Оула Силвеннойнен, Маркко Тикка, Аапо Розелиус * Финские фашисты – вестники черного рассвета (2016) * Книга

Писатель Эрнульф Тигерстедт, принадлежавший к авангарду финско-шведского модернизма, проводил сочельник 1936 года у себя дома в Хельсинки. Возможно, это было последнее Рождество в мирное время. Мысль о войне, впрочем, не пугала Тигерстедта, война была скорее неизбежным следствием недавнего развития Европы. Тигерстедт принялся излагать свои мысли в письме своему другу и коллеге-писателю Бертелю Грипенбергу. В рождественскую ночь, проведенную за письменным столом, поэт подчеркивал другому поэту, что большевизму и Советскому Союзу уже нельзя противостоять одной лишь силой слова. Пришло время ответить силой на силу.

Тигерстедт сравнивал себя с астрономом, который наблюдает в телескоп за кометой, готовой столкнуться с земным шаром. Гряло столкновение двух огромных миров: индивидуалистической Европы и коллективной Евразии. Тигерстедт рисовал картину апокалиптического великого столкновения, новой тридцатилетней войны. Война разорвет и уничтожит всё старое, и — в этом он был уверен — заставит последних упрямцев Западной Европы ухватиться за единственное спасение — фашизм. ³³⁹

Каким будет положение поэта и художника в новой, фашистской Европе? Тигерстедт не был милостив к своей профессии:

«Прощай, искусство старого мира, прощай, свобода искусства и богемность. Наступил железный век, и темного уголка, по которому тоскует мечтательный поэт, больше не существует».

Ему самому и его коллегам предстояло превратиться в полезных слуг государства и народа. Время поэзии, возможно, вернется снова после великой войны, во времена нового Pax Romana. Но сейчас, подчеркивал Тигерстедт, настало время строительства автострад, авиабаз, газовых заводов и современных храмов, подобных Залу съездов в Нюрнберге. Каждый мужчина должен быть мобилизован, каждый ребенок воспитан для великой битвы. Время решения было близко. Нужно было выбрать свою сторону и присоединиться к марширующим рядам: «Стихи вернутся потом, когда-нибудь, может быть, через сто или тысячу лет. Но завтра, уже завтра, начнется битва». ³⁴⁰

Эрнульф Тигерстедт был современным человеком. Он родился в первый год нового столетия, в 1920-е годы работал в рекламном агентстве в блеске неоновых огней Хельсинки и пробился как писатель-модернист. Успех начался с футуристического сборника стихов «Vid gränsen», опубликованного в 1928 году. За ним последовало несколько поэтических сборников, еще более явно воспевавших фашизм. Тигерстедт занял важное место в шведскоязычном ультранационалистическом ландшафте Хельсинки, центрами которого были Aktiva Studentförbundet (Активный студенческий союз) и группа молодых радикальных писателей Svarta Gardet (Черная гвардия), сформировавшаяся вокруг издательства Söderström. ³⁴¹

Молодые интеллектуалы из Svarta Gardet следили за шествием фашизма в Европе и у себя на родине с интересом, часто с восторгом. Финскость финского фашизма изолировала их от отечественных движений и заставляла обращать взоры на Европу. В кружок, помимо Тигерстедта, входили, среди прочих, директор издательства Söderström, ветеран-активист Бертель Аппельберг, писатели Тито Коллиандер, Лео Стениус и Эдвард Гуммерус, инженер-офицер Йохан Кристиан Фабрициус, а также исследователь средневековья и будущий профессор истории Ярл Галлен. ³⁴²

Объектами ненависти Галлена, обратившегося в католицизм, были западный рационализм и индивидуализм. Он считал, что либерализм, космополитизм и пацифизм наносят ущерб самобытности наций и ослабляют динамическое значение войны в развитии обществ. Вместе с Эдвардом Гуммерусом Галлен восхищался прежде всего итальянскими фашистами. Гуммерус наблюдал за приходом фашистов к власти с первых рядов в Риме в начале 1920-х годов, так как его отец, активист за независимость Герман Гуммерус, был послом Финляндии в Италии. В 1930 году Гуммерус опубликовал книгу «Fascismen och det moderna Italien» (Фашизм и современная Италия), в которой выразил свою глубокую, некритическую привязанность к фашизму. ³⁴³

В этом городском, шведскоязычном радикальном кругу нашел свою отдушину и Бертель Грипенберг, подружившийся с Тигерстедтом, который был моложе его на двадцать лет. Грипенберг, родившийся в 1878 году, среди молодых писателей был уже легендарным пионером борьбы за независимость, ветераном освободительной войны и оракулом белой Финляндии.

В 1930-х годах Грипенберг и Тигерстедт вели регулярную переписку. Обоих, помимо профессии и мировоззрения, объединяло аристократическое финско-шведское происхождение. В письмах чередовались политический анализ, поэтические воззвания и риторика, воспевающая насилие, с мужскими товарищескими рассказами о женщинах и выпивке. Друг для друга они были то «черными гусарами», то «черными братьями», непоколебимыми защитниками идеи. Переписка открывает окно в финско-шведский националистический радикализм, чьи взгляды и точки соприкосновения отличались от финской версии, пропитанной идеями финскости и Великой Финляндии. Прежде всего, переписка Грипенберга и Тигерстедта рассказывает о том, как выглядела Европа и Финляндия между мировыми войнами с точки зрения фашистской интеллигенции.

Два черных гусара

Для Бертеля Грипенберга фашизм означал решение проблем эпохи. Всю свою писательскую карьеру Грипенберг выступал против ценностей современного мира и сокрушался о разрушении духовных структур сословного общества. Он родился в самом сердце петербургской аристократии, его отец был чиновником министра-статс-секретаря, а позже сенатором и губернатором. Однако он принадлежал к первому поколению, которое уже не могло автоматически продолжать семейную традицию генералов и сенаторов. Мировоззрение Грипенберга было сформировано его происхождением как представителя шведскоязычного дворянства в эпоху, когда связанные с дворянством ценности и привилегии уходили в прошлое. Сословный сейм был упразднен, дворянство потеряло свои привилегии, финская чиновничья традиция в блеске Петербурга закончилась, а огромная царская армия с ее привлекательными должностями перестала существовать. ³⁴⁴

Военный опыт стал и для Грипенберга водоразделом. 1918 год стал для него поворотным событием, в которое он бросился без остатка. Гражданская война открыла путь и к личному возвышению, так как Грипенберг стал одним из самых значительных воинов-поэтов белой Финляндии. Его произведения переводились на финский язык и хорошо продавались. Для барона Грипенберга освободительная война была обрядом перехода, пройдя который он смог, по крайней мере частично, отождествить себя с финскостью и финским народом.

Грипенберг стал провидцем, который, как считалось, в своем эссе «Сон о воле народа» («En dröm om folkviljan»), написанном в 1908 году, сумел предсказать пагубность социализма, приведшую к советскому коммунизму. В Финляндии после гражданской войны хвалебные песни Грипенберга белому народу и его речи, полные романтики родного края, прекрасно вписывались в атмосферу шюцкоров.

Грипенберг разделял с Тигерстедтом мысль о том, что будущая борьба будет вестись между фашизмом и большевизмом. Для обоих было очевидно, что сторонники парламентаризма, демократии и либерализма обречены. Вдохновленный идеями испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета, Грипенберг видел необходимость в общей великой европейской истории, которая объединила бы враждующий континент. Этой историей, по мнению Грипенберга, мог быть только крестовый поход фашизма против коммунизма. Единственной заботой Грипенберга было, успеет ли европейский фашизм развиться достаточно быстро и стать достаточно сильным, чтобы одолеть большевизм. ³⁴⁵

Грипенберг был ярым сторонником Лапуаского движения. В первые годы движения он жил с семьей в доме поэтов в Порвоо и организовывал деятельность в Восточной Уусимаа. Это принесло ему и врагов, таких как редактор «Borgåbladet» Хельмер Вальроос, ставший ярым противником националистического движения. Но и для Грипенберга, и для Тигерстедта время Лапуаского движения было лишь начальным толчком на пути, который должен был превратить «анархию и культурный нигилизм в послушание, авторитет и иерархию». ³⁴⁶

Как наблюдатели за обществом, оба видели проблемы Лапуаского движения. Тигерстедт уже летом 1931 года понял, что движение больше не наберет обороты. То, что крестьянский марш предыдущего лета вылился лишь в демонстрацию, огорчало, но приходилось признать, что движение потерпело, по крайней мере, временное поражение перед фронтом законности. По словам Тигерстедта, Вихтори Косола не смог создать идейно сильное движение и вместо этого стал сторожевым псом крупной промышленности. Однако неудачи не должны были заслонять общую картину. Потребуется долгосрочная агитация, которая привлечет еще более широкие круги к новой фашистской идеологии. Когда придет время — может быть, через пять, десять или пятьдесят лет — колонны снова промаршируют к Сенатской площади. Смена власти тогда произойдет так же легко, как приход к власти Муссолини в Италии. ³⁴⁷

Тигерстедт клялся, что будет участвовать в следующем марше, будь то подходящий момент или нет. Уже в конце 1931 года он видел, как «ряды правоверных растут, и как они сплачиваются». В преемственность буржуазной, мещанской культуры он не верил: «Я сторонник Лапуаского движения потому, что этот путь ведет к цезаризму, а не потому, что за ним стоят мистер Бэббит и Пер Гюнт». Бэббит был главным героем одноименного романа Синклера Льюиса, вышедшего в 1922 году. Роман был сатирическим изображением американского среднего класса, его ценностей, конформизма и желания приспособиться. Пер Гюнт Генрика Ибсена, в свою очередь, был символом самодовольства и эгоцентризма. Льюису была присуждена Нобелевская премия по литературе в 1930 году, в том же году, когда на нее был номинирован и Бертель Грипенберг. ³⁴⁸

Провал мятежа в Мянтсяля зимой 1932 года был для обоих писателей, естественно, разочарованием, но не сильно пошатнул их веру. Грипенберг убеждал себя, что Мянтсяля — лишь временная неудача, и топил свое недовольство, погружаясь в чтение «Мирового кризиса» Уинстона Черчилля. Движение следовало продолжать еще более тайно, решительно и безжалостно. Ведь успех уже был близок. И мировой кризис, вселяя надежды, не показывал никаких признаков ослабления. ³⁴⁹

Мышление обоих писателей отличалось интернационализмом. Они не столько цеплялись за развитие в своей стране, сколько обращали свои взоры и ожидания во внешний мир. Их перспективами были Европа, мировая история и учение Шпенглера, а не финскость Патриотического народного движения, бунт в Нивала или долговой кризис в Лоймаа. С более широкой перспективы открывались захватывающие виды. Мировой экономический кризис с его банкротствами, принудительными отчуждениями и неурожайными годами принес в развитие непредсказуемость и атмосферу ожидания.

Тигерстедт твердо верил, что понимает тайные связи. Он видел рост власти Гитлера, мощь Японии и многого ожидал от США Генри Форда. Промышленный магнат Форд был известным антисемитом и автором «Международного еврейства». Книга получила большое внимание среди немецких национал-социалистов и была переведена на финский язык в 1924 году. Но прежде всего Тигерстедт отмечал успехи Советского Союза. Хотя ненависть к большевизму была яростной, Тигерстедт, как и многие другие фашистские интеллектуалы, также восхищался тоталитаризмом, жестокостью и вождизмом сталинского СССР. Тигерстедт еженедельно слушал новостные передачи из Советского Союза: Туркестано-Сибирская магистраль была построена досрочно, Магнитогорские металлургические комбинаты превратились из утопии в реальность, коллективизация сельского хозяйства шла полным ходом, Ростовская обувная фабрика одна производила больше обуви, чем вся царская Россия, Сталинградский тракторный завод, спроектированный всемирно известным бюро промышленной архитектуры Альберта Кана, работал на полную мощность.

То, что при этом сотни тысяч людей были расстреляны, умерли от голода и сосланы, было для Тигерстедта второстепенным обстоятельством. Важно было, что «200 миллионов человек [заставляют] маршировать, есть, думать и работать в такт». И у Запада, с точки зрения Тигерстедта, не было даже морального права критиковать развитие Советского Союза. Вместо этого у него была обязанность, и это было сокрушение восходящей восточной державы в будущей великой войне. Но Запад был еще слишком слаб и раздроблен для такой великой задачи. Ему тоже нужен был тоталитаризм, подобный советской системе. Решающие силы можно было бы собрать только в результате фашистской революции. ³⁵⁰

Настоящая ненависть Тигерстедта была направлена на либералов, демократов и мещанскую буржуазию, которая не видела прихода и необходимости великой мировой битвы. Чем дальше продвигались 1930-е годы, тем глубже Тигерстедт верил, что старая Европа потеряла свою духовную хватку. Сомнения, лень, духовная стерильность, джазовая музыка, пьянство, бесконечные споры и дискуссии, а также мышление «все для всех» вызывали у него тошноту. Он высмеивал жизнь среднего класса, рекламу, кино и бытовые проблемы. Что Финляндия делала с тремя университетами, тысячей народных школ и великолепным зданием парламента в то время, когда нужно было покупать новые броненосцы? Хотя Тигерстедт не отступал от своей линии, Грипенберг, представлявший старшее поколение, не всегда мог скрыть свою натуру гедониста. Он был убежден, что люди хотят в своей жизни и радости, и содрогался от пуританства. Адольфа Гитлера не следовало критиковать, но Грипенберг все же осмеливался спросить, кто на самом деле хотел бы жить под его властью? ³⁵¹

«Язык винтовки — единственный мировой язык»

Мысль о государственном перевороте постоянно присутствовала в письмах Бертеля Грипенберга и Эрнульфа Тигерстедта, иногда как смутная мечта, иногда как хладнокровно рассчитанный план. Их взаимные разговоры были отмечены постоянным воспеванием насилия и милитаризма, их мировоззрение — отсутствием человечности и эмпатии. «Язык винтовки — единственный мировой язык, гораздо более ясный, чем эсперанто или прочая чепуха. Так что смазывай винтовку и чисти сапоги», — грозился Грипенберг и напоминал Тигерстедту об обязанности быть готовым броситься впереди всех, когда придет время. ³⁵²

Осенью 1934 года Грипенберг переехал с семьей в усадьбу Харью в Падасйоки. Там он сидел и в конце сентября 1937 года, когда в Финляндии появилось первое «красно-земляное» правительство. Усиление социал-демократов и северной ориентации, а также популярность политики народного фронта в других странах Европы вывели писателя из себя. Если социал-демократы Таннера получат большинство на следующих парламентских выборах, не останется ничего другого, как устроить государственный переворот. Грипенберг начал набрасывать план будущего переворота в письме своему другу Эрнульфу Тигерстедту.

Самым важным было быть безжалостным. Новой гражданской войны Грипенберг не хотел, все должно было произойти за два-три дня, «чтобы Россия или красная Скандинавия не успели отреагировать». В 1918 году Грипенберг видел и красный, и белый террор, и у него не было проблем с принятием террора как части арсенала современной общественной политики. «Головы должны были катиться по песку», а переворот должен был завершиться террором: «наши легионеры будут носить окровавленные головы политиков на остриях своих копий». ³⁵³

Создание нового государства потребовало бы проведения большой чистки. В первый день переворота следовало расстрелять много людей, разумеется, по тщательно заранее составленным спискам. Во главе списков были, без исключений, все депутаты от левых и функционеры левых партий. Но на этом убийства не закончились бы. В той же суматохе должны были бы уйти и представители левых крыльев буржуазных партий, а также многие деятели культуры. Несмотря на свое прошлое как старого сторонника идеи шведскости, Грипенберг не пощадил бы даже членов своей языковой группы: финско-шведские либеральные журналисты и писатели также должны были бы предстать перед расстрельной командой. Кроме того, следовало «ликвидировать пару сотен самых ярых сторонников народного фронта», остальные после этого научились бы повиноваться. Грипенберг рассказывал Тигерстедту, что обдумывал состав расстрельного списка каждый вечер перед сном. Проснувшись, этот список был первым, о чем он думал.

После переворота Финляндия была бы полностью реорганизована. Грипенберг видел главную проблему во всеобщем и равном избирательном праве, как и в целом думали в раздробленном националистическом лагере. Будучи ярым членом организации шюцкоров и праздничным оратором на десятках памятных мероприятий освободительной войны, Грипенберг отводил шюцкорам ключевую роль в новой Финляндии. В новом государстве не было бы всеобщего избирательного права, а очищенные от политически нестабильных элементов местные штабы шюцкоров решали бы, кто имеет право голоса. Вопрос был лишь в том, «где нам найти человека, который это осуществит? Где наш Гитлер?» ³⁵⁴

Мечтания Грипенберга прервала трансляция немецкого радио о государственном визите Муссолини в Германию. Восторженно Грипенберг слышал в Падасйоки отрывки речей Муссолини и Гитлера с Темпельхофа в Берлине и эхо шагов солдат, марширующих под бодрую военную музыку к Олимпийскому стадиону. После окончания программы Грипенберг, растроганный, вернулся дописывать свое письмо. Тигерстедту он заметил, как прекрасно осознавать, что эти два господина правят в Европе. ³⁵⁵

«Sieg Heil! Теперь дело пойдет быстро»

Развитие мира в 1930-е годы означало для таких членов фашистской интеллигенции, как Грипенберг и Тигерстедт, сначала разочарования, а затем время растущей надежды. Провал отечественного радикализма в середине десятилетия угнетал Грипенберга. Он устал, был в депрессии и потерял надежду на Патриотическое народное движение и почти на Гитлера. Ни один из писателей не был воодушевлен деятельностью отечественных национал-социалистических организаций, даже полевой работой, направленной на финско-шведские регионы организацией «Suomen Kansan Järjestö». Тигерстедт, правда, вступил в партию, названную первой национал-социалистической партией Финляндии, «Isänmaallinen Kansanpuolue» (Патриотическая народная партия), но не играл в ней значительной роли. Не помогло и его кратковременное членство в масонах. Грипенберг же уверял обеспокоенного его душевным состоянием Тигерстедта, что он «такой же черный, как и раньше, но чувствует усталость и безнадежность». Тем не менее, он будет спать с открытыми глазами, ведь «кто знает, когда снова зазвучат барабаны, грозовые тучи сгущаются над небом Европы». ³⁵⁶

Грипенберг неотрывно сидел у радио, слушая новости с фронтов борьбы против демократии и либерализма. Вскоре снова послышался бой барабанов. Зимой 1934 года Грипенберг радовался победе фашистского режима австрийского канцлера Энгельберта Дольфуса в короткой гражданской войне в стране. Это была победа для всех «правых, черных гусаров и нацистов». Хотя «у нас, кажется, все мрачно, в Австрии социалисты получают по полной, а свастичники радуются». ³⁵⁷

Осенью 1935 года Грипенберг с удовлетворением отметил, что на празднике организации «Лотта Свярд» он убедительно говорил о значении принципа вождизма, национального принципа и неравенства людей. Вскоре после этого радио было постоянно включено, когда Грипенберг следил за продвижением завоевательной войны Муссолини в Эфиопии. Он проклинал английский парламент, который одобрил предложение сына легендарного финского активиста за независимость, депутата Конни Зиллиакуса, о санкциях против Италии, если та продолжит свое наступление. Грипенберг боялся, что Муссолини преждевременно свернет себе шею в своей авантюрной политике, что означало бы удар по надеждам, которые он возлагал на фашизм. ³⁵⁸

Когда настроения менялись часто, от отчаяния до счастья был короткий путь. Грипенберг всей душой переживал начавшуюся в июле 1936 года гражданскую войну в Испании. Националистический мятеж генерала Франсиско Франко был новой реконкистой, битвой за возвращение Пиренейского полуострова у мусульман, которая велась на протяжении средневековья. В письмах дом Грипенберга превратился в «Hacienda de Harju», а его родное место — в «Rio de Padas». В качестве заключительного приветствия в письмах «Heil Hitler» часто заменялось на «Viva España». Он изучил географию гражданской войны и умел находить на карте завоеванные повстанцами Мериду, Сан-Себастьян и Толедо. Он праздновал падение Мадрида и с восхищением рассматривал фотографии разбомбленного немецким тяжелым крейсером «Адмирал Шеер» города Альмерия. Обоих товарищей-писателей грызла мысль, что ни один из них не смог принять участие в действиях. «Если бы только у меня не было язвы желудка», — сокрушался Тигерстедт, «а если бы тебе было 25 лет, то финский дворянский герб развевался бы сейчас в рядах Франко». ³⁵⁹

Успех Франко в Испании был для обоих ясным знаком того, что выбранное направление, несмотря на все неудачи, было правильным. В январе 1937 года Тигерстедт уверял Грипенберга, что и в Северных странах их время еще придет. Aktiva Studentförbundet и издаваемая Тигерстедтом ультранационалистическая газета «Svensk Botten» будут систематически строить новую основу для подъема:

«Шаг за шагом черные рубашки в любом случае продвигаются вперед, и рано или поздно наступит тот день, когда наши противники будут сидеть в концентрационных лагерях — тот день, когда [редактор Borgåbladet Хельмер] Вальроос составит компанию [Эрнсту] фон Борну и [Вяйнё] Таннеру на Коневце или в другом подходящем месте». ³⁶⁰

Для обоих первостепенной важностью была победа фашизма в Европе. Новый порядок потом можно будет установить и в Финляндии. Приближающегося к своему шестидесятилетию и страдающего от проблем со здоровьем Грипенберга беспокоила лишь мысль, что он, возможно, сам уже не доживет до дня триумфа: «надо было родиться на десять лет позже. С другой стороны, тогда бы я не застал приятное царское время и довоенную Европу». ³⁶¹

Чем ближе к концу десятилетия, тем увереннее становился и Грипенберг в приближении черной зари. Обнадеживающие знаки и связи виделись и на востоке. Японская империя была для Грипенберга мифической страной самураев и восходящим солнцем востока. Вместе с Германией и Италией она составила бы непобедимый барьер для либералов и демократов всего мира.

«Sieg Heil! Теперь дело пойдет быстро», — ликовал Бертель Грипенберг в письме Эрнульфу Тигерстедту в апреле 1939 года. Европейская весна давала повод для праздника: Барселона пала, и националистические повстанцы Франко одержали окончательную победу. Гитлер проглотил остатки Чехословакии. Словакия провозгласила независимость, Богемия и Моравия были взяты под опеку Германии в качестве протектората, и флаг со свастикой поднялся над Градчанским замком в Праге. Италия оккупировала Албанию. По мыслям Грипенберга, Германии стоило бы быть еще наглее. Враги уже стояли на коленях. «Будь я Гитлером, я бы ради шутки предложил Сталину разделить Польшу. Что смогла бы сделать Англия?» ³⁶²

Хотя Грипенберг и Тигерстедт видели приближение большой войны, это их не сильно беспокоило, даже несмотря на то, что оба понимали опасное положение Финляндии. За три дня до нападения Германии на Польшу Грипенберг отправил из Швеции, где он был на реабилитационном отдыхе, открытку Тигерстедту: «Ну, посмотрим, как все обернется?» Несколько недель спустя он торжествующе констатировал: «Долой демократию, да здравствует диктатура». Ничто больше не могло помешать победе Германии в Европе: «Черным по белому. Помяните мое слово, та часть запада, которая отказалась от Германии, встретит свою гибель». ³⁶³

«Старец горы», как часто называл себя Грипенберг в 1930-е годы, снова нашел повод для радости. Это прозвище отсылало к Хасану ибн Саббаху, основателю исмаилитской секты ассасинов XI века, специализировавшейся на убийствах. Прихода очищающего огня мировой войны вместе с Грипенбергом более двадцати лет назад ждал и другой представитель разочарованной молодежи, Эйрик Хорнборг. Впоследствии он стал писателем и учителем. Знакомство с Грипенбергом сохранилось, хотя Хорнборг стал убежденным сторонником правового государства и противником экстремизма. В феврале 1939 года Хорнборг отправил Грипенбергу свое последнее приветствие перед началом Второй мировой войны. Его приговор в отношении принятого Грипенбергом образа себя как черного оракула финского фашизма был суров: «Прощай, старец горы, ты действительно в чем-то на него похож, ведь он тоже был лидером фанатичной секты». ³⁶⁴

XII

Однажды в Финляндии будет битва – финский фашизм и война

Однажды в Финляндии будет битва,
какой еще никогда не бывало.
Тогда вдруг, грохоча,
откроет свои запоры земля,
волшебной силой прозвучит ее
давно утерянное слово
из горы веков
всепобеждающее.
Мечи звенят, и в страхе
чертится след знамен:
Племена восстают из могил
к своему воскресению.

Унто Купиайнен (1935)

В жизни Йохана Фабрициуса 1930-е годы были временем, когда он систематизировал свой опыт и мировоззрение через свои литературные произведения. В период с 1932 по 1938 год он выполнил главную работу своей карьеры, спроектировав большую часть укреплений на восточной границе и побережье Финляндии. По завершении этой огромной работы он уволился с действительной службы в звании подполковника. Его собственное инженерное бюро, которое он основал при своей квартире в Хельсинки на Катаянокке, по адресу Кауппиаанкату 7 А, также прекратило свою деятельность. ³⁶⁵

Однако в мыслях Фабрициус занимался великими вопросами своего времени. Эту умственную работу отражала и сцена из романа «Мужчины, которые не забывают», где капитан Норд размышлял о своей роли в мире и задаче таких людей, как он:

Можно ли было предотвратить новую войну? Можно ли было искоренить ненависть, недоверие и зависть из этого прекрасного мира и заставить людей жить в мире и согласии? Почему бы и нет? Почему, почему? ³⁶⁶

У Фабрициуса было время писать. В течение десятилетия вышли как его мемуары о фронтовом опыте Первой мировой войны «Mitt vittnesmål», так и произведение «Män, som inte glömma», исследовавшее новейшую историю со времен Первой мировой войны до современности. Произведение вышло на шведском языке в 1936 году, а его финское издание — в 1938 году. В какой-то момент Фабрициус также начал готовить политические мемуары о своем детстве, произведение «Barndom kring sekelskiftet», вышедшее в 1945 году.

Писательская карьера Фабрициуса не осталась без внимания и успеха. «Mitt vittnesmål» была опубликована в 1936 году в Германии под названием «Was Europa nicht hören will» (Чего Европа не хочет слышать). Писатель получил значительную поддержку: предисловия к книге написали генералы Рюдигер фон дер Гольц и Густав Маннергейм. Однако прорыв Фабрициуса на немецкий рынок переводов не был чисто литературным и коммерческим событием. Рынок не был свободным, а вся культурная политика находилась под непосредственным контролем правительства Гитлера. Другими словами, в Германии публиковались только те произведения, которые соответствовали духу и целям национал-социализма. Об этом же свидетельствовало и привлечение к написанию предисловий двух громких имен финско-немецкого братства по оружию 1918 года.

Произведение Фабрициуса было фронтовыми мемуарами, но важнее был его основной тезис: большевизм — это угроза превыше всех остальных. Всякое узкое преследование национальных интересов, из-за которого главная опасность забывалась бы, было опасной глупостью. Независимо от национальности, это лучше всего, инстинктивно, понимали закаленные на фронтах мировой войны фронтовики. Демократическую форму правления следовало отвергнуть, потому что она отвлекала внимание от настоящего врага на партийные распри и низкую политиканскую возню:

А человечество? Потрудилось ли оно осмыслить произошедшее [мировую войну]? Есть ли у него на это время? Спорят по мелочам, заключают сделки, обдирают друг друга, пытаются вытеснить коллег «из игры», основывают партии, грызутся и режут друг друга из-за власти, а газеты яростно разжигают все это. ³⁶⁷

Для национал-социалистического режима послание Фабрициуса подходило как нельзя лучше. На этапе редактирования книги измененное название также говорило о желании подчеркнуть его посыл. С немецкой точки зрения, помимо подчеркивания опасности большевизма, особенно желательной была пронизывающая произведение тема общности всех фронтовиков, связанных «честью исполнения долга и героизма», в которую входили все, кто прошел свою войну под огнем врага. Дух произведения Фабрициуса был восхвалением фронтовиков:

Я не могу забыть, что люди, которых я видел там жертвующими своими жизнями за родину и идеалы, и исполняющими свой долг в многолетних суровых боях, были фронтовиками, достойными всяческого уважения. ³⁶⁸

В послевоенную эпоху следовало подчеркивать наднациональную обязанность фронтовиков действовать в качестве антибольшевистского авангарда Европы, желательно, конечно, под благосклонным руководством национал-социалистической Германии, провозгласившей себя главным противником большевизма. Если удавалось заставить сказать это и иностранца, тем лучше.

В романе «Мужчины, которые не забывают» Фабрициус развивал свою тему облагороженного фронтовым опытом антибольшевистского братства. Роман перешел на новый временной уровень, описывая Европу конца 1930-х годов, времени его написания. Поездка на поезде из Киева в Петроград в 1917 году заняла треть книги, но после этого Фабрициус начал описывать судьбы своих главных героев в послевоенное время, когда каждый из них нашел свое место в жизни.

Мир был хрупким. Снова вспыхнули костры преследований, теперь в Испании, где открылся новый главный фронт антибольшевистской войны. Подобно самому Фабрициусу, капитан романа Норд не нашел своего места в Финляндии межвоенного периода. Его участь была в том, чтобы «отчаянно пытаться прижиться в эпохе, которая была ему чужда». Чувства отчужденности и горечи грызли и самого Фабрициуса:

Настала эпоха примирения, снисходительности, мировая война отошла в область воспоминаний, освободительная война была забыта — а тех, кто выполнил самую тяжелую работу, кто сотворил чудо, считали совершенно бесполезными индивидами в обществе. ³⁶⁹

Скорый поезд Фабрициуса остановился лишь на мгновение; теперь он снова катился вперед и набирал скорость. Ответом его героев было снова отправиться в Европу на поиски утраченного великого дела. В своем романе Фабрициус помещает этот духовный самоанализ во время написания, в конец 1930-х годов. Капитан Норд и английский капитан Уэстон едут в гости к немецкому капитану фон Арниму в Висбаден, чтобы получить представление о

процветающем Третьем рейхе. Они посетили несколько расположенных поблизости от города чугунолитейных заводов, побывали в музеях и на выставках, осмотрели новые здания и совершили автомобильные поездки по окрестностям Висбадена. И великие достижения последних лет не могли не произвести впечатления на обоих гостей. ³⁷⁰

Фабрициус упоминал о национал-социализме и «новой Германии» Гитлера лишь сдержанно положительно. Вместо размахивания флагами со свастикой было благосклонное представление немецкого национального возрождения под руководством НСДАП. После мировой войны Германия «медленно и с трудом» поднималась:

Тяжелые испытания усилили чувство единства в различных кругах, и немецкий народ нашел в труде силу, которая дала ему новую смелость и новую волю продолжать свою жизнь. ³⁷¹

Публично, выступая как писатель, Фабрициус не демонстрировал степень своей идейной приверженности. «Мужчины, которые не забывают», как и любое другое произведение Фабрициуса, не был откровенно фашистским. Послание было скрыто между строк. Однако в частной переписке Фабрициус не скрывал своей политики. Типичным было его письмо Бертелю Грипенбергу в мае 1939 года, концовка которого кипела надеждой и энтузиазмом:

И еще одно: мир действительно кажется в плачевном состоянии. Но все наладится! Еще настанет новый день… Только сохранять холодную голову! И толику терпения! Heil Hitler & Viva Franco! ³⁷²

Идейный маскарад Фабрициуса был проявлением границ приемлемости фашизма даже в Финляндии 1930-х годов: под открыто фашистскими знаменами вряд ли было бы возможно получить для Фабрициуса публичную рекомендацию от такого осторожного политика, как Маннергейм. Шумная демонстрация фашизма и радикализма все еще не была мудрой. Поэтому многие другие писатели, подобно Фабрициусу, предпочитали говорить о великом деле, избегая его прямых и самых известных символов. В напряженной атмосфере внешней угрозы 1930-х годов многим молчаливым соратникам фашизма пришлось приспосабливать свои ценности и мировоззрение к все более двуличной реальности. И во многих ушах все еще звучал стилизованный Фабрициусом в своем романе мрачный призыв к общей задаче европейского военного поколения. Однажды полученное членство в святом братстве фронта обязывало:

Помнишь ли ты еще, товарищ, то время, когда темными ночами вместе с нами ползал в грязи окопов? Помнишь ли мечтательный свет осветительных ракет? Помнишь ли черные столбы с колючей проволокой, торчавшие из земли перед бруствером, какими призрачными они казались в том полумраке? Помнишь ли все это, товарищ…? ³⁷³

В поисках потерянного народа

В воздухе уже чувствовался запах новой войны, но что-то изменилось. В националистических радикальных кругах привыкли ждать и желать войны. Для радикалов предвоенного времени война означала великую надежду на идейное и моральное очищение, на возвышение нации через руины и пепел к своему величию. Опыт мировой войны не изменил этого основного отношения. Война означала чистилище, где идейно слабые проявили себя как тыловые крысы и подвальные герои, а твердые в своей вере еще больше закалились и очистились.

В военных фантазиях межвоенного периода ожидаемый вооруженный переворот, как считалось, предоставит возможность для окончательного сведения счетов не только с финским коммунизмом, но и с родиной коммунизма — Советским Союзом. Война была путем к национальной революции, в результате которой родина наконец-то объединилась бы, возникло бы национальное государство и история завершилась бы. Основные цели этого пути были определены журналом «Fascisti» уже в начале 1930-х годов: «Долой марксизм! Сильное государство! Великая Финляндия!» ³⁷⁴

Но все же что-то было иначе. Сталинский Советский Союз за десятилетие превратился из далекой культурной угрозы в ощутимую военную опасность. Как бы ни восхищались радикалы гитлеровской Германией, ее внешнеполитические метания не добавляли чувства безопасности. Даже умы радикалов начало грызть беспокойство. Финляндия была одна в военном отношении. Война с Советским Союзом уже не казалась столь желанной. В особенности цель создания сильного и обороноспособного государства ускользала, если белая и красная Финляндия не могли прийти к какому-либо взаимопониманию. Времени ждать национальной революции больше не было, согласия нужно было достичь сейчас. Поэтому вторая половина 1930-х годов во всем финском обществе была отмечена более сильным и последовательным, чем ранее, поиском национального примирения. В преддверии новой мировой войны даже самая националистически настроенная интеллигенция начала готовиться к предстоящему столкновению.

Исходные позиции для наведения мостов в среде самой «белой» интеллигенции, примкнувшей к сторонникам финского фашизма, были неважными. Стремление найти утраченное единство было, но не было способности. Это было видно уже на примере писателя Кёсти Вилкуны. В разгар гражданской войны он бросился на поиски незапятнанного «рабочего с лицом Лённрота» среди поглотивших его «отребья, хулиганов с отвратительными челками, [и] бродяг, одетых в русские шинели и ватные штаны». Однако поиски всегда заканчивались одним и тем же результатом:

Жаль бедных жен и жаль тех костлявых, безмолвных мужчин, которые, ссутулив плечи, ждут своей участи! Но скоро моя жалость сменяется жгучей ненавистью, когда я вспоминаю Токоев, Маннеров, Сирол… ³⁷⁵

Примирение Вилкуны осталось в зачаточном состоянии. Было слишком рано прощать. Декабрьским утром 1922 года Вилкуна, угнетенный депрессией, чувством отверженности, финансовыми проблемами и разочарованием, застрелился за своим рабочим столом из маузера, привезенного с гражданской войны. Человек крайностей, как и многие ему подобные, не нашел иного выхода, кроме смерти. Но не все могли просто уйти, как Вилкуна. Белая литература была вынуждена вернуться к теме национального единства, если не хотела, подобно радикалам, довольствоваться лишь мечтами о когда-нибудь грядущем черном рассвете, который волшебным образом разрешит все противоречия.

Отношение самой белой Финляндии после опыта 1918 года долгое время оставалось совершенно бескомпромиссным. Газета «Салметар», выходившая в Верхнем Саво, в 1921 году в связи с обсуждением вопроса об амнистии красных пленных категорически отвергла мысль о том, что и проигравших можно было считать сражавшимися безупречно за свои убеждения:

Нельзя допускать среди шюцкоровцев и вообще тех, кто участвовал в нашей освободительной борьбе, мнения, будто они сражались против честных людей, проявляющих гражданское сознание и гражданское доверие. Этого они не делали. ³⁷⁶

Примирение было опасным делом, а красные представляли собой самое полное и грубое предательство национальной идеи. Однако на литературном поле в течение 1930-х годов начали происходить изменения. Признаки начала поиска духовной обороноспособности проявились прежде всего у белых писателей из числа сторонников фашизма. Два самых значительных тематических сдвига в текстах белых поэтов-воинов межвоенного периода были связаны с карельской романтикой племенного духа и смена тональности с наступательной на оборонительную, а также начавшееся стремление к национальному единству через переосмысление 1918 года. ³⁷⁷

Это проявилось и в творчестве друга Вилкуны, писателя Эйно Райло. Его биография Кёсти Вилкуны, опубликованная в 1930 году, была еще бескомпромиссной работой, для обложки которой естественным декоративным мотивом была найдена свастика, стоящая на углу. Однако в течение десятилетия стремление Райло к примирению стало проявляться. В своих романах Райло снова и снова размышлял об образе мыслей противной стороны 1918 года через персонажей, которые увлекались социализмом, но преодолевали его в себе. Тем не менее, противная сторона в конечном итоге осталась для писателя непостижимой. Примирение было возможно только на условиях, поставленных самим писателем: путь к родине рабочего человека был возможен лишь через новое обретение в себе белой добродетели.

Новость о заключении 23 августа 1939 года пакта о ненападении между Германией и Советским Союзом ошеломила финнов в целом и особенно националистических радикалов, возлагавших свои надежды на Германию. Игровая доска перевернулась в новое положение, и требование национального единства одним ударом стало центральной целью практически всех политических групп. Однако ошеломление быстро прошло. Наступившее кризисное время, казалось, открывало новые возможности для националистического радикализма. Реальные и предполагаемые связи отечественных радикалов с Германией за одну ночь приобрели совершенно новую ценность. Первое свидетельство изменения ситуации и внезапно возросшего значения радикальных организаций появилось сразу же после заключения пакта, в сентябре 1939 года.

Слух о секретном дополнительном протоколе к пакту о ненападении дошел до финнов почти сразу после его обнародования. Как центр прогерманских настроений, Союз фронтовиков Освободительной войны отреагировал быстро и предложил направить в Берлин неофициальную дипломатическую миссию из подходящих лиц для выяснения ситуации. Хотя инициатива исходила извне политической системы, она с самого начала имела благословение высшего государственного руководства. Министр иностранных дел Элиас Эркко был в курсе проекта. Правительство Финляндии и Союз фронтовиков Освободительной войны начали вести совместную внешнюю политику.

Состав делегации был определен на совещании, на котором председательствовал председатель совета обороны, фельдмаршал Густав Маннергейм. Руководство делегацией сначала предложили депутату парламента, профессору Т. М. Кивимяки. Когда он отказался от, по его мнению, бесполезного предприятия, на его место был найден бывший начальник Центральной сыскной полиции, главный уполномоченный Национальной коалиционной партии Эско Риекки. ³⁷⁸

Риекки был хорошим выбором из-за своих связей с Германией. Будучи начальником Центральной сыскной полиции, он последовательно развивал отношения с полицейским управлением Германии еще до прихода к власти национал-социалистов в 1933 году. После этого темп визитов только ускорился. Риекки начал использовать своего протеже Бруно Аалтонена, сделавшего карьеру в финской полиции безопасности, в качестве своего посланника в Германии. Риекки и Аалтонен установили личные знакомства, особенно с Генрихом Мюллером, который с развитием национал-социалистической революции стал начальником тайной государственной полиции, Гестапо, и вторым человеком в аппарате безопасности Германии после Рейнхарда Гейдриха. Венцом личных связей Риекки с Германией стало его участие в качестве представителя Финляндии, пользовавшегося благосклонностью хозяев, на международной полицейской конференции в Берлине в 1937 году. Через Риекки проходил самый надежный неофициальный канал связи с полицией безопасности Германии и главой СС Генрихом Гиммлером. ³⁷⁹

Другими членами делегации были влиятельные, считавшиеся надежными активисты из кругов Союза фронтовиков Освободительной войны: директор банка П. Х. Норрмен, инженер Йон Росберг и редактор газеты союза «Ринтамамиес» Карл Янссон. Все они представляли радикалов из ветеранских организаций 1918 года, сгруппировавшихся вокруг Союза. Путь Норрмена пролегал от студенческого активизма через егерское движение к влиятельной фигуре в экономической жизни межвоенного периода, движению Лапуа и самому острию шведоязычного финского фашизма. Он уже давно выступал в финской и шведской прессе как публичный друг Германии. Он также стал активным членом вскоре основанной шведоязычной националистической радикальной организации «Samfundet Folkgemenskap». Судьба Йона Росберга, входившего в руководство Хельсинкской телефонной ассоциации, была очень похожей. Будучи студентом, он вместе с Норрменом действовал в «Aktiva Studentförbundet» и его издании «Svensk Botten». После Зимней войны он стал членом правления Финско-немецкого общества. Карл Янссон же был ветераном гражданской и племенных войн, который искал свой политический дом у национал-социалистов Арви Кайсты, прежде чем оказаться в Союзе фронтовиков Освободительной войны и в ядре шведоязычного финского фашизма. ³⁸⁰

Несмотря на идейную пригодность делегации, результат поездки был разочаровывающим. Встреча с Гиммлером действительно состоялась, но он отрицал, что Германия договорилась с Советским Союзом о чем-либо, касающемся Финляндии. Однако Гиммлер не колеблясь вмешался во внутреннюю политику Финляндии: следовало пресечь публикации левой прессы против правительства Германии и рейхсканцлера, в правительстве Финляндии было бы желательно провести некоторые изменения, и Финляндии следовало бы направить делегацию в Германию для переговоров о торговом соглашении. Делегации пришлось довольствоваться уверением Гиммлера в решимости фронтовиков 1918 года защищать Финляндию и в будущем.

По возвращении домой делегация представила отчет о своей поездке как Эркко, так и правлению Союза фронтовиков Освободительной войны. По словам Риекки, «результат, несмотря на все рукопожатия и личное братание, был — малообещающим». Совсем без результатов не остались, так как экспедиция передала меморандум о поездке и другому влиятельному лицу неофициальной дипломатии, президенту Свинхувуду, которого уговорили снова поехать в Берлин со столь же безрезультатной «особой миссией». Для Союза фронтовиков Освободительной войны поездка и в таком виде была триумфом: знаком внезапного подъема союза и его членов с окраин республики до посредников во внешней политике. ³⁸¹

Безрезультатные просительные поездки в Берлин показали, как мало значило идейное братство в реальной политике немецких национал-социалистов; несмотря на усилия финских фашистов, Гиммлер предпочел солгать финнам в лицо, чем предоставить какую-либо полезную информацию, не говоря уже о поддержке.

Пакт Молотова-Риббентропа имел немедленные последствия для финского и международного фашизма. У писателя Эрнульфа Тигерстедта новость вызвала нервный срыв. Потрясенный и смущенный поэт в октябре 1939 года уехал с семьей в Швецию. Целью самопровозглашенной «секретной миссии» было установить контакт с Гитлером через его друга, известного путешественника Свена Гедина. Однако поездка, похожая на бегство, вызвала в Финляндии резкую критику. Больше всего задели публичные упреки Бертеля Грипенберга, товарища по черным гусарам, не знавшего о подоплеке поездки, в адрес покинувших страну. Через свои связи Тигерстедт в итоге сумел передать письмо Герману Герингу, министру авиации, считавшемуся вторым по влиянию человеком в Германии. Письмо и приложенное к нему Тигерстедтом стихотворение «Det raka svärdet» («Прямой меч»), посвященное Герингу, не привели к результатам. Однако среди финских фашистов по-прежнему сохранялась вера в желание Германии помочь Финляндии по идеологическим причинам. ³⁸²

Вскоре после возвращения делегации Союза фронтовиков Освободительной войны вспыхнувшая Зимняя война стала долгожданным и желанным для европейского фашизма открытым столкновением с большевизмом. Влияние национал-социалистической Германии на европейские братские фашистские движения рухнуло в одночасье, когда Германия сначала заключила союз с родиной большевизма, а затем отказалась поддержать антибольшевистскую борьбу в Финляндии, считавшуюся основополагающей целью всего фашизма. Даже глядя сквозь сине-черные очки, это уже нельзя было расценить иначе как предательство Германией общей идеи.

Ослабление хватки Германии в среде европейского фашизма проявилось в добровольческом движении Зимней войны. Начавшаяся открытая борьба против представляемого Советским Союзом «иудео-большевизма» побудила братские фашистские движения по всей Европе присоединиться к Зимней войне. Среди иностранных добровольцев в Финляндию прибыли видные фашистские лидеры, такие как Густавс Целминьш, лидер латвийской организации «Перконкрустс», и датчанин Кристиан Фредерик фон Шальбург, лидер молодежной организации Датской национал-социалистической рабочей партии (DNSAP). Другим датским национал-социалистическим добровольцем, который позже на время прославился в Финляндии, был радиоинженер Торальф Кюрре. Для освещения войны в качестве корреспондента «Чикаго Трибьюн» прибыл также американский журналист Дональд Дэй, ярый антисемит, который на протяжении всех 1930-х годов выступал в защиту гитлеровского режима.

Однако из иностранных добровольцев лишь немногие попали на боевые задания. Большинство провели свое время в Финляндии на обучении и так и не побывали на фронте. Добровольческое движение также было проблемой для Финляндии, так как не было гарантий надежности прибывших, и об их прошлом ничего не было известно. Государственная полиция получила задание выявлять среди добровольцев засланных людей, которые могли быть агентами советской или немецкой разведки. Густавс Целминьш также стал информатором государственной полиции, наблюдая за своими товарищами-добровольцами и сообщая об их поведении и разговорах.

После Зимней войны Целминьш уехал из Финляндии и через Италию отправился в Германию. Он вернулся на родину только вместе с немецкими войсками, вторгшимися в Советский Союз. Целминьш и после этого поддерживал связи с Финляндией и в 1942 году отправил Маннергейму письмо, в котором описывал положение в Латвии. В конце концов, он вступил в конфликт с оккупантами из-за своих стремлений к национальной независимости, и немцы заключили его в концлагерь Флоссенбюрг. Оттуда он освободился только после окончания войны.

Многие иностранные добровольцы, прибывшие в Финляндию, обнаружили, что возвращение на родину после окончания Зимней войны было трудным или вообще невозможным. Так случилось и с фон Шальбургом, который все еще находился в Финляндии, когда Германия весной 1940 года оккупировала его родину. Вернувшись в Данию, Шальбург осенью 1940 года вступил в дивизию СС «Викинг». Он стал командиром датского добровольческого корпуса «Фрикорпс Данмарк», пока не погиб в Советском Союзе в июне 1942 года. Торальф Кюрре же остался в Финляндии и на заключительном этапе войны начал шпионить в Финляндии в пользу организованного Германией движения сопротивления.

Другой представитель международного фашизма, установивший особые отношения с Финляндией, Дональд Дэй, вернулся в 1941 году в Финляндию, чтобы сообщать «Чикаго Трибьюн» о продвижении финских войск. В сентябре 1942 года он уволился из газеты, чтобы вступить в финскую армию, но его прошение было отклонено, а срок действия его паспорта истек. Ему пришлось оставаться в Финляндии без вида на жительство, пока летом 1944 года он не переехал в Германию. Дэй до конца войны работал на службе немецкой радиопропаганды. ³⁸³

Находясь в Финляндии, Дэй, однако, успел написать свои мемуары. Шведское издательство напечатало книгу в Финляндии, и она вышла в 1944 году под названием «Framåt Kristi stridsmän» («Вперед, воины Христовы»). Книга была политической автобиографией фашиста, которая изображала таких боевиков, как сам Дэй, защитниками западной христианской цивилизации. В той войне, которую представляла собой совместная борьба Финляндии и Германии против Советского Союза, любые действия были оправданы:

я знаю, что, сражаясь против иудео-большевистского правительства России, Германия оказывает западной цивилизации услугу, которая в будущем получит признание и оценку. Конечно, в борьбе Германии за свое существование есть и неприятные черты. Однако следует понимать, что война есть война, и в таких условиях нельзя продвинуться вперед одним лишь убеждением, так же как нельзя потушить лесной пожар ведром воды. Германия не может защитить себя и Европу от ГПУ [полиции безопасности Советского Союза] иначе, как прибегнув к суровым и жестким мерам. ³⁸⁴

Опыт Зимней войны ознаменовал прорыв в отношении прежней непримиримости белой интеллигенции. Это стало очевидно также из одного из последних литературных произведений Эйно Райло, великого романа «Избранный народ и земля обетованная». Название романа, вышедшего в 1944 году, не предназначалось для иронического прочтения, а имело буквальный библейский смысл. Произведение было высокоидеалистическим повествованием о ковке национального единства и примирения в горниле Зимней войны, обзором новейшей истории во имя главной цели националистов — национального единства. Райло искал реабилитации рабочего класса, ища почетного рабочего, патриотический пролетариат, с которым наконец можно было бы заключить мир и согласие:

Айно — в глубине души содрогалась от возмущения и отвращения, когда слышала, как говорят, что «у бедняка нет родины». — «А у меня есть!» — кричал ее дух в ответ, и в ее душе возникал чудесный, невыразимо прекрасный образ, да, это был образ, или это было чувство — его нельзя было передать словами или сравнениями, ибо оно было подобно блаженству, — которое наполняло ее священным восторгом и заставляло приносить родине клятву верности до самой смерти. ³⁸⁵

Райло не был одинок в рассмотрении этой темы. Зимняя война также побудила писателя Рейно Рауанхеймо написать пьесу «Тяжкий путь», которая рассказывала о нахождении общественного согласия в пламени Коллы и Суммы. Сине-черная версия той же темы нашлась в пьесе «Когда это началось», написанной во время Войны-продолжения директором лапуаской совместной школы и председателем южно-остроботнийского округа «Лотта Свярд» Хильей Риипинен и действие которой происходило во время гражданской войны. Примирительный жест Риипинен по-прежнему совершался строго во имя родины и Господа, но все же искал общности:

Все они чудесны, и мужчины, и юноши, из какого бы сословия они ни были. И у меня есть непоколебимая уверенность, что такой народ не погибнет, хотя заблуждения есть и будут впредь. ³⁸⁶

Окончательно путь проложила самая авторитетная фигура белой писательской среды, профессор В. А. Коскенниеми. В стихотворении «Отец и сын» из сборника «Лыжни на снегу», вышедшего после Зимней войны в 1940 году, Коскенниеми наконец дал отпущение грехов сражавшимся на стороне красных без предварительных условий: «и нет различия на страшном суде между красным героем и белым». ³⁸⁷

Сборник стихов Коскенниеми был прямой политикой памяти. Стихотворение «Полевой священник», опубликованное в том же сборнике, хоронило павшего при Койриноя Элиаса Симойоки в лирической земле отечества. Симойоки пошел добить раненую лошадь и стал жертвой пулеметчика Красной армии. Самопожертвенный поступок соответствовал требованиям военного времени, раскалывающие воспоминания сейчас были не нужны. Последнее приветствие Коскенниеми было, возможно, сознательной попыткой возвысить Симойоки, окончательно запятнавшего себя в деятельности «Синимустат» и мечтавшего о концлагерях, до положения финского героя, пожертвовавшего собой ради общества:

Где Господу твоему лучше всего служили оружием, гимнами

или когда боевого товарища благословляли на покой,

там всегда можно было найти тебя. ³⁸⁸

Даже националистические радикалы в 1930-х годах пробудились к поиску возможностей для практического создания национального единства. Их усилия в этой области были, однако, слишком малы и слишком запоздалы. Несмотря на это, после первого потрясения Зимняя война, казалось, наконец открывала путь к национальному единодушию, реализации авторитарной системы и, возможно, даже к великой Финляндии без идеологических уступок, оказавшихся невозможными для радикалов.

В кругах Академического Карельского Общества (АКС) воодушевляющее влияние Зимней войны было осознано, возможно, первым. К концу 1930-х годов АКС превратилось в сеть, значение которой трудно переоценить: выпускники университетов, члены АКС, вливались в общество, неся с собой идеологию и общественные взгляды движения. Новая мировая война означала для АКС головокружительное сбывание собственных пророчеств — и в то же время жестокое столкновение с реальностью. В Зимней войне погибло в общей сложности 128 полноправных членов АКС — большинство из них офицеры. Однако за чистилищем войны уже брезжил рассвет Великой Финляндии, АКС считало, что своей кровавой жертвой оно искупило право на лидерство в национальной революции: «Борьба финского народа в военную зиму (1939-1940) была не чем иным, как безоговорочным и полным признанием учения АКС». ³⁸⁹

Для бывших «сине-черных» и других националистических радикалов опыт Зимней войны предоставил возможность доказать правильность своей линии, несмотря ни на что: нация, по их собственной интерпретации, не выжила бы без зажженного ими пламени патриотизма. Председатель IKL, депутат Вилхо Аннала, раздул число жертв «сине-черных» в Зимней войне до 60 процентов. Некоторую достоверность этому утверждению придавала гибель нескольких известных радикальных фигур, таких как Элиас Симойоки и ветеран заговора «Синимустат» и мятежа в Мянтсяля Эсра Теря. Теря, женившийся до войны на сестре Симойоки Ракели, в январе 1940 года был капитаном сторожевого корабля «Аура II», когда судно вступило в бой у Мяркета с советской подводной лодкой. Корабль затонул после того, как глубинная бомба взорвалась в своем бомбомете. По рассказу вдовы Теря, он пошел на дно вместе со своим кораблем, распевая псалом. ³⁹⁰

Однако основное течение финского общества направилось к национальному примирению через традиционные умеренные политические движения, а не через радикальные организации. Уже во время Зимней войны были заключены два ключевых элемента гражданского мира: по соглашению, известному как «январская помолвка», организации работодателей признали профсоюзное движение официальным партнером по переговорам, а заключенное в феврале соглашение о шюцкоре открыло членство в шюцкоре и для социал-демократов. Единство, выкованное в Зимней войне, было затем укреплено созданной летом 1940 года общенациональной организацией — Союзом братьев по оружию Финляндии. ³⁹¹

Союз фронтовиков Освободительной войны оказался важным индикатором настроений самой белой Финляндии в поисках национального согласия. Создание Союза братьев по оружию поставило Союз фронтовиков Освободительной войны в непредвиденное и трудное положение. Он считал, что как общенациональная ветеранская организация, он сам был бы самым естественным объединителем ветеранов обеих войн. Предвидя свою новую роль, союз даже сменил название на Союз фронтовиков. ³⁹²

Смена названия означала со стороны Союза фронтовиков попытку стереть память о 1918 годе, но трансформация не была достаточно убедительной. Союз был настолько публично связан с белой армией 1918 года и националистическим радикализмом межвоенного периода, что вступление социал-демократов казалось обеим сторонам более чем трудным. Союз братьев по оружию принимал в свои ряды и ассоциации бывших красногвардейцев, члены Союза фронтовиков вряд ли могли бы на такое пойти. Согласия достичь не удалось. Союз фронтовиков отверг инициативу присоединиться к общенациональной деятельности братьев по оружию. «Нельзя — требовать от воинов свободы, чтобы они принесли на алтарь единодушия память и ценности освободительной войны 1918 года», — заявил союз. Впредь в Финляндии было две организации братьев по оружию, в которые вступали в зависимости от политических взглядов. Союз фронтовиков выбрал остаться на радикальной линии. Наследие Белой Финляндии не продавалось, и о его содержании не велись переговоры. ³⁹³

Умеренное большинство, казалось, одержало окончательную победу в борьбе за душу нации. Это не означало, что Зимняя война навсегда повернула и националистических радикалов на путь примирения. Напротив, военный опыт, казалось, пробудил отечественные радикальные группы к совершенно новому этапу. Вокруг наследия Зимней войны скоро появилось много желающих поживиться. «Мы хотим пробудить наш народ, чтобы он нашел себя, свое лучшее я, свой истинно финский характер, путь в новый религиозный и национальный мир», — провозгласил лидер Финской национал-социалистической трудовой организации Тео Снелльман в журнале своей организации «Свободная Финляндия» в июне 1940 года:

И ко всему этому нас ведет лучше, чем что-либо иное, товарищество по судьбе наших воинов прошлой зимой в незабываемой героической борьбе. Военная зима 1939-40 — это подлинный момент рождения финского движения обновления, влияние которого будет простираться далеко в будущее. ³⁹⁴

В паломничествах

Неофициальная поездка в Германию, инициированная Союзом фронтовиков Освободительной войны осенью 1939 года, была первым признаком подъема фашистских организаций и частных лиц на новую, и более значимую позицию в кризисной Финляндии. Когда следующей весной и летом стремления к единодушию под руководством союза были отвергнуты во имя идеологической непреклонности, для продолжения радикальной политики в новой ситуации открылись новые перспективы. Опыт Зимней войны был запалом, ожидание новой войны во время Московского мира — детонатором, а головокружительные перспективы осеннего наступления 1941 года — окончательным зарядом. Они бросили финских националистических радикалов в действие.

Государственная власть уже перед Зимней войной признала, прибегнув к помощи Союза фронтовиков Освободительной войны, что отвергнутые радикалы играли важную роль посредников между Финляндией и национал-социалистической Германией. На фоне этого было замешательство, вызванное пактом о ненападении между Германией и Советским Союзом, и чувство, что Финляндия осталась в полной изоляции. Поэтому связи с руководством Германии стали искать везде, где их только можно было найти. Тот же совет предлагался политическому руководству Финляндии с многих сторон. Друг министра иностранных дел Вяйнё Таннера, профессор Георг фон Вендт, в декабре 1939 года в письме советовал, что «отправка туда для переговоров нескольких лиц, хорошо осведомленных об обстановке в Германии, могла бы быть для нас решающей». ³⁹⁵

Одним из тех, кого отправили в Германию с самобытной разведывательной миссией, был Энсио Уоти, известный как председатель Финской социалистической рабочей партии. Осенью 1939 года он, как и другие, был мобилизован на службу в вооруженные силы, но в декабре ему разрешили поехать в Берлин, очевидно, с ведома Таннера. В своей книге, изданной за свой счет в 1955 году, Уоти дал преувеличенное описание своей поездки и контактов с правительством Германии на рубеже 1939-1940 годов. Согласно его собственному рассказу, Уоти был принят Гиммлером, который после встречи передал через Уоти предложение Германии о прекращении Зимней войны. Во время встречи Гиммлер — опять же, по словам самого Уоти — сказал, что «не пройдет и двух лет, как Германия будет воевать с Советским Союзом». Германия не допустит оккупации Финляндии. По словам Уоти, Германия в январе 1940 года в итоге предложила направить на Аландские острова стотысячный экспедиционный корпус помощи «и перебросить их оттуда по льду с полным снаряжением на помощь финнам на фронт», если финское правительство будет реорганизовано в «прогерманское». ³⁹⁶

Беседы с Гиммлером, представленные Уоти дословно, можно считать плодом воображения. Записи в служебных и личных календарях Гиммлера за тот же период не указывают на то, что Уоти вообще был у него на приеме. Однако пребывание Уоти в Берлине неоспоримо, так как во время своей поездки он успел также защитить диссертацию по денежной и финансовой политике Финляндии. Какая-то связь с Таннером также существовала. Вернувшись в Финляндию, Уоти в феврале отправил Таннеру два письма, в которых он ссылался на их предыдущие встречи и предлагал начать «реалистично-рациональные» переговоры с Германией. ³⁹⁷

Уоти, по-видимому, позволили остаться в Берлине, потому что он имел репутацию национал-социалиста и знатока Германии. Какой от этого был бы вред, а вариантов у Финляндии в любом случае было мало. В действительности, Уоти ничего не привез из Берлина. Содержание его писем Таннеру сам Таннер охарактеризовал пару недель спустя начальнику политического отдела министерства иностранных дел Ааро Пакаслахти: «[В Германии] сожалели, что не могут действовать в интересах Финляндии, но позже — да». ³⁹⁸

Несмотря на проявленное националистическими радикальными группами желание выступать в роли повитух внешней политики, они не вытеснили официальных деятелей. Однако в чрезвычайных обстоятельствах усилилась тенденция пытаться решать дела в обход обычных каналов внешнеполитического ведомства. Один из обходных путей к решающим постам в государстве Гитлера, казалось, создавала государственная полиция, уже давно укреплявшая свои связи с Германией. Младший заместитель начальника ведомства Бруно Аалтонен еще во время Зимней войны начал возобновлять отношения, прерванные пактом Риббентропа-Молотова и войной. В феврале 1940 года Аалтонен написал своим старым знакомым: начальнику административного отдела Главного управления имперской безопасности (Reichssicherheitshauptamt) Вернеру Бесту и начальнику тайной государственной полиции (Гестапо) Генриху Мюллеру. Его целью было восстановить прерванные из-за пакта о ненападении отношения между службами безопасности Финляндии и Германии.³⁹⁹

Ответ Мюллера задержался до мая, но после этого развитие событий было стремительным. Государственная полиция начала напрямую содействовать военным приготовлениям Германии. Она переправила в Германию бежавшего летом 1940 года в Финляндию под чужим именем заместителя начальника латвийской полиции безопасности Робертса Стиглицса и передала в руки Германии собственные разведывательные данные о Советском Союзе. Зарождающиеся союзнические отношения нельзя было афишировать, но их можно было укреплять посредством личных контактов. В августе 1940 года Аалтонен написал Мюллеру и предложил пригласить начальника немецкой полиции безопасности Рейнхарда Гейдриха в Финляндию на лосиную охоту.⁴⁰⁰

В тот раз Гейдрих не смог приехать на охоту. По мере того как смена курса немецкой политики становилась все более очевидной, активизировались и националистические радикальные круги в Финляндии. Радикалы, подобные инженеру Йону Росбергу, который еще осенью 1939 года занимался подобными делами в Берлине, считали себя из-за идеологической близости естественным выбором для руководства зондажными переговорами Финляндии с Германией. И их помощью не пренебрегали. В июле 1940 года финский военный атташе в Берлине полковник Вальтер Хорн записал в своем дневнике о встрече в Берлине со своим «боевым товарищем (kampkamrat)» Росбергом. По словам Хорна,у Росберга были

отличные связи с нацистами в Германии, чьи учения он в значительной степени перенял. Один из верных борцов за сотрудничество Финляндии и Германии.⁴⁰¹

Росберг пробыл в Берлине не менее недели и пригласил Вальтера и Аниту Хорн на обед в отель «Бристоль», одно из мест, где показывались важные люди немецкой столицы. Хорн имел возможность еще раз восхититься обширностью связей своего радикального друга: «Приглашены были также доктор Фриц Мейсснер с супругой. Мейсснер тесно связан с Гиммлером и является хорошим другом Норрмена и Росберга. Великолепно иметь такие связи».⁴⁰²

Едва Росберг успел отправиться домой, как в конце августа 1940 года в Берлин прибыл еще один финский гость. Лейтенант-егерь Гуннар Линдквист отправился в Германию по поручению «Союза фронтовиков Освободительной войны». Линдквист принадлежал к числу самых заметных фигур шведско-финского фашизма и с 1936 года входил в редакцию газеты «För Frihet och Rätt» и в собравшийся вокруг нее радикальный кружок. Беспокойный авантюрист унаследовал антисемитизм еще дома. Его отец, Рафаэль Линдквист, был известным участником сопротивления в годы угнетения и основателем сатирического журнала «Fyren». Сразу после гражданской войны Рафаэль опубликовал «Протоколы сионских мудрецов» на шведском языке. Эта трагикомическая подделка, созданная в России в начале века, стремилась доказать существование всемирного еврейского заговора. Произведение, которое и в Финляндии было издано несколько раз как на шведском, так и на финском языках, нашло своих сторонников среди радикалов, увлекавшихся теориями заговора.

Гуннар Линдквист также имел солидный опыт фронтовика. После гражданской войны в Финляндии он отправился в Эстонию, чтобы продолжить воевать. Когда другие финские добровольцы вернулись на родину, Линдквист собрал вокруг себя собственную группу, чтобы продолжить борьбу с большевиками в Южной Эстонии. В августе 1919 года путь продолжился в Латвию, в немецкий добровольческий корпус под командованием Рюдигера фон дер Гольца, в Железную дивизию (Eiserne Division). Вскоре дивизия была вынуждена отступить в Германию, и Линдквист вместе со своими товарищами растроганно слушал прощальную речь фон дер Гольца в Штеттине. Линдквист остался в Германии и, как и многие другие ветераны добровольческих корпусов, стал почитателем и сторонником Гитлера, вступив в 1920-х годах в СА национал-социалистической партии. На родину он вернулся лишь в 1927 году, примерно в то же время, когда в Финляндии начал усиливаться националистический радикализм. ⁴⁰³

Попутчиком Линдквиста осенью 1940 года был другой активист-фронтовик, Карл Янссон. В биографии Янссона также прослеживались типичные этапы радикализации. Янссон, родившийся в Лохье в 1898 году, уже в 1917 году присоединился к конному отряду местного шюцкора, а затем к Олонецкой экспедиции. В политике Янссон отверг Шведскую народную партию как «не желающую обороняться», перешел в ряды сторонников Калсты, а оттуда – в ядро шведско-финского фашизма. Теперь он участвовал в поездке, официальной причиной которой было приглашение от имени «Союза фронтовиков Освободительной войны» для раненых эсэсовцев приехать в Финляндию на реабилитацию. Этот дружеский жест, призванный продемонстрировать политическую симпатию, был отклонен из-за тогдашней деликатности в отношениях между Германией и Советским Союзом. Тем не менее, Линдквист продолжал свои визиты, теперь вместе с Арви Калстой в октябре и декабре 1940 года. ⁴⁰⁴

Наряду с Берлином открылись и другие привлекательные направления. Эркки Ряйккёнен, известный как «Эркки-вездесущий», деятель «Союза Независимости» и газеты «Кустаа Вааса», в конце 1940 года отправился в оккупированную немцами Норвегию. В Осло он попал на прием к начальнику норвежского отдела немецкой полиции безопасности Францу Вальтеру Шталекеру. По немецким данным, Ряйккёнен представлялся посланником президента Свинхувуда. Доклад Ряйккёнена о положении в Финляндии был принят и отправлен в виде отчета в штаб-квартиру СС на Принц-Альбрехт-штрассе, но такая частная дипломатия вряд ли вызвала большое доверие в Германии. «В Берлине не придают никакого значения магистру Ряйккёнену», — так Генрих Мюллер несколько позже охарактеризовал результаты поездки Ряйккёнена Бруно Аалтонену из государственной полиции.⁴⁰⁵

Поездки радикалов в Германию не происходили без ведома государственной полиции. Их по меньшей мере терпели, хотя не было никаких гарантий, что частная инициатива будет поддерживать политические нужды Финляндии. Самую нежелательную и далеко идущую по своим последствиям поездку совершил в феврале 1941 года Йохан Фабрициус, по его собственным словам, по делам, связанным с железобетоном. Возможно, у поездки и был коммерческий аспект, но Фабрициус не ограничился только деловыми вопросами. Настоящая цель поездки была предательской. Фабрициус искал в Берлине поддержку для плана государственного переворота.

Возможность помощи могущественной иностранной державы в осуществлении национальной революции оказалась слишком большим искушением, чтобы ему можно было противостоять. Вернувшись домой в марте 1941 года, Фабрициус составил и передал заместителю Гитлера Рудольфу Гессу меморандум, целью которого было получить поддержку Германии для государственного переворота, апеллируя к идеологическому складу характера финнов. Фабрициус утверждал, что четыре пятых финнов «инстинктивно настроены национал-социалистически». Армии и шюцкору нужен был лишь решительный и твердый внешний толчок, чтобы осуществить государственный переворот и установить в Финляндии желанный авторитарный порядок. Этот толчок было бы проще всего дать силами немецких войск, находившихся в Финляндии с осени 1940 года.⁴⁰⁶

Хотя финские фашисты систематически недооценивали рвение немецких национал-социалистов помочь им в их планах переворота, весной 1941 года Германия, казалось, все же была заинтересована в изучении политических возможностей в близлежащем регионе. Меморандум Фабрициуса привел к прибытию делегации под руководством оберштурмфюрера СС Артура Грёнхайма с недельным ознакомительным визитом в Финляндию в начале апреля 1941 года. Грёнхайм был экспертом СС по Северным странам, который имел обыкновение часто посещать целевые страны и стремился лично проверять правильность информации своих агентов. Последний раз он был в Финляндии в декабре 1940 года с неизвестными целями. Грёнхайм также жил в Швеции и был женат на шведке Бритте Линдеквист. К 1940 году шведская полиция безопасности получила сведения, согласно которым Грёнхайм состоял на службе в немецкой полиции безопасности (Sicherheitspolizei) или во внешней разведке верховного командования вермахта (Oberkommando der Wehrmacht, OKW) и был «лицом, близким к Гиммлеру». В конце войны Грёнхайм служил в Осло во внешней разведке СС, где отвечал, в частности, за разведывательную работу, направленную на Швецию и Финляндию.⁴⁰⁷

Визит миссии Грёнхайма не привел к поддержке Германией планов переворота, на которую надеялись радикалы, но Гиммлер уже в марте 1941 года отправил в Финляндию разведчика со специальным заданием, Алариха Бросса. Бросс до конца войны был главным агентом службы внешней разведки СД (Sicherheitsdienst) в Финляндии. Толчком к отправке Бросса, по-видимому, послужил меморандум Фабрициуса, и первой задачей Бросса в Финляндии было дальнейшее выяснение достоверности сведений из этого меморандума.

По собственным словам Бросса, меморандум рисовал чрезмерно оптимистичную картину ситуации. Наиболее надежными сторонниками перехода к авторитарной системе, по словам Бросса, можно было считать шюцкор под руководством Лаури Мальмберга, «Союз фронтовиков», Академическое Карельское Общество (АКС), в котором большое влияние имел Вилхо Хеланен, «Союз офицеров запаса», Патриотическое народное движение (IKL), Аграрный союз, находящийся под влиянием Свинхувуда, и социал-демократическую группу «Raivaajat» под руководством Калле Лехмуса и Ээро А. Вуори. Кроме того, были «активисты», из которых Бросс особо упомянул Арви Калсту, Тео Снелльмана и контр-адмирала Яльмара фон Бонсдорффа. Независимо от того, была ли обещана поддержка Германии или нет, националистическая организационная работа продолжала набирать обороты. Внезапно стало хорошо маршировать под открыто фашистскими знаменами, победители истории наконец-то пришли в движение и поднимались. ⁴⁰⁸

Истинно финский дух по-шведски!

В один из ноябрьских дней 1940 года некий старик смотрел с крыльца на свой двор, куда как раз въезжали два автобуса, полные людей. Старику было уже 80 лет, это был контр-адмирал Яльмар фон Бонсдорфф, ветеран многих войн. Крыльцо и двор принадлежали красивому главному зданию в стиле модерн усадьбы Сёдеркулла, расположенной в живописной речной долине в Сипоо. Гости все еще подтянутого адмирала Бонсдорффа были старыми знакомыми по боевым тридцатым годам, надежными соратниками по идеологии. Они собирались, чтобы основать новую организацию под названием Samfundet Folkgemenskap (Общество народного единства). Ее важнейшей задачей было запланировано распространение информации о «европейской перестройке», происходящей под руководством Германии.⁴⁰⁹

Бонсдорфф, выступавший в роли лидера группы, был офицером старого мира. Он родился в общественной элите, получил образование в Императорском российском флоте и боевое крещение на Дальневосточной войне в 1905 году. В Первую мировую войну он патрулировал на торпедном катере в Черном море и в устье Дуная, пока революция не разрушила и его мир. Вернувшись в Финляндию, он в 1918 году присоединился к армии Маннергейма и нашел для себя новое сообщество в белой Финляндии. Суровый адмирал воевал на Савонском фронте, прежде чем весной 1918 года его отправили военным губернатором на Аландские острова для подавления сильного сепаратизма островитян. За свои заслуги он был награжден Крестом Свободы второго класса.⁴¹⁰

В начале 1920-х годов Бонсдорфф также успел побывать временным командующим военно-морскими силами. Его произвели в контр-адмиралы как раз перед выходом на пенсию. Однако спокойные пенсионные дни помещика в Сипоо ему не подходили. Его начала интересовать политика, особенно новые, радикальные веяния, и волевой царский офицер не стеснялся высказывать свое мнение. В годы, проведенные в России, он впитал влияние бушевавшего вокруг антисемитизма. Революция окончательно сделала его ярым ненавистником «красных» и евреев:

«С момента разрушения Иерусалима, рассеявшись по всему миру, последние [евреи] постоянно в бесчисленных различных формах повторяют свой предательский лозунг «свобода, равенство, братство» и таким образом сумели заманить западные народы под иго еврейского капитализма». ⁴¹¹

Собравшееся в усадьбе адмирала общество объединяла не только идеология, но и язык. Все они принадлежали к шведскоязычному меньшинству страны и на протяжении большей части тридцатых годов выступали за национал-социализм в шведскоязычных регионах. В оперативной среде хватало противоречий и напряженности. Финский фашизм был пропитан идеями «айтосуомалайсуус» (истинно-финского духа) и племенной идеологией, что оставляло мало места для шведскоязычных. Лапуаское движение еще стремилось к общему белому фронту на обоих языках, но с основанием Патриотического народного движения окончательно скатилось к «айтосуомалайсуус». Для финноязычного радикализма шведскоязычное меньшинство стало фактором, угрожающим целостности нации.

Также негативное отношение национал-социалистов к капитализму и банковскому миру легко приобретало языково-политический оттенок. В период первой республики значительная часть промышленных и банковских кругов страны все еще была шведскоязычной. Когда в то же время среди шведоязычных финнов создавалась единая идентичность, в основном вокруг родного языка, было ясно, что большинство шведско-финского движения за единство видело в националистическом радикализме прежде всего угрозу. В Шведской народной партии (ШНП) лапуаское крыло и сторонники законности вступили в открытый конфликт. Сторонники Лапуаского движения сформировали собственную группу под названием Gruppen för borgerlig samverkan (Группа за гражданское сотрудничество).⁴¹²

После ожесточенной борьбы радикальная оппозиция ШНП проиграла битву сторонникам законности. После Второй мировой войны шведско-финское партийное и общественное поле с удовлетворением заявляло, что именно шведоязычные жители страны вышли из военных лет идеологически незапятнанными. Это было правдой в лучшем случае наполовину и скрывало тот факт, что и среди шведоязычных финнов фашистское течение было сильным. ⁴¹³

Круг товарищей адмирала из Сёдеркуллы был примером интегрирующего двуязычия. Многие из них состояли в «Организации финского народа» (Suomen Kansan Järjestö / Finlands Folkorganisation) Арви Калсты, участвовали в создании шведскоязычного крыла партии в самые активные годы деятельности 1933–1934 годов и в основании газеты «För Frihet och Rätt». Через нее распространялось национал-социалистическое послание среди шведоязычных финнов и велась кампания ненависти, в частности, против евреев и масонов. Кружок, собравшийся вокруг газеты, также стоял за созданием общества «Samfundet Folkgemenskap», которое развилось во влиятельную объединяющую организацию шведско-финского фашизма. Его председателем был избран Яльмар фон Бонсдорфф, а заместителем председателя — активист-фронтовик Карл Янссон. Вскоре к ним присоединились оптик Гуннар Сундман и оптик Унто Боман, которого он привлек из шведскоязычных радикальных кругов. В число членов также входили друг журналиста Дональда Дэя Бертиль фон Альфтан, Карл Ф. Сундберг и барон Торстен Г. Аминофф. Все они уже были известными именами на ниве финского национал-социализма, или, по крайней мере, скоро должны были ими стать.⁴¹⁴

Отношение группы к языковому вопросу бросало вызов основному течению шведского движения. Она поднимала как в тридцатые годы, так и после Зимней войны языковой мир как важную тему, хотя и преломленную через призму национал-социализма. Идея целостности народа была превыше всего. Это означало, что шведский язык должен был быть сведен к местному уровню, в основном к языку дома, частной жизни и культуры. Финский язык должен был стать единственным официальным языком. Позиция группы вызывала ярость у более широких шведско-финских кругов. Вот до чего дошло: истинно-финский дух по-шведски! Предатели своей языковой группы! ⁴¹⁵

«Фашистская раковая опухоль в соц.-дем. партии»

Даже за пределами националистических радикальных кругов Финляндия после Московского мира осознала изменившуюся политическую ситуацию. Учреждение «Союза братьев по оружию Финляндии» было не только выражением стремления сохранить чувство единства, рожденное Зимней войной, в условиях продолжающегося кризиса, но и более далеко идущим политическим проектом. «Союз братьев по оружию» был прямой попыткой установить политическое перемирие, основанное на чувстве солидарности фронтовиков, которое ослабило бы влияние партий и подготовило бы почву для построения авторитарной Финляндии, апеллирующей к национальному единодушию.

Еще более ясным выражением изменения настроений в Финляндии, чем «Союз братьев по оружию», было основание «право-демократической» организации «Raivaajat» («Пионеры») при социал-демократической партии летом 1940 года. Секретарем «Raivaajat» стал секретарь «Elanto» Куллерво Кулмала, за которым, как можно было с полным основанием предполагать, стоял Вяйнё Таннер. Членами ассоциации также стали председатель Центрального союза профсоюзов Финляндии (SAK) Ээро А. Вуори и студент Вяйнё Лескинен, оба — будущие министры. Примерно в то же время из не-социалистической среды Финляндии возникла организация «Nouseva Suomi» («Восходящая Финляндия»), организованная Вилхо Хеланеном.⁴¹⁶

За созданием «Raivaajat» стояла суровая реальность. Нужно было готовиться к тому, что Германия выиграет войну и будет править будущей Европой. Это требовало от оппозиции превентивного самообладания и самоцензуры. Следовало начать доказывать лояльность, пока не стало слишком поздно. «Raivaajat» демонстративно пошли по своему «пути в Каноссу», подав на следующий день после учредительного собрания жалобу на левую группу парламентской фракции социал-демократической партии, так называемую «шестерку». В своей программе «Raivaajat» не скрывали своей цели сделать финскую социал-демократию жизнеспособной в Новой Европе:

Для всего нашего народа очень важно, чтобы наше рабочее движение заняло свободную от всяких предрассудков позицию также и в отношении национального обновления, проводимого немецким и итальянским народами, стремясь изучить его объективно, но в то же время подчеркивая, что финский народ должен сам найти те средства и методы, которые ему следует использовать для достижения более счастливого будущего.⁴¹⁷

Капитан Калле Лехмус, один из основателей и член правления «Raivaajat», был как бы воплощением в одном лице политического попутчика, гибко приспосабливающегося к новым обстоятельствам. Лехмус стал сильной фигурой «социализма братьев по оружию». Он входил в учредительный комитет «Союза братьев по оружию», а в 1941–1942 годах — в его союзный комитет, в правление издательского акционерного общества «Aseveljet» и, наконец, летом 1942 года — в расширенный комитет по делам добровольцев СС. Начиная с Зимней войны, Лехмус также был разработчиком пропагандистских усилий Финляндии. Сразу после окончания Зимней войны в марте 1940 года он отправился в Германию для ознакомления с пропагандистским аппаратом страны. В ходе реорганизации информационного отдела Ставки он стал его начальником и руководителем всей пропагандистской работы под эгидой сил обороны. Лехмус учился прежде всего в Германии; последняя учебная поездка в генеральный штаб немецких вооруженных сил (OKW) была совершена почти на пороге Войны-продолжения в апреле-мае 1941 года. Внутренняя пропаганда также была центральной частью деятельности «Raivaajat»: Арво «Пойка» Туоминен, раскаявшийся коммунист, завербованный Лехмусом на службу финской пропаганде еще во время Зимней войны, играл важную роль в составлении пропагандистских материалов, предназначенных для рабочих.⁴¹⁸

«Raivaajat» были предзнаменованием. Откровенный ревизионизм, которого придерживалась ассоциация, вызвал резкую критику внутри социал-демократов. По их мнению, «Raivaajat» были «фашистской раковой опухолью в соц.-дем. партии». Хотя государственная полиция наблюдала за публичными выступлениями ассоциации, было очевидно, что различные уровни государственной администрации стояли за «Raivaajat» в сложном, но неоспоримом взаимодействии. Бруно Аалтонен из государственной полиции познакомился с Калле Лехмусом не позднее чем во время Зимней войны, а вербовка Арво Туоминена была осуществлена как совместная операция Лехмуса и Аалтонена. Чтобы показать характер ассоциации, критики цитировали ее секретаря Куллерво Кулмалу, чье объяснение целей ассоциации было квинтэссенцией стремления к приспособленчеству:

мы должны принимать во внимание знамения времени и открыть глаза, чтобы видеть все, что происходит вокруг нас, ибо бессмысленно бороться с происходящим развитием. Мы должны быть готовы с наименьшими трениями приспособиться к тому новому руслу, которое будет дано течению нашей жизни в заново рождающейся Европе. От этого развития наш социал-демократически мыслящий народ не может остаться в стороне, но должен без предрассудков участвовать в происходящем процессе развития, ибо в противном случае может случиться так, что его мнения больше не спросят, и мы можем потерять то, чего достигли долгой и целенаправленной работой. ⁴¹⁹

Однажды вечером в начале ноября 1940 года члены «Raivaajat» собрались в клубном помещении «Эланто» в Хельсинки. В программе было обсуждение положения в Германии. С докладом выступил журналист Юрьё Каарне, который поделился своими впечатлениями о Германии той же осени. Среди публики сидел и детектив государственной полиции Ахти Пайккала, делая заметки. Восторженное выступление Каарне вызвало вопросы о природе социализма в национал-социалистической Германии:

«Докладчик ответил им, что в Германии ему объяснили, что там социализирован человек, а не система. О социализации промышленности и речи не было — Когда госпожа Перяляйнен заметила, что она хотела бы побеседовать с таким социал-демократом, который, несмотря на все преследования и концентрационные лагеря, остался социал-демократом, Каарне рассказал, что он обсуждал этот вопрос с видными нацистскими лидерами и услышал от них, что в стране сейчас практически нет политических концентрационных лагерей, и дело, видимо, в том, что каждый немец сейчас является национал-социалистом». ⁴²⁰

Пайккала в составленном им отчете оценил,

“что Каарне, [Калле] Лехмус и [журналист «Suomen Sosialidemokraatti», выступавший под псевдонимом «Юхокас» Юхо] Ахокас сейчас являются довольно ярыми поклонниками Германии. Также, возможно, и другие, как, например, Вяйнё Лескинен.” ⁴²¹

Социал-демократы, казалось, сбивающе с толку рвением отмывали свою репутацию. Неудивительно, что надежды националистических радикальных групп быстро росли и поднимались высоко. Однако основные политические линии шли другими путями. Визиты частных лиц и делегаций из националистических кругов в Германию вряд ли принесли Финляндии какую-либо реальную поддержку, и через них даже не была получена полезная информация о намерениях Германии. Те каналы сотрудничества, которые немцы на этом этапе хотели использовать в направлении Финляндии, все принадлежали к официальной политической машине Финляндии. Одной из частей этого взаимодействия, кульминацией которого весной 1941 года стало фактическое братство по оружию, была подчиненная министерству внутренних дел государственная полиция. Ее отношения сотрудничества с немецкими коллегами, Главным управлением имперской безопасности (Reichssicherheitshauptamt, RSHA), с начала 1930-х годов проходили через личные знакомства между высшим руководством как государственной полиции, так и тайной государственной полиции Германии (Geheime Staatspolizei, с октября 1940 года — Amt IV RSHA).

Зондажные переговоры, проведенные через государственную полицию, привели к гораздо более значительным результатам, чем поездки фашистских частных лиц в Германию. В конце октября 1940 года младший заместитель начальника государственной полиции Бруно Аалтонен, который фактически отвечал за отношения с Германией, отправился в Берлин на встречу с Генрихом Мюллером. Поездка состоялась по прямому приглашению Мюллера, и ее целью было обсуждение вопросов, которые нельзя было обсуждать в переписке. «Он [Мюллер] сказал, что будет благодарен, если получит все сведения о России, которые попадут в наше распоряжение, так как им необходимо получать больше информации о положении в России, деятельности коммунистов, их намерениях и всех связанных с этим обстоятельствах». Мюллер почти прямо раскрыл, в чем дело. По его словам, большевизм «из-за великополитической ситуации» смог проникнуть на запад, но «теперь — дальнейшему проникновению должен быть положен конец».⁴²²

Это были прямые слова. Мюллер лишь предостерегал, чтобы Финляндия пока не вступала в конфликт с Советским Союзом, «ибо не сказано, что Германия и сейчас сможет помочь Финляндии, пока не будет закончена война на западе». По словам Мюллера, его часто спрашивали о положении в Финляндии, о котором он, однако, знал недостаточно. Поэтому Аалтонен представил отчет о политической жизни Финляндии. О Патриотическом народном движении (IKL) с восемью депутатами «Мюллер заметил, что эта партия стала маленькой, и сказал, что ей не придают большого значения в Германии, хотя многие, возможно, так думают». Затем разговор перешел к финским национал-социалистам и видным фашистским деятелям. В Финляндии, по словам Аалтонена,

“сейчас, как грибы после дождя, выросли небольшие группы, которые пытаются выступать в роли зачинателей какой-то новой, возможно, создаваемой в национал-социалистическом духе Финляндии.” ⁴²³

Мюллер продемонстрировал вес, которым пользовались финские национал-социалисты в Германии, заявив, что с немецкой точки зрения все финские партии, за исключением, конечно, коммунистов, были «национально мыслящими». Поскольку во время Зимней войны в Финляндии все партии и так уже объединились в один фронт и каждый делал все возможное для достижения единодушия, можно было бы «в Финляндии легко — перейти к авторитарной системе. Возникшим после [Зимней] войны маленьким группам нельзя придавать большого значения». ⁴²⁴

Часть речей Мюллера, несомненно, была просто вежливостью или нежеланием раскрывать более глубокие направления немецкой политики. Его внимание к финским социал-демократам было особенно поразительным и вряд ли полностью искренним. Однако покаянные упражнения, предпринятые в направлении Берлина через «Raivaajat», были замечены.

Интерес ответственных за политику Германии в отношении Финляндии к финскому национал-социализму, похоже, не был особенно велик. Мюллер расспрашивал о Тео Снелльмане и его «движении», Финской национал-социалистической рабочей организации, о которой Аалтонен «дал краткое описание». Эркки Ряйккёнена, который в Германии неофициально выступал в роли посланника белой Финляндии, Мюллер принижал, так же как и Арви Калсту, которому «не придают никакого значения, так как считают, что он не является морально полноценным». Идеологическая непоколебимость Калсты была поставлена под сомнение после того, как весной 1936 года он передал руководство своей организацией Юрьё Райккаа и ушел из политики, став управляющим директором отеля «Похьянхови» в Рованиеми. Мюллер был в курсе шатаний Калсты и судьбы «Организации финского народа»:

«В Берлине известно, что [Калста] несколько лет назад, основав национальное реформаторское движение, был готов за хлебное место прекратить свою политическую деятельность». ⁴²⁵

Мюллер принижал финских национал-социалистов еще и потому, что его собеседником был Аалтонен, представлявший государственное ведомство. Однако реальное развитие событий является лучшим доказательством того, что в Берлине на самом деле не питали иллюзий относительно планов переворота, основанных на финских национал-социалистах. Говоря о значении финских национал-социалистических организаций и частных лиц, выступавших в роли идеологических братьев, в общем контексте финско-германских отношений, Мюллер лишь выражал общую линию национал-социалистов в отношении зарубежных братских партий. Национал-социализм был немецким, национальным явлением, и его нельзя было и не нужно было переносить в таком виде за границу. Напротив, правительство Гитлера искало партнеров в устоявшихся и дееспособных политических структурах и деятелях, а не в незначительных по своему весу экстремистских движениях. Их помощь стала востребованной только тогда, когда к концу войны желающих сотрудничать становилось все меньше. Из октябрьского Берлина 1940 года Аалтонен привез успокаивающие новости для всех, кто боялся переворота со стороны националистических радикалов. Менее успокаивающим был интерес Мюллера к переходу в Финляндии, который, по-видимому, считался неизбежным в ближайшем будущем, к «авторитарной системе».

Государственной машине Финляндии помощь радикальных организаций снова стала необходимой с началом вербовки в СС весной 1941 года. Части государственного аппарата, во главе с государственной полицией, объединили свои силы с «Союзом фронтовиков Освободительной войны» и более мелкими объединениями националистических радикалов. Калле Лехмус также снова участвовал в новом секретном проекте государственной власти. В середине марта 1941 года Эско Риекки, ставший своего рода старейшиной тайной дипломатии, пригласил членов правления «Союза братьев по оружию» Лехмуса и его давнего соратника Л. Арви П. Пойярви

“на совещание, где предполагалось предварительно проинформировать нескольких лиц о возможности отправки на добровольной основе небольшого количества финнов для получения современного военного образования в Германию.№

На месте, в рабочем кабинете Риекки, ждал цвет конспиративного радикализма: Вилхо Хеланен, директор банка П. Х. Норрмен и судовладелец Рагнар Нордстрём, все — крупные фигуры националистического радикализма в Финляндии. Так действовали в кризисной Финляндии: проект имел благословение высшего политического и военного руководства, но практическая реализация была оставлена на попечение секретной гражданской группы и привлеченных избранных организаций.⁴²⁶

Конкретная поддержка вербовки в СС со стороны государственной власти была организована через государственную полицию. Главным организатором вербовочных мероприятий был младший заместитель начальника государственной полиции Бруно Аалтонен. Остальная часть организации государственной полиции к середине апреля 1941 года была полностью посвящена в тайну и выполняла большую часть практических мероприятий. Аалтонен сообщил начальникам отделов государственной полиции о начале вербовки в СС в середине апреля. Этот вопрос «в полной тишине» обсуждался около трех недель, то есть с конца марта, «и за этим проектом, коротко говоря, стоят все круги».

Руководство «Рабочей организации братьев по оружию Финляндии» также было проинформировано. Государственная полиция как официальный орган не будет вмешиваться в это дело, но «мы не будем ставить препятствий, а скорее сможем незаметно помогать со стороны, и мы сделаем это, например, подавляя слухи, возникающие по этому поводу». Инструкция Аалтонена заключалась в том, чтобы объяснять, что уезжающие в Германию едут туда на работу, чтобы получать большие зарплаты и набираться опыта. Другие инструкции Аалтонен передал позже на совещании начальников отделов, так как не хотел писать о них. ⁴²⁷

Проблема заключалась в поиске подходящих добровольцев, когда саму вербовку нужно было всячески скрывать от прессы и Советского Союза. Возникли и другие трудности, когда финская сторона выдвинула условия для вербовки, которые СС не хотело выполнять: финнов нельзя было использовать против других вражеских государств Германии, кроме Советского Союза, финны не должны были служить рядом с добровольцами, собранными из оккупированных стран, и не должны были приносить присягу на верность Гитлеру, как другие добровольцы СС. Поэтому в начале апреля 1941 года в Финляндию прибыл еще один секретный агент СС, гауптштурмфюрер СС Шульте. Его задачей было добиться смягчения условий, и поэтому он связался с финнами, которых считал дружественно настроенными, такими как П. Х. Норрмен, Арви Калста и Гуннар Линдквист. ⁴²⁸

Генерал-лейтенант егерей Хуго Эстерман, по сведениям СС, был центральной фигурой в «национал-социалистически и великогермански мыслящем» кругу, вокруг которого сгруппировался ряд радикальных частных лиц. Эстерман, будучи действующим офицером и командующим армией (командующим силами обороны), не включал свое имя в списки членов националистических радикальных организаций, но в более узких кругах он был известен как националистический и прогерманский активист. Его опубликованные в 1960-х годах мемуары «Четверть века моей жизни» являются образцом уклончивого стиля, в котором тщетно искать упоминания о великогерманизме. Гораздо яснее о своем лидере говорит состав круга Эстермана: подполковник Йохан Фабрициус, бывший заместитель председателя Академического Карельского Общества и эксперт по Восточной Карелии, инженер Рейно Кастрен, полковник егерей и офицер шюцкора П. О. (Пер Оле) Экхольм и профессор Н. А. (Нильс Артур «Ниссе») Осара, профессор лесохозяйственной экономики Научно-исследовательского института леса и начальник отдела древесины и топлива Министерства народного снабжения.

Влияние радикалов также проявилось в составе комитета по делам добровольцев СС, созданного для представления этого дела в Финляндии. Комитет был реорганизован под давлением немцев и расширен летом 1942 года. Председателем стал ректор Хельсинкского университета Рольф Неванлинна, а членами — председатель «Союза фронтовиков Освободительной войны» Карл Линд, «чрезвычайно заинтересованный в деле добровольцев и подходящий — ввиду своих взглядов» генерал Хуго Эстерман, Рейно Кастрен из круга Эстермана, профессор Мауно Ваннас, судовладелец и бизнесмен Рагнар Нордстрём, директор банка П. Х. Норрмен, пастор Калерво Куркиала и активист СС Йоханнес Тамминен. Все это имена, с которыми нельзя не столкнуться в источниках, касающихся финского фашизма.

Тайные переговоры Шульте привели к результатам. От группы, собравшейся вокруг Эстермана, он услышал, что они готовы отправить в Германию «более или менее национал-социалистически мыслящих добровольцев» без каких-либо условий. В то же время и другие начали быть готовыми к отступлению. Условия превратились в предложения, было достигнуто единодушие. После совещания, состоявшегося в Хельсинки в начале апреля, Эско Риекки рассказал о своих впечатлениях посланнику Германии в Хельсинки Виперту фон Блюхеру:

«Все были единодушны в том, что проект [вербовки в СС] следует продвигать. Только господин Калста был явно раздосадован тем, что его с самого начала не посвятили в это дело. Своим поведением он выставил себя на посмешище в глазах собравшихся. Господин Фабрициус также был весьма возбужден и тоже глупо вел свои дела. Все остальные были разумны». ⁴²⁹

В связи с вербовкой в СС стали ясны две вещи. Во-первых, финские националистические радикалы понимали этот проект именно как политический. В финский батальон нужно было набрать «национал-социалистически мыслящих добровольцев». Таких людей радикальные организации были готовы искать и отправлять, и поэтому их роль в вербовочной деятельности стала ключевой. «Союз фронтовиков Освободительной войны» имел готовую общенациональную организацию, которая теперь была задействована для нужд вербовки. Секретарь союза Ээро Рекола выступал главным организатором вербовки со стороны фронтовиков и завербовал прямо со своего рабочего места в газете «Аамулехти» по меньшей мере двух журналистов, Юкку Тюркё и Кости Пауккалу. В вербовке также участвовали «Организация финского народа» Арви Калсты и Юрьё Райккаа, «Samfundet Folkgemenskap» Яльмара фон Бонсдорффа и Гуннара Линдквиста, партийная организация Патриотического народного движения (IKL) и «Финская национал-социалистическая рабочая организация» Тео Снелльмана. Хельсинкский магазин оптики «Призма», принадлежавший члену «Samfundet Folkgemenskap» оптику Гуннару Сундману, стал неофициальным вербовочным пунктом. ⁴³⁰

Вторым важным моментом было то, что при вербовке в СС с самого начала опирались на поддержку радикалов, поскольку либо считалось, что без них не обойтись, либо не верили, что иначе найдется достаточное количество добровольцев. К послевоенным оправданиям относится утверждение о строгом отборе кандидатов, с помощью которого якобы удалось отсеять тех, кто записывался по идеологическим причинам, и сохранить добровольческий отряд политически нейтральным.

Это утверждение несостоятельно. Особенно показательным было присутствие на подготовительных совещаниях такого видного радикала, как Фабрициус. У него не было егерского прошлого, и как бывший офицер русской армии его связи с Германией были исключительно идеологического характера и результатом его собственной деятельности. Тем не менее, его с самого начала, как нечто само собой разумеющееся, привлекли к подготовке вербовочной деятельности.⁴³¹

Каким бы строгим ни был отбор, большое влияние, предоставленное радикалам в организации вербовки, гарантировало, что отправляющаяся в Германию группа не будет состоять только из обычных финских парней. Историк Мауно Йокипии предположил, что «признававших коричневый цвет» было не более пятой части личного состава батальона. Однако один только «Союз фронтовиков» предоставил около половины всех поданных заявлений. Союз в своей вербовочной деятельности стремился не к сбалансированному составу, а именно к политической сознательности. Если учесть, что союз был не единственной радикальной организацией, с энтузиазмом участвовавшей в вербовке, то приукрашенную оценку Йокипии следует значительно скорректировать в большую сторону. Финский добровольческий батальон СС и комитет по делам добровольцев СС находились в надежных руках различных финских националистических радикалов, фашистов и национал-социалистов. ⁴³²

Вербовка в СС достигла своей кульминации с обнародованием пребывания финского добровольческого батальона в Германии. Деятели культуры облагородили эту операцию. В. А. Коскенниеми написал слова для почетного марша батальона. Стихотворение, написанное в октябре 1941 года, было напечатано и распространено с автографом автора, а не как-то тайно распространяемая брошюра. Да и какая была нужда в секретности. Экземпляр, попавший в библиотеку Хельсинкского университета, Коскенниеми подарил «магистру Н. П. Виртанену в качестве небольшого воспоминания о годе больших надежд»:

“Мы слышали зов, трубящий на войну:
на восток, против векового угнетателя!
Мы видели, как занимается великий день.
Мы маршируем на Москву.” ⁴³³

В Финляндии, конечно, с самого начала понимали, какие опасности таит в себе передача проекта СС в руки радикалов. Практика вербовочного процесса показала, что в деле такого характера их нельзя было оставить в стороне. Радикалы с силой вошли в дело с предсказуемыми последствиями. Опасно было и то, что проектом уже нельзя было управлять из Финляндии после того, как он набрал хороший ход. Покинув родину, финские добровольцы в любом случае оказались бы на милости Германии и подвержены ее влиянию.

Некоторые из организаторов проекта СС в Финляндии могли всерьез воображать, что отправляют в ряды СС политически отфильтрованную и нейтральную группу и получат такую же обратно из Германии. Намерения СС были иными. Последнее и самое веское свидетельство о характере и целях финского движения СС принадлежит самому СС. В его составленном примерно в 1943 году, предназначенном для внутреннего пользования учебном пособии по мировоззренческому просвещению подчеркивалось, что национальные добровольческие движения, включая финское, являются неотъемлемой частью германской судьбоносной общности:

СС снова стало тем, кто первым сделал шаг от теоретического прозрения к практической реализации. Верное своим идеям о призвании северного человека и о возрождении Европы, оно вышло за узкие национально-государственные рамки и призвало родственные по крови германские народы к борьбе за общее будущее. Этот призыв получил тысячекратный отклик. Из него возникли норвежский и голландский легионы, Фламандский легион, Датский добровольческий корпус и финский добровольческий батальон. ⁴³⁴

Против международных сил

Новая война, начавшаяся летом 1941 года, казалось, подтверждала все прогнозы фашистской социальной теории. «Нашу войну или наши войны, созданное ими братство по оружию и финское национальное движение обновления нельзя отделить друг от друга», — писал Тео Снелльман в брошюре «Финский национал-социализм», составленной совместно с туркуским адвокатом Юсси Лейно. Чем дальше шел 1941 год, тем больше, казалось, находилось поводов для злорадного глумления. Легалистский фронт, выступивший против Лапуаского движения, был в смятении и молчал. Социал-демократы в нервозности искали контакта с национал-социалистами. Национальная революция все-таки была у порога, и в водовороте всемирно-исторических событий мерцала Великая Финляндия. Снелльман считал, что Зимняя война уже оказалась путем назад к национальному единству. Война также должна была стать путем к осуществлению национальной судьбы и к национальной революции:

«Это стало еще более очевидным во время нашей нынешней войны, когда Финляндия оказалась в кругу немецкого и общеевропейского братства по оружию. Тени «легализма» и «народного фронта» почти исчезли. Те, кто наиболее рьяно продвигал интернационализм как в правом, так и в левом смысле, пытаются, чтобы не оказаться совсем в стороне, вскочить — на коня национальной революции, хотя дело и маскируется по-разному, в т.ч. сохранением лозунга о «свободном демократическом общественном и государственном устройстве». Те же, кто раньше был «слегка склонен в сторону Германии», соревнуются, кто раньше стал национал-социалистом!» ⁴³⁵

Для Бертеля Грипенберга и Эрнульфа Тигерстедта начальный этап Войны-продолжения был праздником. Мечты сбывались. «Для Финляндии дела начинают выглядеть хорошо», — радовался Тигерстедт еще весной 1941 года, прослушав по радио речь Муссолини, в которой Дуче объявил, что Финляндия и Скандинавия входят в сферу интересов Германии, «мы остаемся по правильную сторону границы».

Тигерстедт во время Войны-продолжения занимался пропагандистской работой в информационных войсках. Грипенберг активно писал в газеты «Кустаа Вааса» Эркки Ряйккёнена и «Svensk Botten». Взгляд Тигерстедта на начавшуюся новую войну был широким, простая национальная борьба за выживание его не интересовала. Война была всемирной, решающей идеологической битвой. Тревожные черты в отечественных дебатах Тигерстедт заметил уже в 1942 году в речах об отдельной войне, которая для Финляндии закончится сразу после разгрома Советского Союза. Это была ересь, которую следовало подавить в зародыше. В мире Тигерстедта война велась не ради национальных целей, а «за Новую Европу и за Фюрера». Война была бы напрасной, если бы ее итогом не стала окончательная победа фашизма. ⁴³⁶

В военные годы Тигерстедт часто ездил в Германию с лекциями. Он, наряду с Майлой Тальвио, В. А. Коскенниеми и Микой Валтари, принадлежал к числу финских писателей, получавших наибольшую известность в Германии. Он также был членом Европейского союза писателей, основанного национал-социалистами осенью 1941 года в Веймаре, в который входили писатели из 16 стран. Тигерстедт представлял шведско-финскую литературу и настойчиво добивался в союзе создания отдельной шведско-финской секции. Это вызвало недовольство как у финноязычных членов союза, так и в Министерстве образования Финляндии. Целью Тигерстедта и других экстремистов шведско-финской культуры было создание различия с финноязычной культурой, которую они считали ниже германской. ⁴³⁷

Вербовка как финноязычных, так и шведоязычных писателей в Европейский союз писателей была легкой, в отличие от многих других стран. Особенно успешно вербовка прошла среди шведоязычных писателей Финляндии. Грипенберг и другие члены группы «Svarta gardet» («Черная гвардия») были само собой разумеющимися членами, но удалось привлечь также Яльмара Хорнборга, Ярла Хеммера, Йоэля Рундта, Олофа Энкелля, Яльмара Даля, Туре Янсона, Уллу Бьоде и Лоренца фон Нумерса. Скоро будут отсутствовать только известный как социалист Арвид Мёрне и левый критик Гитлера Эльмер Диктониус, радовался Тигерстедт. ⁴³⁸

Среди шведоязычных финнов борьба за отношение к национал-социализму в годы Войны-продолжения была ожесточенной. Одним из главных каналов, через который стремились охватить широкие круги населения, стало созданное в конце 1941 года общество «Svenska Tysklandsvänner i Finland» («Шведские друзья Германии в Финляндии»). Одним из его членов был один из самых значительных лидеров шведского движения, всемирно известный исследователь народной музыки профессор Отто Андерссон из Академии Або. И у Андерссона восхищение Германией и антикоммунизм во время войны естественным образом переросли в положительное отношение к национал-социализму. Коллега Андерссона из Академии Або, профессор Свен Линдман, резко критиковал общество, которое, по его мнению, было не просто прогерманским, а прямо национал-социалистическим. Дружбу с Германией в те времена было очень трудно сохранить, не включая в нее и дружбу с национал-социализмом. ⁴³⁹

За обществом «Svenska Tysklandsvänner» стояли активисты группы «Samfundet Folkgemenskap». Осенью 1941 года они опубликовали свой программный манифест в газете «Hufvudstadsbladet». Декларация, подписанная более чем ста лицами, гласила, что «шведоязычные финны приветствуют грядущее обновление в этой части Европы с радостью и полным доверием к силе и дальновидности германского расового братского народа». ⁴⁴⁰

1942 год стал последним на тот момент периодом расцвета финского фашизма. Надежды на быструю победу Германии снова ожили весной и оставались высокими до конца года. В Финляндии национал-социалистические организации активно публиковались, и в организационной сфере происходили события. Однако до сих пор открыто фашистские и национал-социалистические организации отличались явной маргинальностью: было трудно привлечь в них высокопоставленных лиц, занимающих значительные посты в обществе. Но в течение 1942 года немецкий военный флаг поднялся уже на вершину Эльбруса на Кавказе, в то время как немецкая подводная лодочная армада, свободно действовавшая по всему Атлантическому океану, казалось, постепенно душила западных союзников. Пришло время выйти на сцену.

В будущем национал-социалистическом обществе потребуются идеологически просвещенные мыслители, которые смогут разъяснять принципы национал-социализма тем, кто с ними еще не знаком. В течение года вышли две книги, авторы которых своими публикациями явно претендовали на роль лидеров. Главным произведением Юрьё Райккаа стал памфлет «Демократия и национал-социализм», вышедший в 1942 году. Книга Тео Снелльмана и Юсси Лейно, опубликованная в 1942 году под названием «Финский национал-социализм создает новый Сампо», без удивления сравнивала идеальное общество с пирамидой или организмом, где у каждого своя задача и все действуют на благо единого народного тела. ⁴⁴¹

Самым очевидным признаком подъема национал-социализма стали события 1942 года на организационном поле. Основанное в феврале 1942 года общество «Синиристи» (Синий крест) было первой, уже далеко идущей по своим целям, попыткой года. Председателем общества стал доктор Мартти Й. Мустакаллио. Его прошлое было связано с «Союзом независимости», организацией, некогда отколовшейся от Академического Карельского Общества (АКС) из-за языкового вопроса под руководством Эркки Ряйккёнена, и Мустакаллио был ее председателем с 1933 года. «Синиристи» стремился к поддержке, преодолевающей языковые границы. Другими учредителями были майор-егерь Гуннар фон Хертцен, который руководил Олонецкой экспедицией в 1919 году. Заместителем председателя был избран Гуннар Линдквист, секретарь общества «Samfundet Folkgemenskap» и главный редактор его газеты «För Frihet och Rätt». Секретарем «Синиристи» стал Олави Линнове, юрист, работавший адвокатом в 1920-х годах, а с 1934 года занимавший пост начальника канцелярии в Управлении дорог и водных путей.

Политическая программа «Синиристи» была нацелена на адаптацию к политическому порядку после победы Германии. По мнению общества, путь Финляндии должен был заключаться в «активном участии в строительстве новой Европы» и «признании германской судьбоносной связи Финляндии». Задача Финляндии в послевоенной Европе заключалась в помощи родственным народам «в достижении независимой национальной жизни и их приобщении к культуре и порядку новой Европы». Согласно этому видению будущего, Финляндия в послевоенной Европе должна была занять позицию политического превосходства над своими родственными народами, по крайней мере, их культурного и духовного лидерства.

Внутриполитическая программа общества оставалась неопределенной, но допускала возможность осуществления глубокой национальной революции. В то же время она подражала программе немецких национал-социалистов. Она требовала национального единства и общности: «утверждения принципа народного целого» и «постановки общего интереса народа выше группового эгоизма, основанного на частных интересах». «Социальная справедливость» должна была быть реализована и создана финская меритократия, где компетентность и труд были бы в почете, а положение трудящихся обеспечено. Другими словами, с парламентской формой правления и партийной политикой нужно было покончить. Продолжение финской демократии в этих условиях было бы не особенно вероятным и даже не желательным.

За «Синиристи» стояли уже знакомые по другим связям радикальные силы. Зафиксированная обществом в качестве внутриполитической цели «ликвидация влияния международных сил и представляемой ими тайной деятельности» была использованием завуалированной терминологии, знакомой из национал-социалистического языка. Это также раскрывало погружение «Синиристи» в мир теорий заговора. «Международные силы» были однозначным намеком на предполагаемый всемирный еврейский заговор. Это также означало международный капитал и многонациональные корпорации, которые, в свою очередь, также считались в значительной степени находящимися в руках евреев. Тайные общества, в свою очередь, указывали на другого любимого врага национал-социалистической мифологии — масонов. Считалось, что они образуют мрачное и могущественное братство, чуждое национальным целям и получающее приказы извне. Речь шла о проекции, отражении собственных навязчивых идей на главные пороки предполагаемого противника: тайными обществами занимались именно евреи и масоны, в то время как собственная деятельность была мужественно открытой.

«Синиристи» хотел видеть у руля Финляндии «национальные силы», которые сокрушат губительные планы тайных обществ и космополитов. По своей программе «Синиристи» представлял собой базовый фашистский шаблон, в котором не было ничего нового для тех, кто давно следил за событиями. Общество не стало, как надеялись его основатели, объединяющим финский националистический лагерь поверх языковых границ знаковым явлением финского национал-социализма. По сравнению с «Синиристи», совершенно иного успеха добился основанный примерно в то же время «Союз Финляндского Государства».

Основание «Союза Финляндского Государства» в начале 1942 года было самой значительной и успешной на тот момент попыткой в истории финского фашизма создать всеобъемлющую, общенациональную организацию. На этот раз к ней присоединилось — наконец-то — значительное число влиятельных, пользующихся хорошей репутацией и видных граждан. За кулисами действовала группа политиков из Патриотического народного движения (IKL), таких как Бруно Салмиала и Пааво Раутала, а также радикалы вроде Арви Калсты и Энсио Уоти. Жизненно важная связь с деловым миром и получаемая оттуда финансовая поддержка строились на таких знаковых фигурах, как судовладелец Антти Вихури и горный советник Петтер Форсстрём.

Среди членов союза были уже ставшие известными как друзья Германии композитор Юрьё Килпинен, писательница Майла Тальвио и ее муж, профессор Й. Й. (Йоосеппи Юлиус) Миккола. Удивительно, но финский научный и университетский мир был также широко представлен: членами были географ и геолог Вяйнё Ауэр, профессор фольклористики Вяйнё Салминен и ректор Хельсинкского университета, математик Рольф Неванлинна. Из деятелей культуры удалось привлечь писателя Лаури Хаарла, выдающихся скульпторов Вяйнё Аалтонена и Юсси Мянтюнена, а также кинорежиссера Ристо Орко. По более поздним рассказам секретаря союза, журналиста Свена Оксанена, активно писавшего в национал-социалистической прессе, среди членов союза было около сорока профессоров. Это было более четверти всего профессорского состава страны. Финский национал-социализм наконец-то прорывался в политический мейнстрим. ⁴⁴²

В своей общей программе союз обязался строить Великую Финляндию, его целью было «собирание разбросанных финских племен в великое общее отечество». Идеал народного единства, один великий народ в одном великом государстве, должен был осуществиться навеки:

«Домом и неотъемлемым отечеством всех финских племен будет определенная природными вечными границами Финляндия, которую заселили наши предки, освоили наши племена и освободили наши воины ценой тяжелых жертв». ⁴⁴³

Столь же решительно, как требовал конца истории, союз отмежевался от демократии. Общество следовало развивать «согласно принципу вождизма и ответственности, основанному на народовластии наших предков, так, чтобы интерес народного целого был реализован, а классовые и партийные распри устранены». Он требовал создания «централизованной ответственной исполнительной власти» и избрания главы государства прямым всенародным голосованием. «Необходимо построить национальную Финляндию, соответствующую новой Европе, и создать предпосылки для постоянного доверительного сотрудничества с другими национальными государствами». В свете этих принципов становилось очевидно, что представления союза о «народовластии наших предков» не имели ничего общего с демократией.

Будущая Финляндия, к которой стремился «Союз Финляндского Государства», была аграрным обществом, сильно управляемым авторитарным государством, «национальным государством». Оно было бы противоположностью господствующему «капиталистическо-демократическому» государству. Там общий интерес ставился бы выше частного, капитал служил бы «общему благу», сельское хозяйство было бы «основным источником здорового обновления всего общества», бегство из деревни предотвращалось бы государственными мерами, а оборона страны была бы поднята «на высокий уровень, соответствующий нашей воинской славе и нашему положению стража государства».

Программа, намекающая на корпоративную модель общества, требовала от государства разрешения трудовых споров и регулирования политики заработной платы и цен. «Национальное государство» устранило бы безработицу, предоставляя работу всем, требовало бы от граждан обязательного трудового вклада и сокрушило бы профсоюзное движение, лишив его учения о классовой борьбе и вернув его к предполагаемым корням — «патриотическому движению, действующему для повышения статуса наших трудящихся граждан».

Согласно программе, Финляндия должна была стать частью Новой Европы. Расширенному государству понадобился бы новый народ, и поэтому рождаемость следовало поднять, в то же время необходимо было «приступить к эффективной расовой и наследственной гигиене». Чиновник расово чистого государства

“должен был быть привязан к нашим национальным устремлениям и не должен зависеть от обещаний тайным обществам или другим антинациональным организациям. Наша страна должна быть освобождена от всякого еврейского влияния.” ⁴⁴⁴

Эти общественные видения уже означали реализацию повестки европейского фашизма во всех ее существенных чертах. Но «Союз Финляндского Государства» не удовлетворился и этим. Образовательно-политическая часть программы была, если возможно, еще более ошеломляющей; она показывала, как далеко зашла Финляндия во время войны.

В Новой Финляндии высшие учебные заведения были бы подчинены в качестве послушных слуг национальному государству. Программа требовала прекращения преподавания «мертвого знания» и сосредоточения основного внимания на профессиональном образовании. «Обучение иностранным языкам должно быть сосредоточено в первую очередь на немецком языке» и на практическом владении языком. Ценностная основа была твердо основана на контрпросвещении: государственное воспитание «должно происходить на христианской и национальной основе». Эта линия была, мягко говоря, поразительной для движения, собравшего в свои ряды так много профессоров. Ее целью были и классическое образование, и наследие гуманизма, и идея просветительского университета. По мнению членов «Союза Финляндского Государства», в Новой Европе они, по-видимому, больше не понадобятся.

Председателем «Союза Финляндского Государства» был избран Мауно Ваннас, который с 1937 года был профессором офтальмологии Хельсинкского университета. Ваннас (до 1905 года Йоханссон) родился в Уусикаупунки в 1891 году и получил степень кандидата медицинских наук в 1917 году. До основания «Союза Финляндского Государства» он не особенно выделялся в националистических радикальных организациях. Однако знакомство с биографией Ваннаса выявляет обычные черты развития радикализма. В 1964 году Ваннас опубликовал своего рода мемуары «Око за око», которые представляли собой отредактированную подборку из его собственного дневника времен гражданской войны и ее последствий, с января по сентябрь 1918 года. Типично для поздней литературной продукции активистов вроде Ваннаса, в книге ни словом не упоминаются этапы последующей политической карьеры автора. Тем не менее, книга является интересным и показательным взглядом на историю развития националистического радикала. ⁴⁴⁵

Для Мауно Ваннаса 1918 год также стал ключевым опытом. В первые дни гражданской войны тогдашний лиценциат медицины был арестован красногвардейцами в Коуволе, где он ждал своей участи в зале ожидания вокзала:

«За извивающейся линией штыков перед нами толпа злобно глазела на нас, проклиная, оскорбляя, размахивая кулаками — На грязном столе напротив сидела желтолицая русская. На ней была форма медсестры, которая, вероятно, изначально была белой — У нее был кавалер, татарин в форме матроса, который смотрел на нас похотливыми глазами и непрерывно бормотал: – Крофф, крофф! Кровь, кровь! — Когда это продолжалось несколько часов, мы все начали невыразимо уставать. Гнев и ненависть даже несколько утихли, потому что перед нами, казалось, были не люди, а протоплазма, первобытная слизь, у которой не было ни мозга, ни сердца, ни нервов, а единственным движущим механизмом была сила тяжести».⁴⁴⁶

Представление Ваннаса о «красных» так и не исправилось. Гвардейцы были отбросами общества, грязными, подозрительными, матерящимися ворами и убийцами, которые вели себя как звероподобные дикари. Их женщины были нечистоплотными, сквернословящими и сомнительной морали потаскухами, их вожди — глупо-надменными атаманами разбойников, щеголявшими в грязных лохмотьях. По его рассказу, Ваннас стал свидетелем того, как командир красногвардейцев мыл руки в луже мочи. Представляемая гвардейцами часть народа была и в военном отношении никудышной; при начале боя все разбегались, лазарет был полон симулянтов и самострелов. Ваннаса заставили стать врачом Красной гвардии, но, по его словам, лечить раненых было трудно: «красные» подозревали, что лекарства отравлены, и что «белый» врач пытается их убить. ⁴⁴⁷

Повторяющиеся наблюдения за грязью имели более глубокий смысл; недостатки гигиены, конечно, привлекали внимание врача, но в начале XX века они были обычным явлением. Об этом свидетельствовали высокая детская смертность и суровые эпидемии, которые время от времени ставили на колени как простой народ, так и господ. За повторением темы грязи у красногвардейцев стояли другие факторы: как и грязь, эта толпа, казалось, пришла извне народа. «Красные» прилипали к общественному телу, как бактерии, чтобы его уничтожить. Гражданская война быстро была истолкована как восточная зараза и большевистская чума, которая с востока смогла распространиться среди трудолюбивого, но простого и легко вводимого в заблуждение рабочего класса. Эта интерпретация содержала семена не только для пропущенного через идеологию правых взгляда на историю, но и мотивы для поддержания «постоянного порядка» и «железной дисциплины».

Учебная поездка в Германию в начале 1930-х годов познакомила Ваннаса с национал-социализмом. Его деятельность в качестве неофициального помощника финско-немецкого братства по оружию после этого следовала знакомым и по другим местам формам: поездки в Германию, встречи с представителями немецкого военного руководства, и в его доме в самый обнадеживающий период братства по оружию в 1941-1942 годах устраивались совещания и информационные встречи. Программа «Союза Финляндского Государства» распространялась по почтовым рассылкам по всей Финляндии, и ею стремились охватить всех потенциально заинтересованных.

В слухах Ваннас и его союз связывали с планами государственного переворота, который должен был быть осуществлен самое позднее после победы Германии. Государственная полиция в декабре 1942 года отметила, что Ваннас имел потенциал стать лидером национал-социалистов послевоенной Финляндии. Свен Оксанен рассказал, что Ваннас получил хороший прием в Берлине. С программой Союза Финляндского Рейха ознакомились рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и рейхсминистр оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг. Положительные отзывы о способностях Ваннаса были получены также от агента немецкой военной разведки в Финляндии, профессора Йоханнеса Пауля, а также от другого ярого национал-социалиста, генерала Эдуарда Дитля. Мауно Ваннасу доверяли. ⁴⁴⁸

В своем обзоре, составленном летом 1944 года, государственная полиция оценила, что «организационная деятельность финских групп, увлекающихся национал-социализмом, во время войны была крайне незначительной». Уже с точки зрения успеха, достигнутого Союзом Финляндского Рейха, эта оценка кажется грубо преуменьшенной. Возможно, она была верна, если измерять ее обычной организационной деятельностью, собраниями и мероприятиями. Мобилизация летом 1941 года потрясла самый активный период деятельности после Зимней войны, поскольку члены национал-социалистических организаций были направлены на другие задания, где они в значительной степени и оставались на протяжении всей войны. Однако с 1942 года деятельность, благодаря Союзу Финляндского Рейха, достигла своего пика. После этого усилившиеся подозрения в том, что Финляндия может выйти из братства по оружию с Германией, вызвали еще один всплеск энергии.

В ноябре 1943 года на организационном поле снова произошли изменения. Организации Тео Снельмана и Юрьё Райкка объединились в «Финских национал-социалистов», насчитывавших около 1500 членов. «Свободная Финляндия» Снельмана и «Национал-социалист» Райкка, по оценке государственной полиции, достигли общего тиража около 12 000 экземпляров. Тираж не был совсем незначительным, особенно когда многие другие газеты, такие как «Аян Суунта» ИКЛ и «Ууси Аура» Кокоомуса, освещали схожие темы. Кроме того, выяснилось, что национал-социалистическая пресса не могла бы издаваться и распространяться без значительной поддержки со стороны влиятельных лиц из деловых кругов. Среди сторонников «Свободной Финляндии» были «Тампелла» и «Альстрём». «Национал-социалист» Райкка, в свою очередь, получал поддержку от Петтера Форсстрёма из «Лохьан Калккитедас». ⁴⁴⁹

Вера в победу Германии в великой войне и вместе с ней интерес к финскому национал-социализму среди финнов ослабевали с разной скоростью. У некоторых сомнения зародились уже после провала блицкрига против Советского Союза зимой 1941-1942 годов. Однако значительным поворотным моментом в общественном мнении стал рубеж 1942-1943 годов, когда исход Сталинградской битвы заставил уже большие массы сомневаться в победе Германии. Даже после этого в общественном мнении преобладала твердая уверенность в том, что, как бы ни сложилась великая война, Финляндия по крайней мере вернет территории, утраченные в Зимней войне, а может быть, и больше.

Военные события 1943-1944 годов развивались настолько в пользу поражения Германии, что стало трудно поддерживать уверенное настроение. Тревожные для военных целей Финляндии новости с немецких фронтов вызвали в общественном мнении усиление крайностей. Мирная оппозиция заявила о себе так, как это было невозможно еще в 1942 году. Однако неблагоприятная военная ситуация также выявила упорную, основанную на принятии желаемого за действительное или идеологической убежденности, веру в способность Германии переломить ход войны в свою пользу, которая распространялась от политического и военного руководства до обычных финнов. Победа Германии стала догматом веры.

Эрнульф Тигерштедт на протяжении всей войны непоколебимо верил в немцев. Весной 1943 года он вместе с П. Х. Норрменом планировал поездку для знакомства с новым жизненным пространством Германии на востоке: в Смоленск, Киев, Крым и на Кавказ. Из этих впечатлений предполагалось написать книгу о путешествии. К сожалению для истории финской литературы, поездка по местам самой жестокой в истории войны на уничтожение и геноцида так и не состоялась. Во время своего лекционного турне по Германии в феврале 1944 года Тигерштедт, однако, верил в победу даже среди руин городов, разрушенных бомбардировками. Он говорил о новом чудо-оружии и о грядущей новой битве при Танненберге, в которой отдохнувшие немецкие войска загонят русских в болота Восточной Пруссии. ⁴⁵⁰

Другое свидетельство вызывающего доверия, бросающего вызов фактам, отметил в своем дневнике в конце июля 1944 года Й. К. Паасикиви. До его ушей дошли уверенные слова госпожи Анны фон Шульц: «Финны и немцы еще вернут все, что русские завоевали». Возможно, было показательно, что Анна фон Шульц была замужем за контр-адмиралом Густавом фон Шульцем, который вскоре стал одним из трагических героев последнего акта финско-германского братства по оружию. Паасикиви в любом случае отверг принятие желаемого за действительное: «Это характеризует взгляды, особенно здесь, в кругу Турку («Ууси Аура» и др.)». «Ууси Аура» была не просто изданием, а рупором Коалиционной партии и самой распространенной газетой в Юго-Западной Финляндии, известной своей ярой прогерманской позицией. В начале августа газета опубликовала передовицу под заголовком «Германия готовится к окончательному решению», что заставило Паасикиви воскликнуть: «Сильная вера и уверенность, что Германия выдержит войну и победит в ней. Новое оружие!» ⁴⁵¹

Летом 1944 года в Финляндии все еще было много людей, которые питали надежды на так или иначе счастливый исход войны. Однако события развивались стремительно. К осени 1944 года вера и уверенность многих понесли непоправимый урон. Поэтому в последней фазе войны самыми ярыми защитниками финско-германского братства по оружию стали идеологически наиболее стойкие финские фашисты и национал-социалисты. После провала оборонительной борьбы против сепаратного мира часть из них отказалась от активной деятельности. Участниками тайного, предательского финско-германского сотрудничества после перемирия были выбраны лишь те, кому было что терять.

«Ууси Аура» была, однако, примером того, что для веры до последнего в военные возможности Германии не нужно было быть мечтателем из ультранационалистического, фашистского крайнего крыла. Принятие желаемого за действительное в различных формах проявлялось во всех слоях общества. Может быть, Германия способна на военную оборонительную борьбу, которая приведет к приемлемому мирному соглашению? Может быть, западные союзники в последний момент поймут, что нужно объединить силы с Германией и повернуть оружие против Советского Союза? Может быть, новое оружие действительно изменит ход войны? Удивительная долговечность смеси надежды, веры и страха была важным фоновым фактором, объясняющим последние этапы финского фашизма военного времени.

Во время Сталинградской битвы, на рубеже 1942-1943 годов, Йохан Фабрициус болел. В моче были колибактерии, беспокоили камни в почках, снова открылась старая язва желудка. Дополнительную тревогу вызывали военные события, которые после летнего оптимизма не давали повода для воодушевления. Однако в письмах к брату-писателю Бертелю Грипенбергу сохранилась прежняя дерзость:

“Но час расплаты настанет, и я намерен его пережить, несмотря на колибактерии, язву желудка и почечные колики. Будь спокоен! И до тех пор, Хайль Гитлер!” ⁴⁵²

Мечта о националистическом государственном перевороте жила среди радикалов на протяжении всей Войны-продолжения. В течение военных лет в этих кругах составлялись планы и ходили слухи о скором перевороте. Иногда переворот планировалось совершить своими силами, иногда на помощь призывали немцев, иногда переворот должен был произойти сам по себе, когда народ устал бы от партийных интриганов и скрытых коммунистов.

Поздней осенью 1943 года снова пошли слухи о перевороте. Считалось, что во главе заговора стоит Мартти Пихкала, который в октябре-ноябре ездил по Финляндии, разжигая от имени президента Свинхувуда боевой дух и веру в победу Германии. Вряд ли эта деятельность была направлена на государственный переворот; скорее, она основывалась на решениях собрания, созванного Свинхувудом в канун Иванова дня предыдущим летом. На собрании обсуждалось, как убедить финнов в том, что продолжение борьбы на стороне Германии — единственный путь к национальному спасению. Помещения для этих собраний по поднятию духа, которые, вероятно, пользовались прямой поддержкой Германии, предоставил Союз фронтовиков. ⁴⁵³

Тем не менее слухи были упорными. В Финляндии опасались, что попытка выйти из войны приведет к государственному перевороту и оккупации, осуществленным Германией с помощью финских национал-социалистов. Согласно более позднему рассказу Эркки Ряйккёнена, Пааво Раутала из ИКЛ в письме, написанном в 1943 или 1944 году, просил у Германии помощи в осуществлении смены правительства. Раутала утверждал, что Ряйккёнен и Гуннар Линдквист участвуют в заговоре, что оба впоследствии отрицали. ⁴⁵⁴

Несмотря на свое прошлое старого заговорщика, Фабрициус на этот раз, кажется, был в стороне. Он прожил военные годы тихой жизнью отставного офицера на пенсии. На своей вилле Йохан и Карола откармливали свинью, выращивали огурцы, яблоки, клубнику, сахарную свеклу и махорку, а также ловили щук. Йохан ходил на охоту за птицей и зайцами, Карола изо всех сил старалась скрасить скудный стол военного времени. В Хельсинки возвращались только поздней осенью, когда все припасы были заготовлены. Дети были уже взрослыми, кто на фронте, кто в университете. Только младшая дочь еще жила дома. Его мучило чувство оторванности от общества. В мае 1943 года Фабрициус в письме к Грипенбергу в сердцах писал:

“Но правда выйдет наружу. И мы будем говорить. Это право нельзя отнять у людей, которые своими делами заслужили его. Особенно у людей, которые не забывают.” ⁴⁵⁵

В конце полного поражений года, на Рождество 1943 года, Фабрициус написал Грипенбергу письмо, из которого следовало, что и его вера в победу пошатнулась. Письмо заканчивалось обычными приветствиями «Хайль Гитлер! Зиг хайль!» и предсказанием событий наступающего 1944 года: «у меня такое чувство, что ‘в этом году Англия падет’ и русский будет раздавлен (knorvas)». Надежда, однако, теперь связывалась уже не с успехами в обычной войне. В качестве примечания на полях Фабрициус добавил в конце письма: «Только что узнал, что новое ‘секретное оружие’ в Германии ‘готово’ и будет применено в ближайшее время. Давно пора!» ⁴⁵⁶

XIII

Белый мятеж

Движение Свободной Финляндии 1944-1945

Кровавую бойню выдержал наш отряд,
стоял прямо, глядя в лицо смерти.
Он отразил натиск чужаков
и атаки тиранов-копейщиков.
И снова, когда нужна доблесть,
он поднимается навстречу опасностям.
Никогда
муж финской земли
не торгует самым дорогим.

Хейкки Асунта: Марш фронтовиков (1934)

[Изображение]

Херингсдорф – это деревня на побережье острова Узедом в Северной Германии. В мирные летние дни ее белые пески были популярным курортным местом. Отели и казино обрамляли пляжи, куда летние туристы приезжали купаться в прохладных волнах Балтийского моря и загорать под лучами солнца. Однако в последние дни января 1945 года Херингсдорф был ветреным и пустынным. Отели стояли пустые и темные. Электричество подавалось только по вечерам, из кранов не текла вода, а рестораны и кинотеатры, напоминавшие о мирном времени, были закрыты. Над песчаными дюнами дул холодный морской ветер. С наступлением темноты на небе виднелись выхлопные пламена ракет Фау, запущенных с близлежащего испытательного полигона в Пенемюнде. Выходя на улицу, Йохан Фабрициус мог видеть признаки приближающегося краха Германии. Что будет после, никто не мог знать. Как он оказался на этом североирландском острове, в центре финальной битвы новой мировой войны?

Последние сохранившиеся письма Фабрициуса к Бертелю Грипенбергу дают намеки на его душевное состояние весной и летом предыдущего 1944 года. В марте 1944 года он более подробно излагал свои мысли о военной ситуации и неопределенном будущем. Массированные бомбардировки Хельсинки, начатые Советским Союзом ранней весной, не произвели на него большого впечатления. Как солдат, Фабрициус говорил, что привык к тому, что старые памятники и сокровища искусства разрушаются, а люди получают ранения или гибнут. Это было частью трагедии войны, но особенно это соответствовало ужасной природе советского врага:

“У большевизма никогда не было в программе ни капли уважения к старому, это мы знаем с 1917 года. Наоборот, разрушение, уничтожение всего, что когда-то имело ценность, традиций, исторической преемственности, рыцарства, права и т.д. — вот его программа.” ⁴⁵⁷

И все же, надежда жила. Стратегическая бомбардировочная война западных союзников, по мнению Фабрициуса, не могла решающим образом подорвать военный потенциал Германии. Это была лишь серия «яростно разрекламированных ‘бомбардировок разрушения’ против промышленности Германии, которая едва ли чувствует эти уколы». Крупномасштабное наступление Красной Армии, начатое 8 марта 1944 года на Украине, которое заставило немцев отступить по всему фронту, предвещало лишь скорое уничтожение врага: «Скоро придет весна…» Ничто не могло поколебать веру Фабрициуса в победу:

“Что значит смерть отдельного человека, если он только на правильной стороне. Это тоже победа! Но, естественно, надеешься быть рядом, когда будут плести венки победы… разговоры о мире можно воспринимать спокойно. Ведь в Финляндии все еще есть народ и непобедимая армия!” ⁴⁵⁸

Весна 1944 года пришла и ушла. С наступлением лета слухи усилились, и атмосфера становилась все более гнетущей. Вместо большого перелома, на который надеялся Фабрициус, Красная Армия начала новые крупные наступления в Белоруссии и на Карельском перешейке. Финляндии скоро придется принимать решения. Государственная полиция в течение лета впервые начала систематически выяснять возможности Германии для тайной деятельности в Финляндии и составлять список самых ненадежных «патриотов» страны. Вопрос стоял о самых ярых прогерманских националистических радикалах, которые, как можно было предположить, ставили интересы Германии выше интересов Финляндии. О таких, как Йохан Фабрициус.

Германия также начала готовиться к продолжению деятельности в Финляндии, если Финляндия выйдет из войны. Основную ответственность за организацию этой деятельности получила организация СС Генриха Гиммлера, которая к концу войны приобрела все большую власть в государственном аппарате Германии. Националистические радикалы теперь впервые стали значимыми с точки
зрения Германии. Можно было верить, что они будут самыми надежными и готовыми к действию партнерами, которые остались у Германии в Финляндии.

Движущей силой мобилизации финских радикальных организаций, несомненно, была Германия, и это проявлялось прежде всего в оживленной пропагандистской работе организаций. Отечественные национал-социалисты лихорадочно начали готовить и публиковать материалы, основной посыл которых был везде одинаков: Финляндия должна оставаться на стороне Германии до конца и до окончательной победы, как бы ни выглядела ситуация сейчас.

Союз фронтовиков активно участвовал в этой работе. Типичным примером издательской деятельности и послания союза в этот период была опубликованная в Тампере брошюра Матти Яаккола «Распространится ли большевизм по всему миру!». Яаккола был викарием Виитасаари и уже давно был националистическим радикалом из кружка «Патриотические граждане Виитасаари» Гуннара фон Герцена. Он также участвовал в издательстве «Васара» Торвальда Ольемарка, в публикациях которого он выступал против «международного, безродного, чуждого, антихристианского, материалистического и убивающего национальное чувство еврейского вредителя». Его литературная карьера закончилась сопротивлением сепаратному миру, после войны другая карьера продолжилась в качестве священника и учителя в средней школе Виитасаари. ⁴⁵⁹

Активист-соратник Яаккола, Гуннар Линдквист, в свою очередь, трудился в другом месте. В июле 1944 года он вместе с Эркки Ряйккёненом составил меморандум, адресованный министру иностранных дел Германии Иоахиму фон Риббентропу и министру народного просвещения и пропаганды Йозефу Геббельсу. В нем Германии рекомендовалось «уделять больше внимания деятельности финских национал-социалистов». У Линдквиста и Ряйккёнена одновременно готовился масштабный пропагандистский план для «усиления необходимости продолжения борьбы» с помощью пропагандистских материалов, произведенных СС.⁴⁶⁰

Однако самым важным партнером СС в области формирования общественного мнения оказался бывший депутат Мартти Пихкала, который в феврале 1944 года от имени покойного президента П. Э. Свинхувуда на основе его речей составил книгу «Завещание моему народу». Местом издания книги, напечатанной СС, в целях маскировки был указан Стокгольм. Однако ее основное послание говорило о том, на чьей стороне была книга. Суть послания сформулировал сам Пихкала в предисловии, написанном под псевдонимом «Финн»:

“[Свинхувуд] уверен в том, что ясный путь борьбы на стороне Германии как брат по оружию до победы, не рассчитывая, победит ли Германия или нет, и не гадая, как вообще закончится эта мировая война, является единственно возможным путем для Финляндии. Наш путь был прямым, и только таким он приведет к цели. Народ, который борется за свою честь и жизнь и верен в братстве по оружию, любой враг будет ценить больше, чем шатающихся трусов и предателей.” ⁴⁶¹

Программа Пихкалы на этом этапе свелась лишь к цели героического национального самоубийства. Таковым же в последней фазе стало и политическое послание президента Свинхувуда. Член правления Союза фронтовиков, горный советник Петтер Форсстрём в последний раз посетил его в январе 1944 года, когда Свинхувуд уже лежал смертельно больной в хельсинкской больнице. После смерти президента Форсстрёму и Союзу фронтовиков осталось защищать непреклонный девиз, провозглашенный Свинхувудом даже на смертном одре: «С большевиками нельзя заключать мир, что бы ни случилось». ⁴⁶²

Чем дальше продвигался 1944 год, тем более нереалистичным и опасным становилось требование покойного. В августе 1944 года Ристо Рюти ушел с поста президента республики, и парламент избрал на его место Маннергейма. На следующий день маршал принял своего старого товарища по охоте Петтера Форсстрёма. После полуторачасовой беседы Маннергейм приказал вывести гостя против его воли. О содержании разговора известно только из рассказа Форсстрёма. Согласно ему, Маннергейм объяснил, что Финляндия больше не может получить никакой помощи от находящейся в военном затруднении Германии, и поэтому необходимо заключить перемирие с Советским Союзом. Форсстрём все еще пытался убедить президента продолжить борьбу и был выдворен. ⁴⁶³

Германия и СС не собирались ограничиваться в Финляндии лишь пропагандой и послушными финскими организациями. Летом 1944 года СС получило задание создать национальные, возглавляемые Германией движения сопротивления на всех территориях, которые Германии пришлось бы покинуть. Направление Финляндии и Северных стран в этом большом плане было лишь одним из шести направлений деятельности. Целью было создание на оперативной территории организаций, состоящих из местных сил. Их снабжение и руководство осуществлялось бы из Германии, но они могли бы опираться на местные сети сотрудничества.

Для подготовки этой деятельности в начале августа 1944 года в Финляндию прибыл агент СС Ханс Шайдт, специалист по странам Северной Европы, состоящий на службе в министерстве иностранных дел Германии. Государственная полиция пристально следила за Шайдтом и поэтому была хорошо осведомлена о том, с кем он встречался в Финляндии. Этими людьми были ключевые фигуры финского движения СС и германофилии: председатель комитета СС, ректор Хельсинкского университета Рольф Неванлинна; недавно вернувшийся в Финляндию ярый противник сепаратного мира, бывший посол в США Ялмар Прокопе; важная покровительница движения СС, баронесса Рут Мунк; председатель членской организации Союза фронтовиков «Братья по оружию СС», викарий, оберштурмбаннфюрер СС Калерво Куркиала и унтерштурмфюрер СС Клас Пурьо, а также ряд других видных националистических радикалов. По более поздним показаниям одного из них, Эркки Ряйккёнена, Шайдт неоднократно подстрекал «активистов» сделать что-то для спасения ситуации. ⁴⁶⁴

Контакты Шайдта с такими людьми, как Калерво Куркиала, которых государственная полиция считала «абсолютно надежными людьми» и идейными ветеранами, вызывали беспокойство. Еще большую тревогу вызвали бы действия главного агента внешней разведки СС в Финляндии, Алариха Бросса, если бы о них стало известно финским властям. Летом в Хельсинки по созыву Бросса собралось будущее руководство планируемого движения сопротивления в Финляндии, «Движения Свободной Финляндии». В то же время это собрание представляло собой картину самой бескомпромиссной группы националистического радикализма.

Благодаря своей общенациональной организационной структуре, Союз фронтовиков был самым убедительным партнером. Единственной организацией, представленной на собрании помимо Союза фронтовиков, был идейно близкий АКС, который представил в августе 1944 года составленный на бумаге Вилхо Хеланеном план «О будущем движении сопротивления в Финляндии». Этот документ позже стал роковым для Хеланена, когда в 1948 году государственная полиция узнала о его существовании. Это привело к осуждению Хеланена за государственную измену. Однако в заговорах сопротивления СС уже летом 1944 года решило не опираться на АКС, который слишком сильно представлял «идеологическую финно-угорскую линию» Хеланена, а искать партнеров среди деятелей, более подходящих для «германского направления» СС. ⁴⁶⁵

Поэтому подавляющая часть организации «Движения Свободной Финляндии» в Финляндии состояла из Союза фронтовиков, председатель которого Карл Линдхист стал руководителем всей финской организации движения. От союза на учредительном собрании также присутствовали секретарь Ээро Рекола и Аарне Рунолинна, который взял на себя ответственность за просветительскую и пропагандистскую деятельность. Другой активист организации, лохьяский редактор газеты «Ринтамамиес» Карл Янссон, получил задание организовать тайные маршруты между Финляндией и Швецией. Весной 1942 года Янссон стал председателем шведскоязычной радикальной организации «Самфундет Фолькгеменскап». В Лохье у него также был могущественный покровитель, горный советник Петтер Форсстрём.⁴⁶⁶

Среди других участников встречи были крупные фигуры из мира экономики Рагнар Нордстрём и Петтер Форсстрём, а также подполковник в отставке Йохан Фабрициус, представлявший членскую организацию «Ветераны Освободительной войны». На решение Фабрициуса присоединиться к движению сопротивления могло повлиять то, что он недавно овдовел. Его жена Карола, чье здоровье долгое время было «не очень крепким», в начале 1944 года попала в больницу и скончалась 21 июня. ⁴⁶⁷

Однако, прежде всего, за решением Фабрициуса и других присоединившихся стояла абсолютная враждебность националистических радикалов. Она не допускала никаких компромиссов, примирения или сосуществования с главным врагом, большевизмом, который воспринимался как противоположность всему хорошему. Писатель Эйно Райло в своем романе 1937 года выразил общие ужасы целого поколения апокалиптическим описанием последствий победы большевизма:

“Небеса потерпели бы поражение и погасли, дьявол победил бы, уничтожил человеческий род и превратил бы все сущее в безсолнечный, непроглядно темный ад, который время от времени освещался бы горящим гребнем волны, высоко вздымающейся из кипящей смолы. Только то, что все новые и новые невинные жертвы проливали бы свою кровь, таинственным образом ослабляло бы ярость сатаны…” ⁴⁴⁸

С таким врагом нельзя было вести переговоры, искать общую почву или заключать соглашения. Варианты были только продолжать борьбу до последнего или неминуемо погибнуть, победа или смерть. Решение Фабрициуса было неопровержимым свидетельством его идейной непреклонности. 54-летний пенсионер, страдающий от почечных заболеваний и язвы желудка, подошел к последнему участку своего жизненного пути. Повернуть назад было нельзя. Человек, который не мог забыть, должен был либо поддать пару, либо сойти с рельсов совсем.

Решение Фабрициуса было воплощением образа радикала, уже очерченного в романе «Люди, которые не забывают»:

“Но, к счастью, были и решительные люди — люди, о которых в мирное время вряд ли кто-либо слышал, неизвестные люди, над которыми, возможно, смеялись, которых, возможно, презирали. Но у них была горячая вера в свое дело, и они не колебались взяться за оружие, чтобы спасти свою страну от унижения — пока не стало слишком поздно. Напрасно осторожные и умные люди предостерегали их, напрасно пытались вразумить и напугать их тем, что «кто поднимет меч, тот от меча и погибнет». «Лучше так», — отвечали они, — «чем видеть, как наша страна гибнет». И они отвернулись от всех трусливых, слабых и осторожных.” ⁴⁴⁹

Змея за пазухой

2 сентября 1944 года премьер-министр объявил по радио о разрыве отношений с Германией и о перемирии между Финляндией и Советским Союзом. Несколькими часами ранее государственная полиция по приказу правительства провела превентивный рейд с арестами. В группу из десяти самых опасных арестованных входили четыре финна, принадлежавших к «кругам, активно увлекающимся национал-социализмом»: председатель общества «Финские национал-социалисты», советник миссии Тео Снельман, редактор газеты общества «Самфундет Фолькгеменскап» «За свободу и право», лейтенант егерей Гуннар Линдквист, доброволец СС Унто Боман и получивший финское гражданство немецкий активист движения СС Рихард Дам. ⁴⁷⁰

Задержанные составляли, с точки зрения государственной полиции, самую влиятельную верхушку финского фашизма. Список других, менее опасных арестованных, дает представление о самой активной организационной деятельности и наиболее заметных фигурах летом 1944 года. Бывший руководитель уже прекратившей свою деятельность «Народной организации Финляндии» Арви Кайста, кажется, был арестован и допрошен как бы по старой привычке. Активных связей с Германией у него, скорее всего, уже не было, и он не участвовал в заговоре сопротивления СС.

Остальные задержанные, однако, были по-прежнему по крайней мере политически активны: Виетти Нюкянен, Мартти Мустакаллио и Олави Линнове из «Синиристи», Йон Росберг из «Самфундет Фолькгеменскап», ветеран «Экспортного мира» Мартти Пихкала, секретарь «Союза Финляндского Рейха», журналист Свен Оксанен, Юрьё Райкас и Юсси Лейно из «Финских национал-социалистов», генеральный директор «Тампереен Контторитарвике Ою», активист «Союза фронтовиков Освободительной войны» и вербовщик СС Маури Ахмавуори, а также член правления финско-германского общества, доцент, а затем профессор экономики в Академии Або Карл Аксель Юхан Гадолин. Остальные арестованные были немцами или получившими финское гражданство немцами, местными национал-социалистами. ⁴⁷¹

Удар государственной полиции был предупредительным выстрелом в сторону лиц, которые могли создать политические трудности, а не серьезной попыткой глубоко проникнуть в структуры движения сопротивления. Объектами стали самые заметные имена финского национал-социализма, а не его гораздо более дееспособные тихие сторонники. О настоящей опасности, скрывавшемся под прикрытием Союза фронтовиков Движении «Свободная Финляндия», Государственная полиция на этом этапе еще ничего не знала. Однако организация движения сопротивления уже была готова к действию, когда пришла новость о разрыве дипломатических отношений.

Финская организация Движения «Свободная Финляндия» на практике представляла собой Союз фронтовиков. Финские добровольцы СС, в свою очередь, составляли кадровый резерв, на основе которого организовывалась военная деятельность. К первой волне опытных добровольцев СС, служивших в 1941-1943 годах, присоединилась вторая волна финского движения СС — новая группа молодых людей, набранных осенью 1944 года. На начальном этапе движение сопротивления действовало, однако, по инициативе и при поддержке немцев, находившихся в Финляндии. Пропагандистская деятельность радио «Свободная Финляндия» быстро началась через радиостанцию, созданную в Северной Финляндии. Писатель Олави Пааволайнен записал в своем дневнике 26 сентября 1944 года:

“Молниеносно после речи Кекконена последовала передача, которая, как было объявлено, шла с основанной в Германии «радиостанции свободной Финляндии»! — Основной темой передачи было: Не подчиняйтесь нынешнему правительству Финляндии, продолжайте борьбу… Программа началась с «Финляндии» и закончилась «Маршем егерей». Так что постановка была во всех отношениях в высшей степени «патриотической». Даже умудрились включить в соответствующую пропаганду такой оборот, как «Боже, благослови Финляндию». Действительно кощунственно. Стиль новой «радиостанции свободы» вполне может поспорить со стилем прежней. Так, она утверждала, что в каждой финской деревне теперь действует ГПУ и что из Финляндии уже вывезено более 10 000 рабочих на принудительные работы в Советский Союз!” ⁴⁷²

Одновременно с первыми пропагандистскими передачами, трещавшими в эфире, началась и вербовочная деятельность движения сопротивления. Первыми завербованными были финские солдаты, оставшиеся в Северной Финляндии в качестве военнопленных у немцев, и молодые люди, которых уговорили уехать вместе с покидающими Финляндию немцами. Судно «Донау», перевозившее эвакуируемых немцев из Хельсинки в начале сентября, увозило с собой также группу бывших и новых добровольцев СС: восемь финских юношей, среди которых был будущий писатель Ниило Лаппалайнен, и служивший в рядах СС в 1941-1943 годах Хеймо Роппонен, под руководством офицера СС Валле Вайнио. ⁴⁷³

Через неделю группа была в Берлине и явилась в главное управление иностранной вербовки СС, «Германише Ляйтштелле». Тогда же выяснилось, чем занимался Ханс Шайдт.

в августе 1944 года занимался в Хельсинки. Явку принимал Клас Пурьо, которого Шайдт на глазах у почтальона государственной полиции проводил на берлинский самолет на аэродроме Мальми всего двумя неделями ранее. Пурьо был еще одним примером добровольца СС 1941 года, из которого опыт сформировал надежного национал-социалиста. Он вернулся в Германию после возвращения добровольческого батальона на родину и в 1943 году прошел офицерский курс СС с его мировоззренческим содержанием. Теперь он, после разрыва дипломатических отношений, был «единственным своего рода официальным представителем Финляндии в Германии». По словам Роппонена,

“Пурьо вел себя очень официально и заявил, что в Норвегии на стороне немцев находится целая дивизия финнов и что немцы не уйдут из Северной Финляндии, а продолжат вместе с финнами борьбу против Советского Союза и оккупируют всю страну. В «Ляйтштелле» теперь объяснили, что все девять должны отправиться в Северную Норвегию. Предложение — было представлено не как предложение, а как приказ, который нужно было выполнять. [Роппонен] и Вайнио считались эсэсовцами на основании ранее взятого на себя обязательства, и хотя другие не давали никакого обязательства перед СС, их тоже считали эсэсовцами, потому что они были в форме СС.” ⁴⁷⁴

Ожидания от возможностей деятельности сопротивления были высокими. Находившиеся все еще на службе у Германии финские добровольцы СС были мобилизованы для координации вербовочной деятельности в Финляндии. К началу октября группа финских офицеров СС уже собралась в Рованиеми, где вербовочная деятельность началась по-настоящему. В город, все еще оккупированный немцами, прибыли из Норвегии финские офицеры СС Кай Лаурелл, Валле Вайнио, уехавший из Финляндии в Германию в сентябре и вернувшийся в Финляндию через Норвегию, и Йоуко Итяля. Итяля взял на себя руководство вербовкой военнопленных в ряды движения сопротивления. ⁴⁷⁵

Итяля был показательным примером того, как многие идейно последовательные добровольцы СС в конечном итоге вступали на путь государственной измены. После расформирования финского батальона СС Итяля остался в Германии на службе в СС. Он стал специалистом по национал-социалистическому мировоззренческому воспитанию, так как его на некоторое время направили инструктором в учебный лагерь СС (SS-Ausbildungslager) в Зеннхайме в Эльзасе. Зеннхайм был одним из многих подобных учебных лагерей, где из многонациональных добровольцев стремились создать единое подразделение, владеющее как базовыми военными навыками, так и основными догмами мировоззрения. Одновременно лагеря служили местами наказания, где проводилось мировоззренческое перевоспитание. Поэтому в декабре 1943 года в лагерь привезли сотни норвежских студентов, арестованных в Норвегии за сопротивление немецкой оккупационной администрации. Целью было склонить студентов-заключенных к «идее великогерманского рейха» (grossgermanische Reichsidee). Обучение убеждало, что политическое единство скандинавов и немцев является наиболее естественным состоянием из-за общего германского происхождения. ⁴⁷⁶

Как всегда в учебных заведениях СС, идейное воспитание осуществлялось через этнографическое и историческое обучение. Для этого привлекались исследователи с университетским образованием из собственного института древней истории СС, «Аненербе», задачей которых было, руководствуясь идеологией, раскапывать предполагаемое славное германское прошлое. Когда в октябре 1944 года Германии пришлось приступить к формированию финского добровольческого отряда, состоящего в основном из военнопленных, сплочение задуманного подразделения в единое и идеологически надежное войско стало задачей Итяля, работавшего в Зеннхайме. Итяля был «правильным человеком» (der richtige Mann), политическим солдатом, доказавшим свою преданность, и такими же он должен был сделать и доверенных ему добровольцев.⁴⁷⁷

Итяля начал свою вербовочную деятельность в Рованиеми в начале октября 1944 года. Оттуда он отступил вместе с немецкими войсками в Норвегию. Однако мечты о толпах финских патриотов, бегущих под знамена германской армии, не сбылись. Добровольцы были, но вербовка так и не достигла масштабов массового движения. Это, по-видимому, не поколебало идейной уверенности Итяля и его воли сражаться за национал-социализм до конца. По рассказу Хеймо Роппонена, Итяля еще в последние недели войны был «человеком активного направления, который занимался созданием особого финского батальона, вербовкой людей в Финляндии и т.д.». Из-за этого у него возник конфликт с Каем Лауреллом, «который противился всякой подобной деятельности, направленной против Финляндии». Еще 20 апреля 1945 года в написанном им письме Итяля на этом основании обвинил Лаурелла в «саботаже финской деятельности». Успех движения сопротивления и национал-социалистического переворота в Финляндии зависел от таких, как Итяля. Со своей стороны, он уже доказал, что желания и способности к действию у него хватало. ⁴⁷⁸

Ошибка Йоханнеса Экквиста

Время марширует. Мы должны маршировать вместе с ним.

Йоханнес Экквист(1935)

В декабре 1944 года в Берлине состоялось собрание, участниками которого были финны, проживающие или находившиеся в Германии. Основанное общество, «Союз помощи Свободной Финляндии» (Hilfsbund Freier Finnland), должно было оказывать поддержку Движению Свободной Финляндии в Германии. Было ясно, что Союз помощи также будет играть значительную роль, когда станет актуальным вопрос о создании финского правительства в изгнании. Покровителем нового общества стал непосредственный подчиненный Генриха Гиммлера, начальник Главного управления СС (SS-Hauptamt) Готтлоб Бергер. Среди 30-40 участников учредительного собрания был ставший координатором подпольной работы на финском направлении Клас Пурьо, который также стал председателем общества. Другими значительными фигурами были проживавший в Германии контр-адмирал Густав фон Шульц, офицеры СС Антти Аалтонен и Йоуко Итяля, покинувшие Финляндию после перемирия Юрьё и Херта фон Грёнхаген, директор воспитательного учреждения для умственно отсталых в Перттула, магистр философии Рейдар Хедман, баронесса Рут Мунк, а также профессор Йоханнес Экквист. ⁴⁷⁹

Экквист, родившийся в 1861 году в Венйо в Ингерманландии в финско-немецкой семье, не принадлежал к ядру националистических радикалов, а представлял старшее поколение. Он, конечно, с энтузиазмом участвовал в деятельности активистов в связи с борьбой за независимость и егерским движением. Его сын, Харальд Экквист, был одним из первых егерей, отправившихся в Германию, и вряд ли принял это решение без поддержки и ободрения отца. После этого Йоханнес Экквист, однако, не проявлял себя как националистический радикал. С 1940 года Экквист постоянно проживал в Германии, в Вольфахе в Шварцвальде. Присоединившись к силам, стоящим за Движением Свободной Финляндии, в декабре 1944 года, ему было уже 83 года. Что заставило этого члена европейской интеллигенции, страстно преданного борьбе за независимость Финляндии и считавшего себя либеральным демократом, оказаться в такой компании? ⁴⁸⁰

У Экквиста за плечами была долгая карьера литературного и художественного критика, преподавателя немецкого языка в университете и искусствоведа, тесно связанного с финским художественным миром. В 1918-1927 годах он работал пресс-атташе в финском посольстве в Берлине и позже был важным прояснителем образа Финляндии в Германии и немецкоязычном культурном пространстве. Долгая карьера и заслуги перед страной были вознаграждены званием профессора в 1925 году. В том же году изданное совместно с Францем Тирфельдером произведение «Suomi-Finnland» стало характерным примером финско-германской пиар-деятельности Экквиста. Произведение знакомило с Финляндией как со светлой северной страной с первозданной природной красотой, самобытной традиционной архитектурой и чистыми линиями новой архитектуры. На своих иллюстративных страницах книга с особым упором вспоминала о братстве по оружию 1918 года и подчеркивала особое положение, которым Германия и немцы пользовались в сердцах финнов. ⁴⁸¹

В течение 1930-х годов в политическом мышлении Экквиста, проживавшего в основном в Финляндии, произошли изменения. Когда Гитлер был назначен рейхсканцлером в 1933 году, Экквист в письме к своему зятю охарактеризовал национал-социалистов как «зловещее явление» для Германии. Не прошло и года, как его мнение изменилось. Теперь Экквист верил, что национал-социализм способен не только «принести много добра Германии, но и спасти всю Европу от большевизма». Его политическая перемена взглядов стала окончательно достоянием общественности, когда в 1938 году была опубликована книга «Третий рейх», подробно представлявшая новую Германию Гитлера финским читателям книга «Третий рейх» вышла в 1938 году. Немецкое издание вышло в 1940 году под названием «Das Reich des Führers». После этого успех, подстегиваемый немецкой пропагандистской машиной, был гарантирован. Голландское издание «Het rijk van den Führer» вышло в том же году, испанское «La Alemania del Führer» — в 1943 году. В Германии книга переиздавалась трижды в 1940-1943 годах. ⁴⁸²

В предисловии к немецкому изданию своей самой идейно прямолинейной работы Экквист рассказал, что национал-социалистическое движение стало для него «личным переживанием» за годы знакомства и пребывания в Германии. Он одобрительно цитировал речь министра народного просвещения и пропаганды Германии Йозефа Геббельса, произнесенную в сентябре 1933 года: национал-социализм «означает уникальную, невиданную доселе попытку формировать судьбу страны иными методами, чем это было принято до сих пор». ⁴⁸³

Экквист научился воспринимать национал-социализм как «исключительно немецкое политико-социальное явление, которое в таком виде не может быть перенесено в негерманские страны». Однако «ростки материальных, духовных и социальных процессов» национал-социализма не должны и не могут оставаться собственностью только немцев. Национал-социалистическое государство, по мнению Экквиста, не было диктатурой. Наоборот, оно представляло «новую форму германской демократии». Опоры национал-социалистического мировоззрения покоились на «прочном фундаменте реальности и человеческой природы». Суть идеологии крови и расы заключалась в неравенстве между индивидуумами, народами и расами. Расы отличались друг от друга «прежде всего духовно и душевно». ⁴⁸⁴

Идеалом Экквиста, некогда определявшего себя как демократа, вместо народовластия стал национал-социалистический принцип вождизма. Демократия в его глазах превратилась в диктатуру посредственности, она была «вялым гнетом, который мертвая масса в виде большинства осуществляет над умом и настоящей энергией». Парламентаризм был «безымянной безответственностью», в то время как истинным выразителем народной воли был самодержавный политический лидер, действующий от имени народа. ⁴⁸⁵

В новоязе Экквиста и свободу следовало определить совершенно по-новому. Он цитировал анализ истинного значения свободы, приведенный в книге британца Рольфа Гардинера «Nationalsozialismus vom Ausland gesehen». Согласно ему, требование свободы в современную эпоху «ослабло до простой свободы от принуждения и даже до лицензии на всяческий произвол». Требовались только права без обязанностей, «точно так же и дух общности извратился до простого инстинкта стаи». Национал-социализм, однако, придавал понятию свободы новое содержание:

“Гете воскликнул: “И только закон может дать нам свободу”. Немцы понимают под свободой не требования прав и не отсутствие принуждения, а добровольное подчинение руководству и служение целому. Прусская идея свободы всегда содержала этот метафизический смысл: она означала свободу через послушание души.” ⁴⁸⁶

На этом фоне становится понятной характеристика, данная писателем Томасом Манном другому немецкому теоретику свободы, Мартину Лютеру. По словам Манна, тот «был борцом за свободу — по-немецки — и ничего не понимал в свободе». ⁴⁸⁷

Ключи к мировоззрению Экквиста и качеству его патриотизма можно найти в его реакции на новость о разрыве отношений между Финляндией и Германией осенью 1944 года. Выход Финляндии из братства по оружию был «подлым предательством», за которое несли ответственность президент Маннергейм и правительство Финляндии. Экквист немедленно призвал свою дочь и сына, генерал-лейтенанта егерей Харальда Экквиста, служившего главным инспектором военной подготовки, покинуть страну. В глазах Экквиста Финляндия одним ударом потеряла право на независимость. Активист егерского движения теперь говорил о ней как о «своей родине» только в кавычках.

Единственной надеждой было народное восстание, которое свергнет правительство Маннергейма и вернет Финляндию в антибольшевистскую войну на стороне Германии. Только так Финляндия смогла бы доказать, что достойна оставаться родиной Экквиста. Финляндия не имела ценности сама по себе, а лишь постольку, поскольку добросовестно выполняла возложенную на нее идейную задачу, то есть поддерживала важный для Экквиста национал-социализм. Через несколько месяцев Экквист сам взялся продолжать борьбу против большевизма и предательского правительства Финляндии в рядах Союза помощи Свободной Финляндии. ⁴⁸⁸

Антикоммунизм и неприятие советской системы были центральным идейным течением эпохи Экквиста, которое объединяло как европейских несоциалистов, так и основную массу социалистов. В справедливости и необходимости самого дела почти никто не сомневался. Однако используемые средства стали предметом разногласий. Часть современников это направило в ряды сторонников антилиберальных и антидемократических фашистских диктатур. И для Йоханнеса Экквиста антибольшевизм стал решающим фактором, который во имя возвышенности цели оправдывал использование любых средств для ее достижения. Конец был скольжением по наклонной плоскости от поклонника национал-социализма до его защитника, а затем и до коллаборациониста.

Во имя борьбы с коммунизмом консерваторов даже удалось склонить к поддержке революции, если только их уверяли, что за ней стоят «силы, сохраняющие общество». Демократов заставили отказаться от практик народовластия, сторонников конституционализма — от принципов правового государства, либералов — принять идеи о фундаментальном неравенстве людей и рас. Интеллигентных граждан, привыкших к критическому анализу вещей, заставили поверить в бредовые вымыслы вроде еврейского заговора. Как наблюдатель и толкователь национал-социализма, Экквист был того же рода: проницательным, но не критичным. Он с самого начала понимал мессианский характер фашизма, но не то, что это обрекало движение на провал по тем же причинам, что и мнимо яростно оспариваемый им советский коммунизм. Экквист, однако, осознавал, что конечная цель фашизма, как и коммунизма, была не чем иным, как созданием нового общества и нового человека:

“Национал-социалистическое движение не стремится в первую очередь осуществить новую политику и ввести новую экономическую форму. Это второстепенные проблемы и логические следствия реализации идеи, порожденной движением. Сама идея: изменение души человека. Именно это, прежде всего, помогло движению победить и гарантирует долговечность его достижений. В этом причина того, почему остальному миру так трудно постичь и понять истинную суть и сущность национал-социалистического движения.” ⁴⁸⁹

Йохан Фабрициус, до сих пор не имевший задания в Движении Свободной Финляндии, осенью 1944 года был в курсе событий и встречался, в частности, с Карлом Янссоном. В начале ноября он участвовал в охоте, организованной Петтером Форсстрёмом. К этому моменту он уже принял решение.⁴⁹⁰

Согласно протоколу допроса Йохана Фабрициуса, после создания движения сопротивления Карл Янссон снова связался с ним в октябре 1944 года. Фабрициуса попросили тайно отправиться на подводной лодке в Германию. Эта просьба содержала в себе нечто большее, чем просто предложение о поездке: Фабрициусу одновременно предстояло стать руководителем военной деятельности Движения Свободной Финляндии. Фабрициус согласился, и его псевдонимами для тайной переписки стали Лео и Доктор Йонас. Прибытия транспорта пришлось подождать, но в декабре 1944 года Янссон и инженер Карл Сундхольм пришли сообщить, что Фабрициус должен быть в Кристинестаде 12 января 1945 года. Лодка прибудет.

Вместе с Фабрициусом из Финляндии отправились два добровольца с боевым опытом, капитан Лаури Тёрни и прапорщик Солму Корпела. На лодке их ждали Аларих Бросс и Александр Целлариус, бывший начальник финского отдела немецкой военной разведки, теперь, подчиняясь СС, член руководства Зондеркоманды «Норд», созданной как немецкий командный центр Движения Свободной Финляндии. Подводная лодка прибыла в порт Свинемюнде у Штеттина 27 января. Группа сначала отправилась на базу Зондеркоманды «Норд» в Херингсдорфе для продолжения переговоров. Оттуда они поехали в разбомбленный Берлин, чтобы встретиться с членами финского союза помощи и, в частности, с Эрнстом Кальтенбруннером, начальником Главного управления имперской безопасности и службы разведки СС «Зихерхайтсдинст».⁴⁹¹

Все участники беседы, казалось, исходили из того, что основная линия немецкой пропаганды была верна: если советские войска еще не оккупировали всю Финляндию, они скоро это сделают. По словам Фабрициуса, результат переговоров был разочаровывающим. Он описал настроения в Финляндии и оценил эффективность пропагандистской деятельности, управляемой из Германии, возможности движения сопротивления и то, что понадобится Финляндии для освобождения от русских». Рецепт Фабрициуса был сильным и на тот момент уже совершенно нереалистичным — немецкая «военная десантная операция» силами восьми дивизий. Четыре немецкие дивизии должны были высадиться на побережье Финского залива, остальные четыре — через Ботнический залив. Идея, по-видимому, заключалась в том, что присутствие значительных немецких сил в южной Финляндии вновь разожжет боевой дух финского народа и армии. ⁴⁹²

Неудивительно, что Кальтенбруннер не вдохновился планом, реализация которого означала бы значительную концентрацию сил на второстепенном оперативном направлении без возможности эффективной воздушной поддержки. Контрпредложение Алариха Бросса о «мощной саботажной деятельности для беспокойства русских в Финляндии» было гораздо более экономичным проектом и могло быть реализовано силами самого движения сопротивления. Фабрициус утверждал, что возражал против этой идеи, но Кальтенбруннер склонился к ней. В итоге было решено, что проведение саботажной кампании является единственным доступным способом действий. ⁴⁹³

Финальная антибольшевистская битва на финской земле осталась мечтой. Фабрициус провел в Германии в общей сложности чуть более трех недель. За это время у него была возможность сделать и другие наблюдения. В Херингсдорфе было холодно, и нехватка ощущалась во всем. Грохот артиллерийского огня Красной Армии доносился все ближе. Поезда и дороги были забиты толпами военных беженцев. Разрушенный Берлин вряд ли мог не произвести впечатление на человека, который менее года назад считал, что стратегические бомбардировки по своему эффекту подобны «уколам иголкой».

20 февраля 1945 года Фабрициус снова вернулся на родину, выпрыгнув в темноте зимней ночи из немецкого самолета с парашютом на лед озера Валкярви в Помаркку. Это было нерядовое достижение для уже пожилого человека, по всей видимости, не имевшего прыжковой подготовки. Затем нужно было спрятать парашют, вернуться домой в Хельсинки и связаться с Янссоном и Сундхольмом, а также с Петтером Форсстрёмом в Лохье. По его собственным словам, Фабрициус был разочарован поддержкой, полученной движением сопротивления от Германии, и больше не верил в его возможности. Янссону и Сундхольму он объяснил, что «ситуация в Германии близка к коллапсу, и поэтому деятельность движения сопротивления в Финляндии была бы совершенно бессмысленной». После этого оставалось только ждать. ⁴⁹⁴

Следы ведут на известковый завод

Арестовывать капитана запаса, кавалера креста Маннергейма Лаури Тёрни пришли на его рабочее место в электротехническую фирму «Лехтинен» в Хельсинки 12 апреля 1946 года. В квартире его родителей на улице Котканкату в Альппила, где жил Тёрни, одновременно был проведен обыск. Улов оказался скудным. Государственная полиция изъяла пистолет, который, по словам Тёрни на допросах, был военным трофеем времен Зимней войны. Он взял его у убитого советского младшего офицера. Полиция также добросовестно перечислила скудную литературу, найденную в комнате Тёрни. Среди нее был роман, на титульном листе которого даритель написал посвящение и свое имя, Йохан Кр. Фабрициус. Книга называлась «Люди, которые не забывают». ⁴⁹⁵

Вернувшись тайно в Финляндию в феврале 1945 года, Фабрициус вел тихую жизнь. На родине он, должно быть, скоро узнал, что деятельность Движения Свободной Финляндии была раскрыта, и власти шли по его следам. Имя Фабрициуса, однако, еще не всплыло в ходе расследований. В сентябре к его двери пришел Лаури Тёрни, с которым он познакомился во время поездки в Германию на подводной лодке. Тот вернулся в Финляндию с консульским транспортом в июне 1945 года. Теперь он просил Фабрициуса «найти ему работу».

В августе Тёрни успел встретиться с другим бывшим членом Движения Свободной Финляндии, офицером СС Каем Лауреллом, который рассказал историю о деньгах Зондеркоманды «Норд», спрятанных на шведской границе — десяти миллионах марок. Тёрни хотел бы забрать сокровище в более надежное место, но Фабрициус его отговаривал. Искатели могли бы быть пойманы, деньги были бы потеряны, и в худшем случае власти вышли бы на их след. Ему нечего было дать Тёрни, кроме своего романа, рассказывающего о прошлом мире. Нужно было сидеть тихо и ждать, пока поисковый пыл властей утихнет. ⁴⁹⁶

Финские власти были уже недалеко от цели. В январе 1945 года, когда Фабрициус и Тёрни только ждали отправления в Германию, государственная полиция получила информацию о нелегальной радиостанции, работавшей где-то на юге Финляндии. По разведывательным каналам была получена следующая наводка о датском инженере Торальфе Кюрре, у которого, по имеющимся данным, был радиопередатчик в помещении его работодателя, компании Helvar Oy, в Питяянмяки в Хельсинки. Кюрре был взят под наблюдение. Его передатчик был обнаружен, и за его радиообменом следили в течение недели, прежде чем Кюрре был арестован в конце января. При обыске дома был найден зашифрованный текст, литература по военным вопросам, два пистолета и некоторая сумма денег. С чердака Helvar Oy был изъят приемопередатчик американского производства. Одновременно была задержана помощница Кюрре, Элли Пойконен, обнаруженная во время его работы с почтой. ⁴⁹⁷

Допросы оказались практически бесполезными. Кюрре утверждал, что поддерживал связь с Данией, и не раскрыл о себе ничего, кроме того, что он противник большевизма. Элли Пойконен рассказала о своей прогерманской позиции и о том, что она присоединилась к незаконной радиосвязи в октябре 1944 года по настоянию некоего «магистра Хямяляйнена». Государственной полиции стало известно гораздо позже, что за этим псевдонимом скрывался Вилхо Хеланен, участник Движения Свободной Финляндии. Зашифрованные сообщения Кюрре расшифровать не удалось. В марте допросы были окончательно прекращены, так как Кюрре и Пойконен исчезли из своей камеры предварительного заключения на Ратакату. Им помогли бежать, и на улице их ждала машина, которая увезла их в безопасное место. Государственная полиция теперь начала верить, что напала на след более широкого заговора.⁴⁹⁸

С побега Кюрре и Пойконен началось расследование, которое постепенно раскрывало очертания Движения Свободной Финляндии. Со временем оно привело арестовывающих к дверям Йохана Фабрициуса, Лаури Тёрни и других обвиняемых по делу, ставшему известным как «большое дело о государственной измене». Судебное разбирательство началось в сентябре 1946 года, когда обвинительное заключение было зачитано в апелляционном суде Турку. Все обвиняемые предстали перед судом за участие в деятельности движения сопротивления. Самым видным из них был горный советник Петтер Форсстрём, владелец и генеральный директор АО «Лохьан Калккитедас». Форсстрём стал центральной фигурой всего судебного процесса, лидером обвиняемых и организатором их защиты. В качестве адвоката защиты Форсстрём нанял Юлиуса Лагуса, заместителя судьи, который долгое время работал на деловые круги и теперь представлял хельсинкское адвокатское бюро Каарло Кастрена. Лагус был последовательным выбором, так как он был старым знакомым Форсстрёма еще со времен сбора воспоминаний о войне Союза фронтовиков Освободительной войны и движения Лапуа.⁴⁹⁹

Форсстрём был не только самой значительной общественной фигурой среди обвиняемых, но и крестным отцом финского фашизма. Он был в рядах самых преданных сторонников белой Финляндии с 1918 года. Тогда 40-летний мужчина отправился на лыжах на запад из Лохьи, которой угрожала красная власть, и как-то добрался до Уусикаупунки. Это привело к первой встрече с начальником шюцкора Уусикаупунки Йоханом Фабрициусом. Фабрициус был также избран руководителем отряда белых, известного как экспедиция Уусикаупунки, для обеспечения безопасности Аландских островов. К этому отряду присоединился и Форсстрём под командованием Фабрициуса.⁵⁰⁰

Поход после первоначальных потерь обернулся унизительным провалом. Швеция вмешалась, заставила белых отказаться от своей добычи и вернуться домой поездом через Хапаранду. Стыд от потери лаврового венка героя тяготил Фабрициуса всю оставшуюся жизнь и, возможно, повлиял и на процесс радикализации Форсстрёма. Однако начала формироваться сеть личных контактов, основанная на знакомствах. В 1920-х годах Фабрициус нашел экономическое убежище на службе в компании Форсстрёма в Лохье. Сложилась схема, которая оставалась неизменной на протяжении всего периода руководства Форсстрёма. Персонал известкового завода Лохьи подбирался по политическим мотивам, и «национал-социалистическое мини-общество» Лохьи стало убежищем для белых братьев, по той или иной причине попавших в затруднительное положение. Среди радикалов вскоре стало общеизвестно, что на известковом заводе можно найти помощь и убежище, когда мир обходится жестоко.⁵⁰¹

Поэтому известковый завод Лохьи играл центральную роль и в поддержке деятельности Движения Свободной Финляндии. Его машины перевозили не только мешки с известью и цементом, но и кошелек Петтера Форсстрёма неоднократно открывался для покрытия расходов Движения Свободной Финляндии. Сам Форсстрём оказался на скамье подсудимых из-за своего участия в организации побега Кюрре вместе с Ээро Реколой и Карлом Сундхольмом из Союза фронтовиков. После побега Кюрре был доставлен прямо в Лохью, где Форсстрём организовал для него первое временное жилье. Союз фронтовиков также был для Форсстрёма ключевой организацией, стоявшей за его деятельностью. В 1943-1944 годах Форсстрём был членом правления Союза фронтовиков и таким образом входил в узкий круг, осведомленный о тайных планах союза.⁵⁰²

После Фабрициуса и Кюрре в Лохью приезжали и многие другие. В Лохью направился бывший начальник Государственной полиции Арно Антони, после того как он был освобожден из следственного изолятора по окончании своего судебного процесса в 1947 году. В Лохью направился Лаури Тёрни, сбежав из тюрьмы Турку, где отбывал наказание за государственную измену, в июле 1947 года. В Лохью направился Карл Сундхольм, освободившись после отбытия своего собственного наказания за государственную измену в 1948 году. В Лохью направлялись многие другие на протяжении всего межвоенного периода и далеко в послевоенную эпоху. Сам Форсстрём сидел в тюрьме до октября 1948 года, отбывая наказание за государственную измену. В 1962 году он наконец покинул пост директора известкового завода в возрасте 85 лет.⁵⁰³

Форсстрём участвовал практически во всех радикальных начинаниях межвоенного периода и военного времени. Забастовки 1927-1928 годов на известняковых карьерах и заводах компании были подавлены с помощью таких руководителей экспортной промышленности, как Гёста Серлакиус из G. A. Serlachius Osakeyhtiö, Рудольф Вальден из Yhtyneet Paperitehtaat, Якоб фон Юлин из Kaukas Tehtaat и Fiskars, Эйнар Альман из Kymi-yhtiö, а также основанного Мартти Пихкалой Yhtymä Vientirauha. После этого Форсстрём был одним из первых, кто участвовал в создании предшественницы движения Лапуа, Финского Замка (Suomen Lukko). Затем он присоединился к неофициальной группе поддержки деловых кругов, действовавшей в поддержку движения Лапуа, — «группе Вальдена».⁵⁰⁴

Группа собиралась под эгидой Национального акционерного банка в Хельсинки, и ее состав демонстрировал, каким образом деловые круги и националистический радикализм в Финляндии были переплетены. Председателем был Рудольф Вальден, промышленник, генерал пехоты и министр, которого в планах движения Лапуа уже прочили в будущие диктаторы Финляндии. Деловые круги представляли генеральный директор Ассоциации работодателей деревообрабатывающей промышленности П. Х. Норрмен, банкир и член правления Национального акционерного банка Маури Хонкаюури, а также горные советники лесной промышленности Якоб фон Юлин и Гёста Серлакиус. Связь с другими структурами белой Финляндии в группе обеспечивали также присутствовавшие главнокомандующий шюцкорами, генерал Лаури Мальмберг, и политики Коалиционной партии Эйно Суолахти и Эдвин Линкомиес. Самым значительным финансовым вкладом группы был крестьянский марш, расходы на который практически полностью оплатила финская лесная промышленность.⁵⁰⁵

Даже после угасания расцвета движения Лапуа Форсстрём оставался деятельным и щедрым сторонником националистического радикализма. В круг его знакомых входили и Бертель Грипенберг, и Йохан Фабрициус, и Арви Кайста, и Юрьё Райкас. Форсстрём был финансистом газеты «Национал-социалист», редактируемой Райкасом. Он с удовольствием рассылал номера газеты своим братьям-промышленникам, таким как Гёста Серлакиус, особенно когда «Национал-социалист» писал на темы трудовых отношений. Форсстрём также значительно поддерживал газету общества «Самфундет Фолькгеменскап» — «За свободу и право». Как и многие газеты фашистских организаций, «За свободу и право» получала основную часть своих доходов от пожертвований и зависела от помощи таких сторонников, как Форсстрём.⁵⁰⁶

В большом деле о государственной измене в итоге было вынесено 11 приговоров к лишению свободы. Из обвиняемых Карл Янссон, его зять, доброволец СС Тимо Ряйхя, детектив государственной полиции Урхо Рантала, помогший Кюрре бежать, соратник Лаури Тёрни по сопротивлению Солму Корпела и, конечно, сам Торальф Кюрре покинули страну и были недосягаемы для правосудия. Самый суровый приговор, семь лет каторжных работ, получил Карл Сундхольм. Форсстрём получил три года каторжных работ за пособничество в государственной измене. Он был освобожден из заключения в октябре 1948 года, отсидев два года и четыре месяца.⁵⁰⁷

Большое дело о государственной измене не означало ликвидации Движения Свободной Финляндии. Большинство участников, как, например, председатель Союза фронтовиков и руководитель финской организации движения Карл Линд, полностью избежали расследования и обвинений. Хотя в материалах расследования всплыло большое количество имен, не все были даже допрошены. Несмотря на свое коммунистическое руководство – ею тогда руководили коммунисты, государственная полиция не пыталась более основательно расследовать структуру движения сопротивления. Большинство участников Движения Свободной Финляндии со временем вернулись домой из Германии. Их регулярно направляли на въездные допросы в лагерь для возвращающихся из-за границы финнов в Ханко, но полученные таким образом дополнительные сведения уже не приводили к обвинениям. Единственными, кто не входил в группу обвиняемых по делу о государственной измене и позже получил отдельные судебные разбирательства, были баронесса Рут Мунк, состоявшая в Союзе помощи Свободной Финляндии, и Вилхо Хеланен, участвовавший в организации деятельности сопротивления.

В Финляндии в конце 1940-х годов было много причин не копаться в темных событиях конца войны. В административных и судебных органах было много сочувствия к белым и черным активистам Движения Свободной Финляндии. Многие считали их действия оправданными, ведь они были совершены во имя высшего идеала — борьбы с большевизмом. Расследование деятельности Движения Свободной Финляндии также воспринималось как подрывающее внутреннее единство, которое считалось абсолютно необходимым под давлением Советского Союза. В октябре 1946 года президент республики Й. К. Паасикиви перечислил самые острые на тот момент вопросы, находившиеся на рассмотрении в судебных органах: дело о тайниках с оружием, а также большое дело о государственной измене, вытекающее из деятельности Движения Свободной Финляндии, и отдельный судебный процесс над Рут Мунк по обвинению в государственной измене. Эти дела, по словам Паасикиви, нужно было «убрать, осудить». Они были опасны, потому что давали коммунистам «воду на их мельницу». Дела следовало рассмотреть быстро, не расширяя необоснованно расследование, а затем забыть.⁵⁰⁸

Неудивительно, что последствия большого дела о государственной измене оказались ничтожными. К концу 1948 года все осужденные были помилованы. Это показало, насколько слабым на самом деле было влияние коммунистов и народных демократов на финское общество и государственный аппарат даже в годы опасности. Редкие и мягкие приговоры, тем не менее, долгое время вызывали горечь. Петтер Форсстрём еще в середине 1960-х годов получил в качестве публичного защитника писателя и журналиста Юрьё Сойни, чья книга «Калькки-Петтери», написанная в форме биографии, была сосредоточена на очищении репутации главного героя от тени приговора за государственную измену.

Риторическая тактика Сойни с тех пор часто использовалась в защите финского фашизма. В умелой обработке профессионального писателя Сойни Движение Свободной Финляндии превратилось в плод воображения, состряпанный государственной полицией по политическим мотивам. Форсстрём был безупречным патриотом, который стал объектом мелочного и неуклюжего «преследования» со стороны государственной полиции без малейших на то оснований. Форсстрём, укрывавший Кюрре, по словам Сойни, «думал, что совершает патриотический поступок и помогает полиции — оказал убежище политическому беженцу [Кюрре]». И Кюрре вовсе не был шпионом, а лишь тренировался в передаче секретных сообщений по радио на случай, если Советский Союз оккупирует Финляндию и связи с Данией окажутся под угрозой. Все можно было объяснить и замять. Вместо того чтобы сознательно помогать бежать Кюрре, подозреваемому в шпионаже в пользу Германии, Форсстрём, излучавший всеобщее доброжелательство, в крайнем случае «организовал в гуманитарных целях — немного помощи одеждой».⁵⁰⁹

Было очевидно, что сети белой Финляндии все еще были целы и дееспособны. В ноябре 1947 года Петтеру Форсстрёму исполнилось 70 лет, и в честь своего юбилея он смог побывать дома в Вирккала в Лохье, отлучившись из тюрьмы. Описание Сойни было признанием силы неофициальных сетей, сделанным под маской насмешки. Как бы само собой, на празднование дня рождения прибыло около 250 поздравителей, «среди них, в частности, маршал Финляндии Маннергейм, который ‘случайно’ оказался на месте! — маршал хотел еще раз подчеркнуть свое отношение к преследованию, которому подвергся его друг».⁵¹⁰

Как выражение идейной борьбы, царившей в обществе, Петтеру Форсстрёму, еще будучи лишенным гражданского доверия после отбытия наказания, в ноябре 1952 года был вручен командорский знак ордена Льва Финляндии. Это был также знак того, кто в конечном итоге правил в Финляндии. Несмотря на свое возмутительное проникновение даже на руководящие посты в обществе, коммунисты и народные демократы не смогли поколебать основные структуры первой республики. Неофициальные личные сети белой и черной Финляндии оказались сильнее. Годы опасности прошли, послевоенное время в Финляндии постепенно могло начаться.

Конечная станция

Капитан Норд, созданный Йоханом Фабрициусом литературный персонаж и его литературное альтер-эго, очнулся в темноте. Снова была сентябрьская ночь 1917 года. Поезд ехал, качался и стучал. Единственный источник света — свеча — была потушена или погасла давно. Воздух в купе был удушливо спертым. Офицеры, ехавшие с Нордом, спали, как и группа серых солдат, расположившаяся в коридоре. Затем, без видимой причины, поезд замедлил ход и остановился со скрежетом тормозов. Норд прокрался на тамбур, чтобы выяснить причину остановки. Ночной воздух был туманным и холодным, темнота сентябрьской ночи — еще полной. Красный сигнальный фонарь тускло светился в ночном тумане. По платформе шел одинокий станционный смотритель с грязным сигнальным флажком в руке. Все было тихо. ⁵¹¹

Сцена из романа «Люди, которые не забывают» была как пророчество о последних моментах собственного путешествия Йохана Фабрициуса на поезде сквозь ментальный ландшафт европейского фашизма почти 30 лет спустя. Фабрициус тоже очнулся в темноте и холоде, когда скоростной поезд, везший его, в первые дни февраля 1945 года прибыл в пустынный приморский город Херингсдорф. Долгое путешествие, начавшееся с киевского вокзала осенью 1917 года, подходило к концу.

Впереди ждали лишь смятение, сомнения и крушение иллюзий. Фабрициус не остался в Херингсдорфе, но и особо дальше на этом поезде уже было не уехать. Поезд еще катился некоторое время, но пар в котле был на исходе. Стук колес становился все реже. Наконец весь поезд дернулся и остановился на запасном пути. Путешествие Йохана Фабрициуса подошло к своей последней остановке. Путь закончился в камере тюрьмы Хельсинкского округа, где виды сузились до серой бетонной стены. ⁵¹²

Роман «Мужчины, которые не забывают» заканчивается новой встречей главных героев. Офицеры, совершившие совместную поездку на поезде в сентябре 1917 года, спустя два десятилетия снова собираются вместе: француз Морнуа, англичанин Уэстон, немец фон Арним и финн Нурд. Отсутствует лишь пятый член группы, Петров, представляющий добродетельную русскость. Он присутствует посредством отправленного им письма. Из письма становится ясно, что Петров в настоящее время находится в Испании, где он сражается в войсках Франко против большевизма. Письмо — это крик о помощи к офицерам-товарищам, представляющим фронтовое братство:

Все эти разговоры о том, что мы получаем оружие из Германии и Италии, — чистый вздор. Мы, военный союз, не получаем больше оружия и боеприпасов — нет, а вот красные, которыми руководят наши вечные кровные враги — московские жидобольшевики.

Согласно письму Петрова, в республиканской Испании царит садистский террор «жидобольшевиков». На глазах у женщин и детей мужчин обливают бензином и поджигают. Монахинь в монастырях насилуют и убивают, «повсюду статуи Христа и Мадонны, измазанные человеческими экскрементами, сваленные в уличную грязь». Апокалиптические сцены бойни словно предвестники второй мировой войны:

Среди сотен убитых тел я увидел рядом с убитой матерью маленькую девочку, лежащую в крови и даже после смерти судорожно прижимающую к груди маленькую пушистую игрушечную собачку… ⁵¹⁴

Настал момент, когда каждый должен встать на защиту своих идеалов. Большевизм снова обнажил свои хищные клыки на всеобщее обозрение. Нужно выбирать между хаосом и порядком. Европе пора наконец проснуться и объединиться в антикоммунистический фронт, невзирая на мелочность национальной и международной политики. Мужчины, не забывшие о главном, об угрозе коммунизма, уже сделали это, чтобы спасти Европу и Запад.

Только француз Морнуа колеблется и в итоге остается дома. В изображении Фабрициуса надежными странами оказываются нашедшие друг друга Германия и Великобритания, а также, конечно, маленькая, стойкая Финляндия. Гитлеровская Германия, по мнению Фабрициуса, является самой сильной опорой этого фронта, но в конечном счете речь идет о наднациональном проекте, жгучий характер которого все должны понять, пока не стало слишком поздно. Линии фронта мировой войны тают во имя великой цели: «В Испанию! К Петрову!».⁵¹⁵

Местом действия последней главы является раздираемая гражданской войной Испания. Трое уже несколько одеревеневших старых офицеров бросаются в бой, чтобы найти своего товарища Петрова. Наконец, его находят, смертельно раненного. Его ранил «красный комиссар», которого, в свою очередь, убивает Нурд. Круг замыкается: комиссар оказывается тем же грубым и жестоким большевиком, которого офицеры впервые встретили в поезде, отправившемся из Киева в 1917 году.

Роман Фабрициуса сложился из его опыта мировой войны и гражданской войны в Финляндии. Его интеллектуальная история прошла путь от домашнего национализма к ненависти к тылу в мировой войне и к разочарованию и озлоблению, вызванным республиканскими буднями после гражданской войны. Это радикализоровало его, сделав частью игравшей на протяжении всего межвоенного периода идеями государственного переворота и революции экстремистски-националистической радикальной группы. Это произошло несмотря на то, что по своему происхождению и жизненному пути Фабрициус по всем меркам принадлежал к привилегированным слоям финского общества. Решающим, однако, было чувство отчужденности по сравнению со многими предположительно белыми соратниками, которые, однако, оказались корыстными тыловыми крысами, идеологически рыхлыми партийными функционерами, спекулянтами и подвальными героями.

Неукоснительное следование собственным жестким идеалам сделало Йохана Фабрициуса поклонником Муссолини, Гитлера и Франко. Это сделало его финским фашистом и национал-социалистом. Те же идеалы в конечном итоге привели его в Германию в январе 1945 года. Когда Фабрициус оказался перед выбором между делом национал-социализма и своей родиной, между Гитлером и Маннергеймом, он, как и многие ему подобные, выбрал Гитлера. Антикоммунизм в итоге оказался самым мощным источником мотивации и подлинным содержанием патриотизма людей, подобных Фабрициусу. Речь шла о борьбе с большевизмом, и по сравнению с ней ничто другое не имело значения.

Если бы Финляндия отошла от общего антибольшевистского черного фронта, она больше не была бы достойна защиты и лояльности радикалов. Финляндия могла бы и пропасть. Роман Фабрициуса отражал то же мировоззрение радикализма, что и вызывающий «Марш фронтовиков», написанный Хейкки Асунтой для Союза фронтовиков Освободительной войны. Марш заканчивался строфами, содержавшими угрозу, которую остальной части общества следовало бы воспринять более серьезно. Для всех членов Союза это отнюдь не осталось пустыми словами:

Крепка еще наша форма и сотрудничество.

Мы хотим стоять до конца.

Того смерть поразит, кто страну свою продаст.

Иуды далеки от нас.

Хотя слова марша говорили о стране, речь все время шла об идеале, с которым отождествлялась родина: антикоммунистической Финляндии, только в качестве которой Финляндия и имела ценность. Если нужно было делать выбор между антикоммунизмом и Финляндией, для активистов движения сопротивления выбор был ясен. Однако опыт, полученный в рушащейся Германии весной 1945 года, заставил Фабрициуса незадолго до конца, по-видимому, утратить свою почти непоколебимую веру в военные возможности Германии и победу своей идеи. Однако построенный на обостренной черно-белой теории заговора анализ сущности коммунизма к тому времени завел его так далеко, что повернуть назад было уже невозможно. Впереди был лишь неизбежный крах и окончательное крушение иллюзий.

С этого перелома началась духовная история послевоенной Финляндии. Важной ее частью были способы и стратегии, с помощью которых бывшие белые приспосабливались к иной эпохе. Лишь смерть могла по-настоящему избавить от необходимости столкнуться с этим этапом.

По окончании срока ареста Фабрициус в июне 1946 года был помещен под стражу. Его перевели из-под надзора государственной полиции в Хельсинкскую губернскую тюрьму в ожидании судебного процесса, который начался в первой половине сентября. Фабрициус не попал в зал суда, так как оказался в больнице. Ему сделали операцию, но он так и не поправился. Йохан Кристиан Фабрициус умер в заключении 2 ноября 1946 года, так и не успев ни разу высказаться на собственном судебном процессе.

В своем романе Фабрициус заставил смертельно раненного Петрова обратиться к немцу фон Арниму с просьбой умирающего. Последние слова персонажа романа говорили о том, какому делу, по мнению Фабрициуса, была посвящена и его собственная жизнь. Они кое-что говорили о самосознании финского фашиста и национал-социалиста, не гнушавшегося даже государственной изменой. Прежде всего, последние слова умирающего говорили о том, в чем, по мнению Фабрициуса, заключалась и его собственная политическая деятельность:

прошу вас, спасите… спасите мир для всех добрых людей…⁵¹⁶

XIV

Гвардия уходящего дня – переломы и преемственность в послевоенной Финляндии

Мы, братья побежденного народа,

мы, гвардия уходящего дня,

мы искра на ветру,

иль щепка, что в пороге застряла.

Ради нашего поверженного знамени

мы все еще тайно стоим на страже,

все еще ждем во сне

то утро, что не вернется.

Бертельт Грипенберг: Поверженным браться по оружию (1909, фин. пер. Матти Кууси)

Стихотворение Бертеля Грипенберга, опубликованное в 1909 году, впоследствии можно было применить ко многим центральным темам его жизни. Изначально поэт написал свою жалобную песнь, скорбя о предвидимом исходе языковой борьбы в пользу поражения шведского языка. По окончании Второй мировой войны стихотворение снова стало актуальным, теперь как элегия тупику политики, которую долгое время проводил Грипенберг. Финский фашизм оказался идеологией, не способной направить историю нации в новое русло. Новое общество так и не родилось, человеческая душа не была перекована. Авангард фашизма стал гвардией уходящего дня, которой пришлось свернуть свои знамена и довольствоваться мечтами об утре, которое, возможно, уже никогда не наступит.

Существовало множество различных способов приспособиться к «изменившейся политической ситуации» послевоенной эпохи, в которой общество и его привычные ценности, казалось, перевернулись с ног на голову. Коммунисты громко вышли из подполья, вернувшись в политику, прессу, на митинги, и снова развевались красные флаги. Белая Финляндия исчезла где-то в недосягаемой стране воспоминаний. Одним из способов отреагировать на конец эпохи и избежать всей задачи переориентации и адаптации было просто умереть.

Последний афинянин

П. Х. Норрмен был успешным в жизни человеком. Шведскоязычный магистр философии в 1920-х годах сделал блестящую журналистскую карьеру в финско-шведской прессе и в середине десятилетия работал редактором в «Hufvudstadsbladet» и в «Suomen Paperi- ja Puutavaralehti». Еще важнее была тесная связь мастера пера с деловыми кругами. Норрмен стал доверенным историком предприятий, в круг личных знакомых и друзей которого входили в основном самые значительные руководители шведскоязычной лесной промышленности.

В 1927 году этого доверенного человека сделали председателем головной организации работодателей отрасли, Союза работодателей деревообрабатывающей промышленности Финляндии. Карьеру увенчало членство в правлении Северного Объединенного Банка и должность заместителя генерального директора Объединенного Банка. Связи с лесной промышленностью сделали Норрмена союзником работодателей в борьбе между рабочим движением и работодателями в межвоенный период. Норрмен был примером активного политического деятеля, который никогда не выступал на переднем крае политики. Его влияние проистекало из деятельности в тени, из воздействия на общественное мнение через дискуссионные кружки, организации работодателей и средства массовой информации.

Экономика и политика в карьере Норрмена были исключительно тесно переплетены. Доверенным лицом экспортной промышленности его сделали не только острое перо и счастливый случай. Норрмен отнюдь не скрывал своих политических взглядов, а излагал их в эссе и колонках, которые публиковал как в финской, так и в шведской прессе. Он был правым консерватором, в мышлении которого последовательно проявлялось авторитарное недоверие к демократии. Свои статьи он публиковал как в шведской, так и в финско-шведской ежедневной прессе, но к концу карьеры возросла роль основанной им в 1937 году радикальной националистической газеты «Svensk Botten». ⁵¹⁷

Прошлое Норрмена было типичной историей роста радикала. Студенческий активист из «Aktiva Studentförbundet» участвовал в организации егерского движения и даже успел пройти военную подготовку в лагере Локштедт, пока его не привлекли к вербовочной работе и ведению внешних сношений егерского движения. В политическом плане Норрмен как никто другой заслуживал звания крайне правого; в своих взглядах он был экономическим консерватором, который до глубины души выступал против расширения ответственности государства и вместо этого подчеркивал ответственность индивида за собственное благополучие. Как сторонник минимального государства, он также последовательно выступал против таких реформ, как медицинское страхование. ⁵¹⁸

В политическом отношении Норрмен был на редкость непроблематичной фигурой. Его политика была прочно укоренена в традиции консерватизма, малого государства, малой государственной ответственности и большой индивидуальной ответственности. С фашизмом, отдававшим революцией и социализмом, его политическое мышление изначально имело очень мало общего. Тем не менее, традиционный консерватор сначала превратился в того, кто понимает фашизм, затем в его сторонника и, наконец, по его собственным словам, сам стал национал-социалистом. Норрмен стал значительным другом гитлеровской Германии, готовым в частном порядке и публично оправдывать действия национал-социалистического режима. В конце концов, он стал сторонником Германии до самого конца.

Судьба П. Х. Норрмена после осени 1944 года была довольно странной для человека, занимавшего высшие посты в финском обществе. Он тайно покинул Финляндию и отправился в Швецию в сентябре 1944 года, вскоре после вступления в силу перемирия между Финляндией и Советским Союзом. Норрмен, прибывший через Ботнический залив на моторной лодке, в октябре сидел на допросе в полиции Умео по поводу деталей своего въезда в страну. Оттуда его путь лежал в шведский лагерь для интернированных Сёрбю: барак на глинистом поле, роба и лопата. В шведских газетах его прямо называли нацистом. ⁵¹⁹

Нормен, вероятно, определил бы себя как самого преданного из патриотов. Эта группа националистических радикалов не видела противоречия в том, чтобы, подобно Норрмену, действовать при поддержке Германии против финского правительства, если считалось, что это правительство упустило из виду истинные интересы Финляндии. Если родина перестала бы понимать свою собственную выгоду, долгом таких патриотов, как Норрмен, было бы вернуть все на свои места. Конечная ответственность всегда лежала на единственном истинном страже дела отечества — поколении освободительной войны 1918 года. Родина была слишком ценным и серьезным делом, чтобы оставлять его на попечение финской демократии и государственных органов Финляндии. Лояльность радикалов была направлена не на реальную Финляндию, а на идеализированный образ родины, определяющими чертами которого были антикоммунизм, христианство, а также чистая и единая нация.

Падение со статуса уважаемого члена финского общества было для Норрмена еще более резким, чем обычно. В пасхальное воскресенье 1945 года Норрмен рухнул на перроне станции Рённинген. Персонал станции организовал транспортировку потерявшего сознание Норрмена на машине в больницу Сёдертелье. Прежде чем машина добралась до места, Норрмен умер.

Норрмен был одним из первых многих видных деятелей националистических радикальных кругов, которых в ближайшие годы унесла смерть. Эпоха финского фашизма под открытыми знаменами уходила в прошлое, одна влиятельная фигура за другой. Медицинские, непосредственные причины были связаны с сердечной мышцей, тканями и сосудистой системой, но не стояли ли за ними другие, возможно, более серьезные причины — разочарование, безнадежность, отсутствие перспектив? Газета, которая наиболее заметно освещала в Швеции судьбу финского изгнанника, называлась «Den Svenska Fascisten». Ее оценка покойного была самой положительной. По словам псевдонима, написавшего некролог, Норрмен был «последним афинянином в мире дервишей». ⁵²⁰

Метаморфозы

Весной 1945 года «Союз помощи свободной Финляндии» постепенно угас. Его члены разбрелись кто куда. Большая часть последних добровольцев СС, а также редакция радио «Свободная Финляндия» были переведены в Норвегию. Там они тоже попали в плен, но только после того, как война в остальной Европе уже закончилась.

Войска западных союзников оккупировали родной город Йоханнеса Эксквиста, Вольфах, расположенный недалеко от Штутгарта. Пришло время очнуться от европейского кошмара. В разрушенной Германии пробуждение ускорили ужасающие кадры из освобожденных концентрационных лагерей. Для последних лет жизни Эксквиста после этого были характерны частные «самообвинения в ‘ужасной ошибке’». Однако до своей смерти в 1949 году он больше ничего не публиковал. ⁵²¹

Один за другим бывшие черные гусары переходили в новую эру или исчезали. События сентября 1944 года сильно ударили по Эрнульфу Тигерстедту, уединившемуся с семьей на своей даче в Тенхоле. После окончания боев и подписания Московского перемирия Тигерстедт с горечью писал Бертелю Грипенбергу:

Весь мир рухнул, и существование потеряло смысл. Тревога и ужас — единственные чувства, и, конечно же, оцепенение от всего произошедшего. Я даже не могу реагировать, вся моя нервная система дрожит, как у тела, которому только что отрубили голову. Я действительно на пределе и иногда боюсь самого себя. ⁵²²

Из своей деревенской идиллии Тигерстедт сравнивал заключение перемирия с предательством Аньяльского союза и сдачей Суоменлинны в 1808 году, но вскоре он перешел к более крупным схемам мировой и цивилизационной истории. Тигерстедт чувствовал себя живым мертвецом в мире, который больше не был его. Гибель Гитлера и Муссолини означала окончательное поражение для строителей нового Рима. Лишь маленькая искра где-то в глубине души писателя теплила надежду, что он когда-нибудь сможет написать

“историю этой катастрофы, европейской трагедии, какой он сам ее видел и пережил. Своего рода подведение итогов и заключение об этой героической борьбе и гибели современных Южных Штатов в стиле «Унесенных ветром».” ⁵²³

Поражение гитлеровской Германии было тем более трагичным, что фашизм означал последнюю возможность спасти европейскую культуру и восстановить империю, которую Европа искала со времен падения Рима. Теперь все было кончено, и Тигерстедт верил, что будущая европейская культура переходит в свою последнюю фазу. Скоро она стала бы неузнаваемой:

“Так Европа перемещается в Россию и, возможно, через 100 или 200 лет создаст там последнюю европейскую культуру, которую будут определять бескрайние степи и вечная тайга. Но нам, мечтавшим о единой Элладе, о союзе персов и Рима, нам там нечего искать.” ⁵²⁴

В. А. Коскенниеми в 1940–1941 годах публично стремился занять положение еще одного белого поэта-воина, величайшего из всех. «Стихотворение, винтовка в финской земле хорошо, они понимают друг друга», — восклицал он в своем сборнике «Лыжни на снегу». Осенью 1941 года он взял на себя роль официального певца финского движения СС.

Когда последующие военные события показали неразумность этого шага, Коскенниеми замолчал. После войны он яростно нападал на тех, кто указывал на сине-черные оттенки, связанные с его лирикой и деятельностью. «Год великих надежд» остался далеко позади и был вычеркнут, по крайней мере, из памяти самого Коскенниеми. Однако положение Коскенниеми в финской культурной жизни было настолько прочным и основывалось не только на националистическом шуме, что ему ни на каком этапе не угрожало забвение или отстранение как писателя.

Более показательным был поэтический путь Хейкки Асунты — поэта, писателя и художника, более последовательного попутчика финского движения СС, чем Коскенниеми. Это было словно судьба идеи белой и великой Финляндии, сконцентрированная в одном человеке.

Асунта был одним из самых ярых и прямолинейных белых поэтов межвоенного периода. В опубликованном в 1934 году сборнике «У костра», посвященном «финским активистам и их памяти», стихи, изобилующие жестокими метафорами, раз за разом повторяли противопоставления чистоты и грязи, здоровья и порчи. «Восток не должен своей грязью осквернить наш белоснежный скипетр», — угрожал Асунта в написанном им для «Патриотического народного движения» и положенном на музыку Вяйнё Райтио «Марше чернорубашечников». Он лелеял видения финских «первопроходцев», которые «стально-серым» фронтом сметут предательство и грязь. В ставшем популярным во время войны стихотворении «Мать» бедная мать, потерявшая на войне единственного сына, не плакала, а «глаза, блестящие как металл, сухие, отражали лишь великую благодарность». Стихотворение было записано на пластинку в 1942 году, и его пели даже школьники в сражающейся родине. Библейские темы и обороты, идея племенного единства, сельскохозяйственные термины, стремящиеся к народности, и освящение насилия смешались в поэзии Асунты в грубую симфонию. ⁵²⁵

Поэтические видения Асунты все время были нацелены значительно дальше, чем просто на подавление коммунизма в Финляндии. Конечной целью было «освободить Ингрию из лап адских сил, освободить карельского медведя от цепей», спасение Великой Финляндии, если не иначе, то с помощью решающей, националистической войны. Воинственная лирика Асунты, в свою очередь, определила идеологический мост от активизма Лапуаского движения к финскому фашизму и движению СС. В начале 1930-х годов Асунта сочинил слова для вызывающего марша Союза фронтовиков Освободительной войны и, наряду с В. А. Коскенниеми, стал неофициальным придворным поэтом батальона СС. Вдохновленные строфами Асунты, добровольцы СС из финского «народа-землепашца» могли чувствовать, что они маршируют последовательно под теми же знаменами, что и крестьянские солдаты белой армии и националистические радикалы 1930-х годов. ⁵²⁶

Весной 1941 года Асунта с энтузиазмом собирался присоединиться к добровольцам СС. Однако в Войне-продолжении мужчина, приближавшийся к сорокалетию, в итоге участвовал в рядах рот информации. В его творчестве военных лет видно постепенное крушение иллюзий. Патриотически-восторженные видения сборника «У костра» сменились ироническим реализмом и тревогой, приобретшей макабрические оттенки.

Асунта и после окончания войны не попал в культурно-политический офсайд, но ценой этого стало начавшееся еще в военные годы выборочное забвение, направление творчества и памяти на более подходящие темы. Бывший доброволец СС и секретарь общества «Братья по оружию СС», вошедшего в состав Союза фронтовиков Освободительной войны, журналист Юкка Тюрккё, написал об Асунте статью в июньском номере журнала «Мир искусства» за 1945 год, которая завуалированными оборотами несла послание тем, кто умел читать между строк. Она рассказывала о разочаровании, вызванном отступничеством членов ядра белой Финляндии, и подчеркивала роль избирательного молчания в новой финской дискуссии:

“Любовь к родине, земле и народу требует от поэта бескомпромиссной, пламенной борьбы за них. С патриотического фронта борьбы никто не может уйти при смене обстоятельств, не потеряв своей чести. С той же непоколебимой верностью наше искусство должно строиться на здоровой национальной основе, которая не знает авантюристов и флюгеров.” ⁵²⁷

Это было бахвальство, ведь далеко не все можно было говорить и помнить. Сборник «Избранные стихи», составленный самим Асунтой и вышедший в 1948 году, не содержал стихотворения «Мать», а из материалов сине-черного периода сборника «У костра» — лишь вдохновленную Первой мировой войной прогерманскую, но безобидную клятву «Железное кольцо». Хотя Асунта в предисловии говорил, что включил в сборник и такие стихи, «от которых я сам уже отдалился, но которые я когда-то писал с радостью слова и желанием объективного изображения людей», он не имел в виду содержание сборника «У костра». Почти все в нем в 1948 году было невозможно переиздать даже во имя ретроспективной честности. ⁵²⁸

Председатель «Союза Финляндского Государства», профессор Мауно Ваннас, был примером своевременного и успешного ухода. Его имя больше не всплывало в связи с проектом сопротивления осенью 1944 года. Чтобы скрыть и другие следы, Ваннас уничтожил архив «Союза Финляндского Государства» со списками членов в конце войны. Положение действующего профессора, блестящая научная карьера и неоспоримые заслуги в развитии офтальмологии быстро стерли воспоминания о политической активности Ваннаса во время войны. Основанный им «Фонд Глаза» до сих пор вручает медаль Мауно Ваннаса. В парке Ваннаса в Уусикаупунки стоит установленный в 1961 году — еще при его жизни — памятник Мауно Ваннасу.

Такая потеря памяти интеллектуально нечестна, но, возможно, забвение было и к месту. Фашизм Ваннаса вряд ли сделал его худшим глазным хирургом. К счастью для всех, Ваннасу пришлось отказаться от политики и сосредоточиться на области, где он мог принести положительный вклад: лечении болезней. «Союз Финляндского Государства» оказался в этом отношении хорошей организацией, так как никто из его значительных и здравомыслящих членов никогда не пострадал из-за своего членства в союзе. ⁵²⁹

Пааво Суситайвал, напротив, пострадал. Его карьера в армии окончательно прервалась осенью 1944 года. Талантливого писателя спасла в основном сеть «своих людей», состоящая из бизнесменов, которая заказывала Суситайвалу исторические очерки и другие временные литературные работы. Одним из якорей стали средства от коммерческой деятельности IKL, «Фонд истории Финляндии 1920–1940-х годов», который спас более двух миллионов марок. Суситайвал, как представитель фонда, ездил и собирал «для будущих исторических исследований» устные сведения о финском фашизме, даже не упоминая этого слова. Суситайвал, который будучи одним из самых известных лидеров IKL и его бывшим депутатом, не мог отрицать свое прошлое, выработал к нему исключительное отношение. Он был одним из немногих, кто не отказался от своей публичной идентичности националистического радикала и «муссолиниевского фашиста». Последствием, конечно, была маргинализация, положение нежелательного лица второй республики, но Суситайвал мог рассчитывать на то, что группа поддержки его полностью не оставит.

Многие другие замолчали. Мартти Пихкала после перемирия был помещен под домашний арест и последние пятнадцать лет своей жизни посвятил садоводству. Вилхо Хеланен после войны писал напряженные детективы, героем которых был заместитель судьи и офицер запаса Каарло Раута. Внешне Раута был арийским сверхчеловеком, у которого была златовласая жена и прекрасный белокурый сын. Идеалы были ясны, хотя многое было скрыто внутри текста, а не сказано прямо. Хеланен получил заслуженную похвалу за искусное построение сюжета в своих книгах и некоторое признание как автор детективных романов. Однако приговор за государственную измену давил на сердце. Оно подвело на вокзале Франкфурта в июне 1952 года. ⁵³⁰

Бертель Грипенберг принадлежал к тем, кто отказывался пересматривать свои позиции даже по мере постепенного раскрытия преступлений национал-социалистов. После войны он облачил себя и свою идею в мантию мученика. Когда Грипенберг жаловался на то, как в новую послевоенную эпоху силовая политика подавляет справедливость, Эйрик Хорнборг написал в ответ едкую отповедь:

Хочешь ли ты сказать мне, почему ты не играл ту же роль, когда Германия систематически попирала все заповеди чести и рыцарства и, вопреки своим обещаниям, так же предательски, как и жестоко, нападала раз за разом на малые государства — ты молча проглотил самую ужасную тиранию и самые демонические массовые уничтожения. И где была справедливость, если не на острие копья, когда восхваляемое и поддерживаемое тобой лапуаское движение открыто продвигалось угрозами и насилием, нарушая закон страны? Нет, мой мальчик. В данный момент ты не тот человек, чтобы облачаться в образ поверженного защитника справедливости. ⁵³¹

Созидательное разрушение «фашистского» организационного поля

Условия Московского перемирия между Финляндией и Советским Союзом требовали роспуска «организаций фашистского толка». Первыми осенью 1944 года исчезли Академическое Карельское Общество, ряд организаций, уже носивших название национал-социалистических, «Братья по оружию СС», а также центральная организация IKL и ее 406 местных отделений. ⁵³²

Вскоре настал черед и организации шюцкора. О ее «фашистском характере» на протяжении десятилетий высказывались различные интерпретации. Успели даже предложить воссоздание организации. Остается неясным, зачем современной Финляндии нужна политическая вооруженная гвардия, подобная шюцкору, особенно когда оправдание существования шюцкора в значительной степени основывалось на разделении нации на надежных и ненадежных на основе гражданской доблести, проявленной в 1918 году. Участие шюцкора в националистическом радикальном движении также показывает, что они не были просто аполитичной организацией обороны страны.

Судьба Союза фронтовиков, начавшегося как Союз фронтовиков Освободительной войны, была еще более предсказуемой, хотя и его позже хотели видеть в совершенно ином свете. Показательным примером отбеливания новейшей истории была биография Петтера Форсстрёма, написанная журналистом и писателем Юрьё Сойни и опубликованная в 1965 году. Сойни, в связи с жизнью Форсстрёма, был вынужден коснуться и Союза фронтовиков Освободительной войны, который, по его словам, был совершенно безобидной ассоциацией, «ветеранской организацией, основанной в 1929 году, которая вела тихую жизнь, занимаясь гуманитарными задачами среди тех, кто принадлежал к армии освободительной войны».

О чем невозможно говорить, о том следует молчать. Характеристика Сойни была частью начавшейся после войны борьбы за контроль над новейшей историей, в которой ни одна из сторон не гнушалась средствами. С белой стороны профессор Мауно Йокипий продолжил линию Сойни в своем труде «Залоговый батальон», вышедшем в конце 1960-х годов. По словам Йокипия, Союз фронтовиков, конечно, относился к добровольческому движению СС «положительно», но «эта организация не была политической». ⁵³⁴

Преуменьшение граничило с недобросовестностью. Союз фронтовиков с момента своего основания держал в своей повестке дня именно борьбу против «угрожающей нашей религии, государственной и предательской деятельности» коммунистов, как на арене культуры памяти, так и на арене политики на рынке труда. Его активисты были виновны в похищении и избиении вице-спикера парламента. Союз считался настолько политическим, что генерал Аарне Сихво, как командующий армией, запретил действующим офицерам состоять в союзе. На последнем этапе из кругов союза вышло достаточное количество революционных радикалов в ряды самого серьезного предательского проекта эпохи Второй мировой войны — Движения за свободную Финляндию. Что еще должна была сделать организация, чтобы и по мнению Йокипия считаться политической?

Историк Союза фронтовиков Микко Уола, по крайней мере, признал политический характер союза в своем исследовании, опубликованном в 1988 году. Способ Уолы молчать заключался в том, чтобы закончить изложение истории Союза фронтовиков его роспуском в октябре 1944 года. Глубину избирательного молчания в финской историографии иллюстрирует тот факт, что Союз фронтовиков Освободительной войны только в этой книге, спустя более 70 лет после своего роспуска, впервые помещен в свой реальный исторический контекст.

Союз фронтовиков, конечно, был и благотворительной организацией, но его гораздо более значительная политическая роль заключалась в том, чтобы служить центральной и общенациональной организацией финского националистического радикализма. О его значении говорит склонность союза собирать в свои ряды практически всех фашистских активистов, несмотря на то, что союз публично дистанцировался от фашизма. Поле открытых фашистских организаций в Финляндии в 1930-х годах оставалось раздробленным отчасти именно потому, что в стране уже существовала общенациональная фашистская организация: Союз фронтовиков Освободительной войны. Трудно утверждать, что принятое осенью 1944 года решение о роспуске Союза фронтовиков как фашистского было основано на неверной оценке характера союза. ⁵³⁵

Подобное приукрашивание продолжалось и вокруг финского движения СС. Массивный труд Мауно Йокипия «Залоговый батальон» зацементировал образ финского движения СС как бодрого патриотического похода в духе егерей, завершившегося в 1943 году. Эта линия сохранилась, и рассмотрение общественного значения движения СС оставалось строго в узких рамках традиционной военной истории. На рубеже 1980-х и 1990-х годов серия «История Войны-продолжения» авторитетно заявила в своей окончательной оценке, что опасения по поводу формирования батальоном СС национал-социалистической пятой колонны «оказались необоснованными». ⁵³⁶

На самом деле батальон СС стал именно тем, чего и боялись. Личный состав батальона после возвращения в Финляндию был рассредоточен по разным подразделениям именно потому, что были основания сомневаться в его лояльности, если бы он был сохранен как единое целое. Военный пастор батальона Калерво Куркиала дал тому пример, как только вернулся в Финляндию, на родину в июле 1943 года, публично отчитав правительство Эдвина Линкомиеса под аккомпанемент собравшихся активистов IKL. ⁵³⁷

В конце лета 1944 года, под носом у Государственной полиции, ядро Движения за свободную Финляндию было организовано именно на базе Союза фронтовиков, добровольцев СС и других активистов и закулисных деятелей движения СС. Их приверженность СС оказалась не просто словами или мимолетным политическим удобством, а в их рядах СС нашло то, что всегда искало: политически надежных помощников, которые были верны в первую очередь СС, а не правительству Финляндии.

Быстро прогрессировавший с осени 1944 года военный крах Германии лишил предпосылок для деятельности и финскую группу СС и радикалов, но готовность участвовать в тайной деятельности против собственного правительства была продемонстрирована. Однако как единое целое финские добровольцы СС больше не действовали, и после окончания Второй мировой войны в Европе и для зачинщиков Движения за свободную Финляндию, как мужчин, так и женщин, пришло время кануть в ночь забвения. Это они и сделали, превратившись из национал-социалистов в патриотов.

Когда осенью 1944 года IKL была распущена, в Финляндии не появилось явного политического наследника фашистских движений. Некоторые финские национал-социалисты, такие как Виетти Нюкянен, нашли новый политический дом в других партиях. Для Нюкянена это была Радикальная народная партия Эрнести Хентунена, заместителем председателя которой Нюкянен в итоге стал. Партия не провела ни одного депутата на трех парламентских выборах подряд, и ее деятельность угасла к концу 1950-х годов. Эрнести Хентунен перешел в скандальную прессу, в основном ругая новых правителей. Его особым увлечением стал премьер-министр Урхо Кекконен, о котором «Рог правды» Хентунена публиковал в основном высосанные из пальца скандальные истории. ⁵³⁸

Более влиятельной попыткой создать новый дом для бывших националистических радикалов была созданная в начале 1950-х годов Народная партия Финляндии. В основе лежало сознательное желание собрать под знаменами партии оставшихся без политического дома сторонников IKL и членов AKS. Однако прямой преемственности не получилось, так как часть членов пришла из прекратившей свою деятельность либеральной Прогрессивной партии. Даже по умеренно-общебуржуазной по своему характеру партийной программе было бы трудно заключить, что Народная партия стремилась апеллировать к бывшим националистам. Старые темы проявлялись в основном в зафиксированном в общей программе стремлении к «сплочению нашего народа и обеспечению свободы нашего государства». Несмотря на все прежние сомнения, теперь в демократии нашлись опора и защита. Партия заявила, что поддерживает «безоговорочно действующий государственный строй». Во внешней политике, по мнению Народной партии, Финляндия должна была «поддерживать дружественные отношения — особенно с ближайшими соседями». От железных рамок времени не могли освободиться даже бывшие радикалы.

В кривом зеркале

Иногда важно уметь забывать. Самым далеко идущим по своим последствиям мемориально-политическим камнем преткновения эпохи независимости Финляндии был 1918 год. Многие националистические мыслители и публицисты на протяжении 1930-х годов все чаще приходили к выводу, что желаемая единая и сильная нация навсегда останется мечтой, если как-то не дать зарасти окопам гражданской войны. Поэтому многие из них также пришли к поиску примирения. Сознательно искомое преднамеренное забвение, переосмысление ситуации 1918 года открыли путь к примирению и выживанию.

Однако в глазах радикалов эти инициативы не могли выглядеть иначе, как предательство белого дела. Они означали игнорирование их самих в стране, в создании которой, по их мнению, безусловно, принадлежала им наибольшая заслуга. Йохан Фабрициус в 1930-х годах определял себя как «человека, который не забывает». То, что он не забывал, была смертельная опасность большевизма, которую, с его точки зрения, нельзя было свести на нет примирительными речами.

Та же опасность, с точки зрения радикалов, была отражена тяжелыми жертвами в 1918 году. После этого она пыталась снова пробраться в лоно нации в форме Коммунистической партии Финляндии, Социал-демократической партии Финляндии, профсоюзов, красно-земельных правительств, рабочих спортивных обществ и коллективных договоров. К такому же выводу пришли многие белые воины 1918 года. В течение 1920-х годов они начали вновь отвоевывать свое место защитников отечества, создав организацию штрейкбрехеров «Концерн Экспортный мир». В 1929 году они основали Союз фронтовиков Освободительной войны для защиты Белой Финляндии, которую они считали находящейся под угрозой, и тот же боевой клич опьяняюще поднял массы на мгновение в единый фронт в Лапуаском движении.

Трагедия Лапуаского движения с точки зрения радикалов заключалась в том, что оно потеряло свою силу, достигнув минимальных целей, и не дошло до национальной революции, на которую надеялись радикалы. Поэтому опыт радикалов на протяжении 1930-х годов был постоянным разочарованием в своих союзниках, которые были готовы довольствоваться слишком малым и выбирать мелко-уютную жизнь вместо опасности и испытаний, сопутствующих стремлению к полной победе. ⁵⁴⁰

Забвение может быть важным и в другом смысле. Осенью 1944 года казалось, что белая Финляндия с ее идеями, наследием и будущим была разом стерта в небытие. Цель национальной революции, на которую надеялись и которой ждали радикалы, за одну ночь превратилась в разбитую мечту. Это даже не стало историей, потому что вспоминать об этом было не принято за пределами частных и доверенных кругов. В круг возможного вошли совершенно противоположные исходы: коммунистический переворот, Советская Финляндия.

Можно только представить себе степень тревоги, страха, разочарования, фрустрации и горечи, вызванных изменившейся политической ситуацией для националистических радикалов с осени 1944 года. Поэтому в финском обществе начался другой крупный проект преднамеренного забвения: переделка публичного имиджа. Его предпосылкой было стирание из сферы публичных воспоминаний надежд и деяний радикальных националистов межвоенного периода. Во имя личных и национальных интересов следовало сделать невидимыми как фашизм, так и организации, символы, песни, партийную атрибутику, униформу, стихи, декларации, военные цели, картины будущего и определенные события военного времени.

Как и после 1918 года, вокруг этих вещей образовался новый круг, посвященный молчанию, финская омерта. О них вспоминали потом среди доверенных лиц, но они перестали оставлять следы в исторических источниках. Кроме открытого фашизма, стремились полностью забыть, например, и политический надзор, осуществляемый шюцкорами. Возникла Финляндия благосостояния эпохи Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, которую можно было представить себе всегда, по крайней мере, в период ее независимости, как примерно такое же государство: демократическое, открытое, северное, плюралистическое, толерантное, нейтральное, миролюбивое, лишенное властных амбиций, свойственных великим державам. И это тоже не было истинной картиной Финляндии, лишь иной, но Финляндия националистических радикалов никогда не была бы ничем из этого. Это пришлось бы увидеть, если бы финские фашисты преуспели в какой-либо из своих попыток переворота.

Гораздо больше, чем политический мейнстрим новейшей истории Финляндии, исследователей и читателей интересовали такие крайние течения, как коммунизм и фашизм. Оба, однако, являются тупиками прошлого, непригодность которых в качестве основы государственной жизни к настоящему времени была неоднократно доказана, всегда с печальными результатами. Настоящая история Финляндии иная; это рассказ о победе центризма, умеренности, либеральной Финляндии, несмотря на жесткие вызовы, которые время от времени бросали развитию республики экстремистские движения.

Финляндия — страна лесов. Это может быть трудно заметить, когда деревья повсюду закрывают обзор. Точно так же масштабы финского фашизма из-за многочисленности его бывших и нынешних сторонников оказались скрыты от глаз. Интерес к изучению фашизма в Финляндии и особенно способность распознавать фашизм варьировались. В культуре преуменьшения международное развитие исследований фашизма, особенно с 1990-х годов, осталось в Финляндии незамеченным. Финские исследования в значительной степени формировались культурой обсуждения, созданной после войны, в которой фашизм клеймился как иностранный импортный товар и поэтому незначительный по своему влиянию. Если, согласно этой интерпретации, в Финляндии и были настоящие фашисты, то это были горячие головы, собравшиеся в нескольких отечественных национал-социалистических организациях, которых не нужно было воспринимать всерьез ни как общественный фактор, ни как предмет исследования. Само собой разумелось, что о фашизме в контексте широких масс финских патриотов не стоило даже говорить.

Понимание вещей затрудняло и то, что финское военное поколение в межвоенный период было возведено в ранг мифических героев. Это мешало распознать зарождавшийся в его среде общеевропейский фашизм. Тем не менее, и в Финляндии поколение Первой мировой войны возникло в точно таком же значении, по тем же причинам и с теми же последствиями, что и в остальной Европе. После 1918 года финское общество возглавили, среди прочих, радикализовавшиеся в мировой войне и ее жестоких последствиях бывшие дети-солдаты, организаторы чисток и травмированные полупрофессионалы войны, которые уже не были способны говорить ни о чем, кроме «красивых девушек, жирных свиней, водки и русских».

Анатомия неудачи

Окончательная неудача финского фашизма была следствием того, что гражданская война с точки зрения белых все же была выиграна. Финское военное поколение как авангард фашизма осталось более разрозненным, чем в успешных фашистских движениях Италии и Германии; группа озлобленных ветеранов оказалась решающе малочисленной и в конечном итоге изолированной в финском обществе. В результате знакомые европейские сюжеты о гниении и предательстве тыла, о похищении и потере плодов победы, о фрустрированных территориальных претензиях и национальном унижении оказались более хрупкими и менее убедительными.

Тем не менее, в Финляндии в 1920-е годы опасно приблизились к массовому одобрению этих тем, кульминацией чего стали движение Лапуа и антикоммунистические законы, но дальше средний класс не захотел идти вместе с радикалами. Основную массу финских не-социалистов в движении Лапуа интересовало в основном подавление повсеместно ненавистного коммунизма, а не фашистская революция. Великая Финляндия, основной миф финского империализма, в межвоенный период привлекала за собой лишь группы националистически настроенных студентов и старых радикалов. Этого было недостаточно для революции, хотя месяцы веры в победу в 1941 году еще выявили скрытую базу поддержки идеи Великой Финляндии.

Судьбоносным вопросом для финского фашизма стала его мягкость в отношении насилия. Ирония истории заключалась в том, что чрезмерное милосердие к противникам, как считалось и на красной стороне, было основной причиной поражения 1918 года. Бежавшие в Советскую Россию вожди восстания в своих самообвинениях называли главной причиной неудачи восстания именно недостаточный красный террор, революционную мягкосердечность. И они были не совсем неправы: победа белых основывалась на широком и жестоком терроре, который по своему характеру был организованной и продуманной чисткой. Террор лапуасцев по сравнению с этим был мягким, так же как и по сравнению с итальянским сквадризмом начала 1920-х годов и беспощадной борьбой национал-социалистов Германии за господство на улицах. Финские фашисты занимались составлением партийных программ вместо того, чтобы с ножами и пистолетами нападать на коммунистов; с примером Муссолини перед глазами они продолжали мечтать о насилии, а не применять его в масштабах, значимых для всей страны. Почему?

Основная причина заключалась в том, что финские правые — гораздо более широкая группа, чем националистические радикалы, но их важнейший политический союзник — в 1920-х годах осознали, что крайне левые дышат на ладан. Государственная власть также видела и знала это. И оттуда не последовало поддержки для глубокой чистки. Ужасным картинам коммунизма не было достаточного основания до массовых забастовок второй половины 1920-х годов и перехода Центральной организации профсоюзов Финляндии в руки коммунистов.

Проблемой стал и исполнительный состав для насилия, который был либо труслив, либо не желал, либо был слишком хорошо воспитан, чтобы совершать приказанные действия. Пааво Суситайвала приводило в ярость отсутствие энтузиазма к похищениям, проявленное жителями Варсинайс-Суоми. Казалось, что у насилия отсутствует окончательный, разумный мотив, и чтобы воодушевить шюцкоровцев на похищения, Суситайвалу приходилось придумывать «забавные штуки», вроде сажания жертвы в муравейник.

Другим фактором, сдерживавшим насилие, была вера в законность. Весь этос буржуазной Финляндии строился на истории о нации, которая неукоснительно придерживалась закона и права, перед чем в конце концов пришлось уступить даже Российской империи. В любимом политике националистических радикалов П. Э. Свинхувуде удивительным образом сочетались борец за конституционное право начала его политической карьеры и проявившийся позже дух националистического энтузиазма. Эти темы было нелегко совместить, особенно когда уважение к законности прививалось молодежи и в народной школе, и в конфирмационной школе, и в армии. Юноши, отправившиеся убивать Кюёсти Каллио, в итоге скорее застрелились сами, чем убили премьер-министра.

Мотив ослабляло и то, что радикалы в конечном итоге были слишком близки к государственной власти, чтобы быть убедительной оппозицией или настоящей повстанческой армией; дискриминация левых была общепринятой, но зачем было свергать Укко-Пекку? Или отстранять Лаури Мальмберга?

Помимо действительно опасной противодействующей силы, у националистических радикалов все время отсутствовал и вдохновляющий лидер. Финским фашистским движениям так и не удалось породить убедительного человека судьбы, вокруг которого могли бы сплотиться сторонники. Движение Лапуа в значительной степени осталось без головы. Его героическим образом был возведен обобщенный «финский крестьянин», потому что своего героя не было.⁵⁴¹

Движение не смогло персонифицироваться. В Патриотическом народном движении (IKL) национальную революцию пыталось осуществить шестичленное руководство; его харизмы не хватило, чтобы по-настоящему увлечь кого-либо. Хотя пастор К. Р. Карес и успел объявить Вихтори Косолу избранным Богом лидером, безынициативный Косола был безнадежно далек от стального нервами заговорщика, от «народного образа», описанного Арне Сомерсало. Маннергейм, несмотря на восхищение Сомерсало его «скалоподобной верой, стальной волей и организаторским гением», был слишком осторожным политиком, чтобы стать лицом тайных заговорщических планов. Финны, увлеченные фашизмом, были вынуждены сначала восхищаться и подражать Муссолини, по лекалам которого пытались вылепить Косолу, а затем Гитлеру, потому что убедительных отечественных лидеров не было.⁵⁴²

История финского фашизма — это серия просчетов фашистов. Первой, фундаментальной ошибкой была неверная оценка националистическими радикалами, составлявшими ядро фашизма, влияния коммунизма в Финляндии. Тем не менее, они поверили в собственную пропаганду и раздували угрозу коммунизма, потому что распространение панических настроений оказалось для них политически выгодным. После этого они неверно оценили характер финского антикоммунизма и на протяжении 1930-х годов верили, что он еще приведет к желаемой национальной революции.

Вместо отечественного коммунизма гораздо более значительной угрозой оказался Советский Союз, но радикалы неверно оценили и характер, и намерения Советского Союза. Поскольку коммунизм уже был проклят до самых глубин ада, в радикальных кругах не могли поверить, что какое-либо сосуществование с родиной коммунизма возможно. Зимняя война казалась окончательным, неопровержимым доказательством неугасимого стремления Советского Союза к экспансии и его вероломства, но последующие события показали, что и эта оценка была в своей основе неверной. Бесспорно, что в какой-то момент между мартом 1940 года и заключением Договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи (ДДСП) намерения Советского Союза в отношении Финляндии изменились. В какой-то момент Советский Союз отказался от согласованного с Риббентропом намерения включить Финляндию в семью советских народов. Оккупации Финляндии очень боялись, но, похоже, после лета 1944 года Советский Союз больше не планировал ее ни на каком этапе. И самое позднее к моменту заключения ДДСП Советский Союз перестал стремиться к коммунистическому перевороту в Финляндии, если он когда-либо всерьез его планировал.

Самый серьезный просчет фашистов произошел осенью 1944 года, когда они неверно оценили вероятный ход событий в ближайшем будущем. Это была опасная ошибка, поскольку она побудила радикалов к отчаянным действиям, ставящим под угрозу независимое существование Финляндии. И на этот раз советская оккупация не состоялась, хотя многие уже успели бежать в Швецию или присоединиться к рядам Движения за свободную Финляндию. Мировоззрение, основанное на лихорадочном ожидании конца света, рухнуло, когда судный день не наступил. После этого финскому фашизму пришлось заново изобретать себя под новыми символами и лозунгами. Процесс создания новой идентичности в послевоенную эпоху, как бы он ни был интересен, уже не входит в рамки этой книги. Он требует нового исследования. ⁵⁴³

Однако суда истории не избежать. Категоричное мировоззрение радикалов в отношении Советского Союза оказалось неверным. Они все время утверждали, что соглашения с коммунистами или Советским Союзом никогда не будут возможны. Оказалось, что с Советским Союзом можно было идти на политические компромиссы и жить по соседству. Цена была высока, но это было возможно. Советской Финляндии так и не появилось, переворот левых не состоялся, и его даже не пытались совершить, со временем контрольная комиссия упаковала чемоданы и покинула отель «Торни». Из финских коммунистов вылупились парламентские игроки, которые вместо планирования революции скатились к бессмысленным распрям, раздиравшим их собственные ряды. Кошмар национальных радикалов не сбылся ни в части внутренней, ни в части внешней угрозы. В конце концов рухнули сам Советский Союз и большевизм. Не из-за национально-освободительной войны, а из-за собственной внутренней слабости. Фашистская вселенная понятий не рухнула в финальном взрыве, а тихо угасла со стоном.

Краткий курс крестьянского юмора

Фашистские движения возникли на идейной почве контрпросвещения. Контрпросвещение было и остается многомерной идейной тканью, которую объединяет подозрение к политическому либерализму, особенно к ценностному либерализму. Мир идей контрпросвещения никуда не исчез. У проекта либерализма будут свои сомневающиеся и в обозримом будущем. И это хорошо, оппозиции как критики власти выполняют жизненно важную функцию во всех демократиях.

На почве контрпросвещения и в будущем могут возникать политические движения, подобные фашизму XX века. Однако важно понимать, что не все черпающие из наследия контрпросвещения современные мыслители являются фашистами, и не все они хотят ими стать. Контрпросвещение и фашизм — это не просто синонимы, так же как ценностный консерватизм и фашизм не являются двумя сторонами одного и того же явления.

Возможно, стоит послушать самих фашистов, когда они говорят, о чем, по их мнению, шла речь. «Лучше всего, пожалуй, можно было бы назвать [движение Лапуа] религиозно-культурным движением, несмотря на его неотшлифованные проявления», — так описывал характер своего народного движения Арне Сомерсало. Движение Лапуа было «чисто местным, истинно финским явлением», не имевшим ничего общего с итальянским фашизмом:

“Как демократический характер этого народного движения и его неподкупное, примитивное чувство справедливости, которое даже в формальных, но последовательных нарушениях закона всегда сохраняет финскую доброжелательность, сопровождаемую народным юмором, уже свидетельствуют нам, здесь не может быть и речи о каком-либо ‘импортном товаре’, контрабандой ввезенном в Финляндию из-за границы ‘темными кругами’. ⁵⁴⁴

«Неотшлифованность» и «финская доброжелательность» Сомерсало были эвфемизмами. Они означали похищения, избиения и убийства, совершаемые движением Лапуа, которые пропагандисты вроде Сомерсало неизменно описывали преуменьшительно как «истинно финский юмор». Оправдательная интерпретация оказалась живучей, и ее повторяли из книги в книгу до наших дней. Историк Юсси Ниинистё в своей работе, посвященной движению Лапуа, также прямо следует сине-черной линии интерпретации. В духе Сомерсало он спрашивает: «Раз уж коммунисты хотели жить в социалистическом обществе, то почему бы им не ‘помочь’ [похищая их] достичь этого? ⁵⁴⁵

Действительно, почему бы и нет? Ниинистё не скрывает своего восхищения террором:

“Деятельность по похищениям называли безоружной партизанской войной. Она была оправдана прямолинейным, не обращающим внимания на дипломатию крестьянским умом и часто приправлена сочным народным юмором и шалостями.”  ⁵⁴⁶

«Безоружная» партизанская война велась кулаками, палками, ножами, дубинками и пистолетами, но в конечном счете вина за насилие всегда возлагалась на жертв. Арне Сомерсало оправдывал похищение социал-демократического вице-спикера парламента Вяйнё Хаккила его парламентской речью, в которой тот «в вопиющей и глубоко оскорбляющей патриотические чувства народа форме критиковал движение Лапуа и его мотивы». Таким образом, Хаккила сам был виноват в своем похищении, потому что не обдумал свои речи лучше: «Неуместные нападки могут вызвать силы, которые никто не контролирует». Сравнение, например, с нападками на свободу слова под предлогом оскорбленных чувств вряд ли может быть более ясным. ⁵⁴⁷

Движение Лапуа возникло скорее из культурного возмущения, чем из реального чувства угрозы. Забастовка докеров 1928 года и открытый антирелигиозный настрой подчеркивали заметность коммунистов, но на самом деле белая Финляндия знала, что твердо сидит в седле. Нравственное негодование как истинная, основная подоплека всего движения проявилось и в самоанализе Сомерсало: передовая линия антикоммунистической борьбы была «нравственным фронтом». Он составлял «основы законопослушности, религии и учения о нравственности», против которых «Москва», как предполагалось, нападала повсюду. Сомерсало призывал к борьбе за «угрожаемое христианство», которое «как на Западе, так и в Лапуа» признавалось «единственной прочной основой жизни». Хотя Сомерсало уверял, что движение Лапуа является совершенно самобытным финским явлением, он, однако, считал, что у движения есть и общезападная задача — пробудить к борьбе именно за буржуазную модель общества, кристаллизующуюся в христианстве. Дом, религия и отечество были неразрывно переплетены друг с другом.

Главной целью либерализма с XVIII века было создание защиты личности от собственных господ. Из этого возникли идеи правового государства и разделения властей. Без них, рассуждали мыслители Просвещения, настоящей свободы никогда не могло бы существовать. Опасность фашизма основывалась на том, что фашистские движения без исключения стремились к разрушению этой защитной стены, к свержению народовластия и правового государства. Это делало возможным неограниченное применение власти; граждане фашистских государств обнаруживали, что они наги перед государственной машиной. Повторяемое и финскими фашистами требование «общее благо выше блага личности» выглядело на первый взгляд безобидным, но когда оно сочеталось с демонтажем демократии и защиты закона, за ним скрывалось всемогущее государство.

Многие фашисты считали себя идеалистичными, порядочными и справедливыми людьми. Некоторые из них, безусловно, были хотя бы чем-то из этого. Немецкие избиратели национал-социалистов вряд ли голосовали за войну и Аушвиц. Они голосовали за лучшее завтра, за рабочие места и за восстановление национальной чести. Их ошибкой было оказать поддержку движению, намерением которого было покончить с демократией, парламентаризмом и правовым государством как можно скорее. Разрушение этих сдерживающих факторов открыло путь к террору, войне и геноциду.

Эпоха фашизма и коммунизма показывает, как легко скатиться к насилию. Когда насилие становится частью политического арсенала, оно порождает насильственные реакции и у противников, заставляет все борющиеся стороны чувствовать себя под угрозой и в опасности, и таким образом открывает путь к применению все более жестокого насилия. Граница между принятием и отвержением насилия также зыбка. Ее легче пересечь шаг за шагом, чем одним скачком. Так случилось и с большим количеством фашистов и их сторонников. Некоторые до самого конца, у братских могил и в чаду крематориев, верили, что защищают неотъемлемо важные ценности и хорошее общество.

Путь презрения к демократии, правовому государству и человеческому достоинству ведет во тьму. Доказательством этому служат, например, два теоретика национал-социализма и расовой евгеники, Мартти Пихкала и Адольф Гитлер. Пихкала опубликовал свой беспощадный выпад об «устранении опустившихся ниже животных человеческих видов» в 1918 году. Гитлер развивал ту же тему в своем так и не опубликованном рукописном труде, составленном в 1928 году. Хотя выходки фашистов порой казались трагикомичными, Пихкала и Гитлер напоминают, что за ними все время скрывалось хладнокровное и необузданное видение общества:

“В государстве Спарта мы видим первое расовое государство. Отказ от больных, слабых и уродливых детей — иными словами, их уничтожение — демонстрировал большее человеческое достоинство и был в тысячу раз гуманнее, чем жалкое безумие нашего времени, которое пытается сохранить жизнь даже самым больным — любой ценой — одновременно отнимая жизнь у сотен тысяч здоровых детей через снижение рождаемости и аборты, и взращивая вырождающуюся, обремененную болезнями расу.” ⁵⁴⁸

Навстречу новой заре

В поклонах финского общества в сторону фашизма в межвоенный период были пугающие элементы. Другие партии, боясь падения собственной поддержки, быстро начали заискивать перед движением Лапуа. Особенно предостерегающим примером стала пресса того времени: она была без критики воодушевлена «народным движением», своими статьями делала движение общепринятым и одновременно бесплатно выступала его пропагандистом.

Во время Второй мировой войны все финское общество от правых до левых под руководством организаций «Восходящая Финляндия», «Первопроходцы» и «Союз Финского Государства» проявляло тревожную готовность приспосабливаться к нуждам диктатур и авторитарной системе. Значительная часть университетских профессоров была готова предать дело гуманизма и выбросить за окно идею культурного университета, если только это, казалось, гарантировало им лучшие позиции в Новой Европе.

После войны эти же люди первыми стали забывать. Они возглавили исследования своего времени, которые часто не имели иной цели, кроме как замести следы, преуменьшить произошедшее и отвлечь внимание. Эти попутчики, будь они идейно преданными или движимыми исключительно оппортунизмом, все время были настоящей опасностью фашизма, а не столько его открытые сторонники. Точно так же осенью 1944 года острейшим острием финского национал-социализма оказались не его лидеры, которых легко было запугать до молчания, а серые массы Союза фронтовиков, которые ни на каком этапе публично не встали на сторону национал-социализма.

Впоследствии можно увидеть, что Союз фронтовиков и других националистических радикалов в конце войны принятая линия «с большевиками мира не заключать, будь что будет» в случае ее реализации поставила бы Финляндию в то же положение, что и страны Восточной Европы, оказавшиеся под советской оккупацией. Это был вернейший путь к ужасной советской оккупации и страшному национальному самоубийству, худшему последствию, к которому радикалы могли бы привести Финляндию своей политикой.

Поэтому история финского националистического радикализма должна быть рассказана; ее следовало рассказать уже давно. Для того, чтобы она оставалась нерассказанной, нет иных причин, кроме направляемой ведущими историками исторической политики, в которой фашизм изображался лишь как причуда истории, а немногие исследования, шедшие против течения, обесценивались как чрезмерная интерпретация событий. Когда финский националистический радикализм в исследованиях помещается в контекст своего времени и соотносится с историей европейского фашизма, разговоры о «радикализме лишь как о крайнем патриотизме» оказываются пустыми, речью тех, кто не знает и не понимает финскую историю фашизма.

Фашистская общественная доктрина оказалась негодной. Расширившаяся до мировых масштабов конкуренция между государствами в эффективности, производительности и стабильности еще больше подчеркнула сокрушительную эффективность сочетания свободной экономики и правового государства по сравнению со всеми их конкурентами. Убедительной альтернативы нет, хотя многие и заявляли, что ищут или уже нашли ее. Попытки XX века найти альтернативу как в Советском Союзе, Италии, Германии, Китае, так и в Северной Корее все оказались по своим последствиям гротескными неудачами; ничто не дает оснований предполагать, что попытки XXI века приведут к большему успеху.

Хотя в некоторых государствах возможно купить видимую стабильность за счет эксплуатации исключительных природных богатств или умиротворения населения перспективами экономического роста и повышения уровня жизни, голова постоянно рискует оказаться в руках у тянущего. Либеральные демократии гарантируют своим гражданам абсолютно лучший ночной сон, и поэтому разговоры о кризисе и смерти либерализма сильно преждевременны.

С точки зрения своего сегодняшнего политического положения европейский фашизм сравним с коммунизмом. Оба термина — фашист и коммунист — в мейнстримной западной общественно-политической дискуссии приобрели характер ругательства. Это затруднило и исследование фашизма. Немецкий историк Вольфганг Випперманн в своей опубликованной в 2000 году работе выразил пожелание немецкому научному сообществу, чтобы слово «фашизм» снова стало «почетным и эвристически полезным» термином также в работах немарксистских историков, касающихся истории Германии. В Финляндии еще не осмелились высказать даже такого пожелания. ⁵⁴⁹

У фашизма и коммунизма до сих пор есть и открытые сторонники, которые либо не замечают, либо не соглашаются признать черные ореолы, собравшиеся вокруг их идеологий. Плохая репутация — это прежде всего следствие впечатляющих неудач обоих политических проектов. Пришедшие к власти фашистские движения создавали коррумпированные режимы, которые без исключения означали катастрофу почти для всех, кто оказывался в сфере их влияния.

Послужной список коммунизма не более убедителен. Западные коммунистические движения либо мертвы, либо находятся в кризисе, либо в терминальной стадии. Коммунистическим режимам удалось выжить, только отказавшись от самого коммунизма, как это произошло в случае Китая. Китай стал обычной диктатурой, которая играет в азартную игру на процветании и удержании народа в неведении. Северную Корею также слишком рано объявлять выжившей, хотя режим и продолжает, казалось бы, идеологически непреклонно вести свой народ к еще большей нищете. Финский коммунизм, однако, уже перестал быть политической силой. Движение распалось на враждующие между собой мелкие партии, которые регулярно не могут преодолеть избирательный порог на общенациональных выборах. А финский фашизм — да, как у него дела?

Современную финскую политическую жизнь и общественную дискуссию не отделяет от фашистских движений межвоенного периода какое-то резкое и фундаментальное, непреодолимое различие. Граница с фашизмом, как и с другими экстремистскими течениями, зыбка, и ее пересечение происходит почти незаметно. У фашизма нет набора абсолютных отличительных признаков, отсутствие одного из которых в программе или методах действия того или иного политического движения сделало бы его по своей природе чем-то совершенно иным. Поэтому о фашизме можно, стоит и нужно говорить и в контексте политических движений и идей нашей эпохи.

Лицо современного фашизма иное, чем в межвоенный период. У фашизма в целом нет особых трудностей с обновлением своего мировоззрения. Некоторые из некогда лелеемых мечтаний со временем оказались нереалистичными. Сегодняшний крайний национализм больше не стремится всерьез к созданию Великой Финляндии. Антидемократизм сошел с той центральной позиции, которую он занимал в мировоззрении фашистов межвоенного периода. К демократии и парламентской форме правления, конечно, испытывают презрение, но число тех, кто всерьез лелеет мечты о диктатуре, вероятно, невелико. Это, однако, не означает, что и в демократических режимах не найдется много врагов демократии.

Важный участок культурной войны своего времени, борьба за смертную казнь, осталась в 1930-х годах, и ничего, сравнимого с массовым движением, вокруг этой темы не возникло. Масонство потеряло тот мрачный блеск, который накопился вокруг него в националистических радикальных кругах. Даже Россия не находится в том же положении, что и раньше. В то время как в межвоенный период советский коммунизм, русскость и еврейство сливались воедино как разные аспекты одного ужаса, авторитарное правление, силовая политика и государственный ценностный консерватизм современной России под руководством Владимира Путина вызывают в основном замешательство и неохотное восхищение. Послевоенный пример Энсио Уоти — превращение из национал-социалиста в поклонника Сталина — кажется, подтверждает замечание историка Эрика Хобсбаума: фашисты ненавидят коммунистов, потому что они борются за одних и тех же избирателей.

В целом, современный финский фашизм следует развитию своих европейских собратьев: прежде центральные идеи об авторитарно управляемом государстве, антипарламентаризме и корпоративном обществе больше не принадлежат к основному понятийному аппарату фашистских мыслителей. Биологический расизм, утверждение о существовании различных по своим свойствам и потому неравноценных человеческих рас, также претерпел развитие. Наряду с биологическими темами не менее важным стал культурный расизм: идея о том, что культурно различные люди абсолютно несовместимы, и поэтому их следует держать за пределами собственного общества, строго ограничивая иммиграцию.

В основе этого все еще лежит та же фрустрация от потери чувства общности: не верится, что культурно многообразная Финляндия может быть устойчивой и в плане общности. Иными словами, чувство единства, общественная гармония, не восстанавливается путем построения более справедливого, равноправного и предоставляющего лучшие возможности общества, а символической приверженностью языку, культуре и флагу, а также устранением мешающих факторов из среды общины. Считается, что только унифицированная нация может быть действующим сообществом, достойным финнов.

Такую Финляндию создать невозможно, и такой Финляндии никогда не было; это иллюзия, как и многие другие политические убеждения. Современный фашистский национализм, однако, сосредоточился на защите предполагаемой национальной идентичности и отражении внешних влияний. Это, конечно, были важные вопросы и в повестке дня межвоенного национализма, но угрозы тогда были иными, чем сейчас. Противодействие иммиграции заменило страх перед международным коммунизмом, а также мечты о великой Финляндии и свободной Карелии.

Однако образ внутреннего врага все еще силен. Вместо того, чтобы финский коммунизм, расколовшийся на три враждующие между собой мелкие партии, исчез с националистической повестки дня, он продолжает жить как свойство предполагаемого врага. Другие аспекты внутреннего врага — это презирающий все традиционное «культурный марксизм», права сексуальных меньшинств, феминизм, левизна, атеизм, мультикультурализм. Всемирный заговор евреев как реальная подоплека внутреннего врага превратился из националистического мейнстрима в маргинальное верование, но он не исчез полностью, как и вера в тайные и зловредные цели масонов.

Совершенно новую тему представляет собой возникшее в последние десятилетия западное движение за права мужчин (Men’s Rights Activism), под прикрытием которого ведется борьба прежде всего против требований гендерного равенства. Ислам же на Западе заменил коммунизм и иудаизм как символ всемирного зла и культурной негации. Параноидальная исламофобия вступает или уже вступила на место антисемитизма как двигатель центральной теории заговора в мировоззрении. Согласно ей, в исламе и мусульманах не может быть ничего хорошего; никто из них не является обычным человеком, а все они посвятили себя уничтожению белого, христианского мира. Каждый, кто способствует или безразлично относится к иммиграции мусульман, по необъяснимым причинам является ненавидящим свой народ «толерастом» или «мокуттая» и на самом деле продвигает дело исламизации Финляндии. И снова, поскольку угроза так велика, любые меры для ее отражения оправданы.

Начавшийся в конце первого десятилетия 2000-х годов экономический кризис повлиял на общественную атмосферу во всем западном индустриальном мире. В Европе и Финляндии все еще живут под влиянием кризиса. У нас это привело к усилению чувств, что наше сообщество и образ жизни находятся под растущей угрозой. Одновременно — как и во время аналогичных кризисов ранее — снова усилилось представление о том, что либеральная демократия и общественная модель в некотором роде потерпели неудачу. Либерализм либо не смог обеспечить экономическую безопасность и перспективы на будущее, либо весь проект либерализма с его философиями и ценностями потерпел неудачу. Общественный упадок подпитывается эрозией культурной идентичности, вызванной иммиграцией и чрезмерной толерантностью. Не случайно, что чувство угрозы уничтожения сообщества, которое можно предотвратить только радикальными мерами, является центральной идеей всех фашистских движений.

Часть молодого поколения интеллектуалов поэтому и в Финляндии обратилась к поиску новых ответов в старых идеологиях. Темы их дискуссий — национализм, ценностный консерватизм, культурный расизм, радикализм и вера в искупительное насилие — схожи с темами интеллектуалов предыдущего поколения фашизма. Однако отсутствует один решающий фактор успеха фашизма XX века: у европейцев 2000-х годов нет ничего сравнимого с Первой мировой войной, общего, выходящего за рамки национальных границ, травмирующего и озлобляющего опыта поколения, который мог бы поставить под сомнение ценности и этос всего общества и поднять революционное поколение на создание нового мира.

Несмотря на поражение, идеи фашизма никуда не делись. В послевоенную эпоху в западном культурном кругу они подверглись сомнению и осуждению. Поэтому их и распознавали легче, но они не перестали существовать. Они снова выходят на поверхность, когда чувства об упадке сообщества, внутреннем раздоре и гибели культуры получают более широкую поддержку. Когда Габриэле Д’Аннунцио в начале XX века проповедовал ненависть и насилие, это было возможно, потому что достаточно широкая группа его современников не заставила его замолчать. Когда Кюёсти Вилкуна призывал проливать кровь и участвовал в чистках во время гражданской войны то в качестве стрелка, то в качестве наблюдателя, это было возможно только потому, что достаточно большая часть окружающего общества одобряла его действия. В ином случае участью Д’Аннунцио и Вилкуны были бы осуждение и маргинализация; теперь же оба стали мейнстримом.

Возможно, снова наступает эпоха, когда эти темы получают такое же широкое одобрение, которое сделало возможным подъем фашизма в 1920-х годах. Снова становится все более приемлемым говорить, например, об «очищении нации», «большой уборке» и выбрасывании культурно, этнически или религиозно неподходящих элементов за пределы государственных границ. И в Финляндии выросло новое поколение интеллектуалов, которые открыто подогревают темы «иерархического общества», «традиционализма» и «органической нации».

Прошло достаточно много времени, чтобы происхождение этих тем и представляемое ими мировоззрение успели испариться из общественного сознания. Историческая память в очередной раз оказывается крайне короткой, несмотря на то, что после Второй мировой войны в западном мире были предприняты беспрецедентно большие усилия, чтобы уроки новейшей истории не были забыты. Ближайшее будущее покажет, было ли этого все-таки достаточно.

Сокращения

AKS Akateeminen Karjala-Seura

AL Aamulehti

ANKS Akateemisten Naisten Karjala-Seura

BArch Bundesarchiv

EK Etsivä Keskuspoliisi

Gestapo Geheime Staatspolizei

hmp henkilömappi

IKL Isänmaallinen Kansanliike

HAik Historiallinen Aikakauskirja historian säätiön arkisto

HS Helsingin Sanomat

HTF Historisk Tidskrift för, Finland

HYK Helsingin yliopiston kirjasto

ΚΑ Kansallisarkisto

kptk kuulustelupöytäkirja

NARA National Archives & Records Administration

NSDAP Nationalsozialistische Deutsche Arbeiterpartei

NYKS Naisylioppilaiden Karjala-Seura

OKW Oberkommando der Wehrmacht

Pk Pikkukokoelmat

RA Riksarkivet

RG Record Group

RSHA Reichssicherheitshauptamt

SA Sturmabteilung

SArk Sota-arkisto

SS Schutzstaffeln der NSDAP

SSD Suomen Sosialidemokraatti

SSTP Suomen Sosialistinen Työväenpuolue

SuHS Suomen 1920-1940-luvun historian säätiön arkisto

Säpo Säkerhetspolisen

TUY Turun yliopiston kirjasto

US Uusi Suomi

Valpo Valtiollinen Poliisi

VP Valtiopäiväasiakirjat

VRL Vapaussodan Rintamamiesten Liitto

VRN Vapaussodan Rintamamies ten Naisliitto

YKY  Ylioppilaiden Kristillinen Yhdistys

ÅA Åbo Akademi

Ссылки

1. Fabritius 1938, 5–7.
2. «Мужчины, которые не забывают». Оригинальное произведение «Män, som inte glömma» вышло в издательстве Söderström в 1936 году. Перевод на финский «Miehiä, jotka eivät unohda» был опубликован издательством Otava в 1938 году.
3. Среди первых — Hyvämäki 1971, Alapuro 1973 и Nygärd 1978; из более новых исследований — Siltala 1985, Ahti 1987, Uola 1982, 1988 и 1999, Eskelinen 2004, Roselius 2010. Важным произведением последних лет, проливающим свет на политическое разделение 1930-х годов и повлиявшим на историческую картину, является Kähkönen 2010; Ekberg 1991.
4. И ещё гораздо позднее, см., например, Vesikansa 2004.
5. Ср. с преследованиями коммунистов в США 1950-х годов, Hobsbawm 199, с. 301.
   Примечательна также реплика сенатора Джозефа Маккарти:
   «Они просто поняли, какие политические возможности таит в себе полное осуждение врага, скрывающегося среди них.» Там же, с. 299.
6. Который был известен и у нас с самого начала 1930-х годов; см., например, «Коричневая книга» (Хельсинки, 1933).
7. Kurjensaari 1948, с. 145; Эркки Туомиоя, описывая политическую ситуацию в Финляндии в 1930 году, называя движение Лапуа протофашистским (Tuomioja 2006, с. 183), получил раздражённые комментарии из-за сочтённого неудачным выбора слов.
8. Fascisti 1/1931.
9. Niinistö 2003, 58.
10. Fabritius 1932,7-8.
11. Fabritius 1932, 8-9; Fabritius 1945- 343-344
12. Fabritius 1945, 299.
13. Fabritius 1945, 278-279.
14. Laati et ai. 1961.
15. Theweleit 1987, 395.
16. 16 ÅA , Handskriftsamlingen, Johan Fabritius Bertel Gripenbergille, 14.3.1944; Fabritius 1932, 307-308.
17. Nolte 1965,18-21.
18. Sternhell et ai. 2009.
19. Rawls 1996,1-5.
20. Sternhell et al. 2009, 3-35.
21. Sternhell et al. 2009, 3-35.
22. Sternhell et al. 2009, 5-6.
23. Sternhell et al. 2009, с. 103: «Но Гердер противостоял французским писателям, предлагая синтез иррационализма и библейского нарратива, христианства и антиуниверсализма, и именно в этом заключались его оригинальность и сила»; Kunnas 2013, с. 153–154, 165, ср. с. 636: «Интеллектуалы верили, что фашизм вернёт Европе трагический миф и трагическую цивилизацию, радость жизни, в которой ликование, суровость и страдание были бы едины.»
24. Öhquist 1938, 270.
25. Suur-Suomen koulu 1930, 316.
26. Hughes-Hallett 2013,184.
27. Knox 2007,170-171.
28. Knox 2007,112-113.
29. Нокс 2007, 113-114: «Тогда пусть будет война! И пусть национализм (nazionalismo) пробудит в Италии волю к победоносной войне»; Куннас 2013, 13-15.
30. Примеры, проясняющие это, имеются, в частности, в произведении «Во имя Отечества», 1899. Реплика Лассилы из произведения «Иивана, или русский в роли финского оратора» (Хельсинки, 1915).
31. Susitaival 1968, 253.
32. Об этом, в частности, в книге Э. И. Парманена «Книга битв» (I—IV, 1938–1941) приведено несколько примеров. О значении этого опыта см. также описание Артури Вуоримаа, одного из ключевых деятелей движения Лапуа, о высылке директора Оулусского финского классического лицея Маунo Росендаля. Vuorimaa 1967, с. 21–27.
33. Norrmén, P. H. 1919, 28-51, 38; О Norrmén детальнее в т.ч. Ahti 1987.
34. Railo 1930, 49.
35. Railo 1930, 266-267; Sternhell 1995, 6.
36. Railo 1930, 272-273.
37. Railo 1930, s. 273.
38. Hughes-Hallett 2013,184-185.
39. Somersalo 1930,14.
40. Railo 1930,412-422, 437,444-445.
41. Gerwarth 2013, 84-85.
42. Suur-Suomen koulu 1930, 216.
43. Fabritius 1936,190.
44. Kurko 1933,139.
45. Jünger 2008 [1920], 108.
46. Jünger 2008 [1920], 162.
47. Theweleit 1989,184-185;
48. Kunnas 1976,91,109; Railo 1930, 382-383; о Wilkuna см. Ahti 1987, Siltala 2009, 302-303.
49. Railo 1930, 383; Kyösti Wilkuna Eino Railolle, 9.1.1918.
50. Pihkala 1918, 37.
51. Hersalo 1955, 374-383; Kansallisbiografia, Paavolainen 1967, 307.
52. Pihkala 1918,129-130.
53. Термин «тыл» (kotirintama) в финском языке имеет положительный оттенок. Тыл — это такой же фронт, как и собственно линия фронта; тыл поддерживает линию фронта и является сценой самоотверженности и жертв почти наравне с настоящим фронтом. Однако слово «тыл» было неологизмом более позднего времени.
54. Theweleit 1987 [1977], 395; Somersalo 1930 [1928], 174.
55. 55 Fabritius 1938,133- 134.
56. Fabritius 1938,137- 139.
57. Hyvämäki 1971,107.
58. Fabritius 1945, 295–297: «Виновные остались безнаказанными и равнодушными к произошедшему: сидели за своими обеденными столами, ели и пили хорошие вина, играли в преферанс и любили своих красивых женщин, и им предстояло продолжать свою жизнь и вести “политику”, которая мучила других людей, угнетала нашу страну и вела их собственный народ к гибели».
59. Weber 2010, 70.
60. Fabritius 1932, s. 307-308: «То, что осталось, — лишь рухнувшие идеалы, разбитые надежды, обломки, руины, лохмотья…». О другом толковании см. Bessel 1993, с. 254–259.
61. Schivelbusch 2003; см. также Gerwarth & Horne 2013,16-19.
62. Knox 2007, 282-283.
63. Hitler 1941,197.
64. Knox 2007,113-114.
65. Knox 2007, 320-321.
66. Theweleit 1987 [1977]» 395; Kianto 1928, 256-257.
67. Rintala 1962, 99-100; Hyvämäki 1971,102.
68. Ekberg 1991.
69. Rintala 1962,103-104.
70. Railo 1930, 426-427.
71. Fabritius 1938, 22-23.
72. Fabritius 1938, 40.
73. Fabritius 1938, 41.
74. Fabritius 1938, 42.
75. Fabritius 1938, 43.
76. Fabritius 1945,144-146.
77. Fabritius 1932, 284-286, 295-297, 307-308.
78. Fabritius 1938,123-124.
79. Fabritius 1938, 57.
80. Fabritius 1938, 71-72.
81. Fabritius 1938, 75.
82. ÅA, Рукописное собрание, коллекция Бертеля Грипенберга, Йохан Фабрициус — Бертелю Грипенбергу, 11.10.1940: «второй год той войны, которую иудаизм и масонство развязали в Европе, чтобы уничтожить гоев».
83. Knox 2007,191-192.
84. Somersalo 1930 [1928], 110,163.
85. Somersalo 1930 [1928], 174.
86. Somersalo 1930 [1928], 174.
87. Kurko 1933, 21-22.
88. Kurko 1933, 23.
89. «Финский правый социалист», 11.5.1918; Railo 1917: Основания для казни Лассилы были, мягко говоря, притянуты за уши. В отличие от большинства осуждённых в полевых судах, Лассила не был ни руководителем Красной гвардии, ни представителем красного гражданского управления, ни, с точки зрения белых, виновным в военных преступлениях.
    Его просто намеренно сделали устрашающим примером поведения, которое на стороне белых олицетворял, например, Эйно Райло.
90. Hoppu 2013, 378-382.
91. Siljo 1919; Siltala 2009, 320-324, 346.
92. Railo 1937, 379-380.
93. Sternhell et al. 1994,199: Уиндем Льюис «никогда не представлял себя убеждённым фашистским интеллектуалом, но был хорошим примером попутчика — модернистского интеллектуала, привлечённого жизненной силой, энергией и мощью этого феномена антиматериалистического, антибуржуазного и антимарксистского восстания, которым был нацизм».
    Английскому термину fellow traveler соответствует финское слово kanssavaeltaja («попутчик»).
94. Railo 1917, 82.
95. 102 Railo 1937,137.
96. Railo 1917; Railo 1918, 92, »Salaliittolaisten muistojuhla», 27.4.1918; 143, »Me vaadimme», 6.7.1918.
97. Railo 1918,152-157, »Vuosi sitten», 20.7.1918. Knox 2007,191-192.
98. Railo 1918,152-157, »Vuosi sitten», 20.7.1918; Siltala 2009,178-181.
99. Railo 1918,103, »Valkoinen soturi, terve!», 16.5.1918; 97, »Salaliittolaisten muistojuhla», 27.4.1918.
100. Railo 1930, s. 420.
101. Helsingin yliopiston asiakirjoja 1/1939.
102. 102 Railo 1937,137.
103. 103 Railo 1937,138.
104. 104 Railo 1937, 378, 278.
105. KA , VRL muistelmia, T 15834-15835/012. Tampere/ Weckström, Bror Gustaf.
106. Ks. Tikka 2004, 2006, и 2013.
107. Siironen 2012, 49-50 ja 161; Landeswehrin sota см.. Gerwarth 2013.
108. Ks. Tikka 2004.
109. Tikka 2004,380.
110. Ks. Roselius 2007.
111. Kivimäki 2002, 67,72,102.
112. См. например Tikka 2006.
113. Railo 1937, 377.
114. См. Payne 2011, 70.
115. См. например Waite 1969, 33-57.
116. О собрании в Виитасаариa т.ч. Hersalo 1962,15-22, Selén 2001, 31-40.
117. Selén 2001, 33-35; см. также Tikka 2006.
118. Об этом сделано несколько хороших исследований, проливающих свет на местное использование власти. Исходной точкой для них стала работа Алапуро 1994 года, особенно исследования Siironen 2011 и 2012 годов, рассматривавшие значение шюцкора, а также Sormunen 2009 года; см. также Tikka 2006.
119. Ahti 1987 и 1999; Tikka 2006.
120. VP 192 2II, Hyvämäki 1971, 194–205. О отношении Хювямяки к правым и изучении коммунистических сетей см. Vesikansa 2004.
121. Nolte 1965,182-185.
122. Ahti 1990,15-76.
123. Ahti 1987,179-200; цитата Ahti 1990,74.
124. См. например Tikka 2006; Ahti 1990; Italiasta Nolte 1965, 178-208, Lyttelton 1987, 30-41, 46-93, Gentile 2013, 122-147, Payne 2011, 86-88.
125. Kunnas 2013, 20-23.
126. KA, SisM, документы, касающиеся детектива Koivukoski, губернатор провинции Вааса — министерству внутренних дел, 6.3.1920; по теме также: «Kapinajohtaja O.V. Kuusinen vangittu», Ilkka 12.2.1920, «O.V. Kuusinen vangittu», US 16.2.1920, «O.V. Kuusisen murhajuttu», SSD 17.2.1920, «O.V. Kuusisen kuolema», HS 18.2.1920, «O.V. Kuusinen», US 18.2.1920, «O.V. Kuusisen juttu», HS 20.2.1920, «Kuusisen juttu», SSD 24.2.1920, «Etsivä Koivukosken itsemurha», US 24.2.1920, «Etsivä Koivukoski», SSD 25.2.1920, а также «Kuusisen-Koivukosken juttu», HS 25.2.1920.
127. Paavolainen 1984, 90-95,120-128.
128. О жизни Sivénin см. Helanen 1937 и Niinistö 2001.
129. Niinistö 2001,132.
130. Eskelinen 2004, 81-82.
131. Helanen 1937, 9-10.
132. См. Nieminen 1939 и Korpikallio 1939, об AKS Alapuro 1973 и Eskelinen 2004 а также Neljätuhatta veljestä, sataneljä elämäntarinaa 1991.
133. Kosola 1935, 48-49.
134. Nygard 1985, 468.
135. Somersalo 1930,107,117-118.
136. Saarela 2008, 406.
137. Saarela 2008, 402-404, Laajemmin Björne 1977.
138. Rintamamies 7/1932, 1.3.1932, »Marxilais-sosialismi on vihollisemme».
139. См. Somersalo 1930,114-116.
140. Somersalo 1930,31.
141. Somersalo 1930, 39.
142. Railo 1937, 262, 331.
143. Railo 1930, s. 420.
144. Somersalo 1930 [1928], 110,163.
145. Somersalo 1930 [1928], 174.
146. Somersalo 1930 [1928], 174.
147. Kurko 1933, 21-22.
148. Kurko 1933, 23.
149. Railo 1918,139-140,
150. Railo 1930, 383; Kyösti Wilkuna
151. Pihkala 1918, 37 Eino Railolle, 9.1.1918.
152. Alapuro 1973.
153. Nygärd 1978.
154. Siltala 1985.
155. Ahti 1987.
156. «Они просто придумали, какие политические возможности заключались в полном осуждении врага, скрывающегося среди них».
157. «Он был известен у нас уже с начала 1930-х».
158. Fascisti 1/1931.
159. Fabritius 1932, 7–8.
160. Fabritius 1932, 8–9.
161. Fabritius 1945, 343–344.
162. Fabritius 1945, 299.
163. Fabritius 1945, 278–279.
164. Laati et al. 1961.
165. Theweleit 1987, 395.
166. «другое лето войны, начатой иудаизмом и масонством в Европе, чтобы уничтожить гоев».
167. Nolte 1965, 18–21.
168. Sternhell et al. 2009.
169. Rawls 1996, 1–5.
170. Sternhell et al. 2009, 3–35.
171. Sternhell et al. 2009, 3–35.
172. «Но Гердер противопоставил французским писателям синтез иррационализма и библейского нарратива, христианства и антиуниверсализма, и именно в этом заключались его оригинальность и сила».
173. Kunnas 2013, 153–154, 165, cf. 636:
     «Интеллектуалы верили, что фашизм вернёт Европе трагический миф и трагическую цивилизацию, радость жизни, в которой жизненный восторг, суровость и страдание будут едины».
174. Öhquist 1938, 270.
175. Suur-Suomen koulu 1930, 316.
176. Hughes-Hallett 2013, 184.
177. Knox 2007, 170–171.
178. Knox 2007, 112–113.
179. Knox 2007, 113–114: «Тогда пусть будет война! И пусть национализм пробудит в Италии волю к победоносной войне!»
180. Kunnas 2013, 13–15.
181. «Являлся чисто финским оратором в лице русского».
182. Susitaival 1968, 253.
183. E. I. Parmasen Taistelujen kirja (I–IV, 1938–1941).
184. Vuorimaa 1967, 21–27.
185. Norrmén 1919, 28–51, 38.
186. Railo 1930, 49.
187. Railo 1930, 266–267.
188. Sternhell 1995, 6.
189. Railo 1930, 272–273.
190. Railo 1930, 273.
191. Railo 1930, 412–422, 437, 444–445.
192. Hughes-Hallett 2013, 184–185.
193. Somersalo 1930, 14.
194. Gerwarth 2013.
195. Suur-Suomen koulu 1930, 216.
196. Fabritius 1936, 190.
197. Kurko 1933, 139.
198. Jünger 2008 [1920], 108.
199. Jünger 2008 [1920], 162.
200. Theweleit 1989, 184–185; Siltala 2009, 302–303.
201. Kunnas 1976, 91, 109; Railo 1930, 382–383.
202. Railo 1930, 383.
203. Pihkala 1918, 37.
204. Hersalo 1955, 374–383.
205. Pihkala 1918, 129–130.
206. «Котиринтама» — слово с положительной окраской.
207. Theweleit 1987 [1977], 395; Somersalo 1930 [1928], 174.
208. Fabritius 1938, 133–134.
209. Fabritius 1938, 137–139.
210. Hyvämäki 1971, 107.
211. Fabritius 1945, 295–297:
     «Виновные сидели безнаказанно за своими обеденными столами, ели и пили хорошее вино, играли в преферанс и любили своих красивых женщин, и они должны были продолжать свою жизнь и вести “политику”, которая мучила других людей, угнетала нашу страну и вела свой народ к гибели».
212. Weber 2010, 70.
213. Fabritius 1932, 307–308:
     «Всё, что осталось, были лишь разрушенные идеалы, разбитые надежды, обломки, руины, тряпки…»
214. Schivelbusch 2003; Bessel 1993, 254–259.
215. Knox 2007, 282–283.
216. Hitler 1941, 197.
217. Knox 2007, 113–114.
218. Knox 2007, 320–321.
219. Theweleit 1987 [1977], 395; Kianto 1928, 256–257.
220. Rintala 1962, 99–100; Hyvämäki 1971, 102.
221. Ekberg 1991.
222. Rintala 1962, 103–104.
223. Railo 1930, 426–427.
224. Fabritius 1938, 22–23.
225. Fabritius 1938, 40.
226. Fabritius 1938, 41.
227. Fabritius 1938, 42.
228. Fabritius 1938, 43.
229. Fabritius 1938, 75.
230. «другое лето войны, начатой иудаизмом и масонством в Европе, чтобы уничтожить гоев».
231. Knox 2007, 191–192.
232. Somersalo 1930 [1928], 110, 163.
233. Somersalo 1930 [1928], 174.
234. Somersalo 1930 [1928], 174.
235. Kurko 1933, 21–22.
236. Kurko 1933, 23.
237. Railo 1918, 139–140: «Финский правый социалист».
238. Hoppu 2013, 378–382.
239. Siljo 1919; Siltala 2009, 320–324, 346.
240. Railo 1937, 379–380.
241. Sternhell et al. 1994, 199:
     «Уайндэм Льюис никогда не представлял себя как преданный фашистский интеллектуал, но был хорошим примером сочувствующего — модернистского интеллектуала, привлечённого жизненной силой, энергией и властью этого явления антиматериалистического, антибуржуазного и антимарксистского восстания, которым был нацизм».
242. Railo 1917, 82.
243. Railo 1917; Railo 1918, 92: «Памятная церемония заговорщиков», 27.4.1918.
244. Railo 1918, 152–157: «Год назад», 20.7.1918.
245. Railo 1918, 152–157: «Год назад», 20.7.1918.
246. Railo 1918, 103: «Белый воин, привет!» 16.5.1918.
247. Railo 1930, 420.
248. Helsingin yliopiston asiakirjoja 1/1939.
249. Railo 1937, 262.
250. Railo 1937, 137.
251. Railo 1937, 138.
252. Railo 1937, 378, 278.
253. KA, VRL muistelmia, T 15834–15835/012.
254. Tikka 2004, 2006, 2013.
255. Siironen 2012, 49–50, 161.
256. Tikka 2004.
257. Tikka 2004, 380.
258. Roselius 2007.
259. Kivimäki 2002, 67, 72, 102.
260. Tikka 2006.
261. Railo 1937, 377.
262. Payne 2011, 70.
263. Waite 1969, 33–57.
264. Viitasaaren kokouksesta: Hersalo 1962, 15–22.
265. Sélén 2001, 33–35.
266. Siironen 2011, 2012; Sormunen 2009.
267. Ahti 1987, 1999; Tikka 2006.
268. VP 1922 II; Hyvämäki 1971, 194–205.
269. Nolte 1965, 182–185.
270. Ahti 1990, 15–76.
271. Ahti 1987, 179–200.
272. Nolte 1965, 178–208; Lyttelton 1987, 30–41.
273. Kunnas 2013, 20–23.
274. KA, EK-Valpo I; “Kapinajohtaja O. V. Kuusinen vangittu”, Ilkka 12.2.1920.
275. Paavolainen 1984, 90–95, 120–128.
276. Helanen 1937; Niinistö 2001.
277. Niinistö 2001, 132.
278. Eskelinen 2004, 81–82.
279. Helanen 1937, 9–10.
280. Nieminen 1939; Korpi-Kallio 1939.
281. Kosola 1935, 48–49.
282. Nygard 1985, 468.
283. Somersalo 1930, 107, 117–118.
284. Saarela 2008, 406.
285. Saarela 2008, 402–404.
286. Rintamamies 7/1932, 1.3.1932: «Марксистский социализм — наш враг».
287. Somersalo 1930, 114–116.
288. Somersalo 1930, 31.
289. Somersalo 1930.
290. Etelä-Suomen Sanomat 29.11.1928.
291. Ekberg 1991, 47–48.
292. HS 6.6.1928.
293. Vahtola 1996, 47–48.
294. Tanner 1966, 109.
295. Pohjanheimo 1923.
296. KA, Pk 1226.
297. Tulenkantaja 3/1930.
298. Haarla 1929, 18, 20.
299. Haarla 1929, 83–84.
300. Ala-Kapee & Valkonen 1982, 462–474.
301. KA, SK yliesikunta, salainen kirjeistö 1919–1939.
302. Koivuniemi 1998, 91–92.
303. Koivuniemi 1998, 98–99.
304. Haarla 1929, 7.
305. Haarla 1929, 101–102.
306. Koivuniemi 1998, 93.
307. Uola 1979, 209–211.
308. Uola 1979, 215.
309. Lackman 2007, 214–217.
310. Ilkka 25.2.1929.
311. Uusmaan Työmies 23.4.1929.
312. KA, Valpo II, amp. 3203.
313. KA, Valpo II, amp 3203.
314. SSD 31.8.1934.
315. Rekola 1939, 13–14.
316. Rekola 1939, 13–14.
317. Uola 1988, 30–31.
318. K. V. Huhtalasta: Huhtala 1939.
319. Nummi, Helvi: Vapaussodan Rintamamiesten Naisliitto.
320. «Rintamamiehet ja puolueelämä», Rintamamies 1/1930.
321. Rintamamies 1/1930.
322. Waltâ 2000, 133–136.
323. Kosola 1935, 21.
324. Kosola 1935, 122.
325. Kosola 1935, 141.
326. Kosola 1935, 38.
327. Ala-Kapee & Valkonen 759–778.
328. Siltala 1985, 52–54.
329. Kajan 1930, 27–34.
330. Kosola 1935, 218–223.
331. Haastejuhlan päivämäärä oli 24.–25.11.1929.
332. HS 4.12.2014.
333. «Kommunistimellakka Tampereella», Ilkka 13.11.1929.
334. «Ensimmäinen kansalaiskokous Sortavalan kommunismista», AL 1.12.1929.
335. «Lapuanliike alkoi Sortavalassa», SK 12/2007.
336. Упоминается, что собрания проходили в Турку, Выборге, Лаппеэнранте, Форссе, Риихимяки, Ювяскюля, Оулу и Кеми.
337. Ryti-Lahti 2007, 16–21.
338. AL 2.12.1929.
339. Vaasa 143/1930.
340. Kuvaus perustuu Vaasan, Ilkan ja Uuden Suomen selostuksiin 14.–16.3.1930.
341. Manninen, Mäkelä & Holm 2008.
342. «Lapuanliikkeen päämääränä on kansanvaltaisen yhteiskuntajärjestyksen lujittaminen…», AL 6.7.1930.
343. Mustakallio 2006, 10.
344. Hokkanen 1986, 27–30.
345. Paavolainen 1984, 175–176.
346. «Talonpoikaismarssi alkoi», AL 7.7.1930.
347. KA, EK-Valpo I, henkilömappi Susitaival.
348. Jalonen 2008.
349. AL 7.7.1930.
350. KA, SuHS, Susitaipaleen kertomus.
351. Kares 1976, 16, 56–59.
352. Kares 1952, 290–291.
353. Kansallisbiografia.
354. AL 7.7.1930.
355. Alanen 1987, 210–211.
356. «Kaksi jäger-upseeria ampui Kuulaa epäselvissä olosuhteissa».
357. Koivisto 2008, 77–79.
358. Kares 1976, 179–180.
359. Rovasti Malmivaaran saarna, AL 8.7.1930.
360. Ahti 1987.
361. Kosolan puhe, AL 8.7.1930.
362. Tasavallan presidentti, AL 8.7.1930.
363. Levä 2004.
364. Siltala 1985, 124.
365. KA, Valpo II, hmp 4520 Runolinna.
366. Alanen 1987, 221–222.
367. SSD 27.4.1928.
368. KA, SuHS, Asiakirjakokoelma 18.
369. KA, SuHS, VRL:n kirje Helsingin RY:lle, 25.4.1931.
370. KA, Valpo II, hmp 4520 Runolinna, Aarne.
371. KA, SuHS, Runolinna & Gröning.
372. Hyvämäki 1971, 268.
373. Ahti 1990, 173.
374. Ahti 1990, 181.
375. KA, SuHS, Gröningin kertomus.
376. Ahti 1990, 254.
377. Somersalo 1932, 46–49.
378. Sélén 2010.
379. KA, Valpo II, 13amp, 3203.
380. Kares 1947; Kares 1952.
381. Pihkala 1918.
382. Railo 1930, 413–414.
383. Kares 1976, 1977.
384. Somersalo 1930, 54–55.
385. Somersalo 1930, 107.
386. Railo 1930, 277.
387. Sélén 2010.
388. Uola 1982, 40–41, 58–59.
389. Uola 1982, 152–153.
390. Rytilahti 2007, 96.
391. Vares 2007.
392. Sulamaa 1995.
393. Sulamaa 1995, 124–126, 141–170.
394. Uola 1982, 316–317; Sulamaa 1995, 195–196.
395. Sulamaa 1995, 197.
396. Uola 1982; Maijala 2005.
397. Griffin 1994, 85–90.
398. Menger, Manfred: «Öhquist, Johannes», SKB 10, 875.
399. Öhquist 1938, 66, 164–165.
400. Hanski 2006, 120–180.
401. Nolte 1965, 6.
402. Maijala 2005, 55.
403. Kansallissosialisti 28.2.1934.
404. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2908.
405. HS 3–5.5.1933.
406. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2906–2908.
407. Ekberg 1991, 49–59.
408. Ekberg 1991, 31.
409. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2906.
410. Ewers 1933, 39–40.
411. Ajan Suunta 16.5.1933.
412. Ruuth 1921, 6–7.
413. Ruuth 1921, 100–102.
414. Soikkanen 1991; Paakkunainen 1985.
415. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2906.
416. Kansallissosialisti 3/1933, 22.3.1933.
417. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2906.
418. Ekberg 1991, 174.
419. Soikkanen 1991; Paakkunainen 1985.
420. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2906.
421. Kansallissosialisti 22.3.1933.
422. Roselius 2007, 62–64.
423. Ekberg 1991, 63–66.
424. KA, Valpo II, 13 asiamapit, 3004.
425. Uola 1982, 120–121.
426. KA, Valpo II, 13 asiamapit, 3211.
427. KA, Valpo II, henkilömappi 4509 Kaista, Arvi.
428. KA, Valpo II, henkilömappi 4509 Kaista, Arvi.
429. KA, Valpo II, henkilömappi 4509 Kaista, Arvi.
430. Andersson 2015.
431. Aika 29.6.1933.
432. Aika 29.6.1933, 8.6.1933.
433. Ajan Suunta 10.6.1933.
434. Ekberg 1991, 118.
435. KA, EK-Valpo I, 28 asiamapit, 2906.
436. Suomenmaa 24.5.1933.
437. Uoti 1955, 236.
438. Uoti 1935a, 78, 83–84.
439. Uoti 1935a, 69.
440. Uoti 1935a, 102–104, 114, 116.
441. Uoti 1935a, 133.
442. Silvennoinen 2012, 390–391.
443. KA, Valpo II, henkilömappi 4360 Nykänen, Vietti.
444. Vares 2007, 237–270.
445. Vahtola 1988, 96–97.
446. Uola 1982, 292.
447. Payne 1995, 33.
448. Sinimusta 4.12.1935.
449. Suur-Suomen koulu, 7.
450. Aktivisti 6/1931.
451. Etelä-Suomen Sanomat 17.2.1931.
452. Ekberg 1991, 53.
453. Hyvämäki 1971, 261.
454. KA, Valpo II, hmp 4458 Virkkunen, Jaakko.
455. Virkkunen paikallisosastoille 10.11.1932.
456. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 14 Muu aineisto 1931–1936.
457. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 3 Kiertokirjeitä, järjestötiedote 6.10.1933.
458. Simojoki 1933.
459. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 14 Muu aineisto, Toimintakertomus 1/1935.
460. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 10 Paikallisosastojen toimintaraportteja.
461. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 3 Kiertokirjeitä, kiertokirje No 1.193a.
462. KA, Valpo II, hmp 4439 Ervamaa, Erkki.
463. Sinimusta 10/1935; Sinimusta 21.6.1935.
464. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 3 Kiertokirjeitä, keskusjohdon kirje 28.8.1935.
465. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 14 Muu aineisto, Toimintakertomus 1/1935.
466. KA, Valpo II, hmp 4458 Virkkunen, Jaakko.
467. Sinimusta 4.12.1934.
468. KA, Sinimustat-yhdistyksen arkisto, 14 Muu aineisto.
469. KA, Valpo II, hmp 4458 Virkkunen, Jaakko.
470. KA, Valpo II, hmp 4458 Virkkunen, Jaakko.
471. Tuomioja 2011, 209–225.
472. Uola 1982, 305–306.
473. KA, SuHS, Jaakko Virkkusen kertomus.
474. Sahlström 2000.
475. KA, SuHS, Anton Eonsuun kertomus.
476. KA, Valpo II, hmp 4439 Ervamaa, Erkki.
477. KA, Valpo II, hmp 3680 Heimolainen, Bernhard.
478. KA, SuHS, Jaakko Virkkusen kertomus.
479. KA, Valpo II, hmp 3680 Heimolainen, Bernhard.
480. Sahlström 2000.
481. KA, SuHS, Rakel Simojoki-Terän kertomus.
482. KA, SuHS, Jaakko Virkkusen kertomus.
483. Uola 1982, 308.
484. KA, Valpo II, hmp 4458 Virkkunen, Jaakko.
485. KA, SuHS, Jaakko Virkkusen kertomus.
486. Uola 1982, 313.
487. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 24.12.1936.
488. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 24.12.1936.
489. Waltâ 1993.
490. Waltâ 2000, 138.
491. Meinander 1989, 253, 283.
492. Hyvämäki 1971; Möller-Sibelius 2015.
493. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 7.3.1932.
494. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 16.11.1930.
495. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 30.9.1931.
496. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 16.11.1931, 8.6.1931.
497. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 7.3.1932.
498. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 8.6.1931.
499. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 23.1.1934.
500. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 16.8.1933.
501. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 28.9.1937.
502. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 28.9.1937.
503. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 28.9.1937.
504. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 25.8.1934.
505. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 25.8.1934.
506. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 23.9.1935.
507. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille.
508. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 22.1.1937.
509. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 23.1.1934.
510. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 4.4.1939.
511. ÅA, Handskriftsamlingen, Gripenberg Tigerstedtille, 28.8.1939, 17.9.1939.
512. ÅA, Handskriftsamlingen, Hornberg Gripenbergille, helmikuu 1939.
513. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 5.11.1938.
514. Fabritius 1938, 146–160.
515. Fabritius 1932, 309:
     «А человечество? Заботилось ли оно о том, чтобы переосмыслить то, что случилось? Было ли у него на это время? Люди ворчат, ведут дела, обдирают друг друга, стараются “вытеснить” конкурентов, создают партии, спорят и тянут одеяло власти, а газеты подливают масла в огонь».
516. Fabritius 1932, 190, 308.
517. Fabritius 1938, 162.
518. Fabritius 1938, 188.
519. Fabritius 1938, 195.
520. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 3.5.1939:
     «И ещё одно: всё выглядит безнадёжно в мире. Но всё образуется! Придёт время… Главное — сохранять хладнокровие! И немного терпения! Heil Hitler & Viva Franco!»
521. Fabritius 1938, 169.
522. Fascisti.
523. Railo 1930, 410, 417.
524. Siironen 2012, 51.
525. Silvennoinen 2014, 27.
526. Peltovuori 1975, 116.
527. Lackman 2007, 359–360.
528. Uola 1988, 173:
     «Также VRL, через своего председателя Карла Линдха, дал полномочия делегации вести переговоры в Германии».
529. Uola 1988, 173–174.
530. Waltâ 1990, 617–627.
531. Day 1944, 307–315.
532. Day 1944, 316–317:
     «Я знаю, что Германия, борясь против еврейско-большевистского режима в России, оказывает службу западной цивилизации, которую в будущем оценят и признают. Конечно, в борьбе Германии за своё существование есть и неприятные черты. Но надо понимать: война — это война, и в таких условиях нельзя действовать только мягкими мерами, как нельзя тушить лесной пожар писсуаром. Единственная возможность для Германии защитить себя и Европу от ГПУ — это применить строгие и жёсткие меры».
533. Railo 1944, 143.
534. Rauanheimo 1941; Riipinen 1944.
535. Koskenniemi 1940, 82–83.
536. Koskenniemi 1940, 48–54.
537. Saukkonen.
538. KA, SuHS, Vilho Annalan ja Rakel Simojoki-Terän kertomukset.
539. Bergholm 2005, 21–24.
540. Roselius 2013, 244.
541. Roselius 2013, 246–247.
542. Vapaa Suomi 20.6.1940.
543. Paavolainen 1989, 90.
544. Uoti 1955, 385–387.
545. Uoti 1955, 357–402.
546. Paavolainen 1989, 173.
547. Silvennoinen 2008, 137–138.
548. TUY, Aaltonen Müllerille, 13.8.1940.
549. KA (SArk), Walter Hornin kokoelma:
     «R. имеет выдающиеся связи с нацистами в Германии, чьи идеи он в значительной степени разделяет. Один из верных в борьбе за сближение Финляндии с Германией».
550. KA (SArk), Walter Hornin kokoelma:
     «Приглашены были также д-р Фриц Мейснер с супругой. Мейснер близок к Гиммлеру и является хорошим знакомым Норрмена и Росберга. Отлично иметь такие связи».
551. Biografiskt lexikon för Finland, Lindqvist, Rafael.
552. Pohjonen & Silvennoinen 2013, 147–148.
553. TUY, muistio keskusteluista Berliinissä 20.–24.10.1940.
554. KA, Valpo II, hmp 4354a Snellman, Teo, «Selostus eräistä valtiollisen poliisin…», 13.9.1944.
555. RA, Säpo-arkiv, P 1409 Grönheim, Arthur, muistio 28.4.1947.
556. NARA, RG 65, Box 186, Brohs, Alarich.
557. KA, Valpo II, hmp 4359 Lindqvist, Gunnar.
558. Svenska Finland 30.4.1936.
559. Svenska Finland 30.4.1936.
560. Bonäs 2015.
561. Meinander 1989, 249–251.
562. Ekberg 1991, 195.
563. Sulamaa 2011, 50–51.
564. KA, Valpo II, hmp A 4300 Lehmus, Kalle.
565. KA (SArk), T 10602/14, matkakertomus Saksan-matkasta 1.–15.2.1941.
566. KA, Valpo II, hmp A 4300 Lehmus, Kalle.
567. KA, Valpo II, hmp A 4300 Lehmus, Kalle.
568. TUY, muistio keskusteluista Berliinissä 20.–24.10.1940.
569. TUY, muistio keskusteluista Berliinissä 20.–24.10.1940.
570. TUY, muistio keskusteluista Berliinissä 20.–24.10.1940.
571. TUY, allekirjoittamaton (ilm. Aaltonen) Aarne Korpiselle, 12.4.1941.
572. Jokipii 1996, 42–46.
573. Jokipii 1996, 47.
574. Jokipii 1996, 88–96.
575. Tyrkkö 1960, 14.
576. Jokipii 1996, 94–96.
577. HYK, Koskenniemi, V. A.: Suomalaisen SS-pataljoonan marssi.
578. Lehrplan für die weltanschauliche Erziehung in der SS und Polizei, n. 1943:
     «Вновь это была СС, которая сделала первый шаг от теоретического осознания к практическому осуществлению. Веря в миссию нордического человека и возрождение Европы, она вышла за узкие рамки национального государства и призвала к борьбе родственные германские народы. Этот призыв нашёл тысячный отклик. Возникли норвежская и нидерландская легионы, Легион Фландрен, Фридкорпс Дании и финское добровольческое батальон».
579. Leino & Snellman 1942, 11.
580. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedtin kirje Gripenbergille.
581. Mertanen 2015.
582. Mertanen 2015; Knapas 2000.
583. Westerlund 2011, 15.
584. Hufvudstadsbladet 7.10.1941.
585. Raikas 1942.
586. Ekberg 1991, 232–233.
587. Könönen & Jokisipilä 2013, 355–356.
588. http://www.fsd.uta.fi/pohtiva/ohjelma?tunniste=svlohjelmai942
589. http://www.fsd.uta.fi/pohtiva/ohjelma?tunniste=svIohjeImai942
590. Korppi-Tommola: «Vannas, Mauno», SKB 10, 322–323.
591. Vannas 1964, 32–33.
592. Vannas 1964 passim.
593. Korppi-Tommola: «Vannas, Mauno», SKB 10, 322–323.
594. KA, Valpo II, hmp 4354a Snellman, Teo, «Selostus eräistä…», 13.9.1944.
595. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 20.9.1944.
596. J. K. Paasikiven päiväkirjat 1944–1956, 21.7.1944, 3.8.1944.
597. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 22.10.1943.
598. Ekberg 2010, 88.
599. Ekberg 1991, 150.
600. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 22.10.1943:
     «Но правда всплывёт. И мы будем говорить. Того, кто заслужил это делами, нельзя лишить права говорить. Особенно если он — тот, кто не забудет».
601. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 21.12.1943.
602. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 14.3.1944.
603. ÅA, Handskriftsamlingen, Fabritius Gripenbergille, 14.3.1944.
604. Tapparamies 1/1932.
605. KA, Valpo II, hmp 4354a Snellman, Teo, «Selostus…», 13.9.1944.
606. Jaakkola 1944.
607. BArch, NS 19, 2150, Berger Himmlerille, 17.8.1944.
608. Ekberg 2010, 88.
609. Ekberg 2010, 88–89.
610. KA, EK-Valpo I, Ilmoitukset 1944, 1966/44.
611. Ekberg 1991, 279–280.
612. KA, Valpo II, hmp A 3860 Grönhagen, Georg von.
613. Ekberg 1991, 204–205.
614. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, «Muistio…», 29.5.1946.
615. Railo 1937, 137.
616. Fabritius 1938, 108.
617. KA, Valpo II, hmp 4354a Snellman, Teo, «Selostus…», 13.9.1944.
618. KA, Valpo II, hmp 4354a Snellman, Teo, «Selostus…», 13.9.1944.
619. Paavolainen 1982 [1946], 579.
620. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, kptk 153/45.
621. KA, EK-Valpo I, Ilmoitukset 1944, 1966/44.
622. RA, Säpo-arkiv, P 4787 Laurell, Kaj Vilhelm, PM 19.3.1946.
623. Gasche 2014, 348–349.
624. BArch, NS 19, 539/138–139, «Massnahmen betr. Finnland», 14.10.1944.
625. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, kptk 153/45.
626. KA, Valpo II, hmp A 4391 Hedman, Stig, ilmoitus 324/45.
627. Menger, Manfred: «Öhquist, Johannes», SKB 10, 875.
628. Thierfelder & Öhquist 1925.
629. Menger, Manfred: «Öhquist, Johannes», SKB 10, 875.
630. Öhquist 1940:
     «…как политико-социальное явление исключительно немецкого типа, которое нельзя перенести на внешнегерманские страны… но он признал, что её влияние не может и не должно ограничиваться одним немецким народом…»
631. Öhquist 1938, 161–163.
632. Öhquist 1938, 162, 165–166.
633. Öhquist 1938, 167.
634. Sakari 1979, 217.
635. Silvennoinen 2014, 54–55.
636. Öhquist 1938, 270.
637. Ekberg 2010, 93.
638. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, «Muistio…», 29.5.1946.
639. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, «Muistio…», 29.5.1946.
640. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, kptk 16.4.1946.
641. KA, Valpo II, hmp A 4446 Korpela, Jalo Solmu, «Muistio…», 29.5.1946.
642. Pohjonen 2000, 25–27.
643. Pohjonen 2000, 26, 40.
644. Pohjonen 2000, 35–36.
645. Pohjonen & Silvennoinen 2013, 214.
646. Soini 1965, 36.
647. Soini 1965, 134–135.
648. Uola 1988, 184.
649. Pohjonen & Silvennoinen 2013, 250–253.
650. Ekberg 2010, 61.
651. Silvennoinen 2012, 355–356.
652. Ekberg 1991, 204–205.
653. Pohjonen 2000, 35–36.
654. Soini 1965, 188–189.
655. J. K. Paasikiven päiväkirjat 1, 16.10.1946.
656. Soini 1965, 189.
657. Soini 1965, 149, 189.
658. Soini 1965, 169.
659. Fabritius 1938, 16–18.
660. KA, Valpo II, hmp 4442 Osmonsalo, Erkki, ptk 335/46.
661. Fabritius 1938, 212.
662. Fabritius 1938, 213–214.
663. Fabritius 1938.
664. Soini 1965, 123–124.
665. Norrmén 1941, 52–53:
     «Не существует ни одного практического института в современном обществе, который был бы построен на теории, что все люди свободны и равны».
666. Norrmén 1941, 124–152.
667. Dagens Nyheter 6.12.1944.
668. Svenska Dagbladet 28.10.1944.
669. Den Svenska Fascisten 7.4.1945:
     «Последний афинянин в мире дервишей».
670. Menger, Manfred: «Öhquist, Johannes», SKB 10, 875.
671. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 20.9.1944.
672. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 20.9.1944.
673. ÅA, Handskriftsamlingen, Tigerstedt Gripenbergille, 20.9.1944.
674. «Äiti» — песня на пластинке Columbia.
675. Tyrkkö 1960, 19.
676. Tyrkkö 1945.
677. Asunta 1948, 5.
678. Korppi-Tommola: «Vannas, Mauno», SKB 10, 322–323.