться на опыте движения всех стран и народов за освобождение труда.
Итальянский пролетариат и его партия идут в первых рядах международной атаки на капитал. Ваша партия одна из первых примкнула к 3-му Интернационалу. Тем более необходима здесь абсолютная ясность тактической линии. Тем более необходимо возможно скорее преодолеть то вредное сопротивление, которое возникает из вольных и невольных ошибок партии».
Потом — подробный анализ международной обстановки и обстановки в Италии, соотношения сил в Италии. Исполком Коминтерна исходит из того, что революция в Италии созрела, а буржуазия «лихорадочно организует свои силы, вооружается. А другой рукой — через реформистов — она пытается разложить, деморализовать итальянский пролетариат. Опасность велика. Если итальянская буржуазия окрепнет еще немного, она покажет вам зубы». Затем следует анализ того, как поведут себя другие страны Антанты в случае революции в Италии. «Английские рабочие революционизируются. Французская буржуазия не посмеет послать свои войска для «усмирения» пролетарской революции в Италии. А если она рискнет послать их, она на этом сломит себе шею». И дальше:
«Совершенно ясно, что нигде в мире победа пролетариата теперь невозможна без страданий и лишений для рабочих. Разве Советская Россия не терпит в течение трех лет блокаду?
Если революция не произойдет вскоре и в других странах, возможно, что и итальянскому пролетариату придется пройти такой же тяжелый и крестный путь, каким идет пролетариат России со времени Великой Октябрьской революции 1917 года.
Но гораздо больше шансов за то, что путь итальянской революции окажется не таким трудным. Советской России долго приходилось бороться одной против всего буржуазного мира. Итальянская пролетарская революция во всяком случае будет уже не одна.
Рабочий класс Италии изумительно единодушен — итальянский пролетариат целиком стоит з а революцию. На свои регулярные войска итальянская буржуазия рассчитывать не может. В решающую минуту эти войска перейдут на сторону восставших. Сельские рабочие — за революцию. Большая часть крестьян — за революцию. Слово за итальянской рабочей партией». Продолжаем цитировать: «В Италии теперь все главнейшее для победоносной истинно народной, великой пролетарской революции — налицо. Это надо понять. Из этого надо исходить. Это констатирует 3-й Интернационал. Дальнейшее должны определять сами итальянские товарищи».
Цитируем конец письма:
«Приближаются решающие бои. Италия будет страной Советов. Итальянская партия будет коммунистической партией. Итальянский пролетариат будет лучшим отрядом международной пролетарской армии.
Да здравствует Коммунистическая партия Италии!
Да здравствует Итальянская Советская Республика!
Да здравствует пролетарская революция в Италии!»
Теперь обращаемся к итальянским источникам. Во время II конгресса Коминтерна— а также за несколько дней до начала работы конгресса и затем после его окончания — итальянская делегация во многих случаях выглядела далеко не лучшим образом. Достаточно сказать, что по решающим вопросам: о том, есть ли в Италии предреволюционная ситуация, а также о том, каково соотношение сил внутри социалистической партии,— итальянцы вольно или невольно вводили в заблуждение большевиков и персонально председателя Коминтерна Зиновьева.
Итальянцы в основном выступали с левых, часто крайне левых позиций, то и дело воздерживались от голосования, если что-либо казалось им «недостаточно революционным» (по аграрному вопросу, по колониальному вопросу и т. д.). При этом отчаянно спорили друг с другом и (Сприано пишет о парадоксе) объединились, лишь узнав, что в ленинских тезисах, подготовленных ко II конгрессу, содержался прямо касающийся их параграф: «17. По отношению к Итальянской социалистической партии II конгресс 3-го Интернационала находит в основе своей правильной ту критику этой партии и те практические предложения, которые изложены, как предложения Национальному совету Итальянской социалистической партии, от имени Туринской секции этой партии в журнале «Новый порядок» («L’Ordwie Nuovo») от 8-го мая 1920 г. и которые вполне соответствуют всем основным принципам 3-го Интернационала». [5] Далее говорилось, что И конгресс предлагает Итальянской социалистической партии созвать экстренный съезд для выработки верного курса.
Текст, поддержанный Лениным, написал Антонио Грамши [6], и в нем содержалась резкая критика реформизма. Но на конгрессе один за другим начали выступать итальянские делегаты, которые с разными аргументами, поскольку у всех были различные позиции, но все дружно протестовали против того, что поддержана туринская группа. Серрати позднее признался, что в разговорах с русскими и в публичных выступлениях он сам, а не только другие, не вполне точно характеризовал положение в Италии. Страна действительно после войны переживала острый кризис. Популярность России действительно была колоссальной. Итальянская партия присоединилась к Коминтерну на своем съезде в Болонье, но это было до «21 условия». И говорить о предреволюционной обстановке в Италии оснований не было. Итальянцы, твердившие о ней, принимали желаемое за реальность.
После II конгресса в итальянской партии произошли серьезнейшие события. В октябре в Реджо-Эмилии оформилась реформистская фракция, а в ноябре в Имоле — коммунистическая. В январе 1921 года был созван конгресс социалистической партии в Ливорно. К тому времени отношения между Исполкомом Коминтерна и итальянской партией чрезвычайно обострились.
Обратимся к стенографическому отчету конгресса в Ливорно [7], как к основному документу, жертвуя многими оттенками и выделяя лишь самое главное. ИККИ прислал на конгресс своих представителей. Главным был болгарин Христо Кабакчиев. Присутствовало много иностранных делегаций, но коммунисты кричали «Долой! Долой!», если гости принадлежали к партиям, не примкнувшим к Коминтерну.
Представлены были три главные фракции: «унитарные коммунисты» (лидер — Серрати), «чистые коммунисты» — так называли себя социалисты, образовавшие фракцию в Имоле (лидер — Бордига), и «кончентрационисти», то есть «реформисты» (лидер — Филиппо Турати). У первой фракции было 98 000 голосов, у второй 58 000, у третьей 14 000. Исполком Коминтерна не сомневался в том, что в партии, которая примет 21 условие, окажутся социалисты и коммунисты, а реформисты останутся в меньшинстве. Ho произошло иначе. Коммунисты образовали новую партию, а Серрати, при всех своих резчайших спорах с реформистами, не смог порвать с ними.
Конгресс в Ливорно — высокая трагедия. Вообще невозможно понять все, что происходило в те годы, если не исходить из главного. Главное в том, что все действующие лица этой трагедии верили в идеалы революции и социализма. Во имя этих идеалов они жили, боролись, готовы были приносить любые жертвы. Так было в России, так было и в других странах — в Германии, в Италии, везде. Но пути к социализму они представляли по-разному. В Ливорно (да и до него в период II конгресса и позднее) итальянские социалисты просили дать им возможность самим определять свою стратегию.
Серрати утверждал, что итальянцы исключат из социалистической партии реформистов, но сделают это тогда, когда сочтут целесообразным. Впоследствии он вернется в Коминтерн, но в 1921 году он и его партия (он был фактическим лидером партии) не просто не хотели, а психологически не могли пойти на разрыв с теми, кто были их учителями: с Турати, с Лаццари… И они считали, что ИККИ несправедлив по отношению к итальянцам, которые не запятнали себя голосованием за военные кредиты, и в то же время идет на уступки французским и другим социалистам.
Итальянская партия — мы уже говорили об этом — была создана и существовала под лозунгом гуманитарного социализма. Турати воспитывал партию на идее, что насилие — зло. Насилие применяет буржуазия, а пролетариат, олицетворяющий идеалы добра,— против насилия. Это выглядело почти евангельской проповедью, но старшее поколение, те, кто основал партию в далеком 1892 году, свято в это верили. Они шли в тюрьмы и были готовы на любые личные жертвы (и доказали это), но насилие отвергали. Это была правда, в которую они верили и вели себя в соответствии со своими убеждениями.
Но коммунисты исповедовали другую, свою правду — необходимость создания строго централизованной, строго дисциплинированной партии (в 21 условии говорилось о необходимости почти военной дисциплины и, как мы цитировали, о необходимости создания параллельно легальной и нелегальной организации — там, где этого требует обстановка). Все это диктовалось убеждением, что мировая революция неотвратима и близка. Если не завтра, то уж послезавтра без сомнения. Эта убежденность диктовала тактику, на которую в Ливорно большинство не согласилось.
Мы говорим о высокой трагедии, потому что относимся с глубоким уважением к памяти всех революционеров, живших и умерших под своими знаменами. Попытаемся понять острую горечь, с которой Владимир Ильич Ленин и после Ливорно, и еще через год говорил не только об итальянской социалистической партии, но лично о Серрати. Почему? Может быть, именно потому, что знал его хорошо, верил ему и уважал его. А потом, когда произошло то, что произошло, именно поведение Серрати было воспринято как измена. Никогда не выражая сомнения в личной честности, скажем, Каутского или Филиппо Турати, но зная определенно, что они придерживаются противоположной политической платформы, он говорил о них беспощадно: сто раз лично честные и порядочные, но объективно — политические противники. Другое дело Серрати: долгое время Ленин считал его единомышленником. А поэтому разочарование было особенно сильным. Психологически это ясно.
Психологически ясна и субъективная драма Джачинто Менотти Серрати, его колебания, противоречия. Когда после раскола в Ливорно развернулась невероятная по остроте полемика между коммунистами и социалистами, Грамши нашел «этикетку», которая как бы соответствовала позиции итальянской социалистической партии: он именовал ее «Цирк Барнум» (это был знаменитый цирк), а можно было сказать «Балаган». Крайняя степень сарказма, к которой он не раз обращался.
Впоследствии Серрати вернулся в Коминтерн, открыто признав, что его позиция в Ливорно была самой серьезной ошибкой, какую он совершил в жизни. А вскоре Серрати умер, и Антонио Грамши писал, что никогда не было у итальянского рабочего класса более любимого лидера, чем Серрати. Так надо ли было все время твердить о Цирке Барнум?
Филиппо Турати был человеком кристальной чистоты. В Ливорно он, признав неотвратимость разрыва, сказал, что отказывается называть коммунистов врагами. Только — противниками, временными противниками, потому что расстаться навсегда немыслимо. Может быть, меня уже не будет с вами, говорил Турати, но когда-нибудь вы скажете, что все могло бы сложиться иначе. А речь Лаццари, которого тоже знал и уважал Владимир Ильич? Там, на конгрессе, от имени социалистической молодежи выступал Секондино Транкуилли (1900—1978) и призывал «порвать чучело единства». А Лаццари, видимо глубоко потрясенный, отвечал ему: «С этой трибуны выступал симпатичный юноша, который дошел до того, что в заключение своей речи назвал «чучелом» то единство, во имя которого мы боролись сорок лет и создали партию — сильную, влиятельную, с которой хозяева нашей страны вынуждены считаться и перед которой завтра капитулируют».
Секондино Транкуилли принял литературное и партийное имя Иньяцио Силоне. (Его роман «Фантамара» на Первом съезде советских писателей называли одним из произведений революционной литературы уже после того, как он был исключен из коммунистической партии за то, что не согласился с доктриной Сталина, проводившей знак равенства между фашистами и социалистами.) От коммунистов в Ливорно выступал Teppaчини.
Через год после II конгресса Коминтерна состоялся III, и Террачини от имени итальянской делегации (в этом участвовали также немцы и австрийцы) предложил поправки к Тезисам о тактике Интернационала — настолько радикальные и экстремистские, что выступил Ленин и начал свою речь так: «Товарищи! К моему большому сожалению, я должен ограничиться самообороной. Я говорю — к большому сожалению, потому что после ознакомления с речью тов. Террачини и с поправками, внесенными тремя делегациями, мне очень хотелось бы перейти в наступление, ибо против взглядов, которые защищали Террачини и эти 3 делегации, необходимы, собственно говоря, наступательные действия. Если конгресс не будет вести решительного наступления против таких ошибок, против таких «левых» глупостей, то все движение осуждено на гибель. Таково мое глубокое убеждение. Но мы — организованные и дисциплинированные марксисты. Мы не можем удовлетворяться речами против отдельных товарищей. Нам, русским, эти левые фразы уже до тошноты надоели».
«Очень важно относиться критически к своим ошибкам… — говорил Ленин.— Во многих странах мы не научились даже тому, как овладевать руководством. Мы победили в России потому, что на нашей стороне было не только бесспорное большинство рабочего класса (во время выборов в 1917 году с нами было подавляющее большинство рабочих против меньшевиков), но и потому, что половина армии, непосредственно после захвата нами власти, и 9/10 крестьянской массы в течение нескольких недель перешли на нашу сторону: мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а эсеровскую и осуществили ее на практике. Наша победа в том и заключалась, что мы осуществили эсеровскую программу; вот почему эта победа была так легка. Разве у вас, на Западе, могут быть подобные иллюзий? Смешно! Сравните же конкретные экономические условия, тов. Террачини и все вы, подписавшие предложение о поправках!»
И наконец: «Мы не должны скрывать наши ошибки перед врагом. Кто этого боится, тот не революционер. Наоборот, если мы открыто заявим рабочим: «Да, мы совершили ошибки», то это значит, что впредь они не будут повторяться и что мы лучше сумеем выбрать момент. Если же во время самой борьбы на нашей стороне окажется большинство трудящихся,— не только большинство рабочих, но большинство всех эксплуатируемых и угнетенных,— тогда мы действительно победим». [8]
Эта речь была произнесена 1 июля 1921 года, после Ливорнского конгресса прошло немногим более пяти месяцев. В Ливорно в состав ЦК из группы «Ордине нуово» были избраны Грамши и Террачини, «Ордине нуово» объявили одним из партийных органов, а главным, центральным органом партии стал двухнедельный журнал «Иль комуниста». На первом заседании делегатов, покинувших конгресс социалистической партии и отправившихся из театра Гольдони в театр Сан-Марко, чтобы оформить создание коммунистической партии Италии, секции 3-го Интернационала, председательствовал Кабакчиев. Был принят МАНИФЕСТ, адресованный всем трудящимся Италии. Длинный манифест, в котором нет ни слова об угрозе фашизма. Ни слова.
Это поразительно и очень страшно. На конгрессе социалистической партии, до раскола, о фашистской угрозе тоже почти не говорили. Кто-то говорил, но бегло, вскользь, между прочим. Говорили о самых высоких материях (в партии было много профессоров экстра-класса), ругали «клерикалов», ругались между собой, доходило до скандалов и до драк — чего только не происходило на конгрессе в Ливорно. Но никто не думал и не говорил о том, что сквадристы Муссолини уже рвутся к власти. Кабакчиев вел себя, мягко говоря, не слишком цивилизованно, и лейтмотивом его речей были обвинения в оппортунизме. Турати выступал два раза. Мы уже знакомы с его проповедью отказа от насилия. Он тоже не вполне отдавал себе отчет в реальности фашистской угрозы. Не видел ее и Лаццари, то есть поколение, создававшее эту партию. Но не видели и другие, молодые, те, кто потом ушел в театр Сан-Марко. И Турати сказал, что никогда ни один буржуазный суд, даже военный трибунал, не были такими свирепыми, как выступавшие на этом конгрессе в Ливорно.
Но один раз он все-таки произнес слово «фашизм». Цитирую речь Турати: «Мы слишком много боремся против самих себя, мы слишком часто помогаем своим врагам: мы создаем фашизм, Партию пополаре (первая в истории Италии католическая партия.— Ц.К.), пугаем, запугиваем сверх меры, прокламируем с исключительной наивностью — даже вопреки правилам конспирации — подготовку к заключительному акту… Мы создаем контрреволюцию, и, друзья мои, не всегда будет возможным пользоваться зонтиком под именем Турати». В стенограмме: смех, одобрения. Турати закончил словами «Да здравствует социализм!», и была овация. Но раскол остается расколом, трагедия остается трагедией.
***
Через три года после раскола, 15 марта 1924 года, Грамши опубликовал в «Ордине нуово» статью под заголовком «Против пессимизма», важную и сложную. И горечь, и — вопреки всему — чувство гордости. Цитируем: «Мы были — надо сказать это — вовлечены в стихию происходивших событий. Мы были, того не желая, одним из аспектов всеобщего распада итальянского общества, превратившегося в раскаленное горнило. Все традиции, все исторические формирования, все идеи перемешивались, порой не сохраняя ничего. Нам оставалось одно утешение, и мы за него крепко держались: нас никто не спасал. Мы имели право утверждать, что предвидели с математической точностью все эти катаклизмы, в то время как другие успокаивали себя самыми наивными, самыми идиотскими иллюзиями. Это единственное, чем мы можем оправдывать нашу деятельность после Ливорно». [9]
В Москве первый том избранных статей и речей Тольятти, изданный Политиздатом [10], открывается важнейшим материалом: «Формирование руководящей группы Итальянской коммунистической партии в 1923—1924 годах». Это своего рода монтаж: Тольятти написал как бы введение, разделенное на пункты, а потом привел тексты своих писем, адресованных в те годы Грамши, Террачини и еще одному коммунисту — Мауро Скоччимарро. К каждому из писем Тольятти написал короткое предисловие. В предисловиях — богатая информация о положении в итальянской партии и в Коминтерне. Введение, критичное и самокритичное, состоит из девяти пунктов. Это осмысление пережитого опыта, о себе Тольятти пишет в третьем лице. Большое значение имеют оценки личных взаимосвязей и взаимоотношений между теми, кто войдет в состав новой руководящей группы.
Тольятти подробно пишет о конгрессе в Ливорно (на котором он не присутствовал и не был избран в состав ЦК). Он подчеркивает, что суждения об этом конгрессе противоречивы: успех или неуспех. И продолжает: «Был найден и сейчас впервые публикуется отрывок из работы Грамши, в которой он утверждает, что «раскол в Ливорно (отрыв большинства итальянского пролетариата от Коммунистического Интернационала) безусловно явился самым большим триумфом реакции». Примерно так же выражалась Клара Цеткин, которая критически отзывалась и о стиле Кабакчиева.
Теперь будем ссылаться на этот том произведений Тольятти, а также на уже не раз цитированную «Историю Итальянской коммунистической партии» Паоло Сприано. Предварительно надо заметить, что на III и IV конгрессах Коминтерна, которыми руководил Ленин, итальянцы (Бордига, Террачини) чуть ли не обвиняли ИККИ в умеренности. Вернее сказать, Бордига прямо обвинял, а именно он был лидером партии.
Весной 1923 года Бордига из тюрьмы (фашизм — у власти, арестовывают многих и часто) прислал товарищам предложение обратиться к партии с манифестом и порвать с Коминтерном,— естественно, Бордига выступал с экстремистски-левых позиций. Тольятти пишет о себе в третьем лице: «Удивление, с которым Тольятти встретил это предложение о разрыве, однако, не явилось еще отправным пунктом для политического отхода от старого руководства партии. Оно скорее поставило Тольятти в положение, из которого он не видел выхода».
Дальше — письма Тольятти к Грамши, к Террачини, характеристика многих руководителей и активистов партии, жалобы на Коминтерн, который проявлял большую гибкость и теперь желал слияния и примирения с социалистами. (Грамши в это время — представитель итальянской партии в Москве. Партия неизменно имела в Москве своего представителя, но они довольно часто менялись и не все были такого высокого морального и интеллектуального уровня, как Грамши и Террачини.) Письма Тольятти и его последующие примечания к этим письмам чрезвычайно интересны. И драгоценны с психологической, человеческой точки зрения.
Напоминаю, что основателями «Ордине нуово» были Грамши, Террачини, Таска, Тольятти. Но из этого не следует, что все они были личными друзьями. Они были в тот момент по многим вопросам единомышленниками и основывались на «туринском опыте». Турин — город-символ, крупнейший промышленный центр (предприятия ФИАТ). Туринские рабочие традиционно являлись — являются и сегодня — передовым отрядом итальянского пролетариата. Но неверно представлять себе группу «Ордине нуово» как содружество. Грамши был близок с Террачини, никогда не был близок с Таской, и его отношения с Тольятти не были «братскими». Это один из мифов, в которые верили — я и сама свято верила — до середины 60-х годов, когда были опубликованы в Италии некоторые документы.
Многие руководители социалистической и коммунистической итальянской партии были наделены политическим талантом и по праву вошли в историю итальянского и международного революционного движения. Но гении рождаются не каждый день. Грамши был гением, одним из лучших умов XX века. И, будучи сыном этого века, он не мог не оказаться также жертвой страстей, не мог не разделять каких-то, порой серьезнейших, заблуждений. Не станем рисовать все идиллически, это было бы неправдой. Но правда то, что этот гениальный человек славен не только мощным интеллектом, но и подлинным благородством. И что судьба его оказалась поистине трагической.
Мы не пишем историю группы «Ордине нуово» и не можем рассказывать о взаимоотношениях, контрастах, противоречиях — политических и личных — внутри этой группы. А также об отношениях ее членов с Амадео Бордигой, сильной и яркой личностью, человеком, совершенно, убежденным в своей правоте и тогда, когда он совершал фантастические ошибки. Фантастические потому, что весь склад его мышления был схоластическим, и Бордига нагромождал одну абстракцию на другую, втягивая товарищей по партии в свои политические игры. Хотя слово «игры» не означает здесь политиканства, оно означает фанатизм, ведущий к головокружительным провалам и ошибкам. (Еще раз напоминаю в этой связи о ленинской работе «Детская болезнь «левизны» в коммунизме».)
Тольятти, как он сам признает, испытывал сильное влияние Бордиги. В то же время отношения Тольятти с Анджело Таской с самого начала были формальными, товарищескими, но отнюдь не дружескими. Впрочем, Таску многие (даже Грамши) упрекали за «интеллигентский снобизм». Таска начал политическую деятельность раньше, чем другие его товарищи из группы «Ордине нуово» и, возможно, считал их еще неопытными.
Тольятти пишет, что в первое время (после Ливорно) «представление о партии было скорее представлением об организации военного, а не политического типа, но военной организации старого образца, бездушной, основанной на чистом подчинении и, следовательно, на почти сверхчеловеческой способности «вождя» или ограниченной руководящей группы заниматься всем, откликаться на любые события соответствующими распоряжениями и отдавать в нужный момент все необходимые «директивы» и приказы». В конце концов (вскоре после Ливорно) многим стало ясно, что так продолжать немыслимо. «Многие были против этой линии, но молчали». В марте 1922 года состоялся II съезд Итальянской коммунистической партии и состав ЦК несколько изменился, в частности Тольятти был избран в ЦК. Но лидером оставался Бордига, а через несколько месяцев после этого съезда представителем итальянской партии в Исполкоме Коминтерна был направлен Грамши.
Перечислять все сектантские ошибки коммунистической партии Италии в те годы невозможно, их было слишком много. Один пример: еще в первые месяцы 1921-го спонтанно возникло широкое народное движение «Ардити дель пополо» (народные смельчаки). Это были вооруженные группы, готовые дать отпор фашистским сквадристам, «рыцарям дубинки». И давали отпор. Это были смелые и самоотверженные люди, представители народных масс, стремившиеся преградить путь фашизму. Но коммунистическая партия не только не поддержала «Ардити дель пополо», а даже запретила своим членам вступать в отряды. Почему? Потому что они возникли сами по себе, а не по инициативе, тем более не под руководством партии. Тольятти пишет: «Это было серьезной ошибкой сектантского схематизма». Комментировать, наверное, излишне.
Все это Пальмиро Тольятти писал несколько десятилетий спустя, после второй мировой войны, после краха фашизма,— фашисты захватили власть, как известно, в октябре 1922 года. И воздадим Тольятти должное, процитировав один важный его текст, включенный в изданный на русском двухтомник его работ: «Я считаю, что было бы большой и серьезной ошибкой при изложении истории рабочего движения и особенно партии, членом и руководителем которой состоял и состоишь, утверждать и пытаться доказать, что эта партия и ее руководство всегда поступали правильно, наилучшим образом. В этом случае в конечном счете получается изображение непрерывного триумфального шествия. А подобное изображение глубоко неверно, оно далеко от действительности и опровергается этой действительностью. Ведь ни одна из рабочих коммунистических партий, кроме русских большевиков, не имела во главе Ленина».
***
Но Ленина больше нет, и после его смерти меняется ход мировой истории. Положение всех коммунистических партий тесно связано с развитием событий в России. Внутри итальянской партии очень серьезные разногласия. Бордига атакует Коминтерн буквально по всем вопросам стратегии и тактики, он все еще — лидер партии, но фактически начинается период «междуцарствия». ИККИ еще раньше хотел избавиться от Бордиги и просил Грамши возглавить партию, но Грамши отказался, не желая быть нелояльным по отношению к Бордиге. Итальянцы дискутировали с ИККИ по многим вопросам, но с разных позиций: не только «слева» (Бордига), но и «справа» (Таска)…
В Италии фашисты производят аресты. Грамши не может выехать из Москвы, так как ордер на арест выдан и на него. Личные взаимоотношения внутри руководства компартии (им удается даже из тюрем общаться друг с другом) обострены из-за различия многообразных позиций. Грамши остается в Москве с мая 1922-го по декабрь 1923-го, потом он в Вене. В мае 1924-го в Комо почти нелегально собираются высшие руководители итальянской партии. Все понимают, что необходим какой-то решительный поворот, хотя Зиновьев предупреждал, что все-таки надо порывать с Бордигой.
Четыре конгресса Коминтерна проходили при жизни Ленина. Во второй половине июня 1924-го созывается V конгресс. После II конгресса, провозгласившего, что повсеместно существует революционная обстановка, прошло четыре года. В России советская власть укрепилась, но в Европе никаких удавшихся революций не произошло.
В Италии фашисты совершили преступление, вызвавшее потрясение во всем цивилизованном мире: среди белого дня в мае 1924 года фашисты похитили и зверски убили депутата парламента, друга Турати — Джакомо Маттеотти, который бесстрашно разоблачал выходки террористов и бесчинства во время. выборов. Режим зашатался. Грамши был избран депутатом парламента и из-за «кризиса Маттеотти» не поехал ка конгресс Коминтерна. Впервые в Советскую Россию в составе большой итальянской делегации приехал Тольятти. В Москве уже были Бордига, Террачини, Серрати, который представлял «терцини» (социалистов, желавших непременно вернуться и вернувшихся в ряды Интернационала). В составе делегации был и Таска.
К моменту открытия V конгресса Интернационала «русский вопрос» — речь идет о внутренней ситуации в РКП (б) после смерти Ленина — казался более или менее разрешенным. Явно возросло влияние Сталина. Председатель Коминтерна Зиновьев призывает к «интегральному ленинизму», то есть к борьбе против крайне правых, но также и крайне левых. Зиновьев вежливо предупреждает Бордигу: «Бордига нам дорог, но Интернационал еще более дорог». Сприано пишет, что «Бордига одновременно — побежденный и победитель конгресса».
Итальянская партия готовится к своему III съезду, который приходится провести за границей. Выбирают Лион. III съезд Итальянской коммунистической партии, секции 3-го Интернационала, с точки зрения организации — в условиях слежки и фашистских преследований —- считают «шедевром»: около семидесяти делегатов, кто с фальшивыми паспортами, кто вообще без паспорта, через 11 разных пунктов пересекают границу. Съезд продолжается с 20 по 26 января 1926 года в условиях строжайшей конспирации. Из Москвы приезжает один из секретарей ИККИ — швейцарец Жюль Эмбер-Дро *, который был и в Ливорно, и вообще, так сказать, курировал итальянскую партию. В Лионе Грамши делает доклад, а Бордига — контрдоклад. Выступали и Серрати и Таска. Генеральным секретарем партии избирается Грамши. Уступив уговорам Грамши, Бордига соглашается войти в состав ЦК, представляя левую группу. Входят также Террачини, Таска, Тольятти (вся группа «Ордине нуово»), Серрати. «Русский вопрос», судя по всем источникам, в Лионе не дебатировался. Эмбер-Дро всех успокаивал. Номинально Коминтерн еще возглавлял Зиновьев, хотя фактически — уже Бухарин и Сталин.
[А.К. — Жюль Эмбер-Дро (фр. Jules Humbert-Droz, 23 сентября 1891, Ла-Шо-де-Фон — 16 октября 1971, там же) — швейцарский коммунист, деятель Коминтерна. Поддерживал Бухарина и Правую оппозицию в ВКП(б), за что в 1928 году был переведён в Латинскую Америку, а в 1931 году смещён с занимаемых должностей в Коминтерне, но в 1932 году «признал свои ошибки» и стал лояльным сталинистом. Продолжал работу в Компартии Швейцарии. В 1938—1939 годах — депутат Национального совета Швейцарии. Был заключён в тюрьму по обвинению в наборе добровольцев для интернациональных бригад во время гражданской войны в Испании. Во время Второй мировой войны работал в разведывательной сети «Красная капелла». В 1943 году исключён из Компартии после длительного конфликта с её новым лидером Хофмайером. Эмбер-Дро утрверждал, что Бухарин в 1928 году говорил ему о готовности применять индивидуальный террор против Сталина и его сторонников.]
Тольятти направлен представителем итальянской партии в ИККИ. Роковой 1926 год. В Москве с 18 по 31 декабря 1925 года проходил XIV съезд ВКП(б), а в январе 1926-го всем секциям было разослано официальное письмо с просьбой «не переносить дискуссию по русскому вопросу в ряды Интернационала», и все как будто с этим согласились. Многие западные исследователи, в том числе коммунист Джулиано Прокаччи, заявляют (цитируем Прокаччи): «XIV съезд начал новый курс в истории СССР. Доминирующей фигурой станет Сталин, и сталинизм все больше будет превращаться в официальную идеологию Советского государства». [11] Луиджи Лонго так говорил об этом периоде, отвечая на вопросы Карло Салинари:
«…Именно в период моего пребывания в Москве обозначились самые резкие контрасты в позициях большевистских руководителей. Контрасты, которые, разумеется, вызвали отклик и нашли отражение также в дебатах в Коминтерне. Именно в 1926 году обострилась борьба против троцкизма и приняла очень жесткие формы в партийных ассамблеях. Как ты помнишь, по касательной полемика затронула также и Коминтерн». Салинари: «Но разве не было решения самой русской партии не переносить в Коминтерн и в братские партии внутренние споры?» Лонго: «Такое решение было действительно принято на XIV съезде большевистской партии, но осталось на бумаге, потому что разногласия внутри русской партии касались не только проблем построения социализма в СССР, но также и проблем мировой революции, организации и руководства Коминтерна. Кроме того, тот факт, что Зиновьев, председатель Коммунистического Интернационала и столько лет его бессменный руководитель, начал склоняться к тезисам Троцкого, делал еще более трудной и деликатной позицию руководства Коминтерна, которое подозревали в том, что оно разделяет позицию своего президента. Поэтому она (деятельность руководства ИККИ) постоянно вызывала замечания или возражения со стороны членов русской делегации, дисциплинированно подчинявшихся указаниям своего Политбюро». [12]
Добавим, что начиная с весны 1925 года в работе руководящих органов Коминтерна стал принимать активное участие Сталин, понимая, как считает итальянский исследователь-коммунист Джузеппе Берти, что «нельзя разбить Троцкого в России, не сокрушив также его международный авторитет».
Цитируем текст Берти, его предисловие к архивам Анджело Таски:
«Сталин понимал, что стать наследником Ленина означало не только стать его наследником в России. Хотя отныне СССР пошел по пути построения социализма в одной стране и хотя Сталин считал русский фактор решающим и придавал меньше значения подчинявшемуся Коминтерну, он все же отдавал себе отчет, что для того, чтобы единолично возглавлять руководство коммунистическим движением в России, надо было быть признанным главой мирового коммунистического движения. Отсюда особенно острый интерес Сталина к Коминтерну в период от 1925 до 1929 года. Разбив Троцкого, разбив Зиновьева, разбив, наконец, и Бухарина, после 1929 года Сталин приступает к «новому курсу». Он продолжает руководить, но через других лиц (Молотов, Мануильский, Пятницкий, Куусинен и — позднее — Димитров и Тольятти), сверху, на расстоянии. Иначе говоря, c 1925 года Итальянская коммунистическая партия стала иметь дело с новым вождем». [13]
Теперь мы возвращаемся к расширенному VI пленуму ИККИ, проходившему в Москве с 17 февраля 1926 года. Итальянскую делегацию возглавлял Тольятти. В нее входило несколько человек, в том числе с правом совещательного голоса Джузеппе Берти, который в те годы представлял в Москве Итальянскую коммунистическую молодежную организацию. 21 февраля Тольятти собрал свою делегацию для того, чтобы предварительно посоветоваться. После того как он зачитал по-итальянски своим товарищам тезисы доклада Зиновьева, Бордига заявил, что им подготовлены «Другие тезисы», а по прочитанным тезисам он не желает высказываться. И тут же встал и ушел.
Джузеппе Берти предполагает, что, по всей вероятности, Тольятти в тот же вечер сообщил о происшедшем Сталину. Во всяком случае, вечером их известили, что Сталин на следующий день встретится с итальянцами и ответит на все их вопросы. Эта знаменитая встреча состоялась 22 февраля 1926 года. Председательствовал Тольятти. Кроме итальянцев присутствовала Фанни Езерская, польская коммунистка, работавшая секретарем Розы Люксембург, а после ее убийства — секретарем Клары Цеткин, Литвинова, затем — в советском представительстве в Риме. Езерская очень дружила с итальянцами, которые уважали ее и любили. На встрече она переводила. Присутствовал там и ныне здравствующий, живущий в Москве К.В. Кобылянский.
Протокол, включенный в архив Таски, занимает семь страниц. Задавали вопросы несколько человек, но больше и острее всех — Бордига. Если верить Берти, накануне вечером Бордига отправился к Троцкому и беседовал с ним «до зари». Приведем лишь один вопрос, заданный Бордигой: «Думает ли товарищ Сталин, что развитие русской революции и внутренние проблемы русской партии связаны с развитием международного пролетарского движения?» Сталин: «Такого вопроса мне никогда не задавали. Я не мог себе даже представить, что коммунист может обратиться ко мне с таким вопросом. Да простит вас бог, что вы это сделали».
Бордига, однако, продолжал задавать свои вопросы. Знаменитая встреча обросла мифами, но мы основываемся на протоколе, не упоминая ни о каких мифах. На другой день Бордига выступил и на пленуме ИККИ, вызвав на себя огонь. Бухарин три четверти своего выступления посвятил полемике с ним. Тольятти безуспешно пытался несколько сгладить остроту ситуации. Другие делегации тоже реагировали, особенно германская, в составе которой были представлены различные фракции с их бесчисленными проблемами. Вообще в тот период братские партии очень интересовались делами друг друга и активно в них вмешивались. А Паоло Сприано, который всей этой истории уделил много внимания, писал, хорошо зная своих персонажей, их личные качества и образ действий, что «Амадео Бордига всегда соответствует самому себе, то есть остается „бордигиано”».
Летом 1926 года борьба внутри ЦК ВКП(б) еще более обострилась. На пленуме ЦК в июле отвергаются все предложения оппозиции, Троцкий еще остается в составе Политбюро, но Зиновьев уже выведен, и его дальнейшее пребывание в ИККИ — под вопросом. Иностранная буржуазная печать следит за событиями в России с вниманием и злорадством, противники коммунизма надеются на развал, а коммунисты глубоко встревожены. И вот 14 октября 1926 года Грамши по поручению Политбюро своей партии составляет и отправляет в Москву письмо, адресованное ЦК ВКП(б). Письмо решительное, подробное, очень ясное и глубоко трагическое. Подтверждается, что итальянская партия решительно поддерживает линию большинства (то есть Сталина). Однако потом следует такой текст: «Товарищи, на протяжении девяти лет мировой истории вы были для революционных сил всех стран организующим и вдохновляющим фактором. Роль, которую вы играли, по широте и глубине не знает себе равной в истории человеческого рода. Но сегодня вы разрушаете сотворенное вами, вы деградируете и рискуете аннулировать руководящую роль партии СССР, завоеванную благодаря стимулирующему толчку, данному Лениным». Затем Грамши пишет, что русские коммунисты, «со страстью и яростью» погрузившиеся в свои проблемы, как будто забывают о том, чем они являются для всего движения.
И дальше: «Это, дорогие товарищи, мы хотели вам сказать, как братья и друзья, хоть мы и младшие братья. Товарищи Зиновьев, Троцкий, Каменев внесли большой вклад в наше революционное воспитание, они не раз очень энергично и строго поправляли нас, они принадлежат к числу наших учителей. Мы обращаемся в особенности к ним, считая, что они больше всех ответственны за создавшееся положение. Но мы хотим быть уверенными в том, что большинство ЦК Компартии СССР не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер. Единство нашей братской русской партии необходимо для развития и триумфа всех международных революционных сил. Во имя этой необходимости каждый коммунист и интернационалист должен быть готов принести любые жертвы. Вред, причиненный какой-либо ошибкой внутри объединявшейся партии, легко исправим. Вред от раскола или от продолжительного периода втайне зреющего раскола может быть непоправимым и смертельным.
С коммунистическим приветом Политбюро ИКП». [14]
Письмо получает находящийся в Москве Тольятти, который с ним решительно не согласен и 18 октября пишет длинный ответ, адресованный лично Грамши, состоящий из пяти пунктов и мотивирующий ошибочность позиции Политбюро итальянской партии. Главное обвинение заключается в том, что итальянцы, обращаясь к большинству и к оппозиции в ЦК ВКП(б), не делают между ними различия. Хотя они и считают оппозиционеров «больше всех ответственными за создавшееся положение», но все-таки поставили тех и других на одну доску. Тольятти возражает против слов «больше всех», поскольку получается, что и большинство в чем-то несет ответственность. Затем (цитирую письмо Тольятти): «Выражение «но мы хотим быть уверенными в том, что большинство ЦК Компартии СССР не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер» недостаточно определенно, допускает и нежелательное истолкование: «хотим быть — значит, в этом не уверены».
Грамши решительно не согласился с доводами Тольятти и послал ему резкое письмо. Обмен письмами был предан гласности в 1964 году в журнале «Ринашита», партийном органе, основанном Тольятти. Тогдашнему директору «Ринашиты» Феррари, видимо отвечая на его вопрос, Тольятти написал об обстоятельствах всего этого дела. Цитируем: «Во всяком случае, я передал письмо Николаю Бухарину, возглавлявшему тогда делегацию большевистской партии в Исполкоме Интернационала и, конечно, в Секретариате. Думаю, что Бухарин довел это письмо до сведения Политбюро большевистской партии. Чтб до Секретариата Интернационала, он решил послать в Италию одного из своих представителей, чтобы лучше информировать Политбюро итальянской партии относительно создавшегося положения».
Тольятти поясняет, что ИККИ направил в Италию Жюля Эмбера-Дро. Его послали с целью разъяснить ИКП положение «и убедить в необходимости бороться против течения Троцкого — Зиновьева. В Москве боялись, как бы ИКП не перешла на троцкистские позиции». Насколько он помнит, ЦК ИКП занял противоположную, не троцкистскую, позицию, но «не одобрил методы руководства советской коммунистической партии».
Именно потому, что Грамши придавал исключительное значение встрече с представителем ИККИ и всему этому вопросу, он поехал на нелегальное собрание своего ЦК (в лесу, в окрестностях Генуи). Но в поезде полицейский чин ему вежливо посоветовал вернуться в Рим. Грамши боялся навести полицию на след товарищей и вернулся. Собрание длилось с 1 по 3 ноября, многие члены ЦК не смогли приехать из-за положения в стране.
Сприано — уже не в многотомной «Истории…», а в одной опубликованной позже л основанной на документах книге («Грамши в тюрьме и партия») [15] — пишет о том, как в то самое время, когда Антонио Грамши 31 октября поехал на встречу с Эмбером-Дро, пятнадцатилетний мальчик совершил покушение на Муссолини, фашисты озверели и решили более не считаться с положением о неприкосновенности депутатов парламента. 8 ноября Антонио Грамши был арестован в Риме и заключен в тюрьму. 5 декабря его отправляют в ссылку в Устику, где он вместе с Бордигой и другими товарищами организует школу для ссыльных. Бордиге удается связаться с оставшимися на воле коммунистами, они готовят план побега Антонио Грамши, но 20 января 1927-го на Грамши надевают кандалы и увозят в миланскую тюрьму Сан-Витторе. Готовится громкий процесс. Грамши, Террачики и другие руководители партии — главные обвиняемые. Их судит военный трибунал (процесс продолжается с 28 мая по 4 июля 1928 года). Прокурор цинично заявляет, что мозгу Грамши «надо лет на двадцать помешать работать», его приговаривают к 20 годам 4 месяцам и 5 дням тюремного заключения. Террачини к еще более длительному сроку.
Сохранились бессмертные «Тюремные тетради» и «Письма Грамши из тюрьмы», он писал их близким, они подвергались тюремной цензуре. В тетрадях, как и в письмах, неоднократно, как лейтмотив, проходит одна мысль. Грамши считает, что он «осужден не только трибуналом Муссолини». А кем, кроме трибунала Муссолини? Все окружено мраком, высказываются различные предположения. До сих пор неизвестно, насколько серьезно желало в те годы советское правительство (если вообще желало) добиться освобождения Грамши в обмен на кого-либо или по другим каналам. Есть много гипотез, и, как выражается Сприано, «все гипотезы правдоподобны».
[А.К. — Толстый намёк на то, что советским было выгодно, что Грамши сидит в тюрьме]
Мы еще вернемся к теме Антонио Грамши, одному из стольких трагических сюжетов истории XX века, а пока — о том, что происходило в Коминтерне и в ИКП после ареста Грамши, Террачини и многих других.
В Москве с 17 июля по 1 сентября 1928 года проходит VI конгресс Коминтерна. Один из руководителей ИКП Джорджо Амендола писал: «В начале 1928 года отношения с Коммунистическим Интернационалом были хорошими. Тольятти за год своего пребывания в Москве в качестве представителя ИКП при Коминтерне завоевал сильную позицию, и линия Лионского конгресса естественно вписывалась в направление, принятое Коммунистическим Интернационалом после того, как был удален Зиновьев и руководить Коминтерном стал Бухарин. На работе VII пленума ИККИ, разумеется, не мог не сказаться разрыв, происшедший в советской партии, между блоком оппозиционеров (Троцкий, Зиновьев, Каменев) и большинством ЦК, объединившимся вокруг Сталина. Сыграл свою роль и выбор позиции, сделанный Тольятти после драматически прервавшейся переписки с Грамши». [16]
Звучит почти идиллически. Потом Амендола описывает ход конгресса, решительно провозгласившего, что на первый план выдвигается задача борьбы против социал-демократии. При этом он замечает, что итальянская делегация была шокирована грубостью и примитивностью некоторых выступлений и формулировок. Основной доклад на конгрессе сделал Бухарин. Выступление Тольятти — от имени итальянской делегации — очень интересно. Во-первых, Тольятти четко говорит о фашизме, ничего не упрощая и не схематизируя. Во-вторых, касаясь положения в итальянской партии, Тольятти осторожно, но недвусмысленно характеризует кадровые проблемы всего Интернационала. Он заверяет, что итальянцы организационно покончили с бордигианством и т. д. И далее: «Если что-либо из опыта внутренней жизни нашей партии в период между V и VI конгрессами можно считать универсальным, то это вывод: формирование руководящего центра партии должно отвечать политической линии партии и происходить на основе открытой политической борьбы, коль скоро она оказывается необходимой. Признаем, что в некоторых случаях этому правилу не следовали, а заменяли его методом беспринципной борьбы и компромиссов между различными группами. В этом таится опасность. Если мы хотим найти девиз для формирования руководящих центров наших партий, нам следует обратиться к последним словам умиравшего Гёте: «Больше света!» Авангард пролетариата не может бороться во мраке. Генеральный штаб революций не может формироваться в беспринципной фракционной борьбе». [17]
В эти же дни, когда заседал конгресс, была опубликована важная статья Тольятти «По поводу фашизма». Приближалось время «социал-фашизма» и связанных с этим событий в международном движении. Этот период будут называть словом поворот, словом, которое в то время приобретет зловещее значение. Грамши и Террачини — в тюрьме. Таска, член делегации, остается в Москве как очередной представитель своей партии в Коминтерне. Амендола горько упрекает Тольятти за такое решение и отзывается о Таске исключительно резко. Амадео Бордига — в ссылке. 1 сентября 1928 года VI конгресс принимает Программу Коммунистического Интернационала.
VI конгресс Коминтерна — цитирую Советский Энциклопедический Словарь — «определил тактическую линию компартий, исходя из перспективы пролетарской революции как непосредственной задачи дня».
Можно ли проводить параллель между благородными иллюзиями 1920 года и тем, что происходило на VI конгрессе восемь лет спустя? Такую параллель, я убеждена, проводить никак нельзя. Что касается речи Тольятти, в которой он цитирует предсмертные слова Гёте «Больше света!», то эту речь ему не дали произнести до конца под тем предлогом, что он исчерпал время для выступления. «Кому-то» речь не понравилась до такой степени, что не все даже было включено в стенографический отчет, и полный текст выступления Тольятти был помещен только в «Ордине нуово», печатавшемся тогда в Париже. На папиросной бумаге, чтобы легче было провозить нелегально в Италию. На это в Исполкоме ИНКИ закрыли глаза, важно было не допустить появления полного текста в официальных изданиях Коминтерна.
Все в том же 1928 году в германской партии произошли печальные события — почти мелодрама, о которой пишут буквально все итальянские исследователи. Выбираем один источник [18] — книгу Альдо Агости «Коммунистический Интернационал». Произошло следующее. В городе Гамбурге руководитель местной организации Витторф, попросту говоря, украл из партийной кассы 1850 марок. Этот Витторф был «человеком Тельмана», который узнал о том, что случилось, но предпочел скрыть. Насколько известно, Тельман сам внес украденные деньги в кассу и надеялся, что продолжения этой истории не последует. Однако каким-то образом о подробностях ее узнали работники из другой, не тельмановской фракции, и среди них — пользовавшийся большим авторитетом Гуго Эберлейн (один из руководителей «Союза Спартака», член ЦК, делегат I, IV и VII конгрессов Коминтерна, в 1935— 1937 годах — член Интернациональной контрольной комиссии).
Гамбургская организация исключила Витторфа из партии, но Эберлейн и другие потребовали срочно созвать заседание ЦК. Оно состоялось 26 сентября 1928 года. Подтвердили исключение Витторфа, но серьезные обвинения были предъявлены и самому Тельману. История произошла еще весной, Тельман объяснял свои действия тем, что не хотел наносить ущерб репутации партии. Но противники заявляли, что Тельман руководствовался интересами своей фракции, и сочли все настолько серьезным, что подавляющим большинством (сам Тельман тоже голосовал за это!) решили отстранить Тельмана от руководства партией до окончательного выяснения всех обстоятельств.
Узнав о том, что произошло, Сталин послал в Германию двух представителей ИККИ в качестве эмиссаров, но отменить решение от 26 сентября им не удалось. VI конгресс давно закончился, и многие деятели Коминтерна поехали отдыхать в Крым или на Кавказ. В Москве не было ни Бухарина, ни Манунльского, ни Пятницкого, ни Белы Куна, ни Эмбера-Дро. 6 октября Сталин собрал на совещание тех руководителей ИККИ, кто был в Москве, всего несколько человек. Оно вошло в анналы под названием странного заседания. На «странном заседаний» Тельмана, правда, осудили, но на посту руководителя партии оставили, а главный удар направили против тех, кто хотел «использовать гамбургский инцидент во фракционных целях».
Как раз в этот день Тольятти пишет Таске, который заменяет заболевшую Камиллу Раверу на посту представителя итальянской партии в ИККИ, сверхконфиденциальное, но в то же время сверхосторожное письмо. Излагает суть дела, но настойчиво просит ни в коем случае не ввязываться во всю эту историю. Тольятти объясняет, что речь идет о фракционной борьбе, что «с моральной точки зрения» поведение Тельмана, конечно, следует осудить, Однако… Таска дает слово «ни в коем случае» не ввязываться.
Между Таской и Тольятти начинается почти лихорадочный обмен письмами. Немцы пишут тому и другому. Обстановка внутри Коминтерна становится все напряженнее. Конечно, в основе всего этого — русский вопрос: взаимоотношения между Сталиным — Бухариным — «левой оппозицией» и т. д. Но Таска, обещавший не ввязываться, уже 4 ноября пишет своей партии, что обстановка очень накаленная и что он, Таска, разобрался в том, что произошло в Германии.
Разобрался или не разобрался, но суждения его беспощадные Вообще после «странного заседания» произошел общий взрыв морального негодования. Потом многие перестали негодовать и протестовать, но не все (например, не Эмбер-Дро). 14 декабря Таска пишет своим товарищам откровенное письмо, смысл которого заключается в том, что он не намерен больше придерживаться традиционной итальянской тактики: маневрировать, спорить по пустякам, тянуть, искать компромиссы.
Некоторое время Тольятти как будто даже поддерживал Таску, но потом все решительно переменилось. Почему? Дело в том, что из Москвы приехал представитель ИККИ и рассказал следующее. 19 декабря 1928 года Сталин открыл заседание Президиума ИККИ, посвященное «немецкому вопросу», выступил лично и в самой резкой форме напал на Эмбера-Дро и на Таску (прежде всего — на Эмбера-Дро), обвинил их в оппортунизме и т. д. Почти все проголосовали за предложения Сталина. Лишь Клара Цеткин проголосовала против, а Таска воздержался. Его это, однако, не спасло, так как на том же заседании представитель Коммунистического Интернационала молодежи обвинил Таску, будто тот «пытается натравить итальянскую партию на Коминтерн».
Таска еще раньше просил заменить его в Москве кем-нибудь другим, и партия согласилась. Эмбер-Дро тоже заявил что не желает оставаться в Москве и уезжает к себе в Швейцарию. 15 января 1929-го Таска приходит попрощаться с Кларой Цеткин, а потом вместе с Эмбером-Дро наносит прощальный визит Бухарину, которого они оба глубоко уважают. Через два дня, 17 января, Таска уезжает из Москвы и перед отъездом обращается с письмом в Политический секретариат Коминтерна. Он требует, чтобы был исправлен текст протоколазаседания 19 декабря, когда «товарищ Сталин фальсифицировал его (Таски) мысль и высказывания». Никакой реакции на это письмо не последовало.
Из Берлина 20 января 1929 года Таска направляет письмо Исполкому своей партии, в котором подводит итоги своего московского опыта и мотивирует свои поступки. Многие исследователи отмечали, что, как правило, «интеллигентский снобизм» не позволял Таске признавать
собственные ошибки. По существу, он не признал их также и на этот раз. Приводим целиком один пункт этого письма:
«5. Все упирается в Сталина. ИККИ не существует. ЦК ВКП(б) не существует. Сталин — «учитель и хозяин», который решает все. Находится ли он на высоте подобной ситуации? В состоянии ли он нести такую ужасающую ответственность? Мой ответ предельно ясен: Сталин неизмеримо ниже ее. Перечитайте всю его продукцию: вы не найдете ни одной собственной идеи. Он без зазрения совести пережевывает идеи, украденные у других, и преподносит их нам в этой своей схематической форме, создавая иллюзию силы мысли, которой нет. Идеи для него — это пешки, которые он двигает, чтобы выигрывать одну партию за другой. Некоторые в Москве растроганно думают, что Сталин «поступает как Ленин», который не раз выхватывал у противников аргументы и инициативу. Такого мнения придерживается даже… Дан в берлинском журнале меньшевиков. Сравнивать с Лениным хотя бы в этом плане — провокация и угодничество. Ленин часто вырывал аргументы из рук противников и иногда ими пользовался, чтобы проводить в жизнь принципы, которым он сам следовал, аргументы, которые были полезными, а порой и необходимыми (как в случае определения политики по отношению к крестьянам).
Порой это было удобно, так как противники включали некоторые положения в свои программы, а потом так и оставляли неосуществленными, потому что у них не хватало мужества для претворения их в жизнь. Во всяком случае «материалы», полученные таким образом, не были чужеродными, они ассимилировались, интегрировались в новой революционной системе. Сталин — плагиатор, потому что не может им не быть, потому что в интеллектуальном плане он посредствен и бесплоден, и потому, что он втайне завидует интеллектуальному превосходству Троцкого, Бухарина и других, чего он им простить не в состоянии, Он пользуется их идеями от раза к разу, от случая к случаю, в зависимости от обстоятельств. А потом, присвоив себе эти идеи, переходит в атаку против обворованных, ибо для него важны не принципы, но монополия на власть. Благодаря такой политике и таким методам Сталин в России — это знаменосец контрреволюции, человек, уничтожающий — пока у него есть свобода рук — дух и завоевания Октябрьской революции. Между Сталиным и Лениным лежит пропасть. Я считаю самым большим несчастьем, какое могло случиться в Советской России после смерти Ленина, — то, что вся власть сосредоточилась в руках Сталина. Русская партия и все мы дорого заплатим за то, что не посчитались с точными указаниями Ленина о нем. Сегодня Сталин зажал в кулак не только русскую партию, но весь Интернационал. И вопиющая диспропорция между такой властью и качествами, необходимыми, чтобы осуществлять ее, вызовет серию конвульсий, которые могут стать роковыми для Революции. Таким я вижу положение дел. Моя душа трепещет и не хочет смириться». [19] Напоминаем дату: 20 января 1929 года. Поразительно!
[А.К. — Таска, как и Эмбер-Др,о представляли в Коминтерне так называемый «правый уклон», то есть были связаны с Бухариным]
***
В гостинице «Люкс» на Тверской улице, где живут иностранные товарищи, работающие в Коминтерне, еще никого не арестовывают, до этого остается несколько лет. Таска едет в Париж и пишет громадный доклад, который 28 февраля 1929 года обсуждает ЦК итальянской партии. Тольятти очень резко критикует Таску, заявив, в частности, что за три месяца пребывания в Москве Таска не мог сам все это продумать, значит, использовал «разные сплетни». И что вообще Таска еще со времен Ливорно вел себя сомнительно, а теперь полностью разоблачил свою суть. Еще до «обвинительного акта» Тольятти на том заседании ЦК ИКП Таска сам признал некоторые ошибки. Однако в основном и в главном он настаивал на своей правоте. Сприано пишет, что этот доклад — самый серьезный и выстраданный документ из всего когда-либо написанного Таской.
Прения были такими жесткими, что Таска предложил, чтобы его вывели из состава Политбюро итальянской партии. Его, однако, не вывели, только решили не распространять текст его доклада, о котором Сприано пишет, что еще в начале 1929 года Таска сумел сделать исключительно важный «фотографический снимок» — при том, что, конечно же, он не мог рассчитывать, что его позицию разделят другие. Цитируем Сприано: «Сам тон высказанных им соображений, их серьезность показывают, что он хотел сделать предупреждение. Если бы суждения Таски были приняты, это означало бы, что в отношениях с международным движением сожжены все мосты». Он добавляет, что сегодняшних читателей «потрясает острота и точность многих соображений Таски, корректность анализа, отказ от догм и от схем».
В Москве с 3 по 19 июля 1929 года заседает X расширенный пленум ИККИ. Идут гораздо дальше того, что было сказано на VI конгрессе. Именно во время этого пленума говорят о социал-фашизме как порождении социал-демократии. Бела Кун доходит до того, что утверждает: фашизм Муссолини родился из идей социал-демократов. С докладами на пленуме выступают Куусинен и Мануильский. Куусинен говорит: «У фашистов и у социалистов одинаковые цели; разница только в девизах и в методах». Кроме двух докладчиков и Белы Куна на пленуме выступают Лозовский, Молотов, Тельман и другие. В унисон. Итальянцы фактически находятся на скамье подсудимых. В частности, им не могут простить, что они до сих пор терпят в своих рядах Таску. Этого мало: Куусинен в заключительном слове спрашивает Тольятти, долго ли они будут проявлять такой же «такт» по отношению к Таске, какой проявляли по отношению к Троцкому. Итальянцы впервые беспрекословно подчиняются. Сприано и другие пишут об исключительно нервной атмосфере X пленума.
Через тридцать лет, в статье «Некоторые проблемы истории Коммунистического Интернационала», опубликованной в «Ринашите» в июле — августе 1959 года, а потом включенной в собрание сочинений, Тольятти напишет: «Самой серьезной ошибкой было, по моему мнению, определение социал-демократии как социал-фашизма; ошибочными были и вытекавшие отсюда политические последствия». [20] Но это через тридцать лет. А в то время итальянская партия, как и другие, безропотно подчинилась. Тольятти возвращается в Париж, где находится заграничный центр партии, и повторяет все формулы. И позицию Коминтерна, отождествлявшего социалистов с фашистами, поддерживают все, кроме троих. Эти трое: Альфонсо Леонетти, Пьетро Трессо и Паоло Раваццоли. Они несогласны и открыто возражают. Конец 1929 года знаменует начало нового периода истории революционного движения.
В первые два месяца 1930 года возникают серьезные противоречия, приведшие к расколу в руководстве Итальянской коммунистической партии. В Политбюро большинство возглавляет Тольятти. Меньшинство — трое перечисленных выше и находившийся в Швейцарии Транкуилли (Иньяцио Силоне). Созывают расширенный пленум ЦК ИКП, Тольятти обвиняет троих — так они и вошли в историю партии как «трое» — в «политической деградации и полной деморализации». И их исключают из партии. Разбираться во всех подробностях сейчас немыслимо. Факт тот, что ИККИ подтверждает исключение троих. Позднее исключат и Силоне, и примерно в этот же период — Амадео Бордигу. Известно, как относились ко всем этим событиям Троцкий, а также находящиеся в тюрьме Террачини и Антонио Грамши.
Террачини считает (все документировано, но мы не даем сносок), что Политбюро и ЦК ИКП «поддались панике», поскольку впервые в рядах партии возникло ясно выраженное недовольство руководством Тольятти. Он отказывается понимать, почему вдруг так быстро стали исключать из партии достойных коммунистов. И вообще Умберто Террачини против поворота в линии Коминтерна и, в частности, в позиции итальянской компартии. Грамши находится в тюрьме Тури (в Бари), и с ним происходит много странных, как он выражался, событий. Одно — очень важное. «Трое» были исключены из партии 9 июня 1930 года. Через шесть дней, 16 июня, Антонио Грамши посетил в тюрьме его брат Дженнаро, не член партии. Он рассказал Антонио обо всем, что произошло. Потом отправился в Париж и сообщил партийному центру, что Антонио «одобряет самые суровые меры». Так было принято считать. Но в 1966 году вышла серьезная и ответственная книга «Жизнь Антонио Грамши», автор которой, Джузеппе Фиори, лично говорил с Дженнаро. И узнал сенсационные вещи. Цитирую:
«Дженнаро сказал мне, что они могли говорить свободно, но недолго. «Я сказал брату то, что должен был сказать. Антонио был потрясен. Он разделял линию Леонетти, Трессо и Раваццоли, осуждал их исключение и отвергал новую линию Коминтерна, с которой, по его мнению, Тольятти согласился слишком поспешно». [21] На вопрос Фиори, почему Дженнаро дал неверную информацию Центру в Париже, Дженнаро ответил, что боялся. Боялся, что «Антонио Грамши смогут тоже обвинить в оппортунизме и исключить из партии». Сказал ли Дженнаро всю правду Джузеппе Фиори, воспроизвел ли ее точно?
Но мы имеем также свидетельства бывшего президента Республики, социалиста Сандро Пертини, который познакомился с Грамши в тюрьме Тури ди Бари. Одно из них приведено в книге «Живой Грамши», составленной племянницей Грамши. Пертини пишет: «В то время мы, социалисты, были для коммунистов «социал-фашистами». Но не для Грамши». [22] И потом подробно — об одиночестве Грамши, о том, как он был изолирован от других коммунистов-заключенных, которые мыслили настолько догматично, что были просто не в состоянии понять своего лидера. Да кроме того, и очень мелко и плохо вели себя по отношению к Антонио Грамши — не только лидеру их партии, но и тяжело больному человеку. Пертини подчеркивает одиночество Грамши и горечь, которую вызывало у него отношение коллектива.
Формально, конечно, Тольятти и другие писали и говорили все, что в таких случаях положено. Но невозможно забыть лейтмотив: «Я осужден не только трибуналом Муссолини». А в 1933 году, в период тяжелой депрессии, Грамши вписал в «Тюремные тетради» несколько страниц, названных «Автобиографические заметки». Там есть страшное место: Грамши зашифрованно, усложненно, но все же достаточно отчетливо пишет о том, что мог бы избежать некоторых испытаний, если бы кто-то, кто имел возможность, избавил бы его от них. Он пишет в этом месте об аморальной, ложногероической фразеологической концепции… Мы не знаем, о ком он пишет. Но это 1933 год, это торжество сталинской теории «социал-фашизма», это серия трагедий.
Эрнст Генри написал замечательное письмо, адресованное И. Г. Эренбургу. Цитируем: «Слова Сталина были таким же приказом Коминтерну, как его указания Красной Армии или НКВД. Они разделили рабочих друг от друга как бы баррикадой. Помните? Старые социал-демократические рабочие повсюду были не только оскорблены до глубины души, они были разъярены. Этого коммунистам они не простили. А коммунисты, стиснув зубы, выполняли приказ о «смертном бое». Приказ есть приказ, партийная дисциплина — дисциплина. Везде, как будто спятив с ума, социал-демократы и коммунисты неистовствовали друг против друга на глазах у фашистов… Отказался Сталин от теории социал-фашизма только в 1935 году, но было уже поздно — Гитлер смеялся и над коммунистами и над социал-демократами». [23]
В 1935 году состоялся последний — VII конгресс Коминтерна, на котором Димитров произнес доклад «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма», а с содокладом выступил Пальмиро Тольятти. С кошмаром социал-фашизма было наконец покончено.
15 мая 1943 года, в разгар войны, Президиум ИККИ принял решение о роспуске Коминтерна. О том, что случилось в 1937—1938 годах и позднее, во время войны, все мы знаем. Знаем также, что чистая утопия — размышлять об исторических событиях, употребляя при этом если бы… Иначе говоря, существовали ли альтернативы, можно ли было делать иные выборы и избежать многих трагедий, личных и коллективных. И все-таки сам Тольятти говорил в «Лекциях о фашизме», что установление фашистского режима в Италии не было неизбежностью, что альтернативы существовали. Исходя из посылки если бы, с болью думаешь о бесконечных расколах, о том же Ливорно, о многом другом.
Есть точка зрения, по которой раскол в Ливорно был трагическим и в чем-то глубоко ошибочным, но в чем-то главном — оправданным, потому что была создана партия, которая потом героически, самоотверженно, с верой в конечное торжество сражалась, принося огромные жертвы. Но можно подойти к этому иначе: а что, если бы эта партия оказалась еще сильнее и влиятельнее, не допустив раскола? А что, если бы можно было избежать фашизма и в Италии и в Германии? Но не станем углублять эту мысль: абстракция.
Нельзя, однако, закончить оптимистической нотой и вообразить, что после VII конгресса Коминтерна, при всем его историческом значении, тот же Тольятти с его огромным умом, опытом и пониманием диалектики, вдруг приобрел самостоятельность и свободу действий. Достаточно прочитать хотя бы то, что он писал по поводу процессов над оппозициями в СССР, или знать, что он, скажем мягко, санкционировал в Испании во время гражданской войны. Читать 4-й том произведений Тольятти (1935—1944) страшно.
Не станем цитировать. Вспомним слова великого поэта:
Напрасно в годы хаоса
Искать конца благого.
Одним карать и каяться,
Другим — кончать Голгофой.
Как вы, я — часть великого
Перемещенья сроков.
И я приму ваш приговор
Без гнева и упрека.
Наверно, вы не дрогнете.
Сметая человека.
Что ж. мученики догмата,
Вы тоже — жертвы века. [24]
Закончим эту статью рассказом о том, кто как умер. Антонио Грамши умэр мученически, оставив Италии и человечеству гениальные прозрения «Тюремных тетрадей». Террачини был исключен своими товарищами из партии за очередной «уклон», но потом был восстановлен и жил долго, подписал Конституцию Итальянской Республики. Таска кончил плохо и двусмысленно. Он стал французским гражданином, но его поведение во время войны давало повод для подозрений в коллаборационизме. С одной стороны, помогал деятелям бельгийского Сопротивления; с другой стороны, печатался в коллаборационистской французской газете. Амадео Бордига, исключенный из партии, создателем которой был, всегда оставался антифашистом и догматиком. Вернуться в ИКП он не пожелал.
Мы сказали о Бордиге и о троих основателях «Ордине нуово». Четвертый — Пальмиро Тольятти.
Сотни страниц посвящены тому, был ли Тольятти «искренним сталинистом», либо вынужден был поступать так, как поступал. Когда в Италии после краха фашизма были впервые изданы «Тюремные тетради» Грамши, по личному указанию Тольятти они подверглись тщательной партийной цензуре. И еще более строгой — «Письма из тюрьмы», когда многие имена (например, Бордига) просто вычеркивались, в лучшем стиле того времени. Но в главном Тольятти, вернувшись в Италию, повел себя как мудрый государственный деятель.
Его программой было создание «партии нового типа», и он этого добился. Еще об одном мы не имеем права забывать. О том, что летом 1964-го он не поехал отдыхать в горы, как привык, а отправился в Советский Союз — фактически, чтобы помочь Никите Сергеевичу Хрущеву правильно разобраться в сложных вопросах взаимоотношений с братскими партиями. Они так и не увиделись: во время выступления перед пионерами в Артеке Тольятти стало плохо: апоплексический удар. Он умер 21 августа 1964 года, его тело на самолете увезли в Рим, и его хоронила вся партия.
Был опубликован документ, подготовленный для встречи с Хрущевым, документ, который он так и не успел вручить. Он вошел в анналы как «Ялтинский мемориал», а «Правда» напечатала его как «Памятную записку». Такой документ мог написать только человек недюжинного ума, выдающегося политического таланта, имеющий очень много грехов на совести, но многое перенесший и много сделавший для партии. Дальнейшая история Итальянской коммунистической партии, после смерти Тольятти, тоже непроста и нелегка. Современникам трудно быть беспристрастными: да или нет, хорошо или плохо. А между тем лучше, пожалуй, говорить: да и нет, хорошо и плохо, потому что добро и зло дьявольски переплетены. Наш долг состоит в том, чтобы говорить правду, как мы ее видим и понимаем, ничего не упрощая, не подгоняя под заранее составленную схему. Это трудно. Но необходимо и обязательно — с политической точки зрения и потому, что этого требует этический долг.
Примечания:
[1]
В. И. Ленин. Поли, собр, соч., т, 21,
[2]
Paolo Spriano . Storia del Partito comunista italiano I. Da Bordiga a Gramsci. Torino, 1967, p. 66.
[3]
«В. И. Денин и Коммунистический Интернационал». М, 1970, с. 56.
[4]
«В. И. Ленин и Коммунистический Интернационал», с, 250—254.
[5]
В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 41, с. 199.
[6]
»L’Ordine Nuovo»: 1919-1920, Антонио Грамши. «Ордине нуово». М„ 1957, с. 157 (без подписи).
[7]
Resoconto stenografico del XVII Congresso Nazionale del Partito Socialista Italiano. Livorno, 15-20 gennaio, 1921, Edizioni Avanti!, Roma, 1962.
[8]
В. И. Ленин. Полк. собр. соч., т. 44, с 23—33.
[9]
Цитирую по: Paolo Spriano. Storia del Partito comunista italiano I. Da Bordiga a Gramsci. Torino, 1967, p. 121.
[10]
Пальмиро Тольятти. Избранные статьи и речи, т. 1 (1923 — октябрь 1956 года). М. 1965.
[11]
Paolo Sprlano. Storia del Partito comunista italiano II. Gli anni della clandestinità. Torino, 1969, p. 3.
[12]
Luigi Longo—Carlo Salinari . Dal socialfascismo alla guerra di Spagna. Milano, 1976, p, 17-18.
[13]
Istituto Giangìacomo Feltrinelli. ANNALI anno ottavo 1966. Milano, 1966, p. 258.
[14]
«Rinascita», Roma, 30 maggio, 1964
[15]
Раоlо Sрriаnо. Gramsci in carcere e il Partito. Roma, 1977.
[16]
Giorgio Amendola. Storia del Partito comunista italiano 1921-1943. Roma, 1978, p. 135.
[17]
Palmiro Togliatti . Opere 2. Roma, 1972, p. 440.
[18]
Аldо Agоsti. La Terza Intemazionale. Storia documentata Ш, Roma, 1979.
[19]
Istituto Giangiacomo Fеltrinelli, ANNALI anno ottavo, cit., p. 670.
[20]
Palmiro Togliatti. Opere 6. Roma, 1984, p. 396.
[21]
Giuseppe Fiori . Vita di Antonio Gramsci. Bari, 1966,.p. 91-92.
[22]
GRAMSCI VIVO nelle testimonianze dei suoi contemporanei a cura di Mimma Paulesu
Quercioii. Milano, 1977, p. 210.
[23]
«Дружба народов», 1988, № 3, с. 234
235.
[24]
Б. Паcтернак . Лейтенант Шмидт. «Советский писатель», 1965, с. 302.
Источник: «Иностранная литература», 1989, №1.
