Идеологические нарративы времен “перестройки” интересно рассматривать спустя несколько десятков лет – когда Время и История показали, кто где что понимал правильно, – и наоборот. В этой заметке небольшая дискуссия западного либерального мыслителя и т.н. “прораба перестройки” – была тогда такая порода крайне пустых людей, про которых нельзя забывать, когда сейчас (я пишу это в 2025 году) снова появляются не менее пустые, вздорные и невежественные люди, которые тем не менее с огромным апломбом заявляют, что они что-то знают – хотя не знают они ничего от слова совсем, как те властители тогдашних дум, и это еще в лучшем случае, а в худшем они вообще “твари вербованные”, как говорит один современный русский популярный охранитель и видеоблогер.
Предлагаем вниманию читателей часть лекции, с которой выступил в конце минувшего года в Чикагском университете известный английский советолог и китаит, член британского парламента Дж. Уолден. Вторая часть его выступления, посвященная проблемам образования и культуры, была опубликована в «Литературной газете» (№ 12, 22 марта 1989 года). Прокомментировать лекцию мы попросили одного из ведущих советских публицистов А. Нуйкина. Однако тема разговора – перспективы взаимоотношений Востока и Запада, наше общее будущее настолько важна, что мы рассчитываем продолжить полемику с помощью ваших писем.
Джордж Уолден
Мирное созабытьё, или Иной способ кануть в Лету
Cо школьных лет я пытаюсь опровергнуть нравоучение французского писателя XVII века Буало, приводящее меня в бешенство: «Ce qui se conçoit clairement s’enonce aisément» («Bce, что легко понять. легко и выразить»).
Я смотрю на название моей лекции и, увы, боюсь, что мне и сегодня не опровергнуть Буало. Когда придумываешь название еще до того, как лекция написана, то ближе к концу оно, бывает, самого озадачивает.
Итак, тема нашего разговора весьма обширна. Надеюсь, это позволит мне коснуться двух вопросов. С одной стороны – духовного крушения Востока, где распадается самая идея коммунизма. С другой стороны духовной – шаткости Запада, где система образования предлагает людям крайне сомнительные ценности. Востоку и Западу уже не грозит столкнуться лбами, но и нет надежды, что они различными путями придут к одному и тому же, как это представлялось нам в шестидесятые и семидесятые годы. Вместо этого перед нами открылась иная и тревожная перспектива: перспектива нашей полной победы. Каковы же будут последствия?
Четверть века назад, когда я учился в Москве в аспирантуре, я услышал популярный анекдот. Слушатель обращается к армянскому радио: «Ваше радио сеобщает, что Залад висит на краю пропасти. Вы также говорите, что Советский Союз намерен обогнать Запад. Так позвольте узнать…»
В данный момент Горбачеву все еще слишком далеко до нашей пропасти, и он может пока не задумываться об ответе. Но он явно намерен двигаться в нашу сторону. Мы-то здесь, на Западе, висим над пропастью не первый день. Мы привыкли к этому. И теперь, затаив дыхание, ждем Горбачева. Он идет не один: с ним Китай и вся Восточная Европа. Полтора миллиарда человек пробиваются к нам по выжженным пустыням коммунизма. Согласитесь, для висящих над пропастью это завораживающее зрелище.
Да, мы звали их с собой. Но не в таком количестве. И не так скоро. Пускай бы уж в западный лагерь входили перебежчики в затылок друг другу, стройной колонной. Мы обыщем их: не прихватили ли оружия, – обрядим в новое платье и тщательно разберемся, что привело их сюда. Однако перебежчиков столько, что это походит на вторжение. Как-то тревожно делается. Внезапный прилив новообращенных всегда заставляет задуматься: верен ли твой собственный путь?
Заглянуть им в глаза, понять, чего они хотят, невозможно. В налитых кровью глазах лишь оголтелое стремление к цели. И мы спрашиваем себя: что движет ими? Быть может, они идут спасти нас, оттащить от пропасти? Или грузно ступить на осыпающийся край, чтобы мы потихоньку, по одному, попадали в бездну? Или, сорвавшись в пропасть, потянуть нас за собой? Хрущев угрожал похоронить нас, но отнюдь не под телами новобранцев, ставших под наши знамена.
Эта серия лекций идет под общим заголовком «Упадок Запада». Но упадку сопутствует множество опьяняющих побед. Мы победили абсолютно во всех сферах человеческой деятельности: в экономике, науке, военной технике, культуре – мы победили повсеместно, тихо и – так уж сложилось – без особых усилий. Однако очень уж приглушенно возвещает о победе трубный глас.
Отчего мы не ликуем, не толпимся на улицах, не пируем за праздничным столом?
Что скажем мы женам и матерям, что скажем мы любимым, когда внезапно вернемся с поля идеологической брани без единой царапины? Скажем: противник сдался, поднял лапки кверху посреди боя? Но мы столько твердили о фанатизме нашего противника, что нам попросту не поверят. И придется искать причины поубедительней. И все же ощущение такое, что противник и в самом деле сдался без боя. Они теперь делают все, чего мы хотели от них. Мы твердили: «Коллективистская экономика не сработает. Нужен свободный рынок». Не прошло и семидесяти лет, как они почти согласились. В их отечестве были и свои пророки, но к ним никто не прислушался. Николай Бердяев еще в двадцатые годы в «Философии неравенства» говорил: беда социализма в том, что он боготворит пролетариат, но не уважает труд. А год назад Горбачев сам признался своим соотечественникам: беда социалистической экономики в том, что одни делают вид, будто работают, а другие – будто платят за эту работу. Мы предупреждали их, что человеческая личность при социализме обесценивается. Лишь в отдельных редких случаях, отвечал вначале Горбачев. Лишь несколько тысяч отдельных случаев, да и то ошибочных. Ныне там погибшие души считают на миллионы, считают дотошно, по-канцелярски. Людской урон выявляется постепенно, не вдруг – словно неохотное признание правительством дефицита государственного бюджета. И подсчет продолжается.
Для выживших жизнь в России – или в Китае, – вероятно, улучшится. И мы за них очень рады. Но наша-то жизнь уже не будет прежней. Уже не согреет наши сердца жалость. Уже не утешимся мы праведным гневом. И уйдет в небытие радость состязания – это одна из главных грядущих потерь. А с кем теперь состязаться? Рассеется дымка раздоров, и мы сможем яснее разглядеть самих себя. И покажемся себе куда менее привлекательными, чем рассчитывали. Круто меняя курс, коммунисты затуманивают зеркало, где прежде отражались лишь наши добродетели. Как теперь, лишившись антипода, разберемся мы в том, кто мы есть? И что станется с нашим самоуважением? Не имея антипода, мы не сможем возблагодарить Господа за то, что Он создал нас иными.
И если уж нам, закаленным борцам, становится не по себе от этого неожиданного поворота событий, то что говорить об отступниках, о предателях, о слабых духом, об искренне заблудших? Прежде мы уличали их в тайном сговоре с врагом. Но теперь они заслуживают не презрения, а жалости нашей. Им больше не с кем вступать в сговор. Так вот горько и внезапно закончилась долгая эпоха иллюзий. Некоторые полагают, что эта эпоха восходит ко вре менам Пресвитера Иоанна, легендарного восточного праведника – правителя «Трех Индий», где были в избытке мед, млеко, мир и справедливость. Со времен раннего средневековья миф о праведной земле на Востоке питает воображение многих людей. Для кого-то он жив и поныне. Но пора бы делать выводы из собственных заблуждений. В ХІІІ веке люди поверили было, что Пресвитер Иоанн явился на землюво плоти. Но вышла ошибка – это был Чингисхан. А сегодня восточной Атлантиды и не разглядеть из-за туч пыли: ведь Восток двинулся к Западу, висящему над пропастью.
Особенно тяжелая участь выпадет западным либералам. Грэму Грину уже не удастся вызвать взрыв злобного негодования утверждением, что он предпочел бы жить в Москве, а не в Америке. Ведь русские скоро превратят советскую Атлантиду в Атланту, столицу штата Джорджия. А Бернард Шоу не смог бы, как в голодные тридцатые годы, рассказывать московской публике, что он выбросил из окна поезда припасенную тушенку, убедившись собственными глазами – в стране голода нет. Теодору Драйзеру повезло бы больше: сегодня, как в двадцатые годы, он бы с полным основанием воскликнул: «Все города, все поселки и деревушки России подхвачены интеллектуальным и общественным порывом, исходящим от теперешних московских вождей» («Драйзер смотрит на Россию», изд-во Констейбл, 1928). После физической расправы над книгами во времена культурной революции в Китае сегодня издается все: от Конфуция до Апдайка. Но Альберто Моравиа вряд ли вздумает переиздавать свою книгу о культурной революции, где есть такие слова: «Для меня сегодняшний Китай – воплощенная Утопия. Возможно, она воплотилась невольно, случайно, да это и не важно…» («Красный Цитатник и Великая стена», изд-во Пеликан, 1968).
На самом деле нельзя обвинять этих писателей в непорядочности. Просто мы – и я в том числе – использовали коммунистов, дабы ярче высветить наши собственные достоинства. А они использовали коммунистов как зеркало, где отражались гримасы современного им западного общества. Впрочем, сейчас важно лишь одно: почти воплощенная Утопия, которую они усмотрели у коммунистов, в сегодняшнем меню уже не значится – окончательно и бесповоротно. Ее просто нет, поэтому обеим группировкам западных «самокритиков» придется поголодать. А голод полезен для здоровья. Утописты начнут искать спасения не в идеализированном чужом мире, а в душах своих угрюмых сограждан. Тем же, кто подтверждал свою праведность чужими беззакониями, придется оборотиться на себя. Бодлер писал в своих дневниках: «Истинного, то есть духовного, прогресса нет, кроме как внутри самой личности, и достигать этого прогресса – дело самой личности». Это справедливо и для народов.
Однако полтора миллиарда новообращенных двигаются быстрее, чем мы ожидали. И прилично ли приглашать их на край пропасти? Лучше уж в дом. Прием должен быть достойным: событие-то как-никак значительное! Они ждут от нас столь многого. И заботы нам предстоят немалые. Может, безопасней устроить два разных приема: один для русских, другой для китайцев? И картинки покосившиеся надо поровней на стенках повесить: гости будут озадачены современной живописью, как некогда мы.
Мы придирчиво осмотрим книжные полки: очистим от чтива и заполним книгами, которые не обманут ожиданий гостей. Их ведь так легко смутить. И одеться придется поприличней: они большие ревнители этикета. Музыку выключим, а то еще не расслышим друг друга. Не надо будить в них тоску по степному безмолвию. Им есть что порассказать о жизни за зубчатой стеной.
Подростка-недоумка спрячем понадежнее. Не того ожидают они от добропорядочной буржуазной семьи. Подумают, чего доброго, что у нас в каждой семье по недоумку. Как у них в прошлом веке в каждой деревне по юродивому. И убогих престарелых родителей наших лучше с глаз долой. А то гости удивятся: с чего это все четверо стариков до сих пор при нас? Они привыкли к более своевременным кончинам. Что будем пить: белое вино или что- нибудь покрепче? Как бы наша «Смирноффская» не показалась им слабоватой.
Забот у нас не счесть. Успеем ли подготовиться? Но наконец все готово, и мы тревожно прислушиваемся: вот-вот постучат, уверенно и страшно. Вдруг они окажутся чересчур разборчивы, чересчур требовательны? Вправду ли мы духовно близки им, и их влечет сюда именно это? А может, наш дом попросту побогаче, да и наша открытость и раскованность им по душе? Проездом ли они? Или мы все же достойны их внимания? А может, они и не думают уезжать?
Мы уже почти жалеем, что пригласили их. Мирная жизнь действует на нервы. Мирная жизнь гнетет до одури. Когда сцепляешься с врагом в смертельной схватке, ты спокоен, сосредоточен и непоколебим. Но стоит врагу сдать позиции – ты обессиленно валишься следом.
Тени долгожданного мира все длиннее во всех краях – и дальних и ближних. Похоже, установился неожиданно долгий, теплый вечер. Возникают два вопроса. Сколько он продлится? И для чего он нужен? Чтобы ответить на эти вопросы, надо разобраться: отчего полсвета выстроилось в стройную очередь на массовое крещение, причем их новая вера зловеще походит на нашу собственную. Корни раздоров всегда понятны. Но. лишь разобравшись, на чем зиждется наступивший мир, мы поймем, насколько он долговечен.
Тоталитарные режимы повернули на демократизацию по экономическим и технологическим, а отнюдь не этическим причинам. В Советском Союзе и Китае перемены вызваны не кравственным отвращением к ком мунистическим методам, а их неэффективностью. Дело не в том, что система порочна, дело в том, что от нее нет проку. Редактора газеты югославской компартии недавно спросили: потерпел ли социализм поражение. «Разумеется», ответил он. «И чем вы его замените»? «А чем угодно, лишь бы прок был. Называйте как хотите».
Реформой движет не любовь к свободе. Ею движет неспособность далее затыкать рты хлебом и цензурой. Диктатуре уже не выжить. Социалистические общества не в состоянии производить продукты питания и не имеют технических возможностей перекрыть поток общения. Метод грубой силы в наше время неприменим. Можно сжечь книгу, но попробуй подожги кристалл с информацией. Мы наблюдаем сейчас победу материального начала, а не высоких идей. Шпенглер говорил, что после смерти основателей науки мы лишь подбираем колоски и зерна, оставшиеся от их жатвы. В науке, технике, в организации производства Восток подбирает колоски за Западом. Еще Александр Поп писал:
О способе правленья спор потешен.
Всяк способ гож, лишь был бы он успешен.
Перевод Д. Псурцева.
Война тоже не выход из экономического тупика; не столько оттого, что о ней и помыслить страшно (хотя благоразумие играет не последнюю роль), сколько оттого, что бесконечные приготовления к войне, которой не будет, стали слишком дорого стоить. Кант разобрался в этом еще два столетия назад, он предвидел, сколь обременительным окажется противостояние бездействующих армий, и написал, что мир в конечном счете оказывается разорительней, чем короткая война. Современная война уж конечно была бы короткой. В этом ее единственное достоинство. А мир сегодня стоит безмерно дорого.
Мы наблюдаем сейчас не духовное возрождение наций, а обновление управленческой этики. И оттого воцарившийся мир кажется вдвойне сомнительным. Неизвестен не только исход невыразительных реформ на Востоке, неизвестны и их истоки. Если это и можно назвать победой Запада, то лишь технологической, а не моральной. Вот почему наш триумф одновременно и наш упадок. Предвидя этот упадок, Шпенглер предсказал появление на Западе «кочевников нового типа; они объединяются в неустойчивые и весьма маневренные союзы, это паразитирующие горожане, без корней, напрочь лишенные воображения, ни во что не верящие, смышленые, творчески бесплодные, глубоко презирающие своих соотечественников» («Упадок Запада») (В русском переводе «Закат Европы»).Как известно, кочевники легко снимаются с насиженных мест. И ныне от Минска до Центральной Монголии вербуются новобранцы в нашу кочевую орду.
Кое-кто может возразить: мол, одно дело – русские, другое китайцы. Различие, безусловно, существует. Оно лучше всего сформулировано в книге Клауса Менерта «Пекин и Москва». Коротко его идея такова: русские склонны к мессианству, а китайцы предельно материалистичны. Различие постепенно стирается. но пока оно еще в силе. Даже сейчас русские ищут некое божественное предписание, дабы прикрыть свои западнические пристрастия. Да и движутся они в западном направлении много медленнее китайцев – по крайней мере в экономике. Это видно и по лозунгам. В слове «перестройка» нет столь драматического оттенка, как в его китайском эквиваленте «гайгэ».
«Перестройка» больше походит на перестановку мебели в квартире. А «гайгэ» означает коренную реформу. Аффикс «гэ» встречается и в китайском слове «гэмин» – «революция». Китайцы упразднили свои коммуны в одночасье, разом, без всякой оправдательной теории. А русские до сих пор цепляются за коллективизацию. Несчастье Горбачева в том, что его страна не отзывается на зов руководства – запала не хватает. А у китайской контрреволюци запала в избытке – отсюда и инфляция, и тактические отступления последнего периода.
Русские явно лелеют надежду выработать подновленную, усовершенствованную, годную на экспорт модель социализма. Но я подозреваю, что их мессианство куда меньше тормозит прогресс, чем их вселенская лень. Интересно, что случилось бы с Гонконгом, поселись там русские. Не вырасти там небоскребам, и не захлебываться нам в потоке гонконгского экспорта. Зато наверняка возникла бы достойнейшая эмиг рантская пресса, великолепные литературные произведения и жесточайшая борьба интеллектуальных клик.
Впрочем, для русских это лишь начало. Возможно, они, в отличие от китайцев, не сразу вступят в западный хоровод. Сперва они воззрятся на нас лениво и недоуменно из-под своего таинственного покрова. Но они неизбежно сбросят этот покров и, тяжело топоча, войдут в круг. Николаю Данилевскому, славянофильскому предшественнику Шпенглера, цивилизации представлялись растениями, способными расцветать и увядать. Но он позабыл, как притягательны цветы накануне увядания. О, эти густые краски и изнуряющий аромат! Они влекут и манят, поэтому все мы вскоре встретимся на краю пропасти: Данилевский и Шпенглер, Горбачев и китайские лидеры и вы, мои почтенные слушатели.
Духовный вакуум наиболее ощутим в Китае. Их коммунизм был чрезмерно насыщен моральными догмами. К тому же у них нет религиозного тыла – их душам некуда отступать. В итоге они оказались в Духовной пустыне. Я недавно побывал в Китае и был поражен: никто не желает говорить о политике, теориях и учениях. Говорят только о деньгах. Культурная революция добилась того, о чем веками мечтали революционеры: она объединила студентов и служащих, крестьян и рабочих, интеллигенцию и управленцев. Их объединяет всеобщее отвращение к идеологии и… к идеалам.
Россия, где не было перелома, способного сплотить былых противников, может еще какое-то время не тронуться с места. Но моральное, духовное и экономическое крушение, выявленное эпохой гласности, не позволит застаиваться надолго. И коль скоро она тронется с места – дорога ей одна. Достигни Горбачев власти Петра Великого – если он, как я полагаю, к этому стремится, он будет, подобно Петру, импортировать западную жизнь. И такой им порт в конце концов подорвет эту власть.
Шпенглер утверждал, что западная цивилизация превратилась в набор приемов и рычагов, что она потеряла душу. Данилевский говорил нечто сходное о России на пятьдесят лет раньше и предлагал ей вернуть душу, обратившись к исконно русским традициям. Можно ли теперь надеяться, что Россия или Китай возродят нашу больную кочевую культуру? Начало не обнадеживает.
В Китае я разговорился с издателем. Размах издательского дела в стране воистину потрясает. По-моему, исторических аналогов происходящему просто нет. На двадцать лет миллиард людей был отторгнут от собственной культуры, затем вновь получил к ней доступ, причем не только к внутренним, но и к внешним источникам. Чем это чревато? Первые итоги весьма разноречивы. Они переиздают свою классику миллионными тиражами «Речные заводи» и «Сон в красном тереме», — но китайской классики не так уж много, у них нет романа ХІХ века. Пользуется большим спросом западная классика. Но и этот рынок, видимо, уже насыщен. Книжный бум связан сейчас с массовой литературой: рассказами гунфу, китайскими боевиками и привозным чтивом из Гонконга. Кстати, в прош лом году в Кантоне женщины занялись реслингом. Так что прежним маоистским пуританством в Китае не пахнет.
А что же Россия? Говорят, в изящных искусствах виден прообраз будущего. Недавно я беседовал с русским художником, вдумчивым человеком, евреем. Он прежде писал портреты диссидентов, тех, кого долгие годы травили, отлавливали частым неводом, кому не позволяли выехать за границу. Он поделился своими предчувствиями. Художники теперь в смятении от внезапно свалившейся свободы. Представьте, вы выбираетесь из подполья в залитые светом выставочные залы. Стены увешаны произведениями ваших современников и вашими собственными работами. И вдруг вы понимаете, что диссидентство еще не есть гениальность.
Становятся вдруг доступны не только основоположники современного модернизма – Малевич. Гатлин, Кандинский, Попова, – но и западные наследники этой традиции, поскольку вас стали пускать за границу. И вот наряду со скромным, цельным и все еще трогательным Малевичем вы видите распухшие, едва ли не смердящие образы Ротко в Гарварде. Вы сравниваете здоровые ростки с гниющими плодами. Для многих это горькое переживание: точно у вас отняли новорожденного ребенка, а потом дали взглянуть на него старого и одряхлевшего.
Мой художник все же надеется на лучшее – в отдаленном будущем. Но он предвидит: во-первых. расцвет искусства политического протеста; во-вторых, неразборчивое подражание западным образцам; в-третьих, упадок техники, ремесла, того, что по-русски зовется высоким словом «мастерство». Мой художник пока не начал тосковать о своем подполье, он просто трезво оценивает перспективы развития живописи в своей стране.
Весьма интересно также, что станется с русскими книгочеями? Раньше им было легче, поскольку телевизор невозможно было смотреть вовсе. Поизносилось и стойкое целомудрие русской литературы. Со дня на день ждем появления советского эротического романа – пускай пощекочет наши бесчувственные нервы. К слову, утрата русскими культуры чтения резко сократит рынок сбыта западной классики.
О музыке и раздумывать нечего. Абсолютно очевидно, что русские не только не равнодушны к поп-музыке, но напротив – нетерпеливо жаждут ее. Кто знает, возможно, советский поп и рок откроют доселе неведомые нам тонкости жанра? На это надеются многие. К тому же чиновники от искусства во всех странах мира готовы благословить молодежный рок-Интернационал. Совсем недавно советское посольство в Лондоне – где прежде проходили лишь унылые дипломатические трапезы – содрогнулось от децибеллов советской рок- грушы. По слухам, послу понравилось. А мы, возможно, еще пожалеем об унылых трапезах. Русские уже поговаривают о советском роке как об источнике валюты. Впрочем, это и вправду источник более надежный, чем экспорт революции или пролетарского интернационализма.
Существует еще и телевидение. Говорить о нем всерьез вроде бы банально. Но нельзя отрицать силу маленького экрана, этого Великого Анархиста, и в особенности его умение постричь всех под одну культурную гребенку. Не так страшны звездные войны, как умиротворяющее забытье, которое по спутниковой связи транслируют для нас наши новые приверженцы.
В «Упадке Запада» Шпенглер писал, что порох и книгопечатанье вошли в человеческий обиход примерно одновременно. Он заметил также, что появление первых листовок совпало с первым массовым артобстрелом во время битвы при Вальми B 1792 году. Удивительно: умения нести людям смерть и нести людям печатное слово развивались почти параллельно! Шпенглер назвал их «двумя великими средствами фаустовского покорения пространства». Правоту ту его интуиции подтвердила бы и нынешняя параллель: одновременное появление двух других видов оружия еще более могучих и дальнобойных телевидения и ядерных ракет.
Вопрос о телевидении слишком обширен, обо всем поговорить не удастся. Впрочем. вывод крайне прост: когда разверзнутся небеса, Всемирный Потоп сметет и Восток, и Запад, и чистых, и нечистых. Некоторые полагают. что эта обреченность заставит народы жить в мире и братстве. Не забывайте, однако, что зрительный образ на телеэкране каждый осмысляет по-своему, то есть сам по себе этот образ смысла не несет. Чем шире и разношерстней зрительский состав, тем мельче рациональное зерно. Пусть же те, кто верует в торжество всемирного телевидения, помнят, что телевидение по сути своей провинциально. Оно безнадежно походит на анекдот. Оно не способно к обобщению. Лоскут бытия становится на телеэкране всей тканью, новой реальностью, исполняется заветная мечта провинциала – он оказывается «в центре событий».
«Телевидение нас сблизит возразят мне приверженцы новой эры человеческого общения. Оно взрастит новую расу мирных граждан планеты». А я, честно говоря, сомневаюсь. В эссе «Вещь» Мартин Хайдеггер рассуждает о последствиях развития кино в ХХ веке – о сжатии пространства. Он предвидел, что телевидение вовсе разрушит понятие расстояния и привнесет в нашу жизнь «единообразие упраздненного пространства, где все смешается в бессмысленной круговерти». Все утратит свою истинную ценность и, по сути, перестанет существовать. Существование продолжится лишь в упраздненном пространстве. Для кочевников телевидение – идеальное средство общения. Но пространство упраздняется, образы обессмысливаются… Пожалуй, новая эра всемирного электронного братства потихоньку теряет былую привлекательность.
Приятно заблуждаются те, кто верит в достижение вечного мира любым способом: звездными войнами, всемирным телевидением или искусными правительственными договоренностями. Крики «да-да-да» во время телемостов ничуть не лучше, чем «нет- нет-нет» за столом переговоров. И если вы верите, что молодые «ближе узнают друг друга» и тем спасут мир, вы попросту сентиментальны. Важно на самом деле лишь одно: что случится, когда запоздалое, ограниченное и весьма сомнительное просветительство Востока столкнется с растущим невежеством Запада?.. По иронии судьбы Восток начинает медленно и на ощупь двигаться к демократии, когда сами мы уже утрачиваем память об ее корнях…
Перевод с английского Ольги Варшавер
Андрей Нуйкин
Того ли надо бояться, г-н Уолден?
Реплика публициста
Беда с нашей перестройкой, да и только! Но раньше-то мы хотя бы думали, что наша «беда» внутренняя. Оказалось: всемирная. Вот и Джорджа Уолдена мы огорчили. Да и как было ему оставаться спокойным, посудите сами? Жил человек чинно, благородно, мужественно сражался на полях идеологической брани и не с каким-то пустяковым противником, а с фанатиками, готовыми на крест и в костер за идеи коммунизма. И вдруг нате вам…
«Противник сдался, поднял лапки кверху посреди боя»!.. Ни с того ни с сего восточные «тоталитарные режимы повернули на демократию»… «Полсвета» отреклось от своей веры, легионы отступников прониклись в одночасье западной идеологией и «выстроились в стройную очередь на массовое крещение». Это уже не очередью попахивает, а нашествием. Горбачев идет на Запад! И не один. «С ним Китай и вся Восточная Европа. Полтора миллиарда человек пробиваются к нам по выжженным пустыням коммунизма». Воистину леденящая душу картина!
Особенно огорчает г-на Уолдена то, что народы Китая и СССР «подняли кверху лапки» не ради каких-нибудь возвышенных моральных целей, не из отвращения к коммунизму, например, или из-за незамутненной грубой утилитарностью любви к свободе. Ничего похожего. Они «повернули на демократизацию по экономическим и технологическим, а отнюдь не этическим причинам»! Это обобщение, правда, вступает в некоторое противоречие с другим, согласно которому русские «явно лелеют надежду выработать подновленную, усовершенствованную, годную на экспорт модель социализма». Экспорт идей социализма вещь явно нехорошая, но разве она синоним «экономических и технологических» домогательств к Западу? Если уж Горбачев, подобно Петру Великому, видит выход для страны в том, чтобы «импортировать западную жизнь», то надо ли это понимать как коварную маскировку экспорта социализма?
Очень уж тут как-то экспорт с импортом перепутываются. Впрочем, действительно, наверное, трудно – не потерять голову, видя, как население двух сверхдержав, которые Запад так долго и горячо соблазнял изобилием своего стола и удобствами своего быта, столь неудержимо устремилось к этим столам, топча поверженные пограничные столбы!
Да, здорово мы подловили Запад на слове. Сам звал нас в гости – так что теперь двери баррикадировать ему неприлично. Вот и приходится скрывать растерянность и имитировать гостеприимство. Джордж Уолден опасается, как бы Запад не подвела его чрезмерная воспитанность, излишняя привычка соблюдать хорошие манеры. Обыск-то западные люди, конечно, произведут, впуская полчища азиатов в свой дом: «не прихватили ли оружия?» Потом, «обрядят» их в новое платье. Этого добра на Западе навалом, его не жалко! Беда в другом – цепочка жертв и притворств будет расти и множиться. Надо как-то перевесить картинки на стенах, чтобы современная живопись чрезмерно не шокировала души, вскормленные соцреализмом. Надо запасти резервуары чистого спирта, а то ведь этим гостям даже «Смирноффская» может показаться квасом. Надо стариков где-то спрятать, а то потребуют еще их умерщвлять по своим коммунистическим обычаям. Надо… Тут-то и начнется главная трагедия победителей. Изысканная, но сильно потраченная молью западная культура может не выдержать напора дикарей и растворится в массовости, пошлости, низкопробности, утопиях всемирного коммунального братства, торжестве всемирного телевидения и скуке «мирного созабытья».
Что и говорить, картина страшнее, чем «Последний день Помпеи» Карла Брюллова! Явно нам следует принести свои извинения г-ну Уолдену и его слушателям за то, что мы так напугали их. Единственно, чем мы можем, видимо, оправдаться, так своей наивностью. Нам и в голову не приходило, что даже для известных советологов и китаистов и все китайцы («предельно материалистичны», «никто не желает говорить о политике, теориях и уче- ниях»…) и все русские («русские склонны к мессианству», «Русские явно лелеют надежду выработать подновленную, годную на экспорт модель социализма, но я подозреваю, что их мессианство куда меньше тормозит прогресс, чем их вселенская лень») – на одно лицо. Я в Китае не бывал, но не столь давно имел удовольствие беседовать с двумя представителями этой древнейшей культуры. Не могу спорить с господином Уолденом, оба они были желтолицы и узкоглазы, но… один из них без умолку говорил «о политике, теориях и учениях». Честное слово. Другой, правда, большей частью молчал, но, может быть, просто ему со мной было неинтересно говорить на эти темы? Ну, а в России я живу уже 58 лет и за столь долгий срок не встретил среди русских двух одинаковых.
Но пишу я это вовсе не для того, чтобы что-то «опровергать» в тексте лекции Д. Уолдена. Упаси бог! Как справедливо отмечает писатель Юрий Бондарев, «мы живем в плюрализме, черт возьми», так что у нас нынче каждый волен думать про китайцев все, что ему хочется. Цель моя – успокоить английского парламентария, снять с него страх перед быстрой, неожиданной всеобщей и окончательной победой над нами. Честное слово, зря он себя так разволновал. Все совсем не так страшно, как ему кажется, а гораздо страшнее.
Начнем с «неожиданности». Боюсь, что г-н Уолден не совсем те книжки про нас читал. Мимо него явно прошли «Котлован» Андрея Платонова, «Мы» Евгения Замятина, «Мастер и Маргарита» и «Собачье сердце» Михаила Булгакова, «Реквием» Анны Ахматовой, «Теркин на том свете» Александра Твардовского, «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына… Да разве все такие книги перечислить! Более полувека с тоской и надеждой многие из ленивых русских и менее ленивых представителей других наших народов ждали того «бедствия», о котором с горькой иронией говорит Джордж Уолден. И они не только ждали! Они боролись за сегодняшнюю нашу перестройку, расплачиваясь за то лишениями, позором, жизнями. И не только собственными, но и (что гораздо страшнее) жизнями близких людей – родителей, любимых, детей, друзей… Им (то есть нам) пришествие перестройки вряд ли показалось «слишком быстрым». Совсем наоборот.
Кстати, о них, то есть о нас… С чего это г-н Уолден взял, что «на поле идеологической брани» победил именно он? Он-то тут при чем, никак не возьму в толк? Ему неловко возвращаться с этого «поля» к близким и любимым после потрясающе легкой и тотальной победы «без единой царапины»… Разве уже одно это не возбуждает подозрений, что бой-то вел кто-то другой и совсем не там, где был г-н Уолден? Сопоставьте: «Без единой царапины» – это про них. «Ныне там погибшие души считают на миллионы, считают дотошно, по-канцелярски» – это про нас. Насколько же свои воображаемые одиночные царапины автор лекции ценит выше миллионов погибших у нас! Поразительно, но эти кровавые жертвы ничего, кроме иронии, у автора лекции не вызывают. «По-канцелярски…» – наверное, студенты пришли в восторг от этой ораторской «находки». Да, пытаемся cocсчитать, но никак нам это не удается – даже с приближением до десятка миллионов. А ведь у каждого из этих миллионов тоже были жены, матери, любимые и дети. И каждому очень хотелось к ним «вернуться».
При всем при том наибольшее недоумение в лекции у меня вызвали разговоры об одержанных кем-то полных безоговорочных и до смешного легких победах над тоталитарными восточными режимами.
Если вести речь о нашей стране, то происшедшее в ней мы действительно считаем победой. Разумеется, не полной, не безоговорочной и уж тем паче не легкой. Но Запад-то тут при чем? Это победа гуманизма, демократии, здравого смысла, честности, совести… Одержали ее, сражаясь насмерть, здоровые силы нашей страны, нашего общества, заплатив за то дорогой ценой. Нам сочувствовали и помогали, спору нет, все демократы и гуманисты мира, но не в качестве миссионеров, открывших дикарям идеи демократии, гуманизма и товарно-денежных отношений. Не в объяснениях тут дело! Повешенный не дышит вовсе не оттого, что не понимает роли кислорода в жизнедеятельности организма.
«Прошла зима, настало лето… Спасибо партии за это», язвительно комментировали мы в недалеком прошлом лекции профессоров-сталинистов. И вот теперь, когда наше общество в своем естественном развитии дозрело до возможности некоторого раскрепощения и утверждения некоторых элементов демократии, нам начинают объяснять, что мы должны за это благодарить долготерпеливых зарубежных профессоров, растолковавших наконец-то нам, неразумным, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Есть сведения, что идеи демократии вполне толково обсуждались за несколько столетий до рождества Христова, а идеи гуманизма родились еще ранее – вскоре после того, как обезьяны слезли с деревьев и попробовали стать людьми. Идеи рыночных, товарных отношений – тоже не новинка. Достаточно отчетливо они были осознаны еще тогда, когда вместо ассигнований в ходу были разные шкурки, перья, раковины. Почему же мы игнорировали так долго выгоды рыночных отношений? Именно потому, что это кое-кому было выгодно. и этот «кое-кто» располагал достаточной властью, чтобы облечь эту свою выгоду в тогу высоконаучных разглагольствований, подкрепив профессорское красноречие системой лагерей, тюрем, пыточных камер и густой сетью осведомителей. Их-то в основном и просвещали западные профессора с энтузиазмом относительно приятности добра, прогрессивности демократии и важности личного интереса. Думаю, «кое у кого» было достаточно оснований издеваться над этой агитацией. А остальных – русских и китайцев агитировать за демократию и рынок не требовалось – за них куда как убедительно агитировали произвол властей, скудные зарплаты и пустые прилавки.
И тут вот, разделив нас на «нас» и «не нас», я хотел бы вернуться к вопросу о «лапках». Кто из этих противоборствующих сил поднял их перед лицом западного победоносного идеологического напора? Те, кто включился у нас в борьбу за перестройку, если что и подняли пока, то разве что чуть-чуть уровень гласности и чувство достоинства в народе. Никто из них, как мне кажется, идти к г-ну Уолдену в гости колоннами с поднятыми руками не собирается. Сами уж пусть в своих «добропорядочных буржуазных семьях» подсчитывают своих «недоумков» и «зажившихся» стариков. У нас собственных забот и тревог невпроворот. Каждая честная пара рук – на вес золота.
Может быть, Джордж Уолден считает в таком случае, что «лапки» перед ним подняли противники перестройки (именно они являлись и являются оплотом тоталитарных режимов, только они давным-давно уже не фанатики, а циники): бюрократы, коррумпированные управленцы, мафиози, казнокрады, сталинисты, заправилы военно-промышленного комплекса и иже с ними? Хорошо бы, если бы так произошло. Только как это понять: борьбу с ними ведем мы, а «лапки» они начали поднимать перед г-ном Уолденом? Наши бюрократы и мафиози и перед нами-то пока не очень склонны складывать оружие, тут еще вся борьба впереди. Да и чего им делать на Западе? Им и у себя дома не худо живется. А в тех условиях с их акулами нашим захребетникам состязания не выдержать, они это прекрасно знают. Так что «лапками» своими они пока что намертво вцепились в рычаги и штурвалы управления нашим обществом, поднимать их им не с руки, насмерть они будут сражаться с народом, и не так уж пока ясно, кто и как скоро в этих сражениях одержит победу.
Известно, что в наше время со спутников можно переписать в любой из стран все номера автомашин. С какой же далекой от Земли планеты наблюдает за нашей жизнью коллега Уолден? Ведь, если вдуматься в текст его лекции, не только мы, русские и китайцы, со всеми нашими радостями и бедами ему безразличны. Ему, похоже, и будущее собственной страны, будущее тех самых «жен, матерей и любимых», о которых он с патетикой упоминает, ни капельки не волнует. В наши азиатские и фанатические руки он их будущее передает, умывая свои. Так получается.
Нет, я не мессианством начинаю заниматься, хотя я вполне русский человек и, согласно изложенной в лекции теории, должен круглосуточно заниматься именно этим. Вынужден разочаровать лектора: перестройку свою мы начали как последние эгоисты – совершенно забыв о возможных переживаниях западных профессоров по этому поводу. Просто нам захотелось пожить получше, чем жили: сытнее, благоустроеннее, честнее, дружнее, защищеннее от произвола властей. Мы и дальше, боюсь, будем в первую очередь о своих нуждах заботиться. В связи с чем и западных наших доброжелателей хочется призвать: не надо нас жалеть, не надо о нас заботиться, не надо нам «помогать»! О себе позаботьтесь, себе помогите, себя пожалейте, если у вас получится.
В том-то и заключена трагическая для Запада ирония истории, что у него может сейчас получиться только в одном случае – если у нас получится.
Мы, конечно, с поля нашей «идеологической брани» не уйдем ни при каких обстоятельствах. Что сможем сделаем и для всеобщего спасения, ну, а если сил у нас не хватит, если демократия и здравый смысл еще раз потерпят поражения в СССР и Китае, пусть на нас не сетуют. В этом случае, боюсь, впадать в хандру из- за излишней легкости викторий всему миру станет недосуг. Скуку со всех лекторов жизнь как рукой снимет достаточно скоро.
«Если ваша перестройка не удастся, мир может погибнуть», — признался два года назад во время визита в Москву один искушенный в политике итальянский деятель.
Уж не простая ли дипломатическая галантность скрывается за этим неожиданным признанием? Не думаю.
Писатель Алесь Адамович как-то высказал по телевидению мысль, которую я полностью разделяю: «Если перестройка сорвется, СССР превратится в слаборазвитую страну голодную, злую, утыканную ракетами с термоядерными боеголовками». [выделение моё – А.К.] Дело в том, что добровольно наш народ от идей перестройки уже не откажется, одолеть ее теперь можно только при помощи террора, опирающегося на военную диктатуру. Военные ни хлеба, ни мяса стране не прибавят, на методы рыночных отношений экономику не переведут. Что же станет основой их политики? Известно что «закручивание гаек» внутри и поиски врагов извне. К чему это может привести мир, никому из студентов Чикагского университета, наверное, объяснять нет необходимости.
Однако положение еще более трагично. Скорее всего, для гибели цивилизации в случае провала перестройки даже на красные кнопки военным нажимать не потребуется. Нельзя, смертельно опасно для всех, чтобы страна, обладающая бесчисленным количеством промышленных гигантов, военно-промышленных производств, реакторов, ТЭЦ, ГЭС и т. д., оставалась на нашем нынешнем уровне производственной, научной, нравственной, технической и технологической культуры.
В Чернобыле в атмосферу вырвалась ничтожная доля смертельного материала одного только энергоблока. А если бы пожарники ценой своей жизни не предотвратили распространения катастрофы на весь чернобыльский комплекс? Информированные люди утверждают, что даже Англия на несколько столетий стала бы в результате необитаемой. Но и это еще чересчур романтический вариант Апокалипсиса. Есть куда более прозаические и неотвратимые.
Джордж Уолден, видимо, весьма позабавил студентов, рассказав им анекдот про то, как мы, с одной стороны, доказываем, будто капитализм приближается к пропасти, а с другой воодушевляем своих трудящихся призывами обогнать капитализм. Что тут скажешь? За добрых 30 лет своей жизни этот анекдот ничуть не утратил своей свежести. Но жизнь, к сожалению, обогатила его дополнительными мрачными подтекстами. И, памятуя про них, наверное, не стоило в ходе недолгой беседы десять раз (!) игриво вспоминать про ту пропасть. Игривость эта может быть объяснена только одним – убеждением, что не так уж плоха, стало быть, «пропасть», если наконец- то, похоже, сообразившие что к чему русские и китайцы очертя голову к ней рвутся! К тому же, чтобы «столкнуть», надо «догнать», а с этим у нас что-то пока не получается!
Не хочется говорить тривиальности, но приходится. И пропасть ужасна, и чтобы столкнуть в нее, давно уже не обязательно догнать. Даже к атомным взрывам (боевым или «мирным») прибегать не обязательно.
«Мир умирает. Что вы собираетесь делать?» – написано на обложке специального выпуска лондонского еженедельника «Санди таймс мэгэзин». Смысл – если ничего не делать, он погибнет, и очень скоро. A главное делать надо всем странам, всем регионам сообща. По отдельности перед лицом экологической катастрофы не устоять. Только по этой причине сосредоточу свое внимание на нашей стране. Председатель Госкомитета СССР по охране природы Ф. Моргун на конференции, созванной журналом «Тайм», сказал: «Мы приступаем слишком поздно… Решительные меры для улучшения окружающей среды были приняты на Западе 15-20 лет назад. Теперь наша страна также должна начать действовать в этой области».
«Начать» – вот на что следует обратить внимание г-ну Уолдену. И не медля! Ситуация такая, что если не принять срочных радикальных мер, то очень скоро растения, выросшие на землях страны, станут полностью несъедобными. И для людей и для животных. Вода рек и озер вот- вот станет опасной даже для купания. Воздухом в крупных городах, похоже, скоро придется дышать только в противогазах. Пожинаем то, чего заслужили?
Природа, увы, государственных границ не знает. А мы относительно экологических катастроф очень мощная держава. Ученые подсчитали, что, если высохнет Аральское море, выпитое безграмотностью в выращивании хлопка (а к тому пока дело идет неотвратимо), бесплодная соляная пустыня может поглотить даже дружествен ную нам Индию.
Возведение Катунской ГЭС на Алтае, по мнению специалистов, способно привести в движение столь гигантские запасы ртути, что по ложу великой Оби потечет раствор смертельного яда. Обь же впадает в Ледовитый океан, ничем не отгороженный от Мирового океана.
Из пяти миллиардов тонн углекислого газа, которые поступают ежегодно в земную атмосферу в результате сжигания угля, нефти, газа и мазута, больше миллиарда – наши. Причем показатель этот за 30 лет возрос втрое, тогда как в странах Западной Европы лишь в полтора раза. А мы продолжаем одну за другой планировать сверхмощные ТЭЦ, снабжая их сверххилыми очистными устройствами. ТЭЦ не только творец парникового эффекта, но и главный создатель кислотных дождей. В Москве у запроектированной Северной ТЭЦ трубы возвысятся на 250 метров. Увидеть их из Англии, конечно, невозможно, но почувствовать – вполне посильное дело, когда ветер понесет тучи в английскую сторону.
И еще один штрих. В озоновых дырах, разрастание которых грозит неотвратимой гибелью всему живому, во многом, как известно, повинен фреон. Мир бьет тревогу, мир вырабатывает договоры и соглашения по прекращению промышленного использования этого газа. Мы их все тоже подписываем, ученые наши нашли фреону безопасный заменитель, к тому же гораздо более дешевый в производстве, но… В Москве. неожиданно узнаем мы, проектируется мощнейший мясокомбинат и холодильник, основанные на использовании… фреона. Газета «Известия», захлебываясь от восторга, сообщает на всю страну о том, что специалисты НИИ строительной физики Госстроя СССР разработали «уникальную систему нетрадиционного метода обогрева жилых помещений». Призывая широко внедрять эту очень экономичную и не сложную в изготовлении систему, использующую тепловую энергию земли, автор называет дома, использующие ее, «домами будущего», «домами ХХІ века», славит экологическую чистоту системы, а мимоходом сообщает, что одной из основ ее является… фреоновая камера. Но помилосердствуйте, кому понадобятся экономичные, теплые дома, если мы уничтожим жизнь на земле?
К чему я клоню, можно спросить? А вот к чему. Если перестройка сорвется, мы станем экологически смертельно опасными для мира. И не только потому, что террористические правительства не очень-то сентиментальны, гибнущими пташками и ландышами их никому еще растрогать не удавалось. Чтобы эффективно изменять экологическую ситуацию, нужна демократия, нужны новые технологии, здоровая экономика, большие средства и ресурсы. И самоотверженность, энтузиазм масс. Ничего этого у нас не будет без победы перестройки. И если процессы, развивающиеся в ходе ее, кажутся «чужими», даже пугают тех, кто отнюдь не делетант в наших внутренних делах, то у мира действительно не так уж много шансов на спасение.
Даже не могу сказать, чье мнение менее омерзительно, Уолдена или Нуйкина. И тот и другой тщатся выглядеть демократами, Нуйкин вдобавок еще и “эколог”.