Новая и новейшая история. №4-2013. С.32-49
Ватлин Александр Юрьевич — доктор исторических наук, профессор исторического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова
В 1918-1919 г. в Баварии, бывшем королевстве Виттельсбахов, входившем в Германскую империю, произошла революция, кульминацией которой стала Баварская Советская республика (БСР), просуществовавшая с 7 апреля по 1 мая 1919 г. Причем в первую неделю БСР являла собой практическое воплощение принципа «советы без коммунистов». Лидеры Коммунистической партии Германии (КПГ) отказались поддержать новую власть, считая ее верхушечным соглашением социалистов, далеким от марксистского идеала диктатуры пролетариата. Бавария оказалась расколотой на «красный» Юг с центром в Мюнхене и «бело-голубой» Север, оставшийся под контролем избранного земельным парламентом (ландтагом) правительства социал-демократа И. Гофмана. После неудавшейся попытки последнего взять реванш (путч вербного воскресенья 13 апреля 1919 г.) ситуация изменилась радикальным образом. Рабочие, получившие в свои руки оружие, потребовали проведения более жесткого курса, наказания контрреволюционеров и соглашателей. Левые социалисты и анархисты были удалены из руководства БСР, вся власть оказалась в руках у местных лидеров КПГ, опиравшихся на собрание фабрично-заводских комитетов и солдатских советов.
После 13 апреля 1919 г. коммунистические руководители объявили БСР составной частью всемирной революции пролетариата, начало которой было положено в 1917 г. в России. Именно «русский пример» стал главным стимулом и движущей силой социально-экономических и политических преобразований, которые были проведены во второй половине апреля 1919 г. Бавария, консервативная и отсталая часть бывшей германской империи, на какое-то время оказалась самым западным бастионом «мирового большевизма», о котором мечтали В.И. Ленин и его соратники.
«Красная Бавария» была жестоко подавлена присланными из Берлина войсками и добровольческими военизированными формированиями праворадикального толка (фрайкоровцами). Но опыт «Красной Баварии» не был забыт: он стал составной частью исторической памяти немцев, вызывая воодушевление и политическую активность одних, страх и ярость других. Трагическая судьба германской Веймарской республики 1919-1933 гг. во многом была результатом глубокого идейно-политического раскола Германии после Первой мировой войны. Разгром левых радикалов, в том числе и в Южной Баварии, открыл дорогу радикалам правым. Тезис о «еврейско-большевистском заговоре» в Мюнхене стал одним из краеугольных камней идеологии и политики национал-социализма, четверть века спустя приведшей Германию к полному краху.
О политических мифах, сложившихся вокруг Советской Баварии, пойдет речь в нашем очерке. Эти мифы либо воспевали, либо демонизировали БСР, они то временно /32/ завоевывали общественное сознание, то теряли свою популярность. Тем не менее, мифы о «Красной Баварии», зачастую имея мало точек соприкосновения с реальностью, существенно влияли на политическое сознание и поведение немцев в XX в.
БЕЛО-ГОЛУБЫЕ: «ВЗГЛЯД В БЕЗДНУ»
Незадолго до полудня 1 мая 1919 г. с крыши бывшей королевской резиденции на площади Макса-Йозефа в центре Мюнхена, где находился штаб Советской Баварии, был сорван красный флаг. В город втягивались правительственные войска; солдаты наспех организованной Красной армии оказывали им лишь эпизодическое сопротивление. Толпа, собравшаяся на площади, скандировала: «бело-голубой», требуя возвращения баварского национального флага. Ключник, сбитый с толку головокружительным развитием событий, поднял один из припрятанных королевских бело-голубых стягов. «Появление любимого сочетания цветов сопровождали нескончаемые крики восторга и размахивание платками собравшихся» [1].
Хотя смена знамен и обгоняла реальный процесс расставания с прошлым, о реставрации монархии Виттельсбахов никто не помышлял. Бавария была провозглашена «Свободным государством» с республиканским правлением. Таковым она является и ныне, входя в состав ФРГ как «Свободное государство Бавария». Однако весной 1919 г. вместо поиска путей примирения победителей «бело-голубых» и побежденных «красных», победители начали массированную пропагандистскую атаку на поверженного противника. Именно «бело-голубые» несут главную ответственность за то, что их реванш не привел к утверждению демократических норм политической жизни. Демонизация побежденных обернулась дискредитацией победителей, чем, в конечном счете, и воспользовалась третья сила.
«Красные» платили «бело-голубым» той же монетой, отказываясь признавать собственные заблуждения и ошибки. В пантеоне мучеников германской революции баварцы заняли не последнее место. Многие из сложенных на скорую руку легенд («Мюнхен вверх ногами», «красный хаос», «правление чужаков», «зверства белогвардейцев») в той или иной мере продолжают жить в немецком общественном сознании. Их устойчивость связана среди прочего с тем, что они на протяжении нескольких десятилетий ретранслировались историографией.
Первые оценки апрельским событиям 1919 г. давались в прокламациях военного командования и мюнхенской прессе, в донесениях имперских эмиссаров Рицлера и Цеха [2]. Причины провозглашения БСР сводились к господству «русских евреев», страху и пассивности обывателей перед лицом «красного террора»; итогом существования БСР объявлялся развал хозяйства и господство в Южной Баварии уголовных элементов. Все эти аргументы многократно воспроизводились в пропагандистской войне и не несли в себе ничего нового. Но для графа Цеха, олицетворявшего собой служилую элиту кайзеровской эпохи, самым важным представлялось доказательство того, что восстановлению «старого доброго порядка» силовыми методами не существует разумной альтернативы.
Тон, заданный имперской властью, стал руководством к действию на местах. В таком ключе был выдержан сводный отчет мюнхенской полиции, направленный прокурору города 5 ноября 1919 г. Объемистый труд в полтораста страниц претендовал на внешнюю объективность, в нем даже содержалось допущение, что советская власть может быть самой подходящей для современной России. Но не для Баварии — образованная и самостоятельная часть местных рабочих понимала, что «слепое копирование русских учреждений в наших баварских условиях неразумно, что средства принуждения и террора, которыми пользуется диктатура пролетариата, в нашей высокоразвитой экономи/33/ке и при наличии совершенно отличающихся от русских отношений между рабочими и предпринимателями абсолютно неуместны» [3].
Сводный отчет мюнхенской полиции содержал в себе антисемитские предрассудки: он противопоставлял «восточно-еврейских радикалов», одержимых чувством мести по отношению к принявшему их обществу, и благонамеренных местных евреев, которые «в целом негативно относились к деятельности своих соплеменников, прибывших из чужих краев» [4].
Официальную точку зрения на события апреля 1919 г. дополняла политическая публицистика, рассматривавшая произошедшее как болезненную социальную патологию, временное помутнение общественного сознания [5]. Пресса рассуждала о взрывоопасном союзе культурной богемы Швабинга (северный район Мюнхена. — А.В.) и молодого поколения рабочих, пришедших на фабрики из деревень в годы Первой мировой войны. В первых публикациях документов, появившихся в Мюнхене, период Советской республики был противопоставлен предшествовавшему революционному процессу, который отличала общегерманская динамика [6]. Получалось, что Мюнхен и его окружение попали под власть иноземных «пришельцев», не имевших ничего общего с традициями и менталитетом рассудительных баварцев. Самокритичные замечания проницательных наблюдателей звучали только в узком кругу [7] и тонули в грохоте победных реляций и официальных проклятий, адресованных «красным».
Вклад в формирование устрашающего образа БСР внесли и предпринимательские круги Баварии. Специальное заседание торгово-промышленной палаты, состоявшееся уже 9 мая 1919 г., посчитало ущерб, причиненный городу за время правления коммунистов [8]. Каждый день забастовки стоил предпринимателям 7 млн. марок, которые им приходилось выплачивать в качестве жалованья рабочим и служащим. Вопреки очевидным фактам коммунисты были обвинены и в установлении экономической блокады, прервавшей связь Мюнхена с внешним миром. Общая сумма ущерба определялась в 200 млн. марок [9].
Обвинение коммунистов во всех смертных грехах и возложение на них ответственности за плачевное состояние дел в Баварии давало лишь временный эффект. На протяжении лета 1919 г. военные власти констатировали рост негативных настроений по отношению к правительственным войскам и гражданскому правительству. В пролетарской среде курсировали слухи о близком реванше коммунистов [10]. В этих условиях кабинет Гофмана выделил в сентябре 1919 г. 30 тыс. марок для проведения «разъяснительной кампании», которая должна была сформировать консенсус в обществе в отношении революции в Баварии.
Эта сумма, относительно небольшая, привела к значительной активизации публицистики «бело-голубых», но не изменила ее содержания. Авторы пробовали себя в разных жанрах — воспоминаний, личного дневника, документального очерка, политического памфлета». Итог получался одним и тем же — апрельский этап революции выглядел, /34/ по определению писателя Т. Манна, как «взгляд в бездну», а Советская Бавария объявлялась детищем социальных маргиналов, дорвавшихся до власти в условиях дискредитации традиционных институтов государства и общества.
Осенью 1919 г. на полках книжных магазинов появился сборник документов о БСР, составленный чиновником городского магистрата М. Герстлем. В этой книге впервые было несколько приглушено чувство торжества победителей, слово получили революционеры, хотя до обещанного в предисловии объективного подхода автору было еще далеко [12]. Локальный патриотизм доминировал и в комментариях, посвященных событиям БСР. Так, согласно Герстлю, 1 мая 1919 г. мюнхенцы сами освободили город от «спартаковцев», в результате чего правительственные войска вошли в него, почти не встречая сопротивления.
Советский эпизод баварской истории дал обильную интеллектуальную пищу мыслителям консервативного и праворадикального толка, многие из которых воочию видели «Красную Баварию». Проживавший в Мюнхене философ О. Шпенглер в дни БСР делал первые наброски работы «Пруссачество и социализм», которая была закончена осенью 1919 г. и стала манифестом «консервативной революции». Пафос автора был направлен против либералов и умеренных социалистов, которые вначале подстрекали своих сторонников к активным действиям, а потом оказались неспособны обуздать стихию толпы. Согласно Шпенглеру, развращенные либералами и социалистами немецкие рабочие в очередной раз подтвердили свою непригодность к революции, «вместо боев с капитализмом они выигрывали сражения против продовольственных складов, оконных стекол и государственных касс» [13].
Если публицистику противников Веймарской республики отличал агрессивный настрой, то ее отцы-основатели ограничивались самооправданием своих действий. Их труды изобиловали умолчаниями и недоговоренностями. Кто, как не военный министр Германии в 1919-1920 гг. правый социал-демократ Г. Носке, мог бы рассказать о причинах и последствиях военной операции против Мюнхена, однако он посвятил ей всего несколько строк воспоминаний, соединявших в себе неточную хронологию и морализующий пафос [14].
Лидеры Социал-демократической партии Германии (СДПГ) отдавали отчет в том, что события завершающего этапа германской революции легли темным пятном не только на их биографию, но и на репутацию партии в целом. Аргументированная критика классовой юстиции, выступавшей на стороне контрреволюционных сил, содержалась в труде Э. Гумбеля. Хотя его подсчеты жертв военной зачистки Мюнхена вызвали широкий общественный резонанс, они не привели ни к пересмотру приговоров военно-полевых судов, ни к осуждению офицеров, отдававших приказы о расстреле на месте [15].
Даже если бы гражданские власти Баварии поставили перед собой задачу демократической трансформации общественного сознания на основе критики коммунистической диктатуры, ее невозможно было бы выполнить. Массовой поддержки у искренних республиканцев не было ни в Берлине, ни в Мюнхене. Если Веймарская республика /35/ воспринималась как выполнение требований Антанты, то восстановление конституционного порядка в Баварии — как результат военной оккупации извне.
Отказавшись от непредвзятого анализа причин и последствий баварской революции, отделив апрельские события от ее предшествующей фазы, «бело-голубые» сохраняли верность канонам военной пропаганды, которые внесли немалый вклад в дискредитацию коммунистического режима. Они продолжали эксплуатировать «великий страх» обывателя перед грядущими революционными потрясениями, о котором писал биограф Гитлера И. Фест: «Ужасы красного террора, раздутые — прежде всего стекавшимися в Мюнхен беженцами и эмигрантами — до проявлений сатанизма, оргий резни и жаждавшего крови варварства, неизгладимо врезались в народную фантазию» [16].
Оборотной стороной «великого страха» выступала уверенность обывателя в том, что только военная верхушка представляет национальные интересы, свободные от партийного эгоизма, что только она может спасти Германию от экспансии большевизма.
Избавление Баварии от коммунистической диктатуры, произошедшее в худших традициях германской истории — «железом и кровью», вошло в череду классических мифов германского милитаризма, вроде печально известной «легенды об ударе кинжалом в спину». Задуманная своими творцами как средство консолидации консервативно настроенной части общества, эта легенда эксплуатировала страхи и фобии обывателей, отводила народный гнев от командования армии, но не содержала в себе позитивного заряда. Поскольку потенциал рейхсвера в первые годы Веймарской республики был сведен к минимуму, политические партии и союзы начали создавать собственные военизированные формирования. Бавария шла в первых рядах этого процесса. Гражданская война в Южной Германии не была закончена, она просто перешла в иную, латентную фазу, и здесь у «бело-голубых», которые все еще пытались лавировать между левыми и правыми радикалами, не было никаких шансов на успех.
КРАСНЫЕ: ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ
История Советской Баварии могла бы стать отправной точкой для пересмотра стратегии германских коммунистов периода «бури и натиска». В условиях отката революционной волны лидерам и теоретикам КПГ пришлось бы поставить крайне неудобные вопросы о личной ответственности за произошедшую катастрофу (за три недели существования БСР в остальной Германии не прошло ни одной заметной кампании в ее поддержку), и об адекватности установки на «мировую революцию пролетариата» реалиям послевоенной Европы. За исключением ряда робких попыток критического анализа, которые предпринял лидер КПГ П. Леви, содержательная дискуссия так и не состоялась. Напротив, догматическая интерпретация баварского опыта, связанный с ней поиск внешних врагов и козлов отпущения в собственных рядах заблокировал выход партии из самоизоляции, позволил политическим оппонентам утвердить в германском общественном мнении ее образ как «руки Москвы» и «марионетки Коминтерна».
В Мюнхене еще шли бои, когда центральный орган КПГ «Роте Фане» выступил с редакционной статьей, посвященной истории первой БСР. Последняя называлась уродливым и нежизнеспособным «гомункулусом, который был создан из грязи, зачат социалистами большинства, воспринят независимцами и получил крещение из рук анархистов» [17]. Все же итоговые оценки были выдержаны в тональности исторического оптимизма. Ценой своей жизни баварские коммунисты задержали наступление контрреволюции по всей Германии. Теперь и перед КПГ, и перед революционными рабочими встали иные задачи — «теперь речь идет о том, чтобы германский пролетариат научился маршировать в ногу» [18]. /36/
Молчание германской компартии объяснялось не только этим. П. Леви и К. Цеткин опасались того, что слишком резкая критика баварских коммунистов спровоцирует внутрипартийный кризис и сдвинет КПГ еще левее. В этих условиях им приходилось скрывать свои взгляды не только по отношению к соратникам по партии, но и по отношению к лидерам Советской России. В своем письме Ленину от 30 апреля 1919 г. Цеткин, с одной стороны, рисовала нежизнеспособность Мюнхенской коммуны и предсказывала ее близкий конец, с другой — повторяла тезис о ее огромном воспитательном значении [19].
Письмо попало в руки Ленина только во второй половине июня. Дефицит достоверной информации из-за рубежа привел к тому, что в Москве падение Советской Баварии осталось почти незамеченным. Впрочем, большевистская пресса хоронила ее несколько раз уже в апреле. «Почерневшая Бавария», как отмечалось в передовице «Правды», была компенсирована «покрасневшим Парижем» (там 1 мая прошли массовые демонстрации) [20]. События в Мюнхене рассматривались в качестве локального отступления европейской революции, которая рано или поздно проложит дорогу «мировому большевизму».
Лидеров РКП(б) подобные объяснения, конечно, не устраивали. Ленин встречался с активными участниками событий в Баварии, которым удалось вырваться из страны и добраться до Москвы — В. Будихом [21] и М. Левиным [22]. Последний, идя на встречу с вождем, настраивался на покаяние, однако Ленин сразу же успокоил его: «учитывая чрезвычайно тяжелое положение, в котором находилась ваша партия в Баварии, трудно было добиться других результатов» [23].
Коммунистический Интернационал, созданный за месяц до провозглашения первой БСР, ограничился рядом публикаций, не содержавших критики в адрес германских коммунистов. В них проводились параллели с логикой развития событий в русской революции 1917 г., использовался ее политический лексикон [24]. На Втором конгрессе Коминтерна делегаты почтили память павших борцов революции, среди которых первым был назван Е. Левинэ [25]. Однако и в ходе его работы по существу об опыте мюнхенских коммунаров речи не было. Так сложились благоприятные условия для рождения апологетической легенды. /37/
Решающий вклад в канонизацию БСР внесли ее участники, сумевшие вырваться из оккупированного Мюнхена. П. Фрелих, заведовавшей пропагандой в правительстве Советской Баварии, всю вину за поражение возлагал на независимцев и анархистов, которые без всякой поддержки со стороны масс, только для удовлетворения собственных амбиций провозгласили Советскую республику [26]. Пафос его статьи в теоретическом журнале КПГ сводился к одной единственной мысли: мюнхенские коммунисты не сделали ни одного неверного шага. Оппонентом Фрелиха выступил сам партийный лидер Леви. С его точки зрения, возглавив борьбу против путчистов, коммунисты поступили правильно. Попав под влияние разгоряченных победой рабочих, лидеры мюнхенской КПГ не смогли вовремя остановиться и подумать о последствиях захвата власти [27]. Леви также проводил параллели с июльскими событиями 1917 г. в Петрограде, но делал из них такой вывод: дав сигнал к отступлению, большевики не потеряли связи с разбуженными массами; напротив, убедили последних в том, что именно они лучше других партий чувствуют логику развития революции.
В конце 1919 г. Фрелих под псевдонимом Пауль Вернер издал первую книгу о Советской Баварии, написанную с коммунистических позиций. Внешне она выглядела как ответ на измышления буржуазной прессы [28]. Секрет ее популярности заключался в том, что книга предлагала читателю такой образ Советской Баварии, который можно было принимать только целиком. Ряд выводов Фрелиха опирался на положения, которые вытекали из опыта русской революции. Во-первых, всячески выпячивалась негативная роль независимцев и анархистов. Во-вторых, советам отводилась роль инструмента партийной диктатуры. В России большевики не останавливались перед их постоянными перевыборами до тех пор, пока советы не попали под их полный контроль. Баварские же коммунисты слепо доверяли классовому инстинкту рабочих, считая, что мюнхенские фабзавкомы олицетворяют их волю.
Книга Вернера-Фрелиха вызвала понятное возмущение лидеров первой БСР, которые были представлены в ней жалкими пособниками буржуазных кругов и социал-демократии. Анархист Э. Мюзам написал открытое письмо Ленину, опубликованное только в 1929 г. Его интерпретация событий во многом выглядела как подправленная коммунистическая легенда: только анархисты ставили единство пролетарских сил выше идейных разногласий, независимцы и коммунисты, напротив, демонстрировали партийный эгоизм. В отличие от Фрелиха, сравнивавшего Советскую Баварию и большевистскую Россию, Мюзам констатировал «потрясающие параллели» между Мюнхенской и Парижской коммуной [29].
Поражение Леви в ходе внутрипартийного конфликта весной 1921 г. закрыло перспективу критического анализа уроков Мюнхенской коммуны самими коммунистами. Как и «бело-голубые», сторонники парламентского развития Баварии, наследники советской республики после ее поражения не смогли дать взвешенной и самокритичной оценки одного из специфических эпизодов германской революции. «Работа над прошлым» была оставлена будущим поколениям историков, в настоящем же та или иная интерпретация событий являлась подручным оружием партийно-политической борьбы. Коммунистам, в отличие от других ее участников, приходилось оглядываться не только на настроения собственного электората, но и на «генеральную линию», определяемую из Москвы. /38/
БАВАРСКИЕ КОММУНАРЫ В СССР: ЖИВАЯ ПАМЯТЬ
Постоянным напоминанием о Советской Баварии являлось сообщество ее активных участников, оказавшихся в эмиграции. Значительная часть из них окольными путями прибыла в СССР, здесь их трудоустраивали в аппарате Коминтерна и примыкавших к нему общественных организаций. Мюнхенские коммунары, среди них М. Левин, В. Будих, Э. Волленберг, К. Петермейер ездили по стране с докладами, участвовали в пропагандистских кампаниях. Каноном для эмигрантской литературы о БСР оставалась книга Вернера, однако все более давали о себе знать и реалии советской политической конъюнктуры. С середины 1920-х годов обязательным стало подчеркивание «люксебургианских» ошибок баварских коммунистов, проявившихся в превознесении стихийности рабочих масс и недооценке гэоли крестьянства. Их критиковали и за «детскую болезнь левизны», которая выразилась в пассивности во время существования первой БСР. Баварским коммунистам «необходимо было проделать опыт этой первой Советской республики вместе с массой, а не занимать выжидательную позицию в стороне» [30].
Баварских коммунаров в эмиграции сплачивал пантеон погибших героев, особое место в котором занимал лидер Советской Баварии коммунист Евгений Левинэ. Появилась художественная повесть о Левинэ, выдержавшая около десятка изданий. Ее автор М. Слонимский уделил особое внимание последним дням жизни революционера. Весьма необычно выглядели слова, вложенные Слонимским в уста главного героя во время его прощальной встречи с матерью: «История работает на пролетариат. Новое Возрождение предвещено, предсказано Марксом и динамит Маркса — в руках опытных мастеров: партия коммунистов, как мировое объединение лучших химиков, работает этим динамитом» [31]. В Москве широко отмечался десятилетний юбилей БСР: в Центральном доме Красной армии состоялся торжественный вечер, там же была развернута документальная выставка [32]. Хор красноармейцев ездил по Советскому Союзу с постановкой «Баварская Красная Армия в песнях» [33]. Статья Левина в «Правде» делала вывод о том, что «диктатура баварского пролетариата представляла собой первую, и оставшуюся до настоящего времени единственной, попытку германских рабочих испытать в борьбе за власть новый путь классовой борьбы, путь большевизма» [34]. На воспоминания участников БСР опиралось первое исследование Советской Баварии, написанное профессиональным историком Н.Е. Застенкером [35]. Монография Застенкера являлась детищем своего времени, сочетая в себе идеологическую зашоренность и насыщенное деталями изложение хода событий, опиравшееся на всю доступную тогда источниковую базу. Путеводной звездой автора являлась сталинская цитата, согласно которой «советы, взятые как форма организации, есть оружие и только оружие. Это оружие можно при известных условиях направить против революции» [36].
Естественно, что главной ошибкой баварских коммунистов оказывалось «люксембургианское» преклонение перед стихийным движением масс, неспособность поставить себе на службу советы рабочих и солдатских депутатов. Споря в ряде сюжетов с Фрелихом, Застенкер в целом воспроизводил его концепцию БСР. Автору было трудно перещеголять германских коммунистов в их критике НСДПГ, однако тезис об их предательской роли оставался незыблемым. Парадоксально, но в 1934 г. главный из преда/39/телей, Э. Толлер, прибыл в СССР на Первый съезд советских писателей и был окружен всевозможным почетом [37].
БСР при всех своих ошибках рассматривалась идеологами большевизма, а вслед за ними и историками, как отражение света, которым озарила мир Октябрьская революция. Считался аксиоматическим и тезис о том, что своим существованием Советская Бавария оттянула на себя силы врага, помогла выжить Советской России. Мюнхенский коммунар К. Рецлав в воспоминаниях с гордостью сообщал читателю, что «своей борьбой в Баварии мы связали силы фрайкоровцев, которые в противном случае могли быть использованы для подавления революции в Советской России» [38].
Юбилейные издания (книга Застенкера появилась к пятнадцатилетию БСР) закрепляли в сознании советских читателей легенду о баварском Октябре и его кровавом подавлении, участники событий добавляли все новые краски в описание зверств белогвардейцев. «На каждого солдата выдавалось по нескольку литров вина, пива и водки в день, и обезумевшие, озверелые наемники набрасывались на мюнхенских пролетариев», «русских военнопленных расстреливали сотнями в день» [39]. В упрек коммунарам ставилась пассивная тактика, выжидание революции в соседних странах, в то время как надо было совершить военный прорыв на Восток, в направлении Будапешта и Вены. Обращает на себя внимание милитаризация официальной памяти о БСР в Советском Союзе.
Публицистические работы и воспоминания баварских эмигрантов, появившиеся в тридцатые годы, уже не так информативны. Однажды появившись на свет, официальная версия истории БСР становилась все более нетерпимой к любым уклонам и разночтениям. Левинэ, сохраняя ореол несломленного героя, получал все более резкие упреки за недооценку авангардной роли партии и даже склонность к синдикализму (отождествление фабзавкомов и политических советов). Характерный пример подобного сгущения красок дает посвященная Левинэ статья в Большой советской энциклопедии, датированная 1938 г.: «ошибки люксембургианского характера тяготели над его практической деятельностью и в значительной степени ускорили поражение Баварской советской республики» [40].
Приспособление к реалиям сталинской идеократии, использование опыта БСР для воспевания большевистской модели партийной диктатуры не стали для баварских эмигрантов индульгенцией в эпоху большого террора. Попав в опалу, Э. Волленберг сумел покинуть пределы Советского Союза в июле 1934 г. Не прошло и трех лет, как за принадлежность к его «троцкистской антипартийной организации» было арестовано большинство участников БСР, нашедших политическое убежище в СССР [41]; среди них были В. Будих, К. Петермейер, Г. Таубенбергер. По надуманному обвинению в шпионаже Военной коллегией Верховного суда СССР были приговорены к расстрелу М. Левин и Т. Аксельрод. Не вернулись из ГУЛАГа Ф. Роттер и Г. Губер.
В ходе допросов поражение Мюнхенской коммуны трактовалось следователями НКВД как личная вина обвиняемых, давало повод для подозрений в предательстве. В ходе судебного заседания председательствующий спросил врача С. Минцера, который после подавления БСР отсидел в тюрьме всего несколько недель: «почему Вам тогда так мало дали?» [42]. В итоге, когда пришло время очередного юбилея Советской Баварии, о нем некому было вспомнить. Впрочем, весной 1939 г. слово «Бавария» порождало у европейцев уже совершенно иные ассоциации. /40/
КОРИЧНЕВЫЕ: ТОЧКА ОТСЧЕТА
Отношение нацистов к историческому опыту Советской Баварии, и шире — германской революции 1918-1919 гг., характеризовалось двумя факторами. Оно было максимально персонифицировано и четко распадалось на два полюса, отражая черно-белое видение мира, характерное для идеологии Гитлера и его окружения. На темной стороне оказывались враги немецкого народа — евреи, чужеземцы (в их число попадали и русские), которые воспользовались внутриполитическим кризисом в стране для того, чтобы обрушить привычный порядок и захватить власть в свои руки. На светлой — национально мыслящие военные и добровольцы, с риском для жизни задушившие гидру революции, которая грозила Германии исчезновением с политической карты мира.
Особое место, которое занимали баварские события в нацистской идеологии, определялось не только тем, что именно здесь «азиатский большевизм» добился наибольших успехов. Многие из будущих лидеров НСДАП оказались в Мюнхене весной-летом 1919 г., хотя далеко не все из них внесли заметный вклад в военное подавление БСР. Гитлер служил в одной из частей местного гарнизона, прибыв туда из госпиталя 19 ноября 1918 г. В дни существования БСР никакого желания примкнуть к ее противникам ефрейтор Гитлер не проявлял; напротив, 16 апреля 1919 г. был избран в солдатский совет своего батальона, симпатизировавший социал-демократам [43]. Свои политические взгляды он впервые артикулировал несколько позже, когда Мюнхен уже находился под контролем правительственных войск. В «Майн Кампф» появилась изрядно отредактированная версия, исходящая из того, что революционные события в Баварии привели к «советской диктатуре, то есть, лучше сказать, к временной диктатуре евреев, чего зачинщики революции добивались как своей конечной цели во всей Германии». Гитлер якобы публично выступил против советской власти, и в конце апреля едва не был арестован коммунистами. Документально подтверждено лишь то, что он был зачислен в комиссию, которая занималась расследованием деятельности солдат полка в дни Советской Баварии [44]. Так или иначе, это позволило ему остаться на армейском пайке, а потом попробовать свои силы в качестве штатного пропагандиста рейхсвера.
Перечисление будущих лидеров «третьего рейха», отметившихся в Баварии весной 1919г., занимает около страницы [45]. Э. Рем служил в штабе корпуса Эппа, а затем стал заместителем военного коменданта Мюнхена. Р. Гесс являлся одним из добровольцев и неоднократно позировал на фотографиях, запечатлевших триумф «освободителей». Г. Гиммлеру было 18 лет, он успел закончить школу унтер-офицеров и в конце апреля 1919 г. вступил во фрайкор Оберланд, формировавшийся в городе Ландсхут [46]. С января 1919 г. по баварской земле ходил А. Розенберг — будущий автор расовой теории национал-социализма. Изданный в Мюнхене альбом «Могильщики России» содержал карикатурные портреты вождей РКП (б), в число которых попали лидеры БСР Е. Левинэ и Т. Аксельрод [47]. В предисловии к альбому, которое было написано Розенбергом, большевизм выступал в качестве ответвления еврейско-масонского заговора, раскинувшего свои щупальца по всему миру.
На протяжении всего существования Веймарской республики нацистская пропаганда эксплуатировала страх обывателя перед «красной угрозой», отождествляя ее с экспансией мирового еврейства. Да и превращение Мюнхена в опорный пункт НСДАП невозможно представить себе вне контекста событий 1919 г. Сразу же после прихода /41/ Гитлера к власти на коммунистов и социалистов обрушилась волна репрессий. Э. Мюзам брошен в концлагерь и там убит, В. Будих чудом выбрался из застенков штурмовиков, у Р. Шолленбруха в тюрьмах и концлагерях оказались почти все родственники, сохранившие верность КПГ. В 1937 г. значительное количество судебных дел мюнхенских коммунаров было затребовано партийными организациями НСДАП, гестапо и прокуратурой. Очевидно, это происходило в рамках очередной кампании по унификации немецкого общества. Досталось даже мертвым — останки Ландауэра и Эйснера были перезахоронены на еврейском кладбище, надгробия над их могилами уничтожены.
Полузабытые сюжеты, связанные с Советской Баварией, вновь оказались востребованными. Со страниц массовых изданий на читателя обрушивался вал запоминающихся образов — «смерть над Мюнхеном», «очаг красной чумы», «бесчинствующие недочеловеки» [48]. Появились даже литературные произведения о БСР, выдержанные в национально-патриотическом ключе, на разные лады обыгрывавшие в своих названиях ненавистное прилагательное «красный» [49]. В 1937 г. массовым тиражом был переиздан альбом Г. Гофмана, содержавший уникальную подборку фотографий, снятых в дни существования БСР. В предисловии личный фотограф Гитлера отдал должное политической конъюнктуре, заявив, что современная Испания является наглядным подтверждением того, во что мировой большевизм собирался превратить Германию [50].
Программным можно было бы назвать заголовок последней части иллюстрированной книги Шрикера: «Мюнхен или Москва». Начав с того, что падение династии Виттельсбахов спровоцировал один-единственный посланец из России, автор в заключение поднимался до обобщений вселенского масштаба. Доблестные войска и фрайкор «освободили Баварию от красной чумы, вырвали рычаги власти из рук московских эмиссаров, прекратили террор преступных фантазеров»51. Был остановлен девятый вал мирового большевизма, сопоставимый с нашествием на средневековую Европу азиатских кочевников. Однако неблагодарная Антанта отплатила за это Германии унижением Версальского мира.
История «спасителей отечества» также не осталась без внимания нацистских идеологов. На середину 1930-х годов пришелся всплеск издания мемуарной литературы, принадлежавшей перу активных участников военного уничтожения Мюнхенской коммуны [52]. В 1936-1942 гг. появилась серия трудов военно-исторического института вермахта, детально рассматривавших участие армейских частей и фрайкора в подавлении германской революции [53]. Четвертый том серии был посвящен событиям в Баварии, во введении к нему обосновывалось их особое значение: «именно в Мюнхене русскому большевизму удалось впервые в Германии свить себе гнездо в качестве государственного образования, пусть даже недозрелого и несформировавшегося» [54]. Следует отдать должное скрупулезности составителей этого труда — он основывался на архивных материалах, содержал карты и схемы развертывания правительственных войск, детальную хронологию событий. Армейские чиновники избегали безудержного воспевания «героев-освободителей» Верхней Баварии, признавая, что «бои с большевизмом были /42/ несравнимы с событиями Великой войны ни с точки зрения длительности и ожесточенности, ни с точки зрения понесенных потерь» [55]. Однако и эта книга полностью вписывалась в поток унифицированной исторической памяти нацистской эпохи — поток, исчезнувший вместе с ушедшим в небытие «тысячелетним рейхом».
ЧЕРНО-КРАСНО-ЗОЛОТЫЕ: НЕДОСТИЖИМЫЙ КОНСЕНСУС
Цветовые аналогии можно продолжить и в направлении послевоенной германской истории. Бело-голубая баварская линия после 1945 г. сошла на нет, подчинившись «демократическому перевоспитанию», которое в равной степени реализовывались во всех землях ФРГ. С известной долей условности охранительную функцию, в том числе и по отношению к прошлому, приняли на себя христианские демократы, «черные», согласно принятой в ФРГ цветовой градации. «Антикоммунизм был определяющей идеологической эмблемой эры Аденауэра» [56], и это никак не стимулировало изучение советской составляющей германской революции 1918-1919 гг. Профессиональные историки сужали поле собственного научного поиска, сводя дело к альтернативе: либо социальная революция, чреватая большевизмом, либо революция либерально-демократическая, победа которой, в конечном счете, была оплачена союзом республиканцев со старой военно-политической элитой [57].
Красные оттенки в общественной жизни и историографии на начальном этапе существования ФРГ вызывали повышенное внимание властей; расхожим объяснением их появления оставалась «рука Москвы». Ситуация в корне изменилась к концу 1960-х годов, когда на политическую авансцену вышло поколение детей, поставившее под вопрос легитимацию «сформированного общества» (Л. Эрхард), основанную на исторической амнезии. Конформисты как доминирующий социальный стереотип уступили место «бунтарям и революционерам», искавшим точки опоры и образы врага в новейшей германской истории. Красный цвет вновь вошел в моду, по крайней мере, в молодежной среде. В исторической науке ФРГ развернулась дискуссия о «третьем пути» германской революции, подразумевавшем ее опору на рабочие и солдатские советы. То, что этот путь не был реализован после Первой мировой войны, еще не являлось достаточным аргументом в пользу его иллюзорности [58].
Последующие десятилетия не привели к доминированию в оценках Советской Баварии «золотой» середины (золотой считается нижняя полоса на флаге ФРГ, обычно воспроизводимая в желтом цвете. Этим цветом обычно обозначают партию СвДП, олицетворяющую собой либерально-демократическую традицию германской истории). Духовный климат послевоенной эпохи отражали мемуары мюнхенского хирурга Ф. Зауэрбруха, востребованные массовым читателем. Консервативно-охранительный лейтмотив этого автора уже не нес в себе демонизации «красной угрозы», скорее речь шла о стремлении подняться над схваткой и подчеркнуть объективные причины послевоенного кризиса. Немцам, испытавшим на себе ужасы Второй мировой войны, пришлось признать, что три недели, которые просуществовали две советские республики в Баварии, обошлись без особых жертв и преступлений. Отдавая должное локальному патриотизму, Зауэрбрух считал это следствием национального характера баварцев. «В них осталось еще много крестьянского, например, неуклюжее упрямство. Их политическая активность проявляет себя гораздо чаще в словесных проклятьях, нежели в реальных делах» [59]. /43/
Вполне закономерным фактом послевоенной эпохи в Западной Германии стало и то, что первое монографическое исследование баварской революции вышло из-под пера американца А. Митчелла. Написанное с либерально-критических позиций, оно, подобно книге Вернера для коммунистов, явилось каноном для послевоенного поколения западногерманских историков. В названии книги Митчелла термин «советская республика» давался не в оригинальном, а в русифицированном варианте, который в самой Баварии 1919 г. не использовался [60]. Даже если объяснить этот факт влиянием «холодной войны», книга Митчелла не являлась ее продуктом. На основе архивных источников и анализа прессы ее автор показал глубинные причины радикализации баварской революции. Эта революция, в силу центробежных тенденций, доминировавших на территории бывшей германской империи, вышла из-под контроля умеренных лидеров СДПГ.
Признание в качестве аксиомы альтернативы «большевизм или демократия» неизбежно приводило часть исследователей к поиску внешнего воздействия на сторонников социальной революции в Германии, хотя сводить его к невидимой «руке Москвы» уже никто не решается. Научные труды с типичными для этого жанра названиями «Мюнхен и Москва», «Германия и большевизм» выходили в свет и в 1950-е, и в 1990-е годы [61]. Их объединяет доверие к воинственной риторике Ленина и его соратников, а также убежденность в том, что победа «спартаковцев» стала бы худшей из бед, которые могли обрушиться на Германию после Первой мировой войны.
Всплеск интереса к Баварской советской республике в конце 1960-х годов был связан не только с ее полувековым юбилеем, но и с общественным запросом на новые оценки германской истории. Лидеры молодежного протеста, бичуя «империалистическую реставрацию» и «обывательский фашизм», искали точки опоры в социалистическом рабочем движении. «Забытая революция», которая на протяжении десятилетий находилась в тени военного поражения Германии, вновь приобрела романтический облик, стала одной из центральных тем в постаденауэровской ФРГ.
Стремление студенческих активистов найти в первоисточниках «скрытое знание», которое не замечала или сознательно скрывала академическая профессура, привело к активному переизданию документов и публицистики революционной эпохи. История вновь обрела практическую пользу, демонстрируя альтернативные проекты организации политической жизни. Понятие «рабочие советы» казалось новому поколению левых радикалов «волшебным ключиком», открывавшим дверь из безрадостного настоящего в светлое будущее. Книжный рынок откликнулся на растущий спрос появлением нового жанра научно-популярных работ, создатели которых предоставили слово самим участникам событий. Здесь Советской Баварии повезло — будучи «республикой писателей», она оставила после себя богатое литературно-публицистическое наследие. Первый из сборников уже в год своего издания достиг тиража в 10 тыс. экземпляров и по популярности мог бы поспорить с детективными романами [62].
Самоустранение составителей от собственных оценок революционных событий в Баварии не могло быть полным. Те или иные симпатии проявлялись и в подборе публикуемых документов (например, включении в них последней речи Левинэ на суде), и в комментариях, открывавших каждую главу, и даже в выборе автора предисловия к книге. Т. Дорст предоставил слово профессору-русисту Гейдельбергского университета Г. Нейбауэру, который изложил академическую версию событий. Напротив, в сборнике Г. Шмольце, явно симпатизирующего революционерам, автором предисловия стал Э. Кольб, один из самых известных исследователей советского движения в Германии. С точки зрения Кольба, вопрос о «большевизации» Германии к моменту захвата власти /45/ коммунистами в Мюнхене был уже предрешен, поэтому БСР была всего лишь эпилогом революционной эпохи — «но эпилогом, драматический ход которого политические страсти участвовавших в нем сторон довели до самой высшей точки» [63].
С консервативно-охранительных позиций представляло Советскую Баварию документальное издание, подготовленное к ее полувековому юбилею Мюнхенским городским музеем [64]. Стремление дать слово первоисточникам сыграло с составителем злую шутку — цитируя пропагандистские документы «белых», он представил правительство коммунистов в самом черном цвете. Наряду со «страшилками» о грабежах и голоде в Мюнхене в книгу попало и анекдотичное утверждение о том, что 22 апреля лидеры коммунистической, БСР были вынуждены отменить всеобщую стачку для того, чтобы красноармейцы успели постричься перед пасхой. На этом можно было бы не заострять внимание, но тезис о ритуальной стрижке можно встретить в научной литературе именно со ссылкой на данный сборник документов [65].
Если бы книгоиздатели провели конкурс на самый объективный показ истории баварской революции, то победителем, скорее всего, оказался бы альбом, факсимильно воспроизводивший листовки и плакаты той эпохи. Он увидел свет в 1968 г., эпохальном для историографии БСР [66]. 10 лет спустя, к очередному юбилею появилась работа К. Крайлера, открывшая новое направление в изучении Советской Баварии [67]. Отдавая должное социокультурному подходу, автор сосредоточил свое внимание на психологических портретах ее главных действующих лиц, стремясь понять их внутренние мотивы и побуждения. Включая в собственный текст документы и воспоминания исследуемой эпохи, Крайлер дал возможность читателю самостоятельно окунуться в гущу революционных событий.
По сравнению с первым поколением сборников «от первого лица», посвященных Советской Баварии, издания 1980-х годов значительно выросли в объеме, пополнились новыми именами и архивными материалами, приобрели концептуальную завершенность [68]. В рамках «политической истории литературы» (К. Крайлер) на первом месте оказались не объективные факторы послевоенной эпохи, а личные амбиции художественной богемы, которая и привела Верхнюю Баварию к советскому эпизоду ее истории.
Границы такого подхода показал документальный сборник, подготовленный историком и писателем Ф. Хитцером и предоставивший слово коммунистам [69]. Леворадикальная аргументация Хитцера, фиксирующего причинно-следственную связь между насильственным подавлением БСР и превращением Баварии в заповедник национал-социализма, выглядит не слишком убедительно. В то же время следует отдать должное энтузиазму, с которым автор сборника изучил фонд судебных дел мюнхенской прокуратуры, найдя и опубликовав ряд чрезвычайно интересных исторических документов.
Рост общественного интереса к германской революции в целом и Советской Баварии частности привел к корректировке оценок историками, опирающимися на социал-демократическую традицию. Российские большевики и их немецкие единомышленники перестали быть «наибольшим злом», их постепенно интегрировали в общую картину /46/ германской революции. Более того, определенная часть вины за раскол социалистического рабочего движения и братоубийственную войну в 1918-1919 г. стала возлагаться и на лидеров СДПГ, в частности представителей ее баварской организации [70]. Леворадикальные выступления, в том числе провозглашение БСР, отражали настроения немалой части социальных низов, прежде всего молодежи, вернувшейся с полей сражений и столкнувшейся с тем, что в мирной жизни для нее нет места. Более жесткие оценки стали даваться «кровавой бане», которую устроили в Мюнхене генералы правительственных войск и командиры фрайкора при явном поощрении со стороны берлинских властей [71].
Вопрос об «упущенных шансах» наиболее остро сформулировал П. фон Эртцен, представитель левого крыла социал-демократической историографии. С его точки зрения, в ходе германской революции «единственной подлинной альтернативой буржуазной демократии был не большевизм, а социальная демократия, опирающаяся на Советы» [72]. Применительно к БСР такая постановка вопроса побуждает историков рассуждать о возможности формирования в начале апреля единого социалистического правительства. Гофман, оглядывавшийся и на Берлин, и на буржуазные партии в самой Баварии, не решился пойти на риск формирования коалиции левых сил без участия коммунистов [73].
В отличие от своих советских коллег, историки ФРГ не меняли своего мнения по команде, однако и в их историографической среде можно отметить очевидные общие тенденции. Так, в 1980-е годы происходит известная ревизия устоявшихся оценок германской революции: ее вновь стали вписывать в более широкий контекст «тоталитарной эпохи». Э. Нольте подчеркнул, что для лидеров обеих советских республик в Баварии «русский пример был прямо-таки всемогущим» [74]. В свою очередь, опыт правления коммунистов в Мюнхене стал важным стимулом для доминирования антимарксизма в мировоззрении Гитлера. Нольте увидел в страхе перед угрозой мирового большевизма не только одну из причин подъема национал-социалистического движения, но и установил между ними причинную связь. Это стало предметом знаменитого «спора историков», всколыхнувшего в ФРГ не только профессионалов, но и широкие общественные круги [75].
Франкфуртский историк Г. Кенен выступил против далеко идущих обобщений Нольте, признав, что использованные им записи в дневнике писателя Т. Манна, датированные концом апреля, нельзя вырывать из общего контекста эпохи. С одной стороны, они свидетельствовали о «спонтанном переходе на сторону белых». Но в то же время писатель и до, и после БСР выражал симпатии Советской России, присматривался к идеологии большевизма. «Томас Манн был гораздо больше подвержен тому очарованию, которое русская революция вызывала даже в кругах буржуазно-консервативной интеллигенции. Короткая вспышка агрессивного страха в дни гибели Советской республики (в Баварии. — А.В.) осталась не более чем эпизодом» [76]. /46/
Правое крыло в историографии ФРГ традиционно составляют профессионалы и любители, занимающиеся военной историей. На пике «левой волны» конца 1960-х годов явным диссонансом прозвучало глубокое исследование X. Шульце, посвященное роли военизированных добровольческих формирований в процессе становления Веймарской республики. Именно фрайкоры, считает автор, остановили территориальный распад германского рейха и не допустили превращения страны в базу коммунистической экспансии77. В русле такого подхода военное подавление Советской Баварии выступает ответом на «красный террор» и спонтанное восстание горожан против коммунистов, которое перечеркнуло осторожные планы командования правительственных войск [78].
Г.И. Кох в монографии, посвященной боевому пути германских и австрийских фрайкоров в 1918-1923 гг., также уделил немалое внимание революционным событиям в Баварии. Встав на сторону одной из партий гражданской войны, автЪр не удержался от повторения ее пропагандистских клише. Коммунисты представлены «чужеземными» демагогами, сумевшими одурачить доверчивых баварцев, вооруженные силы БСР выглядят едва ли не бандой грабителей, терроризирующей мирных горожан: «Красная армия принципиально никого не брала в плен». Кох фактически оправдывает бойню, устроенную в Мюнхене — во-первых, она являлась местью за преступные оргии «спартаковцев», во-вторых, отвечала общей логике гражданской войны, в которой солдаты фрайкора находились с начала 1919 г. [79]
К числу завзятых ревизионистов относятся историки-любители, которых много в современной Германии. Для их трудов характерны крайние оценки, абсолютизация значения того или иного источника, обнаруженного в архивах. Пафос одной из таких работ заключается в фактическом оправдании вюртембергских офицеров, отдавших приказ о расстреле 53 русских военнопленных, в начале мая 1919 г. попавших в их руки в одном из пригородов Мюнхена [80]. С точки зрения автора книги, приказ соответствовал статусу чрезвычайного положения, введенного в Баварии. И уж совсем непонятно, почему мотивы этого преступления следует оправдывать ссылками на тяжелую судьбу германских военнопленных, томившихся в российских лагерях. На этой работе можно было бы не останавливаться, если бы она не олицетворяла собой определенный спектр общественных настроений консервативного толка в ФРГ 1980-х годов, делающих себе имя на защите чести германской армии, якобы поруганной социалистами и либералами Веймарской эпохи. Однако большинство ученых убеждено в том, что офицеры правительственных войск и командиры фрайкора совершали военные преступления, ибо «подстрекали солдатню, лишившуюся каких-либо тормозов в ходе войны, к политически мотивированным убийствам» [81].
1980-е годы оставили свой след в историографии БСР не только «поправением» исследовательского мейнстрима. Стали появляться монографии о региональных советских республиках, написанные, как правило, молодыми историками [82]. Их следовало бы отнести скорее к жанру краеведения, нежели микроистории. При всей позитивистской добросовестности в поиске и изложении фактов, авторам не хватает интеграции местных событий в общий контекст революционной эпохи. Новаторский характер имел сборник статей группы искусствоведов, рассмотревших зрительные образы, в кото/47/рых Советская Бавария представала перед современниками [83]. К очередному юбилею БСР в 1989 г. была»организована выставка фотографий революционной эпохи. В каталоге выставки опубликованы новые архивные документы, среди статей, существенный научный интерес представляет та, что посвящена пропаганде контрреволюционных сил [84].
В том же юбилейном году вышла в свет двухтомная работа М. Зелигмана «Восстание советов», посвященная первой советской республике. Не скрывая своих симпатий к левым силам, автор не пожертвовал ради них научной объективностью исследования. Содержательный стержень работы возвращает читателя к спорам о возможности «третьего пути» германской революции. Зелигман ставит советское движение выше амбиций отдельных лидеров социалистических партий. Если те жили в традиционном мире политической борьбы, то простые рабочие хотели создать такую систему власти, которая напрямую откликалась бы на их сокровенные надежды и чаяния.
Зелигман предпочитает называть массовое советское движение радикальным, но не революционным, подчеркивая широту и расплывчатость его идейной базы. Отсюда следует вывод об отсутствии непреодолимой стены между первой и второй советскими республиками — если уж первую из них считали «мнимой», то вторая заслуживала этого эпитета в гораздо большей степени [85]. Заслугой автора работы является анализ процесса утверждения советской власти не только в Мюнхене, но и в мелких городках, окружавших баварскую столицу. Зелигман считает, что именно там развернулись самые яркие события и острые конфликты марта-апреля 1919 г. [86]
«Красная» по своей эмоциональной окраске, «базисная» по своей методологии и безупречная с научной точки зрения, книга Зелигмана вполне могла бы стать отправной точкой «срастания» исторических школ ФРГ и ГДР, сближения их концептуальных основ, сравнительного анализа фактических достижений. Однако такой «примирительный» сценарий не был реализован; объединительный процесс 1990-х годов проходил под жестким контролем западной стороны. Пересмотрев наиболее одиозные оценки, многие из историков бывшей ГДР продолжали вести арьергардные сражения, отстаивая свое видение революционного прошлого.
Они влились в ряды заметного в современной Германии научно-публицистического течения, которое можно было бы назвать посткоммунистическим. Его общим знаменателем является тезис о поражении «народной» революции 1918-1919 гг., победа которой могла бы уберечь Германию от нацистской диктатуры. В левой прессе регулярно отмечаются памятные даты, связанные с Советской Баварией. В мае 2009 г. представители левой художественной богемы Мюнхена устроили перформанс, «присвоив» знаменитой площади перед городской ратушей имя лидера БСР Эйснера [87].
При всей политкорректности, в рамках которой работают и пишут в современной ФРГ сторонники левых взглядов, в их трудах все же чувствуется традиционное деление на «своих» и «чужих». Отрадно, что из числа последних были исключены независимцы во главе с Толлером, что позволило выровнять линию фронта между «красным Мюнхеном» и «белогвардейским Бамбергом». С явной симпатией к революционерам написаны научно-популярные и публицистические работы, посвященные женщинам-участницам БСР [88]. Включение в них переписки, сохранившейся в судебных делах революционерок, /48/ представляет читателю внутренние мотивы поведения этих женщин. Для них речь шла не столько о воплощении в жизнь доктрин Маркса или Ленина, сколько о собственном освобождении от гнета и условностей буржуазного общества.
Историки, художники и литераторы, которые пытаются донести до современного читателя или зрителя светлый образ деятелей Советской Баварии, в современной ФРГ являются маргинальной группой без внутренних связей и внешней поддержки. Фактом является то, что этот образ относится скорее к сфере «политики прошлого», нежели к достижениям академической науки [89]. Интерес последней к событиям апреля 1919 г. в Мюнхене и Южной Баварии на сегодняшний день минимален, хотя книжные полки библиотек регулярно пополняются образцовыми монографиями, рассматривающими среди прочего и этот эпизод германской революции [90]. Энтузиастам-одиночкам, которые продолжают писать в ключе посткоммунистической традиции, приходится идти против доминирующих тенденций историографии ФРГ, которую прежде всего интересует «долгий путь Германии на Запад» [91].
Так или иначе, связанные с БСР события почти вековой давности продолжают нести в себе известный политический заряд, хотя эпоха идеологизированных мифов ушла в прошлое вместе в XX в. Эти мифы давно уже покинули партийные программы, но отчасти продолжают жить в общественном мнении современной Германии, в том, что немцы называют «культурой воспоминаний». Характерно, что в Баварской исторической энциклопедии все еще не появилась обобщающая статья под названием «Советская республика 1919 года» [92]. Нетрудно предположить, что приближающиеся столетие БСР вызовет всплеск мемориальных публикаций о ней не только академического характера. Это можно только приветствовать — любое общество движется вперед только тогда, когда ясно представляет себе все взлеты и падения своего собственного прошлого. А значит, споры о нем будут продолжаться.
1. Bayerischer Kurier, 7.V.1919.
2. Доклад прусского посланника в Баварии графа Цеха в германский МИД от 5 мая 1919 г. -Politisches Archiv des Auswartigen Amtes, Berlin, R 2733.
3. Bayerisches Staatsarchiv, Munchen, Staatsanwaltschaft 3124, Bl. 5.
4. Ibid., Bl. 150.
5. Geyer M.H. Verkehrte Welt. Revolution, Inflation und Moderne. Munchen 1914-1924. Gottingen, 1998, S. 94-103.
6. См. специальные приложения к мюнхенскому журналу «Вопросы актуальной политики», первые два из которых были посвящены событиям ноября 1918 — марта 1919 г. — Die neue Zeit in Bayern. Die Zeit der zweiten Revolution in Munchen. Munchen, 1919.
7. «Тот факт, что дикое господство шутов так долго и так тупо терпели, стал для Мюнхена несмываемым позором», — записал в дневнике Томас Манн 4 мая 1919 г. — Mann Th. Tagebiicher 1918-1921. Frankfurt а. М., 1979, S. 226.
8. Zerstorung des Wirtschaftslebens Miinchens durch die Kommunistenwirtschaft 8. bis 30. April 1919. Munchen, 1919.
9. Gerstl M. Die Munchener Rate-Republik. Munchen, 1919, S. 130.
10. Hauptstaatsarchiv Bayern, Kriegsarchiv, RWGrKdo 4, Bl. 252, 347.
11. Eck N. Spartaklwirtschaft in Oberbayern. Miesbach, 1919; Karl J. Die Schreckensherrschaft in Munchen und Spartakus im bayrischen Oberland. Tagebiicher und Ereignisse aus der Zeit der «bayrischen Raterepublik» und der Munchner Kommune im Fruhjahr 1919. Munchen, 1919; Krieger H. Aus Miinchens dunklen Tagen. Zusammenbruch der Raterepublik. Vlotho, 1919; Smilg-Benario M. Drei Wochen Munchener Raterepublik. Berlin, 1919.
12 «Трезво и беспристрастно, в стремлении проявить максимально возможную объективность, в книге будут представлены события, которые разворачивались при той или иной государственной власти». — Gerstl М. Op. cit., S. 5.
13. Шпенглер О. Пруссачество и социализм. М., 2002, с. 22.
14. Вся военная операция против БСР излагалась Носке в одном предложении: «После кровопролитных боев в окрестностях Мюнхена наши войска вступили в него 1-го мая». — Носке Г. Записки о германской революции (от восстания в Киле до заговора Каппа). М., 1922, с. 114, 117.
15. Gumbel Е. Vier Jahre politischer Mord. Berlin, 1922; Гумбель Э.И. Четыре года политических убийств. М.-Пг, 1923.
16. Фест И. Гитлер, т. 1. Пермь, 1993, с. 154.
17. Die Noskes hausen in Munchen. — Rote Fahne, 3.V.1919.
18. Munchen. — Rote Fahne, 4.V.1919.
19. «Ее существование и ее гибель окажут огромное воздействие на просвещение и сплочение пролетарских масс, то просвещение и сплочение, которое чем дальше, тем больше происходит под лозунгом советской системы». — Письмо К. Цеткин В.И. Ленину от 30 апреля 1919 г. — Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ), ф. 2, on. 1, д. 10156, л. 4.
20. Правда, 6.V.1919r.
21. Беседа состоялась 14 августа 1920 г. См. показания Будиха после его ареста в 1938 г. — Государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ), ф. 10035, on. 1, д. П-22256.
22. В апреле 1920 г. М. Левин находился в венской тюрьме Штайнхоф под угрозой выдачи германским властям. Вместе с венгерскими коммунистами он объявил голодовку, но это не помогло его освобождению. В СССР Левин работал в Исполкоме Коминтерна, затем занимался научной и преподавательской деятельностью. 21 ноября 1921 г. с ним беседовал В.И. Ленин. В 1926 г. при заполнении партийной анкеты Левин называл себя «главным комиссаром баварской Красной Армии». — РГАСПИ, ф. 495, оп. 142, д. 9, л. 1-4; ф. 546, on. 1, д. 498; Ленин В.И. Биохроника, т. 11. М., 1980, с. 622.
23. NeueZeitung, 13.IV.1929.
24. «Руководимые русскими товарищами Левиным и Аксельродом, коммунисты отказались участвовать в лже-маневре (формального провозглашения Советской республики. — А.В.) и образовали второй Центральный совет, так что Бавария одно время имела три правительства: бежавшее в Бамберг правительство Гофмана, меньшевистский и большевистский центральные советы в Мюнхене». — Кеннет Г. О развитии германской революции. — Коммунистический Интернационал, 1919, № 3.
25. Второй конгресс Коммунистического Интернационала. Стенографический отчет. Пг, 1921, с. 9.
26. Werner P. Munchener Erfahrungen. — Die Internationale, 1919, № 9/10, S. 5-6.
27. P.L. Die Kehrseite. — Die Internationale, 1919, № 9/10, S. 10, 12.
28. «За кровавой оргией солдатни последовала разнузданная вакханалия борзописцев капитала, опьянявшихся ядом собственной лжи, грязными картинами своей извращенной фантазии и похвалами, на которые не скупилась для них реакция за их сутенерскую служб». — Вернер П. Баварская Советская республика. М., 1924, с. 5.
29. Muhsam Е. Von Eisner bis Levine. Die Entstehung und Niederlage der baynschen Raterepubhk. Berlin, 1929, S. 6.
30. Предисловие А. Стецкого к кн.: Волленберг Э. (Вальтер). Бои Баварской Красной армии. Дахау, 1919. М., 1925, с. 6.
31. Слонимский М.Л. Повесть о Левинэ. Л., 1936, с. 55.
32. Протокол заседания группы мюнхенских эмигрантов в Москве 1 марта 1929 г., посвященной предстоящему юбилею. — РГАСПИ, ф. 495, оп. 292, д. 49, л. 1.
33. Баварская Красная армия в песнях. Текст Э. Волленберга. М., 1929, с. 7.
34. Левин М. Баварский пролетариат на аванпосте социальной революции. — Правда, 13.IV.1929.
35. Застенкер Н.Е. Баварская советская республика. М., 1934.
36. Сталин И.В. Сочинения, т. 13, с. 228.
37. Oberloskamp Е. Fremde neue Welten. Reisen deutscher und franzosischer Linksintellektueller in die Sowjetunion 1917-1939. Miinchen, 2011, S. 111-128.
38. Relzlaw K. Spartakus. Aufstieg und Niedergang. Erinnerungen eines Parteiarbeiters. Frankfurt a. M., 1971, S. 175.
39. Будих-Дитрих В. Мюнхенские коммунары. М., 1929, с. 18, 19.
40. Большая советская энциклопедия, т. 36. М., 1938, с. 151.
41. Muller R. Menschenfalle Moskau. Exil und stalinistische Vcrfolgung. Hamburg, 2003.
42. ГАРФ, ф. 10035, on. 1, д. П-65027, л. 94.
43. Joachimsthaler A. Hitler in Miinchen 1908-1920. Frankfurt a. M. — Berlin, 1992, S. 188-189, 201-202.
44. См. справку о Гитлере, составленную баварским министерством внутренних дел 8 мая 1924 г. — Plockinger О. Fruhe biographische Texte zu Hitler. — Vierteljahrshefte fur Zeitgeschichte, 2010, № 1, S. 107-108.
45. Holler H. Der Anfang, der ein Ende war: die Revolution in Bayern 1918/19. Berlin, 1999, S.232-233.
46. Longerich P. Heinrich Himmler. Biographie. Miinchen, 2008, S. 33-34.
47. Totengraber Russlands. Miinchen, 1921.
48. Schricker R. Rotmord uber Miinchen. Berlin, 1934.
49. Schramm W. Die roten Tage. Roman aus der Munchener Ratezeit. Miinchen, 1933; Weigand W. Die rote Flut. Der Munchener Revolutions- und Ratespuk 1918/19. Ein Roman. Miinchen, 1935.
50. Hoffmann H. Ein Jahr der bayerischen Revolution im Bilde. Text von Emil Herold. Miinchen, 1937, S. 5.
51. Schricker R. Op. cit., S. 173.
52. Zenetti E. Die Freiwilligenbatterie Zenetti. Erinnerungen an die Zeit der Niederwerfung der Rateherrschaft in Bayern. Miinchen, 1934; PitrofD. Gegen Spartakus in Miinchen und im Allgau. Miinchen, 1937.
53. Darstellungen aus den Nachkriegskampfen deutscher Truppen und Freikorps, Bd. 1-8. Berlin, 1936-1942.
54. Die Niederwerfung der Rateherrschaft in Bayern 1919. Im Auftrage des Oberkommando der Wehrmacht herausgegeben vom Kriegsgeschichtlichen Forschungsamt des Heeres. Berlin, 1939, S. IV.
55. Ibid.,S. 180.
56. Зонтхаймер К. Федеративная Республика Германия сегодня. Основные черты политической системы. М., 1996, с. 51.
57. Ullrich S. Der Weimar-Komplex. Das Scheitern der ersten deutschen Demokratie und die politi-sche Kultur der fruhen Bundesrepublik. Gottingen, 2009, S. 573-574.
58. Критические оценки дискуссии о «третьем пути» советскими историками см.: Орлова М.И. Германская революция 1918-1919 гг. в историографии ФРГ. М., 1986; Драбкин Я.С. Проблемы и легенды в историографии Германской революции, 1918-1919 гг. М., 1990.
59. Sauerbruch F. Das war mein Leben. Miinchen, 1951, S. 322.
60. Mitchell A. Revolution in Bavaria 1918-1919. The Eisner Regime and the Soviet Republic.
61. Neubauer H. Munchen und Moskau 1918/1919. Zur Geschichte der Ratebewegung in Bayera. Munchen, 1958; Merz K.-U. Das Schreckbild. Deutschland und der Bolschewismus 1917 bis 1921. Berlin, 1995.
62. Die Munchener Raterepublik. Zeugnisse und Kommentar. Munchen, 1966.
63. Revolution und Raterepublik in Munchen 1918/19 in Augenzeugenberichten. Dusseldorf, 1969, S. 12.
64. Revolution und Rateherrschaft in Munchen. Aus der Stadtchronik 1918/1919. Munchen, 1968.
65. Koch H. W. Der deutsche Burgerkrieg. Eine Geschichte der deutschen und osterreichischen Frei-korps 1918-1923. Berlin, 1978, S. 115.
66. Appelle einer Revolution. Dokumente aus Bayern zum Jahr 1918/1919. Das Ende der Monar-chie, das revolutionare Interregnum, die Ratezeit. Munchen, 1968.
67. Kreiler K. Die Schriftstellerrepublik. Zum Verhaltnis von Literatur und Politik in der Munchner Raterepublik. Ein systematisches Kapitel politischer Literaturgeschichte. Berlin, 1978.
68 Literaten an der Wand. Die Munchner Raterepublik und die Schriftsteller. Frankfurt a. M., 1980; Umsturz in Munchen. Schriftsteller erzahlen die Raterepublik. Munchen, 1988.
69. Hitzer F. Der Mord in Hofbrauhaus. Unbekanntes und Vergessenes aus der Baierischen Raterepublik. Frankfurt a. M., 1981.
70. Krietzer P. Die Bayerische Sozialdemokratie und die bayerische Politik in den Jahren 1918-1923. Munchen, 1969.
71. Историк социал-демократ С. Миллер пишет, что аресты и расстрелы в Мюнхене не вытекали из военного положения, «они были вызваны ненавистью и жаждой мщения». — Miller S. Die Burde der Macht. Die deutsche Sozialdemokratie 1918-1920. Dusseldorf, 1974, S. 273. Другой представитель социал-демократической историографии ФРГ, Г.А. Винклер, подчеркивает прямую связь между кровавым подавлением БСР и превращением Баварии в центр нацистского движения. — Winkler НА. Von der Revolution zur Stabilisierung. Arbeiter und Arbeiterbewegung in der Weimarer Republik 1918 bis 1924. Berlin — Bonn, 1984, S. 190.
72. Oertzen P. Betriebsrate in der Novemberrevolution. Bonn, 1976, S. 67.
73. Holler R. Op. cit., S. 192.
74. Нольте Э. Европейская гражданская война (1917-1945). Национал-социализм и большевизм. М., 2003, с. 78.
75. Черкасов Н.С. «Спор историков» продолжается? — Новая и новейшая история, 1990, № 1, с. 171-184.
76. Кенен Г. Рассуждения аполитичного: Томас Манн о России и большевизме. — Германия и русская революция 1917-1924. М., 2004, с. 318, 319.
77. Schulze Н. Freikorps und Republik. 1918-1920. Boppard a. R., 1969, S. IX.
78. Ibid., S. 97-99.
79. KochH.W. Op. cit., S. 118-119.
80. Автор ставит перед собой задачу, типичную для историков-любителей: «Опровергнуть укоренившуюся искаженную картину, опирающуюся на круг источников, признанных академическими исследователями». — Kohlhaas W. Munchen 1919. Was damals war und noch heute wahr ist. Frankfurt a. M., 1986, S. 5.
81. Baur J. Die russische Kolonie in Munchen 1900-1945. Wiesbaden, 1998, S. 59.
82. Kottnitz-Porsch B. Novemberrevolution und Rateherrschaft 1918/19 in Wurzburg. Wurzburg, 1985; Muller-Aenis M. Sozialdemokratie und Ratebewegung in der Provinz. Schwaben und Mittelfranken in der bayerischen Revolution 1918-1919. Munchen, 1986; Pollnick C. Revolution und Raterepublik. Aschaffenburg und die bayerische Raterepublik 1918/1919. Aschaffenburg, 2010.
83. Munchen 1919. Bildende Kunst, Fotografie der Revolutions- und Ratezeit. Ein Seminarbericht der Akademie der Bildenden Kunste. Munchen, 1979.
84. Revolution und Fotographie. Munchen 1918/1919. Berlin, 1989.
85. Seligmann M. Aufstand der Rate. Die erste Bayerische Raterepublik vom 7. April 1919. Grafe-nau, 1989, S. 52-53.
86. Ibid., S. 47.
87. Branns N. «Weltrevolution!» Vor 85 Jahren wurde Eugen Levine hingerichtet. — Junge Welt, 5.VI.2004.
88. Sternsdorf-Hauck Ch. Brotmarken und rote Fahnen. Frauen in der bayrischen Revolution und Raterepublik 1918/19; mit einem Briefwechsel zwischen Frauen vom Ammersee, aus Munchen, Berlin und Bremen. Koln, 2008.
89. Rudolph К. Revolution oder Faschismus? Die deutsche Revolution von 1918/19 in der neueren Historiographie und als Gegenstand der Geschichtspolitik. — Solidargemeinschaft und Erinnerungskul-tur im 20. Jahrhundert. Beitrage zu Gewerkschaften, Nationalsozialismus und Geschichtspolitik. Bonn, 2009, S. 489-500.
90. Koglmeier G. Die zentralen Rategremien in Bayern 1918/19. Legitimation — Organisation -Funktion. Munchen, 2001. Отметим раздел о революции 1918-1919 гг. на Интернет-портале Баварской государственной библиотеки: http://www.bayerische-landesbibliot
91. См. программную работу данного направления: Winkler Н.А. Der lange Weg nach Westen. Deutsche Geschichte vom Ende des Alten Reiches bis zum Untergang der Weimarer Republik. Munchen, 2000.
92. Historisches Lexikon Bayerns: http://www.historisches-lexikon-bay
