Несколько штрихов к портрету Имре Надя * Статья

Личность этого венгерского политика нередко воспринимается российским историческим сознанием сквозь призму ряда стойких мифов. Опубликованный в «Вопросах истории» (2006, N 8) очерк Б. Й. Желицки об Имре Наде, которым журнал откликнулся на 50-летие венгерского восстания, в целом дает представление о жизненном пути человека, в известной мере ставшего символом трагических событий «будапештской осени» 1956 года. Деятельность Надя рассмотрена в широком контексте венгерской истории середины XX в., особенно глубоко проанализирована реформаторская программа, которую правительство Надя пыталось воплотить в жизнь в 1953 — 1955 годах. При этом автор не идеализирует своего героя, признает его слабости и ошибки.

При всех достоинствах очерк не в полной мере отвечает сегодняшнему уровню знания о предмете, особенно о 12 днях восстания (23 октября — 3 ноября 1956 г.), отраженному в литературе 1990-х и последующих лет; в частности, нельзя пройти мимо двухтомной биографии Надя (в сокращенном виде издана в русском переводе¹).

Имеются и досадные неточности. Видный деятель венгерской компартии Л. Райк не мог оказаться на свободе в числе реабилитированных коммунистов, поскольку был казнен 15 октября 1949 года. Открытый судебный процесс по делу Райка и его соратников (сентябрь 1949 г.), напоминавший по своему сценарию большие московские процессы 1936 — 1938 гг., имел главным образом антиюгославскую направленность. Он не только завершился вынесением ряда смертных приговоров, но и стал важной вехой в дальнейшем разжигании И. В. Сталиным антиюгославской кампании: в соответствии с резолюцией второго совещания Коминформа, принятой по горячим следам расправы над Райком, титовская Югославия объявлялась страной, находящейся под властью уже не просто ревизионистов, а «шпионов и убийц». Автор не может не знать, какую роль в общественном подъеме весны 1956 г. сыграло требование посмертной (!) реабилитации Райка, как и о том, что перезахоронение останков Райка 6 октября стало своего рода прологом венгерского восстания.

Раскритикованный в январе 1955 г. на пленуме ЦК КПСС и вскоре освобожденный от обязанностей председателя Совмина СССР, Г. М. Маленков не был в то время удален из партийного руководства, оставаясь членом Президиума ЦК КПСС вплоть до неудавшейся попытки антихрущевского путча в июне 1957 года. В начале ноября 1956 г. он выезжал с Н. С. Хрущевым в Югославию для важной встречи с Тито на Бриони (где югославский лидер при всех оговорках все-таки поддержал советские планы силового решения «венгерского вопроса»), а с середины ноября до начала декабря находился в Будапеште. Там вместе с другим членом Президиума ЦК КПСС, М. А. Сусловым, он фактически осуществлял контроль за деятельностью правительства Я. Кадара. Около десятка донесений высокопоставленных эмиссаров КПСС в Москву за эти недели опубликованы в сборнике документов «Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.» (М. 1998) (на него постоянно ссылается и Желицки).

Из текста не совсем ясно, почему нападки М. Ракоши и его окружения на Надя активизировались после критики в Кремле Маленкова. Вероятно, было бы уместно провести параллели между политикой «нового этапа» в Венгрии и провозглашенной тогда же, летом 1953 г., концепцией Маленкова, также ставившей во главу угла удовлетворение насущных нужд населения в продовольствии и предметах потребления, форсированное развитие легкой промышленности. Правда, реформаторские устремления Надя были куда более далеко идущими, распространившись и на политическую сферу общества. Хотя в январе 1955 г., на упомянутой встрече в Москве (где обсуждались вопросы Венгрии) Маленков отмежевался от Надя, обвинения, адресованные главе советского правительства с трибуны состоявшегося вскоре пленума ЦК КПСС, работали и против венгерского премьер-министра, дав Ракоши удобный случай для наступления.

Весной 1954 г. Надь отнюдь не ставил вопроса о возрождении коалиции и многопартийности; после нескольких лет жесткой однопартийной диктатуры в обществе еще далеко не созрели силы, которые готовы были бы выступить снизу с такими требованиями. Желицки подходит ближе к истине, когда пишет, что Надь стремился оживить деятельность Отечественного народного фронта для того, чтобы в какой-то мере компенсировать отсутствие в венгерском обществе многопартийности и политического плюрализма, сделать эту организацию рупором для выявления многообразных общественных настроений.

Незнание книги Райнера приводит к неточностям в изложении фактов биографии героя очерка. Неправда, что Надь работал в Международном аграрном институте вплоть до его закрытия. Он не только был уволен из института, но и исключен из партии, некоторое время находился даже под арестом. Полемизируя в данном случае не с Желицки, а с Ч. Гати, автором книги «Обманутые ожидания. Москва, Вашингтон, Будапешт и венгерское восстание 1956 года» (М. 2006), заметим, что Надь, хотя и прожил долгие годы сначала в России, а позже в СССР, отнюдь не считался советскими лидерами в полной мере «своим человеком», не вызывал большого доверия. Мне в процессе работы в Архиве внешней политики России над дипломатическими донесениями из Будапешта конца 1940-х годов, приходилось читать отзывы о нем как о правом оппортунисте и «явном бухаринце». Вместе с тем в 1953 г., когда предстояло сменить приоритеты в экономической политике Венгрии, в Москве не нашли среди бывших членов венгерской коммунистической эмиграции (так называемых коминтерновцев) другого эксперта по сельскому хозяйству, которого можно было бы рекомендовать на пост главы правительства. Выбор в пользу Надя в Кремле сделали, что называется, не от хорошей жизни.

Лишено оснований утверждение Желицки о том, что в конце июня 1956 г. по настоянию Ракоши был составлен список «подлежащих аресту правых элементов». Особенно удивительно читать о том, что в него вошел Кадар. Ведь Суслов, посетивший Будапешт за две недели до этого, дал согласие не только на кооптацию Кадара в Центральное Руководство (ЦР) Венгерской партии трудящихся, но даже на его избрание в Политбюро². Воспроизведенная Желицки версия восходит к опубликованной в 1958 г. журналистом Т. Мераи первой биографии Надя. На деле в целях более четкого выявления оппозиции был составлен не один, а даже два списка: первый — людей, посетивших Надя в день его 60-летия 6 июня 1956 г., и второй — лиц, участвовавших в конце июня в бурной дискуссии по проблемам свободы печати, организованной Кружком Петефи.

Согласно Желицки, А. И. Микоян, посетивший Венгрию в середине июля и давший «добро» на отставку Ракоши, заявил на пленуме ЦР венгерской партии о том, что Президиум ЦК КПСС не считает правильным исключение Надя из партии и рекомендует вернуть его в ряды ВПТ. В действительности, какова бы ни была субъективная позиция самого Микояна, на встрече с лидерами ВПТ 13 июля 1956 г. он, выступая от имени всего кремлевского руководства, выразил мнение, едва ли дающее простор подобному толкованию: мы «считали и считаем ошибкой исключение из партии Надя Имре, хотя он своим поведением этого заслужил. Если бы Надь остался в рядах партии, он был бы обязан подчиняться партийной дисциплине и выполнять волю партии. Исключив его из ВПТ, товарищи сами себе затруднили борьбу с ним. Следовало бы откровенно заявить Надю, что, борясь с партией, он закрывает себе возможность вернуться в ее ряды. Путь борьбы с партией — это путь, который неизбежно ведет его в тюрьму. Наоборот, если он изменит свое поведение, то он может рассчитывать на восстановление его в рядах партии»³. Таким образом, необходимым условием восстановления Надя в партии Микоян (который действительно в сравнении со своими соратниками по руководству КПСС отличался более либеральными взглядами, в том числе и в венгерском вопросе) считал как минимум самокритику со стороны опального венгерского политика. Неправильно было бы считать, что венгерское Политбюро, на протяжении долгого времени обвинявшее Надя в правом оппортунизме и уклонизме, именно под давлением Москвы вдруг неожиданно согласилось в первой половине октября восстановить его в партии. Истинные причины восстановления Надя в партии становятся понятными лишь в контексте той внутриполитической ситуации, которая сложилась в Венгрии в канун восстания — имеется в виду все усиливавшееся давление на власть снизу, со стороны реформаторски настроенной внутрипартийной оппозиции.

Автор несколько упрощает картину, когда пишет о том, что в ночь на 24 октября советские войска были введены в Будапешт для подавления восстания по инициативе нового лидера партии Э. Гере, который втянул в вооруженный конфликт руководство СССР. Известные источники заставляют сделать поправку: первый секретарь ЦР ВПТ надеялся прибегнуть к помощи дислоцированных в Венгрии частей Особого корпуса советских войск без официального обращения к Москве, согласовав вопрос лишь с посольством и командованием Особого корпуса. Он не хотел привлекать чрезмерного внимания советских лидеров к волнениям в Венгрии (они могли быть восприняты как результат его собственных «недоработок») и предпочел бы поставить их перед свершившимся фактом подавления беспорядков. Именно колебания Гере, который даже в телефонном разговоре с Хрущевым уклонился от прямой постановки вопроса о вводе войск, заставили Кремль приступить к военной акции не дожидаясь письменной просьбы от венгерского правительства.

По утверждению автора, в Президиуме ЦК КПСС уже 28 октября взяли верх сторонники силового разрешения венгерского кризиса. Однако выполненная зав. общим отделом ЦК В. Малиным запись заседания Президиума ЦК⁴ свидетельствует об обратном. С одной стороны, советское руководство действительно не исключало возникновения ситуации, когда «может быть, придется назначить правительство самим» («выработать свою линию, к ней присоединить венгерских людей»). Вместе с тем при всей озабоченности лидеров КПСС происходящим в Венгрии и при всем их недовольстве уступчивостью премьер-министра Надя (да и нового лидера партии Кадара), в конце концов после долгих дискуссий возобладала точка зрения о предпочтительности мирного пути — попытаться удержать под контролем действующее правительство, подвергавшееся сильному давлению справа, со стороны антикоммунистических сил. И это несмотря на то, что правительство Надя именно 28 октября объявило о прекращении вооруженной борьбы с повстанцами и отказалось от оценки происходящих событий как контрреволюции, провозгласив их национально-демократическим движением (о чем знали в Москве). Как это ни парадоксально, главный советский «силовик» маршал Г. К. Жуков первым призвал соратников к проявлению политической гибкости. Возникла идея подготовить обращение к венграм от имени советского правительства в поддержку Надя («а то только стреляем», — красноречиво заметил при этом Хрущев). Решение о поддержке правительства Надя было принято 28 октября единогласно: в его пользу сдержанно высказались даже такие «ястребы», как В. М. Молотов и К. Е. Ворошилов («Не на кого опираться. Иначе война»), Н. А. Булганин отметил, что продолжение боевых действий в Венгрии «нас втянет в авантюру», а Л. М. Каганович добавил, что оно «уведет нас далеко». Решено было не возражать против требования правительства Надя о выводе советских войск из Будапешта в места их постоянной дислокации. Маленков при этом затронул вопрос о необходимости согласия правительств соответствующих стран на пребывание советских войск.

При обсуждении ситуации в Венгрии принимался во внимание свежий опыт мирного разрешения кризиса в Польше. Смирившись с возвращением на польский политический Олимп В. Гомулки, выступавшего за расширение самостоятельности Польши в рамках «социалистического» выбора, и пожертвовав маршалом К. К. Рокоссовским, освобожденным от поста министра обороны ПНР, лидеры КПСС пошли на уступки, которые, однако, оправдали себя: уже 24 октября в Кремле не могли не заметить первых признаков ослабления внутриполитической напряженности в Польше. Рискнув после долгих колебаний положиться на В. Гомулку с его прочной репутацией «право-националистического уклониста», в Москве увидели, что менее зависимое, но в то же время более популярное в своей стране коммунистическое руководство может оказаться для СССР предпочтительнее марионеточного правительства, поскольку способно собственными силами нейтрализовать настроения недовольства и тем самым доставит меньше хлопот. Сдвиг вправо был предотвращен, Польша сохранена в качестве военного союзника. Успех мирного урегулирования в Польше, равно как и очевидная неэффективность первой вооруженной акции в Венгрии, заставили советских лидеров уже после ее проведения всерьез рассмотреть вопрос о возможностях мирного, политического урегулирования венгерского кризиса, лишь обострившегося после применения военной силы. При этом, конечно, в Президиуме ЦК КПСС не думали выйти за пределы уступок: можно было вывести войска из Будапешта, можно было позволить венгерским коммунистам включить в правительство (в целях расширения его социальной базы) деятелей из крестьянских партий 1945 — 1948 гг., можно было в крайнем случае даже разрешить венгерским властям признать справедливость многих требований повстанцев, но никак нельзя было допустить утраты коммунистами власти.

По мнению автора, «советская сторона лишь делала вид, что принимает, а на деле отвергала предложения венгерского премьера». Известная Декларация правительства СССР от 30 октября об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между СССР и другими социалистическими странами представлена в очерке своего рода уловкой, предпринятой для отвода глаз от военных приготовлений. При этом Желицки обходит стороной дискуссию, которая происходила 30 октября на заседании Президиума ЦК при принятии декларации, лишь мимоходом упоминает о том, что маршал Жуков еще высказывался в этот день за вывод войск из Будапешта, а если потребуется, то из Венгрии. Высказывания министра обороны плохо согласуются с утверждением о том, что «30 — 31 октября окончательно было решено развязать венгерский узел именно путем военной интервенции». Заседанию 31 октября, где было принято окончательное, силовое решение, предшествовала дискуссия 30 октября. Запись, сделанная Малиным, показывает, что в этот день советское руководство на основе венгерского опыта всерьез рассматривало вопрос о необходимости некоторой корректировки характера отношений внутри соцлагеря. «Ходом событий обнаружился кризис наших отношений со странами народной демократии», — говорил министр иностранных дел СССР Д. Т. Шепилов. Антисоветские настроения в этих странах распространены, продолжал он, и для того, чтобы их преодолеть, необходимо «устранить элементы командования» из практики межгосударственных отношений. Жуков расценил венгерский кризис как урок «для нас в военно-политическом отношении». «Упорствовать дальше — неизвестно, к чему это приведет», — заключил он. М. З. Сабуров связал истоки происходящих событий с недостаточно последовательным воплощением идей XX съезда КПСС.

Силовая политика в Венгрии, таким образом, не оправдывала себя. Очевидная неудача военного вмешательства 24 октября, лишь подлившего масла в огонь вооруженной борьбы, не только заставляла советских лидеров искать другие, более действенные способы разрешения кризиса, но и вплотную подводила их к мысли о необходимости определенного пересмотра всей системы отношений с восточноевропейскими странами, поскольку та, при видимой всеохватности советского контроля над Восточной Европой, на деле не решала главной своей задачи — сохранения внутриполитической стабильности в странах, находящихся в непосредственной близости к СССР и входящих в сферу его жизненных интересов. Пребывая в состоянии немалой растерянности, когда все уже испытанные средства оказались неэффективными, советские руководители решили всерьез (!) испробовать мирный вариант, увидев в курсе Надя на компромисс с повстанцами (при условии сохранения основ коммунистического правления) последний шанс на стабилизацию обстановки.

Последующее разочарование в мирной тактике было связано с осознанием слабости правительства Надя, неспособного контролировать ситуацию («мы пошли навстречу, но нет теперь правительства»). Сказался и еще ряд факторов: давление китайского руководства, развитие событий на Ближнем Востоке, где дружественный СССР Египет, за несколько месяцев до этого национализировавший Суэцкий канал, подвергся атаке со стороны Великобритании, Франции и Израиля. 28 октября военные приготовления на Ближнем Востоке были для Хрущева аргументом в пользу мирного разрешения венгерского кризиса — он хотел противопоставить свою способность к выработке мирного пути силовой политике империалистов. Однако массированная атака на Египет, произведенная в следующие дни, заставила советского лидера пересмотреть свои намерения. Перспектива поражения Египта и угроза утраты власти коммунистами в Венгрии были восприняты им как звенья одной цепи, симптомы фронтального наступления сил империализма и отступления сил социализма и их союзников во всемирном масштабе («Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов, империалистов. Они поймут как нашу слабость и будут наступать… К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого нет»). Демонстрация военной силы в Венгрии стала бы, с точки зрения Хрущева, наилучшим опровержением представлений о слабости СССР.

Не меньшую роль сыграл и внутренний фактор — реальные опасения Хрущева, что утрата Венгрии как союзника вызовет негативный отклик многих его соратников по партии (не только крайних сталинистов), покажется им симптомом ослабления державного положения СССР за годы, прошедшие после смерти Сталина (показательно высказывание Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС 31 октября: «Мы проявим тогда слабость своих позиций. Нас не поймет наша партия»). Как заметил Мераи еще в 1958 г., Хрущеву нужно было предотвратить образование враждебной ему коалиции консерваторов и силовиков, доказав, что он дорожит целостностью империи не меньше других.

За один день установки кардинально изменились («Пересмотреть оценку, войска не выводить из Венгрии и Будапешта и проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии»). С таким трудом, но, казалось бы, уже обретавшая свои очертания новая концепция восточноевропейской политики СССР, предоставлявшая союзникам несколько больше самостоятельности, была на следующий же день, 31 октября, отброшена, произошел откат к более традиционной силовой политике. И это несмотря на то, что сложившаяся международная обстановка и недвусмысленно декларированная позиция США едва ли давали серьезные основания говорить о возможности серьезного межблокового конфликта («Большой войны не будет», — признал Хрущев).

В то же время Декларация 30 октября не была мертворожденным документом. В ноябре-декабре 1956 г. делегации Польши и Румынии, ссылаясь на нее, добились от Москвы определенных перемен в двусторонних отношениях (не в последнюю очередь — экономических). Показательна и хрущевская трактовка сути декларации, выраженная в словах: «Мы придерживаемся Декларации. С Имре Надем это невозможно». По мнению советского лидера, принятый документ был применим только когда речь шла об отношениях между «социалистическими» странами; в Венгрии же коммунисты уже теряют власть.

Можно ли согласиться с автором в том, что комплекс мер, принятых правительством Надя, быстро привел к прекращению вооруженных стычек и началу нормализации ситуации? В том, что страна поверила обновленной коммунистической власти и выразила свою готовность к созданию правительства на коалиционной основе? Все было не так просто. С выводом советских войск из Будапешта напряженность отнюдь не ослабла. Восприняв вывод войск из столицы как свой успех, повстанцы выдвинули новые требования. Многие повстанческие отряды вопреки призывам правительства так и не сдали оружия, требуя полного вывода советских войск из страны, а также немедленного выхода Венгрии из Организации Варшавского договора. Часть национальных комитетов, образованных в конце октября, призывала к бессрочным забастовкам вплоть до вывода советских войск из страны. С такими политическими требованиями (в том числе о свободных выборах) выступал, в частности, образованный в г. Дьере на западе страны Национальный комитет Задунайского края, претендовавший на роль альтернативного центра власти, что создавало угрозу двоевластия. В области Боршод национальный совет также выражал неподчинение правительству. Призывы к неповиновению звучали со страниц прессы и по радио, также вышедшему из-под правительственного контроля. Некоторый перелом стал намечаться только через несколько дней, 2 — 3 ноября, когда правительство, обратившись в ООН за поддержкой требований нейтралитета Венгрии, доказало тысячам венгров свою последовательность в отстаивании национальных интересов.

По мнению Желицки, «в конце октября — начале ноября 1956 г. все внутренние и внешние признаки говорили о том, что борьба за придание венгерскому социализму более привлекательных, гуманистических черт одержит победу. Ничего не предвещало новых столкновений и испытаний». Автор, конечно, не оставляет без внимания кровавый инцидент 30 октября у здания Будапештского горкома, но в таком случае все же складывается в целом неадекватное представление о масштабе этой кровавой расправы, жертвой которой стал не только И. Мезе, но и десятки человек, в том числе, кстати сказать, и фотокорреспондент французского иллюстрированного журнала «Paris match» Педраццини, запечатлевший «будапештскую осень» в яркой фотохронике. Этот эпизод вызвал соответствующую реакцию со стороны не только известных венгерских антикоммунистических политиков (см., например, выступление лидера правой социал-демократии А. Кетли⁵), но и за рубежом, указав западной общественности, симпатизировавшей венгерским повстанцам, на реальную опасность разгула насилия и охлократии в случае полного распада органов государственной власти, неспособности правительства сдержать резкий сдвиг политической жизни вправо. Как писала не без оснований одна из влиятельных западноевропейских газет, охота на сотрудников госбезопасности превратилась в последние три дня октября в своего рода спорт. На свободу действительно было выпущено 3,5 тыс. политических заключенных, но кроме них еще и примерно 10 тыс. уголовников, что придало происходившим в Будапеште событиям весьма своеобразную окраску и заставило через 12 лет пражских реформаторов 1968 г. прилагать все усилия для того, чтобы избежать развития событий по венгерскому сценарию (обо всем этом, кстати говоря, не забывает в своих работах Гати — эксперт администрации Б. Клинтона по восточноевропейским делам). Вообще признание политической нецелесообразности и юридической незаконности советского военного вмешательства в Венгрии отнюдь не должно означать оправдания (или замалчивания) бессмысленного насилия и террора, вершившихся в те трагические дни экстремистски настроенными элементами. Венгерская революция дала не только примеры мужества в отстаивании суверенитета и демократических идей. Ее реальный, немифологизированный опыт стал грозным предостережением для последующих поколений борцов с тоталитаризмом.

Автор подает события в слишком розовом свете, когда пишет, что кроме эксцесса у горкома на площади Республики «ничто не нарушало внутреннее спокойствие». Примеров можно привести немало, наиболее показательный — это попытка повстанцев группы И. Дудаша захватить здание МИД Венгрии уже в начале ноября.

О первых признаках налаживания мирной жизни, когда в Будапеште «заработал транспорт, горожане приступили к уборке территорий и очистке улиц от руин», можно говорить только применительно к субботе 3 ноября, дню кануна решающей советской военной акции. Вопрос этот уже давно не является дискуссионным в венгерской литературе. Сам факт начавшегося налаживания мирной жизни подтверждал правоту Микояна, который убеждал соратников в Президиуме ЦК не торопиться с военным вмешательством, а советское правительство в конце октября — начале ноября 1956 г. сделало выбор, не отвечавший реальным интересам СССР. Это, однако, не означает, что надо оправдывать жестокие буйства разъяренной толпы или (что наблюдается гораздо чаще) делать вид, будто ничего подобного в Венгрии не было.

Едва ли «население жило в ожидании наступающего примирения как с советскими войсками, так и со своим обновляющимся партийно-государственным руководством». Во-первых, речь шла не о примирении, а о выводе иностранных войск, а во-вторых, в настроении основной массы венгров доминировало в те дни другое — надежда на то, что Запад и ООН не дадут Венгрию «в обиду», предотвратят советское военное вмешательство.

Нельзя согласиться и с утверждением, что правительство Надя «не догадывалось, как Кремль на самом деле оценивает его намерения частичной либерализации политической жизни и вывода советских войск из страны». Если это так, то как можно объяснить его обращение уже 1 ноября в ООН с просьбой о защите суверенитета?

По мнению Желицки, советское руководство вынесло свой окончательный вердикт политике Надя под влиянием Ракоши, Гере и др., соответствующим образом изображавших положение дел в Венгрии. Судя по тому, что Хрущев одобрил включение в первые программные документы кадаровского правительства предельно жестких оценок деятельности также и Ракоши и Гере, влияние их на советских лидеров в очерке преувеличено. Кстати, автор также упоминает, что Хрущев в одном из выступлений на Президиуме ЦК назвал основной причиной венгерского кризиса именно ошибки Ракоши, Гере и др., которые довели страну до кризисного состояния.

Затрагивается и болезненная проблема сотрудничества Надя с органами НКВД в 1930-е годы. Не только у Желицки, но и в большинстве работ венгерских историков чувствуется стремление по возможности обойти здесь острые углы. Это и понятно, учитывая давление вненаучных факторов, в частности большое внимание венгерского общественного мнения к персоне Имре Надя, ставшего для значительной части общества (кроме консерваторов и правых радикалов) фигурой знаковой, символом сопротивления сталинскому тоталитаризму и борьбы за национальные и демократические ценности. Сам факт обнародования Я. Райнером в первом томе биографии Имре Надя⁶ документов о его деятельности в качестве агента НКВД стал предметом судебных тяжб между будапештским Институтом по изучению истории революции 1956 года и родственниками Надя. Однако в некоторых работах дело представляется так, что информация, поступавшая в «органы» от Имре Надя, была приобщена к следственным делам чуть ли не вопреки его воле. Между тем В. Л. Мусатов, много лет посвятивший изучению Венгрии в новейшее время, приводит в качестве неоспоримого свидетельства собственноручно написанную 20 марта 1940 г. автобиографию Надя, где указывалось: «С НКВД я сотрудничаю с 1930 года. По поручению я был связан и занимался многими врагами народа»⁷. Не в качестве оправдания Надя, но возникает, правда, естественный вопрос: что могло ожидать в конце 1930-х годов — в случае отказа от тесного сотрудничества с НКВД — человека с довольно туманной биографией, долго работавшего за границей, исключавшегося из партии. В то же время встречающиеся иногда даже в научных трудах утверждения о том, что 15 или более человек были расстреляны или погибли в лагерях именно вследствие доносов Надя, выглядят голословными⁸. В этом вопросе нельзя ограничиваться слухами, распространенными в среде венгерской коммунистической эмиграции в СССР, следует обратиться к архивным источникам. Д. Лукач — один из крупнейших философов-марксистов XX в. — был арестован в июне 1941 г. и два месяца находился на Лубянке. Появились сообщения о мнимой причастности Надя к его аресту⁹. Однако в конце 1990-х годов я вместе с известным переводчиком венгерской литературы В. Середой ознакомились с делом Лукача, и оказалось, что во всем этом многостраничном следственном деле нет никаких упоминаний о доносах Имре Надя¹⁰.

Остается открытым также вопрос: почему документы 1930-х годов из архивов НКВД, компрометирующие Надя, не были использованы против него в 1957 — 1958 гг. при подготовке судебного процесса. Но даже если бы удалось доказать прямую причастность Надя к уничтожению некоторых соратников, позиция стыдливого замалчивания была бы здесь неправильна: любые компрометирующие Надя документы 1930-х годов, при всей их важности для составления полной картины о нем как личности, вместе с тем не дают сами по себе каких-либо оснований для пересмотра, переоценки его роли в общественно-политической жизни Венгрии середины 1950-х годов и революции 1956 года.

Приведенный в конце очерка текст последнего слова Надя, произнесенного 15 июня 1958 г. на неправедном суде, является плодом досужего вымысла журналистов, аутентичный текст приведен в книге Райнера¹¹.

К сожалению, автор не конкретизирует, какие политические причины заставили венгерский суд несколько раз откладывать процесс по делу Надя. Как ныне выяснилось, осенью 1957 г. суд был отложен по настоянию Москвы, дабы не отпугнуть руководителей Союза коммунистов Югославии от участия в совещании компартий в дни 40-летия Октябрьской революции (Тито и его окружение были категорически против суда, опасаясь, что показания подсудимых будут использованы против Югославии, как это было в случае с «делом Райка» в 1949 году). В феврале 1958 г. суд также был отложен по просьбе советских вождей, боявшихся, что приговор Надю послужит для западных держав поводом отвергнуть выдвинутый СССР пакет мирных инициатив.

Версия о решающей ответственности Кремля за казнь Надя настолько утвердилась в западной литературе и не вызывает вопросов, что даже автор биографии Хрущева У. Таубман не обратил в этой связи внимания на новые, недавно введенные в научный оборот источники¹². В том, что именно Москва повинна в казни Надя, были уверены и левые на Западе. Мать известного русского писателя В. Ерофеева Галина Ерофеева (в 1958 г. жена советского дипломата, работавшего в Париже) вспоминает, как поэт-коммунист Л. Арагон, прочитав в «L’Humanite» сообщение о судебном приговоре, прибежал в советское посольство, возмущенный до глубины души: «Неужели у вас не хватило бы чечевичной похлебки, чтобы прокормить Надя до конца его дней?», — гневно вопрошал он принявшего его атташе по культуре¹³. Однако краткая запись заседания Президиума ЦК КПСС от 5 февраля 1958 г. фиксирует действительную позицию Москвы: «Проявить твердость и великодушие»¹⁴. Напрашивается однозначная интерпретация: начатый процесс следует довести до завершения, однако смертные приговоры вовсе не обязательны.

Из документов следует, что Хрущев демонстрировал жесткость в «деле Имре Надя» до июньского пленума 1957 г., пока в руководстве КПСС занимали сильные позиции его оппоненты, всегда готовые использовать против него венгерские события. Позже его отношение к проблеме Надя изменилось. После 4 октября 1957 г. Хрущеву, для того чтобы доказать всему миру мощь СССР, вполне хватало спутника (да еще и межконтинентальных ракет, испытанных в августе 1957 г.). Суровый приговор Надю, напротив, мог бы несколько подпортить привлекательность облика «страны Советов» в глазах тех (в первую очередь в странах «третьего мира»), кто, восторгаясь техническими достижениями СССР, в той или иной мере был склонен распространять свои симпатии и на его политическую систему. Таким образом, процесс по делу Надя для Хрущева, по большому счету, утратил актуальность.

В феврале 1958 г. Кадар оказался перед выбором: провести суд быстро, смягчив приговоры, или дождаться момента, когда смертный приговор оказался бы более кстати для Москвы. Венгерский лидер пошел по второму пути. Проявив предельную жестокость в деле Надя (в общем не слишком свойственную этому прагматическому политику), Кадар окончательно выбил оружие у своих критиков слева, сторонников полной реставрации той системы, которая была решительно отвергнута венгерским народом в октябре 1956 года. К тому же Надь до конца своих дней персонифицировал собой нелигитимность прихода Кадара к власти и был в силу этого крайне неудобен для последнего. Смертный приговор пришелся на самый апогей советско-югославской полемики, вызванной новой программой Союза коммунистов Югославии. Принятая весной 1958 г. на VII съезде этой партии, она была объявлена в Москве ревизионистской. Рассерженный на Тито Хрущев был теперь в принципе не против того, чтобы строптивый югославский лидер воочию увидел, как кончают свои дни некоторые из «ревизионистов».

В заключение хотелось бы пожелать авторам биографических очерков внимательнее следить за текущей литературой, а главное — не игнорировать факты, плохо вписывающиеся в априорную концепцию.

Примечания

1. РАЙНЕР М. Имре Надь, премьер-министр венгерской революции 1956 года. М. 2006.

2. Отчет Суслова о пребывании в Венгрии см.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. М. 1998, с. 85 — 87.

3. Исторический архив, 1993, N 4, с. 117.

4. Президиум ЦК КПСС. 1954 — 1964. Т. 1. Черновые протокольные записи. Стенограммы. М. 2003, с. 181 — 187. Далее цитаты из выступлений на заседаниях Президиума ЦК даются по этому же изданию.

5. Советский Союз и венгерский кризис 1956 года, с. 505 — 506.

6. RAINER M. Nagy Imre. I. kot. 1896 — 1953. Bp. 1996.

7. МУСАТОВ В. Л. Трагедия Имре Надя. — Новая и новейшая история, 1994, N 1, с. 167.

8. Там же.

9. Независимая газета, 29.X.1998.

10. Беседы на Лубянке. Следственное дело Дьердя Лукача. 2-е, испр. и доп. изд. М. 2001.

11. РАЙНЕР М. Ук. соч. Гл. 13.

12. ТАУБМАН У. Хрущев. М. 2005.

13. ЕРОФЕЕВА Г. Нескучный сад. М. 1998, с. 85.

14. Президиум ЦК КПСС. 1954 — 1964. Т. 1, с. 293.