Натан Эйдельман – Виктор Астафьев * Переписка (1986)

Очень интересный документ, хорошо рисующий идеологически-духовную атмосферу в среде элиты советской гуманитарной интеллигенции в начале “перестройки”. Данная переписка получила довольно большое хождение в советском Самиздате в 1986 году.


Н. Я. ЭЙДЕЛЬМАН – В. П. АСТАФЬЕВУ

Уважаемый Виктор Петрович!

Прочитав все или почти все Ваши труды, хотел бы высказаться, но прежде – представлюсь.

Эйдельман Натан Яковлевич, историк, литератор (член СП), 1930 года рождения, еврей, москвич; отец в 1910-м исключен из гимназии за пощечину
учителю-черносотенцу, затем – журналист (писал о театре), участник первой мировой и Отечественной войны, в 1950- 55-м сидел в лагере; мать –
учительница, сам же автор письма окончил МГУ, работал много лет в музеях, в школе; специалист по русской истории XVIII- XIX веков (Павел I, Пушкин, декабристы, Герцен).

Ряд пунктов приведенной “анкеты” Вам, мягко говоря, не близок, да ведь читателя не выбирают.

Теперь же позволю себе высказать несколько суждений о писателе Астафьеве.

Ему, думаю, принадлежат лучшие за многие десятилетия описания природы (“Царь-рыба”); в “Правде” он сказал о войне, как никто не говорил. Главное же – писатель честен, не циничен, печален, его боль за Россию – настоящая и сильная: картины гибели, распада, бездуховности – самые беспощадные.

Не скрывает Астафьев и наиболее ненавистных, тех, кого прямо или косвенно считает виноватыми…

Это интеллигенты-дармоеды, “туристы”; те, кто орут “по-басурмански”, москвичи, восклицающие: “Вот когда я был в Варне, в Баден-Бадене”. Наконец, – инородцы.

На это скажут, что Астафьев отнюдь не ласкает также и своих, русских крестьян, городских обывателей.

Так, да не так!

Как доходит дело до “корня зла”, обязательно все же появляется зловещий горожанин Гога Герцев (имя и фамилия более чем сомнительны: похоже на Герцена, а Гога после подвергся осмеянию в связи с Грузией). Страшны жизнь и душа героев “Царь-рыбы”, но уж Гога куда хуже всех пьяниц и убийц, вместе взятых, ибо от него вся беда.

Или по-другому: голод, распад, русская беда – а тут: “было что-то неприятное в облике и поведении Отара. Когда, где он научился барственности? Или на курсах он был один, а в Грузии другой, похожий на того всем надоевшего типа, которого и грузином-то не поворачивается язык назвать. Как обломанный, занозистый сучок на дереве человеческом, торчит он по всем российским базарам, вплоть до Мурманска и Норильска, с пренебрежением обдирая доверчивый северный народ подгнившим фруктом или мятыми, полумертвыми цветами. Жадный, безграмотный, из тех, кого в России уничижительно зовут “копеечная душа”, везде он распоясан, везде с растопыренными карманами, от немытых рук залоснившимися, везде он швыряет деньги, но дома усчитывает жену, детей, родителей в медяках, развел он автомобилеманию, пресмыкание перед импортом, зачем-то, видать, для соблюдения моды, возит за собой жирных детей, и в гостиницах можно увидеть четырехпудового одышливого Гогию, восьми лет отроду, всунутого в джинсы, с сонными глазами, утонувшими среди лоснящихся щек” (рассказ “Ловля пескарей в Грузии”, журнал “Наш современник”, 1986, No 5, с. 125).

Слова, мною подчеркнутые, несут большую нагрузку: всем – надоели кавказские торгаши, “копеечные души”; то есть, иначе говоря, у всех у нас этого нет – только у них: за счет бедных (“доверчивых”) северян жиреет отвратительный Гогия (почему Гогия, а не Гоги?).

Сила ненавидящего слова так велика, что у читателей не должно возникнуть сомнений: именно эти немногие грузины (хорошо известно, что
торгует меньше 1% народа) – в них особое зло и, пожалуй, если бы не они, то доверчивый северный народ ел бы много отнюдь не подгнивших фруктов и не испытывал недостатка а прекрасных цветах.

“Но ведь тут много правды, – воскликнет иной простак, – есть на свете такие Гоги, и Астафьев не против грузинского народа, что хорошо видно из всего рассказа о пескарях в Грузии”.

Разумеется, не против: но вдруг забыл (такому мастеру непростительно), что крупица правды, использованная для ложной цели, в ложном контексте, – это уже неправда и, может быть, худшая.

В наш век, при наших обстоятельствах только сами грузины и могут так о себе писать или еще жестче (да, кстати, и пишут – их литература, театр, искусство давно уже не хуже российского); подобное же лирическое отступление, написанное русским пером, – та самая ложка дегтя, которую не уравновесят целые бочки русско-грузинского меда.

Пушкин сказал: “Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделит со мною это чувство”; стоит задуматься – кто же презирает, кто же – иностранец?

Однако продолжим. Почему-то многие толкуют о “грузинских” обидах по поводу цитированного рассказа; а ведь в нем же находится одна из самых дурных, безнравственных страниц нашей словесности: “По дикому своему обычаю, монголы в православных церквах устраивали конюшни. И этот дивный и суровый храм (Гелати) они тоже решили осквернить, загнали в него мохнатых коней, развели костры и стали жрать недожаренную, кровавую конину, обдирая лошадей здесь же, в храме, и, пьяные от кровавого разгула, они посваливались раскосыми мордами в вонючее конское дерьмо, еще не зная, что созидатели на земле для вечности строят и храмы вечные” (там же, с. 133).

Что тут скажешь?

Удивляюсь молчанию казахов, бурятов. И кстати бы вспомнить тут других монголоидов – калмыков, крымских татар – как их в 1944 году из родных домов, степей, гор “раскосыми мордами в дерьмо…”

– Чего тут рассуждать? – расистские строки. Сказать по правде, такой текст, вставленный в рассказ о благородной красоте христианского храма Гелати, выглядит не меньшим кощунством, чем описанные в нем надругательства.

170 лет назад монархист, горячий патриот-государственник Николай Михайлович Карамзин, совершенно не думавший о чувствах монголов и других “инородцев”, иначе описал Батыево нашествие; перечислив ужасы завоевания (растоптанные конями дети, изнасилованные девушки, свободные люди, ставшие рабами у варваров, “живые завидуют спокойствию мертвых”), – ярко обрисовав все это, историк-писатель, мы угадываем, задумался о том, что, в сущности, нет дурных народов, а есть трагические обстоятельства, – и прибавил удивительно честную фразу: “Россия испытала тогда все бедствия, терпенные Римскою империей .. когда северные дикие народы громили ее цветущие области. Варвары действуют по одним правилам и разнствуют между собою только в силе”. Карамзин, горюющий о страшном несчастье, постигшем его родину, даже тут опасается изменить своему обычному широкому взгляду на вещи, высокой объективности: ведь ужас татарского бедствия он сравнивает с набегами на Рим “северных варваров”, среди которых важную роль играли древние славяне, прямые предки тех, кого громит и грабит Батый.

Мало этого примера, вот еще один! Вы, Виктор Петрович, конечно, помните строки из “Хаджи-Мурата”, где описывается горская деревня, разрушенная русской армией: “Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена мечеть… Старики-хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы, от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми, и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения”.

Сильно писал Лев Николаевич Толстой. Ну а если вообразить эти строки, написанные горцем, грузином, “иностранцем”?

С грустью приходится констатировать, что в наши дни меняется понятие народного писателя; в прошлом – это прежде всего выразитель высоких идей, стремлений, ведущий народ за собою; ныне это может быть и глашатай народной злобы, предрассудков, не поднимающий людей, а опускающийся вместе с ними.

На этом фоне уже пустяк фраза из повести “Печальный детектив”, что герой в пединституте изучает лермонтовские переводы с немецкого вместе с “десятком еврейчат”. Любопытно было бы только понять, – к чему они в рассказе, если ни до, ни после больше не появляются? К тому, может быть, что вот-де в городе развивается страшный, печальный детектив, а десяток инородцев (отчего десяток: видно, все в пединституте сконцентрировались? Как видно, конкурс для них особенно благоприятный?) – эти люди заняты своей ненужной деятельностью! Или тут обычная астафьевская злая ирония насчет литературоведения: вот-де “еврейчата” доказывают, что Лермонтов портил немецкую словесность, ну а сами-то хороши…

Итак, интеллигенты, москвичи, туристы, толстые Гогии, Гоги Герцевы, косомордые, еврейчата, наконец дамы и господа из литфондовских домов; на них обрушивается ливень злобы, презрения, отрицания. Как ни на кого другого: они хуже всех…

А если всерьез, то Вам, Виктор Петрович, замечу, как читатель, как специалист по русской истории: Вы (да и не Вы один!) нарушаете, вернее, очень хотите нарушить, да не всегда удается – собственный дар мешает оспорить – главный закон российской мысли и российской словесности. Закон, завещанный величайшими мастерами, состоит в том, чтобы, размышляя о плохом, ужасном, прежде всего, до всех сторонних объяснений, винить себя, брать на себя; помнить, что нельзя освободить народ внешне более, чем он свободен изнутри (любимое Львом Толстым изречение Герцена). Что касается всех личных, общественных, народных несчастий, то чем страшнее и сильнее они, тем в большей степени их первоисточники находятся внутри, а не снаружи. Только подобный нравственней подход ведет к истинному, высокому мастерству. Иной взгляд – самоубийство для художника, ибо обрекает его на злое бесплодие.

Простите за резкие слова, но Вы сами, своими сочинениями, учите подходить без прикрас.

С уважением, Н. Эйдельман, авг. 86.


В. П. АСТАФЬЕВ – Н. Я. ЭЙДЕЛЬМАНУ

Не напоивши, не накормивши, добра не сделавши – врага не наживешь.

Русская пословица

Натан Яковлевич!

Вы и представить себе не можете, сколько радости доставило мне Ваше письмо. Кругом говорят, отовсюду пишут о национальном возрождении русского народа, но говорить и писать одно, а возрождаться не на словах, не на бумаге, совсем другое дело.

У всякого национального возрождения, тем более у русского, должны быть противники и враги. Возрождаясь, мы можем дойти до того, что станем петь свои песни, танцевать свои танцы, писать на родном языке, а не на навязанном нам “эсперанто”, “тонко” названном “литературным языком”. В своих шовинистических устремлениях мы можем дойти до того, что пушкиноведы и лермонтоведы у нас будут тоже русские, и, жутко подумать, – собрания сочинений отечественных классиков будем составлять сами, энциклопедии и всякого рода редакции, театры, кино тоже “приберем к рукам” и, о ужас! о кошмар! сами прокомментируем “Дневники” Достоевского.

Нынче летом умерла под Загорском тетушка моей жены, бывшая нам вместо матери, и перед смертью сказала мне, услышав о комедии, разыгранной грузинами на съезде: “Не отвечай на зло злом, оно и не прибавится”…

Последую ее совету и на Ваше черное письмо, переполненное не просто злом, а перекипевшим гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия (Вашего привычного уже “трунения”), не отвечу злом, хотя мог бы, кстати, привести цитаты и в первую голову из Стасова, насчет клопа, укус которого не смертелен, но…

Лучше я разрешу Ваше недоумение и недоумение московских евреев по поводу слова “еврейчата”, откуда, мол, оно взялось, мы его и слыхом не
слыхивали?!

“… этот Куликовский был из числа тех поляков, которых мой отец вывез маленькими из Польши и присвоил себе в собственность, между ними было и несколько жиденят…” (Н. Эйдельман. История и современность в художественном сознании поэта, с. 339).

На этом я и кончу, пожалуй, хотя цитировать мог бы многое. Полагаю, что память у меня не хуже Вашей, а вот глаз, зрячий, один, оттого и пишу на клетчатой бумаге, по возможности кратко.

Более всего меня в Вашем письме поразило скопище зла. Это что же Вы, старый человек, в душе-то носите?! Какой груз зла и ненависти клубится в вашем чреве? Хорошо хоть фамилией своей подписываетесь, не предаете своего отца. А то вон не менее, чем Вы, злой, но совершенно ссученный атеист – Иосиф Аронович Крывелев и фамилию украл, и ворованной моралью – падалью питается. Жрет со стола лжи и глазки невинно закатывает, считая всех вокруг людьми бесчестными и лживыми.

Пожелаю Вам того же, чего пожелала дочь нашего последнего царя, стихи которой были вложены в Евангелие: “Господь! Прости нашим врагам, Господь! Прими и их в объятия”. И она, и сестры ее, и братец обезножевший окончательно в ссылке, и отец с матерью расстреляны, кстати, евреями и латышами, которых возглавлял отпетый, махровый сионист Юрковский.

Так что Вам, в минуты утишения души, стоит подумать и над тем, что в лагерях вы находились и за преступления Юрковского и иже с ним, маялись по велению “Высшего судии”, а не по развязности одного Ежова. Как видите, мы, русские, еще не потеряли памяти и мы все еще народ Большой, и нас все еще мало убить, но надо и повалить.

Засим кланяюсь. И просвети Вашу душу всемилостивейший Бог!

14 сентября 1986 г. село Овсянка.

За почерк прощения не прошу – война виновата.


Н. Я. ЭЙДЕЛЬМАН – В. П. АСТАФЬЕВУ

Виктор Петрович, желая оскорбить – удручили. В диких снах не мог вообразить в одном из “властителей дум” столь примитивного, животного шовинизма, столь элементарного невежества. Дело не в том, что расстрелом царской семьи (давно установлено, что большая часть исполнителей была екатеринбургские рабочие) руководил не “сионист Юрковский”, а большевик Юровский. Сионисты преследовали, как Вам, очевидно, неизвестно, совсем иные цели – создание еврейского государства в Палестине. Дело не в том, что ничтожный Крывелев носит, представьте себе, собственную фамилию (как и множество столь несимпатичных “воинствующих безбожников” разных национальностей). Дело даже не в логике “Майн Кампф” о наследственном национальном грехе (хотя, если мой отец сидел за “грех Юрковского”, тогда Ваши личные беды, выходит, – плата за раздел Польши, унижение “инородцев”, еврейские погромы и прочее). Наконец, дело не в том, что Вы оказались неспособным прочесть мое письмо, ибо не ответили ни на одну его строку. (Филологического вопроса о происхождении слова “еврейчата” я не ставил. Да, кстати, ведь Вы заменили его в отдельном издании на “вейчата”. Неужели цензуры забоялись?)

Главное: найти в моем письме много зла можно было лишь в цитатах. Ваших цитатах, Виктор Петрович. Может быть, обознавшись, на них и обрушились?..

Несколько раз елейно толкуя о христианском добре, Вы постоянно выступаете неистовым – “око за око” – ветхозаветным иудеем. Подобный тип мышления и чувствования – уже есть ответ о причинах русских и российских бед: “нельзя освободить народ внешне более, чем он свободен изнутри”.

Спор наш (если это спор) разрешится очень просто: если сможете еще писать хорошо, лучше, сохранив в неприкосновенности нынешний строй мыслей, – тогда Ваша правда. Но ведь не сможете. Последуете примеру Белова, одолевшего-таки злобностью свой дар и научившегося писать вполне бездарную прозу (см. его роман “Все впереди” – “Наш современник”, 1986 г., No 7- 8).

Прощайте, говорить, к сожалению, не о чем.

Главный Вам ответ – собственный текст, копию которого, – чтобы Вы не забыли, – возвращаю.

28 сентября 1986 г. Н. Эйдельман


 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *